Текст книги "Гибель гигантов"
Автор книги: Кен Фоллетт
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 62 страниц)
На нейтральную полосу выбежала рота «Д». Пулемет застрочил. Одновременно стреляли винтовки и окопные минометы. Но жертв было меньше, потому что солдаты прятались в воронки, а не бежали вперед под град пуль.
Вот сейчас, подумал Билли. Теперь, когда он рассказал ребятам, что собирается делать, пойти на попятный было бы стыдно. Он стиснул зубы. Лучше умереть, чем струсить, повторял он себе.
Пулемет замолчал.
В следующий миг Билли вскочил. Теперь он представлял собой прекрасную мишень. Пригнувшись, он бросился вперед.
Сзади он услышал выстрел Барроу. Теперь его жизнь была в руках семнадцатилетнего мальчишки из Борсталя. Джордж стрелял на «раз-два-три»: выстрел – пауза, выстрел – пауза, как и было приказано.
Билли бросился бежать через поле, как был, с тяжелым вещмешком. Ноги увязали в грязи, грудь болела, он дышал с трудом, в голове не осталось ничего, кроме единственного желания – бежать быстрее. Никогда еще он не был так близок к смерти.
Оказавшись в паре ярдов от воронки, он бросил туда винтовку и сам нырнул следом, как регбист, перехватывающий мяч у противника. Приземлившись на краю воронки, скатился в грязь, сам едва веря, что еще жив.
Билли услышал нестройный хор голосов. Отделение радовалось его удачной перебежке. Он удивился, что они могут веселиться в этой мясорубке. Все-таки странные существа – люди.
Отдышавшись, он осторожно выглянул. Ему удалось преодолеть около сотни ярдов. Не самый прямой путь, но любой другой вариант был бы самоубийством. Снова застучал пулемет. Когда он остановился, начал стрелять Томми. Он стрелял через паузы, следуя примеру Джорджа. Быстро мы учимся, когда наша жизнь в опасности, подумал Билли. Когда из десятизарядной винтовки Томми был сделан десятый, последний, выстрел, в воронку к Билли свалилось все остальные.
– Давайте на эту сторону! – крикнул он, показывая на ближнюю к противнику сторону воронки. Немецкие позиции были на холме, и Билли боялся, что часть воронки может быть видна врагам.
Он выставил винтовку и прицелился в пулемет. Немцы снова открыли огонь. Когда они замолчали, стал стрелять Билли. Только бы Томми бежал быстрее, думал он, чувствуя, что волнуется за Томми больше, чем за всех остальных. Он установил винтовку понадежнее и начал стрелять через промежутки в пять секунд. Неважно, попадет он в кого-нибудь или нет, главное – чтобы, пока бежит Томми, немцы не высовывались.
Винтовка вместо выстрела щелкнула впустую, но тут на землю рядом с ним шлепнулся Томми.
– Ни черта себе! – сказал Томми. – И сколько нам еще таких пробежек?
– Наверное, две, – сказал Билли, перезаряжая. – Тогда мы окажемся достаточно близко, чтобы бросить гранату… если раньше не подохнем.
– Билли, будь добр, не выражайся так! – сделав постное лицо, сказал Томми. – Ты ведь знаешь, так вести себя не подобает!
Билли засмеялся. И тут же сам удивился: надо же, и его смех разбирает в двух шагах от немцев, под пулеметным обстрелом!
Таким же образом они перебрались в следующую воронку, но она была подальше, и на этот раз они потеряли человека. В Джоя Понти попала пуля. Джордж Барроу подхватил его и дотащил – но он был уже мертв, с кровавой раной в голове. «Интересно, где его младший брат? – подумал Билли. Последний раз он видел его в траншее. – Сказать ему про Джоя придется мне». Джонни обожал старшего брата.
В этой воронке были мертвые английские солдаты. В грязной воде плавало три трупа. Наверное, из тех, кто первым шел в атаку. «Интересно, как им удалось пройти так далеко?» – удивился Билли. Должно быть, по чистой случайности. Наверное, сначала по некоторым все-таки промахивались, и достреливали уже потом.
К немецкой линии обороны приближались новые солдаты. Они пользовались той же тактикой, что и группа Билли. Немцы перестали быть хозяевами положения. Когда в них тоже стали стрелять, они уже не могли поддерживать такую интенсивность огня. Может, поэтому группа Билли смогла перебраться в следующую воронку без новых потерь.
На самом деле они даже получили еще одного человека. Рядом с Билли вдруг оказался совершенно незнакомый парень.
– Ты откуда? – удивился Билли.
– Мои все погибли. А вы, похоже, знаете, что делать, я решил пойти с вами.
Судя по акценту, подумал Билли, парень – канадец.
– Гранаты бросаешь хорошо?
– Играл в университетской бейсбольной команде.
– Ладно. Попробуй забросить гранату вон туда, где пулемет.
Билли велел бросить гранаты в пулеметное гнездо еще Левеллину-Кляксе и Элану Притчарду, остальное отделение должно было прикрывать их огнем. И снова они ждали, пока не замолчал пулемет.
– Огонь! – крикнул Билли, вскакивая. Из немецкого окопа раздалось несколько винтовочных выстрелов. Клякса и Элан, напуганные стрельбой, швырнули гранаты изо всех сил. Ни одна не долетела до окопа, находившегося ярдах в пятидесяти, обе упали неподалеку и взрывы не причинили никому вреда. Билли выругался: пулемет остался невредим, и, конечно, снова начал стрелять, и в следующий миг Клякса забился в агонии – в его тело ударил град пуль.
Билли вдруг почувствовал странное спокойствие. Ему понадобилось не больше секунды, чтобы сосредоточиться на цели и отвести назад руку. Он прикинул расстояние, словно бросал мяч, играя в регби. Краем сознания он заметил, что канадец, стоящий рядом, так же спокоен. Пулемет стучал, плевался огнем и поворачивался к ним.
Они бросили гранаты одновременно.
Гранаты угодили в окоп возле пулемета. Раздался двойной взрыв. Билли увидел, как дуло пулемета взлетело в воздух, и издал торжествующий возглас. Он выдернул чеку из второй гранаты и бросился вверх по склону с криком: «Вперед!»
Радость играла в крови как наркотик. Ему и в голову не приходило, что он может погибнуть. Он не представлял себе, сколько немцев может сейчас направлять на него из окопа свои винтовки. За ним побежали остальные. Он бросил гранату, и они последовали его примеру. Несколько пролетело мимо, остальные попали в окоп и взорвались.
Билли добежал до окопа. Тут только он сообразил, что его винтовка висит на плече. Немцы уже сто раз могли его убить, пока он ее перехватывал бы.
Но в окопе не было живых немцев.
Гранаты вызвали страшные разрушения. На дне окопа лежали мертвые, некоторых разорвало на части. Если кто-нибудь из немцев выжил в этой мясорубке, они отступили. Билли спрыгнул в окоп и – наконец! – взял в руки винтовку и привел в боевое положение.
Томми спрыгнул в окон рядом с ним.
– Нам удалось! – в восторге крикнул он. – Мы заняли немецкий окоп!
Билли почувствовал дикую радость. Враги пытались его убить, но в конце концов он сам их убил. Никогда еще он не испытывал ничего подобного.
– Да… – сказал он. – Удалось!
Качество немецких укреплений было удивительное. У Билли был наметанный глаз шахтера, и он видел, как надежно они построены. Стены были дощатые, траверсы квадратные, блиндажи на удивление глубокие – на двадцать, а где и на тридцать футов в глубину, с аккуратными дверными проемами и деревянными ступенями. Это объясняло, почему так много немцев остались живы после недели жестокой бомбежки.
По всей вероятности, от передовой можно было пройти по ходам сообщения в тыл, к складам и баракам. Нужно убедиться, что их не ждет засада, подумал Билли. Он провел разведку, велев держать винтовки наготове, но они никого не нашли.
Коммуникационный ход кончался на вершине холма. Там Билли решил осмотреться. Слева от их позиции был участок, изрытый снарядами, за ним английские солдаты занимали другой сектор. Справа траншеи заканчивались, дальше шла неглубокая лощина с бегущим по дну ручьем.
Билли посмотрел на восток, туда, где была вражеская территория. Он знал, что через милю-другую шла еще система укреплений, вторая линия обороны. Он был готов вести дальше свое отделение, но не решался: он не видел наступающих поблизости английских войск, а его ребята наверняка уже израсходовали большую часть боеприпасов. Возможно, с минуты на минуту появится виляющий между воронками грузовик с боеприпасами и им скажут, что делать дальше.
Билли взглянул на небо. Был полдень. Ели они в прошлый раз вечером.
– Давайте-ка глянем, не осталось ли у немцев какой еды, – сказал Билли. Он поставил Хьюитта-Пудинга нести дозор на холме – на случай, если немцы решат контратаковать.
Съестного нашли немного. Похоже, ели немцы не досыта. Обнаружилось немного черствого черного хлеба и кусок твердой копченой колбасы.
Командующий говорил, что за идущими в атаку войсками вскоре последуют полевые кухни, однако, сколько Билли ни всматривался, ничего похожего не наблюдал.
Они устроились перекусить и достали паек – галеты и консервы.
Билли сообразил, что надо послать кого-то с донесением. Но прежде чем они это сделали, немцы изменили тактику. Сначала их артиллерия била по тылам, теперь же она сосредоточилась на нейтральной полосе. Между английскими и немецкими укреплениями загремели взрывы, взметая фонтаны земли. Бомбежка была такая сильная, что никто бы не пробрался живым.
К счастью, собственные передовые окопы артиллерия не трогала. Возможно, немцам не было известно, какие участки заняты англичанами, а какие остались за ними.
Отделение Билли застряло. Они не могли двигаться дальше без патронов, а идти назад было невозможно из-за бомбежки. Но, казалось, никого, кроме Билли, их положение не волнует. Остальные начали осматриваться в поисках трофеев. Они брали себе каски с заостренным верхом, кокарды, карманные ножи. Джордж Барроу обыскал убитых немцев, сняв с них часы и кольца. Томми взял себе офицерский девятимиллиметровый «Люгер» с патронами.
Их начинало клонить в сон, и не удивительно: они же не спали всю ночь. Билли выставил двух часовых, остальным позволил подремать. Он был разочарован. Это был его первый бой, он одержал пусть маленькую, но победу, и ему не терпелось об этом доложить.
Вечером бомбежка прекратилась. Билли подумал, не вернуться ли, но побоялся обвинений в том, что он дезертировал, оказавшись лицом к лицу с противником. Кто их знает, этих офицеров, чего от них ждать…
Однако за него решили немцы. Хьюит-Пудинг, дежуривший на гребне холма, заметил, как они подходят с востока. Билли увидел, как по долине к их укреплению бегут превосходящие силы противника – человек пятьдесят или даже сто. А его отделение не могло защищать занятую позицию без нового запаса патронов.
Он подозвал ребят.
– Вот что, парни, – сказал он. – Стреляйте сколько есть патронов, потом, когда кончатся, – отступаем.
Он расстрелял оставшиеся патроны в немцев, до которых винтовки еще не добивали, повернулся и побежал. Остальные последовали его примеру.
Они пробрались через немецкие укрепления, а потом через нейтралку, в сторону садящегося солнца, перепрыгивая через тела и обходя подальше санитаров с носилками, подбиравших раненых. Никто в них не стрелял.
Добравшись до английской стороны, Билли спрыгнул в траншею. Было очень много и мертвых, и раненых, и измученных солдат, которым удалось выжить. Он заметил лежащего на носилках майора Фицгерберта. Его лицо было в крови, но глаза открыты, он был жив и дышал. Вот кого не жаль было бы потерять, подумал Билли. Множество людей просто сидели или лежали в грязи, уставившись в пространство, ошеломленные, потрясенные, парализованные усталостью. Офицеры пытались организовать перевозку раненых и убитых в тыл. Никакого чувства победы не было, никто не собирался выступать, офицеры и не смотрели в сторону передовой. Грандиозное наступление провалилось.
Вслед за Билли в траншее оказались остальные солдаты его отделения.
IV
Через неделю Оуэн Бевин был отдан под трибунал за дезертирство.
На суде ему разрешили пользоваться услугами адвоката, и роль его должен был выполнять назначенный офицер, но Бевин отказался. За это преступление полагалась смертная казнь, но обвиняемый не произнес ни слова в свою защиту. Судебное заседание заняло меньше часа. Бевин был признан виновным.
И приговорен к смерти.
Его дело было передано на утверждение в Генеральный штаб. Верховный главнокомандующий утвердил смертный приговор. Через две недели во Франции, на грязном, затоптанном коровами лугу, Бевин на рассвете предстал с завязанными глазами перед расстрельным взводом.
Должно быть, кое-кто из стрелявших целил мимо, потому что после залпа он был все еще жив, хоть и истекал кровью. Командир расстрельного взвода подошел к нему, вынул пистолет и в упор выстрелил мальчику в лоб.
И тогда наконец Оуэн Бевин умер.
Глава восемнадцатая
Конец июля 1916 года
Этель много думала о жизни и смерти. Она понимала, что может никогда больше не увидеть брата. И была рада, что он потерял девственность с Милдред.
– Я позволила твоему братишке со мной поразвлечься, – небрежно сказала Милдред, когда он уехал. – Славный мальчик. У тебя дома в Уэльсе больше таких не осталось?
Но Этель подозревала, что чувства Милдред вовсе не таковы, как она хочет показать: теперь в вечерних молитвах Энид и Лилиан просили Бога присмотреть за дядей Билли, чтобы он живым и невредимым вернулся домой.
Через несколько дней Ллойд подцепил какую-то инфекцию. Он задыхался, и Этель не спускала его с рук, пытаясь облегчить страдания. Она страшно боялась, что он может умереть, жалея, что его так и не увидели бабушка с дедушкой. И когда он стал поправляться, она решила свозить его в Эйбрауэн.
Этель вернулась в родной город ровно через два года. Шел дождь.
Городок не сильно изменился, но все здесь показалось ей гнетущим. Она прожила здесь двадцать один год и не чувствовала этого так остро, но теперь, после Лондона, заметила, что Эйбрауэн весь – одного цвета. Все здесь было серое: дома, улицы, горы шлака и низкие дождевые тучи, уныло плывущие над холмами.
Когда Этель сошла с поезда на станции, было далеко за полдень, и она чувствовала усталость. Целый день на колесах с полуторагодовалым ребенком – это нелегко. Ллойд был послушный мальчик и сразу очаровал соседей белозубой улыбкой. Но все равно его надо было кормить в тряском вагоне, переодевать в зловонном туалете и убаюкивать, когда он от усталости раскапризничался, – а ведь это непросто, когда на тебя смотрят столько незнакомых людей.
Прижимая к себе Ллойда, с маленьким чемоданчиком она пошла через станционную площадь, а потом по Клайв-стрит, идущей вверх по склону. Скоро она стала задыхаться. От крутых подъемов она тоже отвыкла. Лондон стоял на ровном месте, а в Эйбрауэне, куда бы ты ни направился, приходилось идти вверх или вниз по крутому склону.
С тех пор как уехала, она ничего не знала о здешней жизни. Билли рассказывал ей новости, но ведь мужчины не знают толк в сплетнях. Вне сомнения, долгое время главной темой пересудов была она сама. Однако должны же были с тех пор разразиться и новые скандалы.
Она шла, и на нее, не скрываясь, пялились несколько женщин. Она знала, что они о ней думают. Как высоко себя ставила эта Этель Уильямс, а теперь вернулась в старом коричневом платье, с ребенком на руках – и без мужа. Высоко летать – больно падать, скажут они, пряча за показным сочувствием злорадство.
Она шла на Веллингтон-роу, но не в родительский дом. Отец ведь сказал, чтобы она не возвращалась. Она написала матери Томми Гриффитса по прозвищу миссис Гриффитс Социалистка. (На этой же улице жила другая, миссис Гриффитс Богомолка.) Гриффитсы в церковь не ходили и не одобряли чрезмерной принципиальности отца Этель. Томми останавливался у Этель в Лондоне, и миссис Гриффитс была рада оказать ей ответную услугу. Томми был единственным ребенком, и пока он воевал, кровать его была свободна.
Отец и мама Этель не знали, что она приедет.
Миссис Гриффитс тепло приняла Этель и заворковала над Ллойдом. У нее когда-то была дочь одного возраста с Этель, которая умерла от коклюша. Этель едва помнила ту светловолосую девочку по имени Гвенни.
Этель покормила и переодела Ллойда, затем присела на кухне выпить чашку чаю. Миссис Гриффитс заметила у нее обручальное кольцо.
– Ты замужем? – спросила она.
– Вдова, – сказала Этель. – Он погиб под Ипром.
– Как жаль.
– Он был тоже Уильямс, так что мне не пришлось менять фамилию.
Теперь эта новость разойдется по всему городку. Наверняка многие усомнятся в существовании этого мистера Уильямса и в том, что он действительно женился на Этель. Но совершенно не важно, поверят ей или нет. Женщину, говорящую, что она была замужем, в обществе принимали, а мать-одиночку считали шлюхой. У жителей Эйбрауна были свои принципы.
– Когда ты собираешься повидаться с мамой?
Этель не знала, как родители воспримут ее появление. Может, снова выгонят вон, а может – простят. Или, осуждая ее грех, все-таки не прогонят.
– Не знаю, – сказала она. – Я боюсь.
– Ну да, – сказала миссис Гриффитс, глядя на нее с сочувствием. – Твой отец порой – настоящий деспот. Хотя он тебя любит.
– Люди всегда так думают. «Отец тебя очень любит», – говорят они. Но если он выгнал меня из дома, как тут говорить о любви?
– Люди часто ведут себя необдуманно, когда уязвлена их гордость, – примиряющее сказала миссис Гриффитс. – Особенно мужчины.
– Ну что ж, – сказала Этель, – наверное, нет смысла откладывать. – Она подняла Ллойда. – Пойдем, милый. Пришло тебе время узнать, что у тебя есть бабушка и дедушка.
– Удачи, – сказала миссис Гриффитс.
Уильямсы жили всего через несколько домов. Этель надеялась, что отца не будет дома. Тогда она посидела бы немного с мамой, которая приняла известие о ее беременности намного спокойнее, чем отец.
Перед дверью она подумала, не постучать ли, но решила, что это совсем уже смешно, и вошла.
Она прошла прямиком на кухню, где провела столько дней. Ни отца, ни матери здесь не было, но на своем стуле дремал дед. Он открыл глаза, посмотрел в замешательстве и радостно воскликнул:
– Да ведь это наша Эт!
– Здравствуй, дедушка.
Он стал слабее: чтобы пройти по маленькой кухоньке, ему приходилось опираться на стол. Он поцеловал ее в щеку и повернулся к ребенку.
– Ну, а это кто ж такой? – сказал он. – Неужели это мой первый правнук?
– Это Ллойд, – сказала Этель.
– Какое хорошее имя!
Ллойд уткнулся лицом Этель в плечо.
– Он стесняется, – сказала она.
– Ну да, какой-то чужой старик… Но он ко мне привыкнет. Ну, садись, милая, рассказывай.
– А где мама?
– Ушла в кооператив за джемом.
Ближайший магазин был кооперативным, то есть прибыль делили с покупателями. Таких было много в Южном Уэльсе, хотя никто толком не знал, как это слово произносится: кто говорил «коуператив», кто вообще «опертиф».
– Сейчас уж вернется, с минуты на минуту.
Этель поставила Ллойда на ножки. Тот начал изучать комнату, нетвердо перебираясь от одной опоры к другой, немного похоже на то, как ходил теперь дед. Этель рассказывала о своей работе в редакции «Жены солдата» – о работе с печатником, распространении газет, сборе нераспроданных, о поиске заказов на рекламу… Дед удивлялся, откуда ей было знать, как все это делается, и она призналась, что они с Мод узнавали у других или сами придумывали. С печатником ей было трудно: ему не нравилось, что им командует женщина. Но зато она прекрасно справлялась с продажей рекламного места… Пока они говорили, дед вынул карманные часы и стал, не глядя на Ллойда, покачивать цепочкой. Малыш засмотрелся на сияющую вещицу и потом потянулся к ней. Дед дал ему ухватить цепочку, и скоро Ллойд уже исследовал часы, держась для устойчивости за его колени.
Этель чувствовала себя в родном доме странно. Она ждала, что все будет казаться уютным и привычным, как старые туфли, принявшие форму ноги за годы носки. А вышло так, что она чувствовала неловкость, словно пришла к давним знакомым. Она смотрела на выцветшие вышивки с цитатами из Библии и думала, почему мама не поменяла их за столько лет. Она не чувствовала себя здесь дома.
– Вы слыхали что-нибудь о нашем Билли? – спросила она деда.
– Нет. А ты?
– Только то, что он уехал воевать.
– Наверное, он попал в ту битву на Сомме.
– Надеюсь, что нет. Говорят, там дела плохи.
Единственным источником информации были слухи, так как газетные репортажи были бодрыми, но невнятными. Однако в английские госпиталя вернулось много раненых, и их рассказы про некомпетентных командиров и кровавую бойню, от которых в жилах стыла кровь, передавали из уст в уста.
Вошла мама.
– Стоят себе в магазине, языками чешут, словно дел у них нет!.. О господи! – и замерла на месте. – Боже ты мой, это что, наша Эт? – Она залилась слезами.
Этель обняла ее. Дед сказал:
– Смотри, Кара, а это твой внук Ллойд.
Мама вытерла глаза и взяла малыша на руки.
– Ну разве не красавец? – сказала она. – Какие кудрявые волосы! Он похож на Билли в детстве.
Ллойд посмотрел на нее долгим испуганным взглядом и заревел. Этель взяла его у мамы.
– В последнее время он стал таким маменькиным сынком, – сказала она виновато.
– Как и все они в этом возрасте, – отозвалась мама. – Радуйся, пока он рядом, скоро это пройдет.
– А где отец? – спросила Этель, стараясь не выказывать волнение.
– Поехал в Кайрфилли на профсоюзное собрание. – Мать взглянула на часы. – Должен вернуться к чаю, если на поезд не опоздал…
Этель показалось, что маме хотелось бы, чтобы он опоздал. Ей тоже этого хотелось. Мама приготовила чай и поставила на стол тарелку сахарного валлийского печенья. Этель сразу взяла одно.
– Два года их не ела, – сказала она. – Как вкусно!
– Хорошо-то как! – сказал дед, сияя. – Наконец я вижу в одной комнате и дочку, и внучку, и правнука! Чего еще можно хотеть от жизни? – и тоже взял печенье.
Этель подумала, что многие посчитали бы жизнь, которую вел ее дед, – сидя целый день в закопченной кухне в единственном пиджаке, – не самой счастливой. Но он был доволен судьбой, а сегодня его сделала счастливым она.
И тут пришел отец.
– У меня однажды была возможность поехать в Лондон, – как раз говорила мама. – Но твой дедушка сказал… – открылась дверь, и она не закончила фразы. Все смотрели на вошедшего с улицы отца – в костюме для собраний и плоской шахтерской кепке. От крутого подъема он вспотел. Отец вошел в комнату и молча остановился.
– Смотри, кто у нас тут! – воскликнула мама с вымученной веселостью. – Этель и твой внук! – Ее лицо побледнело от волнения.
Он ничего не сказал. Даже кепку не снял.
– Здравствуй, папа. Это Ллойд, – сказала Этель.
Он и не взглянул на нее.
– Дэй, сынок, – заговорил дед, – малыш-то на тебя похож. Смотри, рот совсем как у тебя, правда?
Ллойд почувствовал в комнате напряженность и заплакал.
Отец все молчал. Этель поняла, что было ошибкой сваливаться ему на голову. Она не хотела дать ему возможность запретить ей приехать. Но теперь видела, что от неожиданности он ушел в оборону. У него был вид загнанного в угол зверя. Она вспомнила, что припереть отца к стенке хоть и можно, но ни к чему хорошему это никогда не приводило.
Он взглянул на жену и сказал:
– У меня нет внука.
– Да ладно тебе! – воскликнула мама умоляюще.
Он стоял неподвижно, глядя на маму, и молчал. Ждал чего-то. И Этель поняла, что он не двинется с места, пока она не уйдет. И заплакала.
– Ну что за черт… – сказал дед.
Этель подняла Ллойда.
– Прости, мама, – произнесла она сквозь рыдания. – Я-то думала, может… – захлебнувшись, она не смогла договорить. Держа на руках Ллойда, протиснулась мимо отца.
Он на нее даже не взглянул.
II
По утрам, когда мужчины уходили на работу в шахту, а дети в школу, женщины занимались хозяйственными делами. Они прибирались на улице возле дома, драили лестницу или мыли окна. Иногда отправлялись в магазин. Им нужно было посмотреть на мир, находящийся за пределами своих маленьких, кое-как сложенных домиков, думала Этель, напомнить себе, что жизнь не ограничивается четырьмя стенами.
Она стояла у дома миссис Гриффитс Социалистки, прислонившись к стене. По всей улице, глянь хоть вверх, хоть вниз, женщины находили предлог для того, чтобы побыть на солнышке. Ллойд играл с мячиком. Он видел, как другие дети бросали мяч, и пытался делать так же, но у него не получалось. Этель понимала теперь, какое это сложное действие – бросок, в нем принимают участие плечо, рука, кисть и пальцы, Пальцы должны ослабить захват как раз перед тем, как рука удалится на максимальное расстояние от тела. Этому Ллойд еще не научился и то отпускал мячик слишком рано, роняя назад, за спину, а иногда – поздно, когда рука уже остановилась, так что у мячика не было силы лететь. Но он продолжал бросать. В конце концов у него получится, подумала Этель, и он уже не разучится. Пока не появится собственный ребенок, ты и представления не имеешь, сколь многому детям приходится учиться.
Она не понимала: как отец мог отвергнуть этого малыша? Ведь сам Ллойд ничего плохого не сделал. Это Этель согрешила, – как и многие, многие другие… И Господь прощал им грехи, а отец – кто он такой, чтобы осуждать? Это причиняло боль и злило одновременно.
На улице на своем пони появился мальчик-рассыльный и привязал его возле туалетов. Мальчика звали Джерэнт Джонс. Он занимался тем, что разносил посылки и телеграммы, но сегодня, похоже, никаких посылок у него не было. Этель вдруг стало зябко, словно туча заслонила солнце. На Веллингтон-роу телеграммы приходили редко, и ничего хорошего ждать от них не приходилось.
Джерэнт пошел вниз по улице, удаляясь от Этель. Она почувствовала облегчение: известие было не для ее семьи.
Ей вспомнилось письмо, полученное от леди Мод. Этель, Мод и другие женщины развернули кампанию за то, чтобы наравне с реформой права голоса для солдат был вынесен на обсуждение и вопрос о праве голоса для женщин. И им уже удалось добиться достаточной огласки, чтобы премьер-министр Асквит не мог положить этот вопрос под сукно.
Мод писала, что он не оправдал их надежд, перепоручив принятие решения особому комитету. Но это к лучшему, считала Мод. Будет спокойное обсуждение вместо театральных дебатов в палате общин. Возможно, здравый смысл победит. И все же она всеми правдами и неправдами пыталась выяснить, кого Асквит назначит в этот комитет.
Через несколько домов вверх по улице из дома Уильямсов вышел дед, сел на низенький подоконник и закурил первую за утро трубку. Он заметил Этель, улыбнулся и помахал ей.
В другом конце улицы появилась Минни Понти, мама Джоя и Джонни, и начала выбивать палкой половик, поднимая пыль и кашляя.
Появилась и миссис Гриффитс с совком золы из кухни и вытряхнула в сточную канаву.
– Могу я что-нибудь сделать? – спросила Этель. – Я могла бы пойти в кооператив за покупками.
Она уже застелила кровати и вымыла посуду после завтрака.
– Ну что ж, – сказала миссис Гриффитс. – Сейчас напишу список.
Тяжело дыша, прислонилась к стене. Женщина она была тучная, и после каждого усилия ей требовалось отдышаться. Внимание Этель привлек какой-то шум в дальнем конце улицы. Она услышала громкие голоса, а затем – крик.
Они с миссис Гриффитс посмотрели друг на друга, Этель подхватила Ллойда и они отправились выяснять, что происходит.
Прежде всего Этель увидела небольшую группку женщин, столпившихся вокруг причитающей в голос миссис Притчард. Другие пытались ее успокоить. Но не одна она нуждалась в утешении. Одноногий Пью, бывший шахтер, потерявший ногу при обрушении свода, сидел посреди дороги, словно сбитый ударом, по бокам его поддерживали два соседа. На другой стороне улицы, с листком в руках, стояла у дверей своего дома миссис Джонс и рыдала.
Этель увидела рассыльного Джерэнта: лицо у него было белое и сам он едва не плакал. Он перешел дорогу и постучался в следующий дом.
– Телеграммы из военного министерства… Боже, помоги! – сказала миссис Гриффитс.
– Битва на Сомме! – ахнула Этель. – Должно быть, «Эйбрауэнское землячество» тоже там сражалось!
– Должно быть, Элан Притчард погиб, и Клайв Пью, и Пророк Джонс… Он был сержант, родители так им гордились…
– Бедная миссис Джонс, второй-то ее сын погиб в шахте при взрыве…
– Господи, только бы с Томми все было в порядке… – молилась миссис Гриффитс, хоть ее муж и был известным атеистом. – Господи, спаси моего Томми!
– И Билли, – сказала Этель, а потом шепнула Ллойду в маленькое ушко: – И твоего папу…
У Джерэнта через плечо висела полотняная сумка. Сколько же еще в ней телеграмм, подумала Этель со страхом. Мальчик вновь перешел на другую сторону улицы, ангел смерти в кепке почтальона.
К тому времени как он миновал туалеты и дошел до верхней половины улицы, все уже высыпали из домов. Женщины побросали свою работу и замерли в ожидании. Вышли и родители Этель. Они стояли рядом с дедом, молча.
Джерэнт приблизился к миссис Левеллин. Должно быть, ее сын Артур погиб. Его прозвали Клякса, вспомнила Этель. Бедный мальчик, теперь ему больше не надо беспокоиться о том, как он выглядит.
Миссис Левеллин вскинула руки, точно пытаясь защититься от Джерэнта.
– Нет! – вскричала она. – Пожалуйста, не надо!
Он протянул ей телеграмму.
– Ничего не могу поделать, миссис Левеллин, – сказал он. Ему было от силы лет семнадцать. – Тут стоит ваш адрес, видите?
Но она не желала брать конверт.
– Нет! – сказала она, отвернувшись и закрыв лицо руками.
У мальчика задрожали губы.
– Пожалуйста, примите, – сказал он. – Мне же еще остальные разносить. А знаете, сколько еще на почте – сотни! Сейчас десять утра, а я не знаю, как мне все доставить до полуночи. Ну пожалуйста!
– Давай, я приму, – подошла соседка, миссис Роли Хьюз. – У меня нет сыновей.
– Большое вам спасибо, миссис Хьюз, – сказал Джерэнт и двинулся дальше.
Он вынул из сумки новую телеграмму, посмотрел на адрес и прошел мимо дома Гриффитсов.
– Слава тебе, Господи! – сказала миссис Гриффитс. – Мой Томми жив, слава тебе, Господи! – и разрыдалась. Этель одной рукой обхватила Ллойда, другой обняла ее.
Рассыльный подошел к Минни Понти. Она не вскрикнула, но по ее лицу заструились слезы.
– Который? – сказала она хрипло. – Джой или Джонни?
– Не знаю, миссис Понти, – сказал Джерэнт. – Надо прочитать, это написано внутри.
Она разорвала конверт.
– Я ничего не вижу! – воскликнула она. Миссис Понти вытерла глаза, пытаясь осушить их от слез, и снова посмотрела. – Джузеппе Мой маленький Джой погиб. Бедный мой мальчик!
Миссис Понти жила почти в самом конце улицы. С колотящимся сердцем Этель ждала, пойдет ли Джерэнт к дому Уильямсов. Жив Билли или нет?
Мальчик отвернулся от плачущей миссис Понти, поднял голову и увидел стоявших через дорогу отца, маму и деда Этель. Они смотрели в напряженном ожидании. Он заглянул в сумку.
– По Веллингтон-роу все, – сказал он.
Этель едва не лишилась чувств. Билли жив.
Она взглянула на родителей. Мама плакала. Дед пытался раскурить свою трубку, руки у него дрожали.
Отец смотрел на нее. С каким чувством – она понять не могла лишь понимала, что он взволнован.
Он шагнул к ней.