Текст книги "Гибель гигантов"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 62 страниц)

Гас попросил Брайана Холла прийти на четверть часа раньше Вялова. Профсоюзный работник явился точно в указанное время. Гас обратил внимание, что тот был в красивом костюме и серой фетровой шляпе. Это было правильно. Не следует стараться плохо выглядеть, даже если ты представляешь рабочих. Холл производил впечатление в каком-то смысле не худшее, чем Вялов.

Холл увидел газеты и усмехнулся.

– Да, молодой Лев допустил ошибку, – довольно сказал он. – Огреб кучу проблем.

– Манипулировать прессой – опасная игра, – заметил Гас и перешел к делу. – Значит, вы требуете прибавку, доллар в день?

– Это лишь на десять центов больше того, что наши рабочие получали до Вялова…

– Сейчас не об этом, – оборвал Гас, изображая уверенность в себе, которой вовсе не чувствовал. – Если я добьюсь прибавки в пятьдесят центов, вы согласитесь?

Холл замялся.

– Мне надо обсудить это с нашими активистами…

– Нет, – сказал Гас. – Решать надо сейчас. – Он сильно нервничал, но надеялся, что это не очень заметно.

– А Вялов на это пойдет? – попытался уклониться от прямого ответа Холл.

– Это уж мое дело. Пятьдесят центов. Да или нет? – сказал Гас. Ему хотелось вытереть пот со лба, но он сдерживался.

Холл взглянул на Гаса долгим оценивающим взглядом. Гас подумал, что кроме вызывающего вида, тот обладает еще и острым умом. Наконец Холл сказал:

– Согласимся. Пока.

– Благодарю вас. – Гасу удалось сдержать облегченный вздох. – Можно предложить вам кофе?

– Конечно.

Гас нажал кнопку вызова, радуясь возможности отвернуться и скрыть лицо. В этот момент вошли Джозеф Вялов и Лев Пешков.

Подавать им руку Гас не стал.

– Садитесь, – хмуро сказал он.

Взгляд Вялова упал на газеты, лежавшие на боковом столике, и в его глазах вспыхнул гнев. Гас понял, что Лев уже за это получил о тестя.

На Пешкова он старался не смотреть. Это был тот самый шофер, что увел его невесту – но он не мог опуститься сейчас до сведения счетов. Хотя как бы ему хотелось дать этому Пешкову по зубам! Однако если в результате сегодняшней встречи все получится так, как задумал Гас, это будет даже унизительнее, чем удар в лицо. А для Гаса – приятнее.

Появилась официантка, и Гас попросил:

– Принесите кофе моим гостям. И бутерброды с ветчиной.

Он нарочно не спросил об их предпочтениях. Он видел, что именно так ведет себя Вудро Вильсон с людьми, которым хочет внушить робость.

Он сел и открыл папку. Там был чистый лист бумаги. Он сделал вид, будто читает.

Пешков сказал, усаживаясь:

– Ну что, Гас, президент послал вас сюда к нам на переговоры?

Вот теперь Гас позволил себе перевести взгляд на Пешкова. Он смотрел на него долго и ничего не говорил. Да, он красив, подумал Гас, но это человек слабый и ненадежный. Когда Пешкову стало неловко от его взгляда, Гас наконец произнес:

– Да вы что, совсем спятили?

Это было так неожиданно, что Пешков даже немного отшатнулся от стола, словно боясь, что его ударят.

– Какого черта?..

– Америка находится в состоянии войны! – сказал Гас, стараясь, чтобы голос звучал как можно резче. – И вести переговорыпрезидент не собирается. Ни с вами, ни с вами! – Он мельком взглянул на Брайана Холла, хотя всего несколько минут назад они обо всем с ним договорились. – Ни даже с вами, – заключил он, взглянув наконец на Вялова.

Вялов выдержал его взгляд спокойно. В отличие от зятя, он робости не испытывал. Но в его взгляде хотя бы уже не было презрения и насмешки, как в начале, когда они только пришли.

– Тогда зачем вы приехали? – спросил Вялов после долгого молчания.

– Я приехал, чтобы сказать вам, что будет дальше, – сказал Гас тем же тоном. – А когда договорю, вы будете это исполнять.

– Ха! – сказал Пешков.

– Лев, заткнись! – сказал Вялов. – Продолжайте, Дьюар.

– Вы скажете рабочим, что поднимаете зарплату на пятьдесят центов в день, – сказал Гас. Затем повернулся к Холлу. – А вы примете это предложение.

У Холла ни один мускул не дрогнул, он лишь сказал:

– Ах вот как!

– И сегодня к полудню рабочие должны все как один быть на рабочих местах.

– А какого черта нам выполнять то, что вы скажете?

– Чтобы не было второго варианта.

– Какого?

– Второй вариант такой: президент присылает батальон военных. Они занимают здание завода, охраняют его, всю изготовленную продукцию рассылают заказчикам, и с помощью военных инженеров вновь его запускают. После войны господин президент, возможно, вернет его владельцу. И тогда на нем, наверное, снова смогут работать ваши рабочие, – сказал он, поворачиваясь к Холлу. Гас очень жалел, что не обговорил такой вариант заранее с Вудро Вильсоном, но теперь уже поздно было об этом думать.

– А он имеет такое право? – спросил пораженный Пешков.

– По законам военного времени – да, – ответил Гас.

– Это вы так говорите! – скептически заметил Вялов.

– А вы подайте на нас в суд, – сказал Гас. – Неужели вы думаете, что найдется хоть один судья, который решит дело в вашу пользу – и в пользу врагов нашей страны?

Он откинулся назад и взглянул на них с напускным высокомерием. Сработает или нет? Поверят они или поймут, что он блефует, рассмеются и отправятся восвояси?

Повисло долгое молчание. Лицо Холла ничего не выражало. Вялов думал. У Пешкова был подавленный вид.

Наконец Вялов повернулся к Холлу.

– Вы согласны на пятьдесят центов?

– Да, – просто ответил Холл.

Вялов перевел взгляд на Гаса.

– Тогда мы тоже согласны!

– Благодарю вас, джентльмены! – Гас закрыл свою папку, стараясь унять дрожь в руках. – Я немедленно сообщу об этом президенту.

V

В субботу было солнечно и тепло. Левка сказал Ольге, что ему нужно на завод, и поехал к Марге. Она жила в маленькой комнатке в районе Лавджой. Они обнялись, но когда он начал расстегивать ее блузку, она сказала:

– Пойдем в Гумбольдт-парк.

– Я бы лучше потрахался.

– Потом. Свози меня в парк, а когда вернемся, я покажу тебе кое-что особенное. Чего мы раньше не делали.

У Левки пересохло в горле.

– С какой стати я должен ждать?

– Такой чудесный день!

– А если нас увидят?

– Да там миллионная толпа!

– Все равно…

– Ты боишься тестя?

– Ну вот еще! – сказал Левка. – В конце концов, я отец его внучки. Что он мне сделает, пристрелит?

– Сейчас, я только переоденусь.

– Я подожду в машине. Если увижу, как ты раздеваешься, могу не сдержаться.

У него был новенький «Кадиллак» с кузовом-купе, вмещающим трех пассажиров – не самая шикарная машина в городе, но для начала неплохо. Он сел за руль и закурил. Вялова он, конечно, боялся. Но всю свою жизнь он только и делал, что рисковал. Не то что Григорий. И до сих пор все у него получалось как нельзя лучше. Так он думал, сидя в легком летнем синем костюме за рулем своего автомобиля, собираясь в парк с красивой девушкой. Жизнь была прекрасна.

Не успел он докурить, как она вышла из дома и села в машину. Она была в вызывающем платье без рукавов, волосы были уложены по последней моде.

Он повел машину к Гумбольдт-парку, в Ист-Сайд. Они сели рядом на деревянной парковой скамейке, наслаждаясь солнечным светом и глядя на детей, игравших на берегу пруда. Левка не смог удержаться и стал гладить голые руки Марги. Ему нравилось ловить завистливые взгляды других мужчин. «Это самая красивая женщина в парке, и она со мной! – думал он. – Что, съели?»

– Прости, что из-за меня тебе разбили губу, – сказал он. Ее нижняя губа все еще была припухшей. От этого она выглядела еще соблазнительнее.

– Ты-то не виноват, что твой тесть – такая скотина!

– Да, он такой.

– Мне тут же предложили работу в «Горячей точке». Я выйду, как только смогу снова петь.

– Болит еще?

Марга осторожно потрогала губу.

– Болит.

– Дай поцелую, чтобы прошло, – потянулся к ней Левка.

Она повернула к нему лицо, и он поцеловал ее – нежно, едва касаясь.

– Можно немножко смелее, – сказала она. Он улыбнулся.

– Ладно. А вот так? – Он снова поцеловал ее, на этот раз лаская ее губы кончиком языка. Минуту спустя она сказала:

– И так ничего.

И рассмеялась.

– Тогда… – На этот раз он поцеловал ее, лаская всем языком. И она целовалась страстно – как всегда. Их языки встретились, тогда она притянула рукой его голову и стала гладить шею. Он услышал, как кто-то сказал: «Какое безобразие!» Интересно, подумал он, заметно ли, что у него эрекция.

– Мы шокируем горожан, – улыбнувшись Марге, сказал Левка.

Он обернулся – и встретился взглядом со своей женой.

Ольга в ужасе смотрела на него, и ее губы сложились в безмолвное «О!».

Рядом с ней стоял отец – в костюме, куртке и соломенной шляпе-канотье. Он нес на руках Дейзи. Левкина дочка была в белом чепчике, чтобы солнце не светило в глаза. Из-за их спин выглядывала нянька Полина.

– Лев! – сказала Ольга. – Что ты… Кто это?

Левка, наверное, смог бы выкрутиться и из этой ситуации, если бы рядом не было Вялова.

Он поднялся.

– Даже не знаю, что сказать…

– Вот и не говори ничего! – резко сказал Вялов.

Ольга расплакалась.

Вялов передал Дейзи няньке:

– Отнеси ребенка в машину, живо!

– Да, господин Вялов!

Вялов схватил Ольгу за руку и подтолкнул следом.

– Милая, иди с Полиной!

Ольга закрыла руками мокрое от слез лицо и последовала за нянькой.

– Ну ты и дрянь! – сказал Левке Вялов.

Левка сжал кулаки. Если Вялов его ударит, он даст сдачи. Вялов был здоров, как бык, но на двадцать лет старше. Левка был выше и научился драться в трущобах Питера. Избить себя он не позволит.

Вялов прочел его мысли.

– Не собираюсь я с тобой драться, – сказал он. – Слишком далеко все зашло.

«А что собираетесь?» – хотел сказать Левка, но прикусил язык.

Вялов перевел взгляд на Маргу.

– Мало я тебе врезал, – сказал он.

Марга подхватила сумочку, открыла, сунула в нее руку и так замерла.

– Если ты хоть на дюйм ко мне приблизишься, я – Господи, прости! – я прострелю твое толстое брюхо! Слышишь, боров!

Левка не мог не восхититься ее выдержкой. Немногим хватило бы духа угрожать Джозефу Вялову.

Вялов побагровел от злости, но отвернулся от Марги и заговорил с Левкой.

– А вот знаешь ли ты, что тытеперь сделаешь?

Что он еще придумал?

Левка не ответил.

– Ты, мразь, отправишься в армию! – сказал Вялов.

Левка похолодел.

– Вы шутите!

– Когда в последний раз я с тобой шутил?

– Я не пойду в армию! Как вы меня заставите?

– Пойдешь сам – или тебя призовут. И знаешь что? Может, ты мне и родня, но я очень надеюсь, что рано или поздно тебя пристрелят.

VI

В конце июня Чак и Дорис устроили прием в саду. Гас пришел с родителями. Все мужчины были в костюмах, а женщины – в летних нарядах и экстравагантных шляпках. Подавали пиво, лимонад, сандвичи и пироги. Клоун раздавал сласти, а школьный учитель в считанные минуты устроил детям веселые состязания: бег в мешках, потом с яйцом в ложке, и парами со связанными ногами – «двое на трех ногах».

Дорис снова хотелось поговорить с Гасом о войне.

– Ходят слухи, французская армия бунтует, – сказала она.

Гас знал, что правда ужаснее слухов: взбунтовались пятьдесят четыре французских дивизии, двадцать тысяч солдат дезертировали.

– Полагаю, потому-то они и сменили тактику: прекратили нападки на союзников и начали защищаться от врагов, – спокойно ответил он.

– По всей видимости, французские офицеры ужасно обращаются со своими солдатами! – Дорис собирала плохие известия, потому что они оправдывали ее отношение к происходящему. – А наступление Нивеля обернулось катастрофой.

– Когда прибудут американские войска, им сразу станет легче. – Первые американцы уже сели на корабли, отправлявшиеся во Францию.

– Но пока мы послали чисто символическую поддержку. Надеюсь, это означает, что мы собираемся играть в войне второстепенную роль.

– Нет, это не так. Нам нужно набрать, обучить и вооружить по меньшей мере миллион человек. Мгновенно этого не сделать. Но в следующем году мы пошлем сотни тысяч.

Дорис обернулась и сказала:

– Боже, вон идет один из наших новобранцев!

Гас обернулся и увидел семейство Вяловых: Джозефа и Лену с Ольгой, Льва и маленькую девочку. Лев был в военной форме. Выглядел он сногсшибательно, но его красивое лицо было угрюмым.

Гас почувствовал себя неловко, а вот его отец, тут же войдя в привычную роль сенатора, сердечно пожал Вялову руку и сказал что-то, заставившее того рассмеяться. Мать благосклонно завела с Леной светскую беседу и заворковала над ребенком. Гас понял, что родители предполагали возможность этой встречи и решили вести себя так, будто никакой помолвки никогда не было.

Он поймал взгляд Ольги и вежливо поклонился. Она вспыхнула.

Пешков держался по обыкновению нагло.

– Ну что, Гас, президент доволен тем, как вы уладили дело с забастовкой?

Остальные услышали вопрос и затихли, ожидая ответа Гаса.

– Он рад, что вы проявили благоразумие, – тактично ответил Гас. – Я вижу, вы записались в армию?

– Добровольцем. Я посещаю курсы для офицеров.

– И как вам там нравится?

Гас вдруг заметил, что их с Пешковым окружили слушатели: Вяловы, Дьюары, Диксоны. С тех пор как помолвка была расторгнута, никто не видел их в одной компании, и теперь всем было любопытно, как они себя поведут.

– Я-то к армии приспособлюсь, – сказал Пешков. – А вы?

– Что – я?

– Вы сами в армию пойдете? В конце концов, это вы с вашим президентом втравили нас в войну.

Гас ничего не ответил, но ему стало стыдно. Пешков был прав.

– Можно подождать и посмотреть, призовут вас или нет, – добавил Пешков, растравляя рану. – Как знать, может, вам и повезет. Во всяком случае, наверное, если вы вернетесь в Вашингтон, президент поможет вам избежать призыва.

И рассмеялся.

Гас покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я размышлял об этом. Вы правы, я вхожу в правительство, которое начало мобилизацию. Я вряд ли уклонился бы.

Он увидел, что отец кивает, словно именно этого и ждал. Однако мать сказала:

– Но Гас, ты же работаешь в аппарате президента! Разве может человек внести больший вклад в дело победы?

– Вот только всем может показаться, что он трусоват, – сказал Пешков.

– Именно, – сказал Гас. – Поэтому в Вашингтон я не еду. Эта страница моей жизни дописана. Я уже говорил с генералом Кларенсом, командиром Буффальского дивизиона. Я вступаю в Национальную армию.

Мать Гаса тихо заплакала.

Глава двадцать шестая

Середина июня 1917 года

Этель никогда не думала о правах женщин – до того самого дня, когда, беременная и незамужняя, она оказалась в библиотеке Ти-Гуина, а мерзкий адвокатишка Солман учил ее жизни. Ей предстояло потратить лучшие годы своей жизни на то, чтобы, выбиваясь из сил, кормить и растить ребенка Фица, а у отца ребенка никаких обязательств перед ним не было. Это так несправедливо, что Солмана ей хотелось убить.

Потом, в Лондоне, ей предлагали только ту работу на которую не нашлось желающих среди мужчин, и платили лишь половину того, что стали бы платить мужчине, а то и меньше.

Но тверже цемента ее феминизм сделался в те годы, когда она жила бок о бок с крепкими, работящими и отчаянно бедными женщинами лондонского Ист-Энда. Мужчины часто рассказывали сказку про разделение обязанностей в семье: он зарабатывает деньги, а она смотрит за домом и детьми. Но в жизни все было по-другому. Почти все женщины, с которыми общалась Этель, работали по двенадцать часов в сутки, – а еще они смотрели за домом и детьми. Голодные, изнуренные работой, живущие в лачугах и одетые в лохмотья, они при этом могли петь, смеяться и любить своих детей. И каждая, по мнению Этель, была более достойна права голосовать, чем десятеро мужчин.

Она так долго этого добивалась, что когда в середине 1917 года женское избирательное право стало реально достижимым, с трудом в это верила. Как в детстве, когда она спрашивала: «А что будет на небе?» – ивсе никак не могла добиться ответа, который бы ее устроил.

Парламент согласился вынести этот вопрос на обсуждение в середине июня.

– Это результат двух компромиссов, – взволнованно сказала Этель Берни, читая статью в «Таймс». – Комитет палаты общин, которому Асквит настоятельно рекомендовал отклонить проект, отчаянно стремился избежать скандала.

Берни кормил Ллойда завтраком.

– Наверное, правительство боится, что женщины снова начнут приковывать себя к оградам, – заметил он, макая тост в сладкий чай.

Этель кивнула.

– И если политики погрязнут сейчас в этих сварах, люди скажут, что они не прилагают все усилия, чтобы победить в войне. Поэтому комитет рекомендовал дать право голоса женщинам старше тридцати и домовладелицам – или женам домовладельцев. А это значит, я слишком молода, чтобы голосовать.

– Это был первый компромисс, – сказал Берни. – А второй?

– Мод говорит, мнения в кабинете разделились. – В военный кабинет входили четыре человека и премьер-министр, Ллойд Джордж. – Керзон, разумеется, против. – Граф Керзон, лидер палаты лордов, высокомерный женоненавистник, был президентом Лиги противников женского избирательного права. – Как и Милнер. Но Хендерсон нас поддерживает. – Артур Хендерсон, лидер партии лейбористов, и члены парламента от его партии поддерживали женщин, хотя многие лейбористы этого и не одобряли. – Бонар Лоу тоже за нас, хоть и без энтузиазма.

– Двое за, двое против, а Ллойд Джордж, как обычно, выжидает, чтобы всем угодить.

– А компромисс в том, что будет проведено свободное голосование. – Это означало, что правительство не потребует от своих сторонников проголосовать определенным образом.

– В результате как бы все ни повернулось – вины правительства в том нет.

– Никто никогда не называл Ллойда Джорджа прямолинейным.

– Но он дал вам шанс.

– Шанс – это не более чем шанс. Нам придется поработать.

– Думаю, вы обнаружите, что отношение изменилось, – с оптимизмом сказал Берни. – Правительству отчаянно нужны женщины на производстве, чтобы заменить отправленных во Францию мужчин, и они сейчас вовсю распространяются, как прекрасно справляются женщины с работой на военных заводах и в качестве водителей автобусов. Но теперь мужчинам будет сложнее назвать женщину существом низшего сорта.

– Очень надеюсь, что ты прав, – с чувством сказала Этель.

Они были женаты четыре месяца, и Этель не жалела о своем решении. Берни был умным, добрым, с ним было интересно. У них были одни цели, и они дружно работали, стремясь их достичь. Берни, скорее всего, будет кандидатом лейбористской партии Олдгейта на следующих всеобщих выборах, когда бы их ни решили проводить: как и многое другое, выборы отложили до конца войны. Из Берни вышел бы хороший член парламента, знающий и трудолюбивый. Но Этель не была уверена, что в Олдгейте победит партия лейбористов. Сейчас членом парламента от Олдгейта был либерал, но с последних выборов, прошедших в 1910 году, многое изменилось. Даже если закон о женском избирательном праве и не будет принят, другие предложения комитета палаты общин дадут возможность голосовать многим представителям рабочего класса.

Этель было хорошо с Берни. Но к своему стыду, она вспоминала с тоской о Фице, который не был ни умен, ни добр, ни интересен, и чьи взгляды были диаметрально противоположны ее взглядам. Когда ей в голову приходили такие мысли, она чувствовала, что ничуть не лучше мужчин, обожающих танцовщиц варьете. Таких мужчин привлекают чулочки, юбочки и кружевные трусики; ее же так когда-то заворожили нежные руки Фица, его четкая английская речь и его запах – запах чистого тела с легкой ноткой душистого мыла.

Но теперь она была Эт Леквиз. Все говорили про Эт и Берни, не разделяя, как говорят про лошадь с повозкой или нитку с иголкой.

Она надела Ллойду ботинки и отвела его к няне, потом отправилась в редакцию «Жены солдата». Погода стояла прекрасная, и ее душа была полна надежд. «Мы действительно можемизменить мир», – думала она. Это нелегко, но возможно. Газета Мод подхлестнет интерес к законопроекту среди женщин, и когда парламент будет за него голосовать, результата будет ждать вся страна.

Редакция состояла из двух тесных комнат над типографией. Мод была уже на месте, наверняка она пришла так рано из-за новости.

Она сидела за старым, покрытым пятнами столом в сиреневом летнем платье и шляпке, напоминающей пилотку, с одним чрезвычайно длинным пером. Почти вся ее одежда была еще довоенная, но все равно она выглядела элегантно. Она казалась слишком утонченной для редакции, словно скаковая лошадь на ферме.

– Мы должны издать специальный выпуск, – сказала она, делая записи в блокноте. – Я пишу статью для первой полосы.

Этель обрадовалась. Начиналось то, что она так любила: настоящая работа. Она села за стол с другой стороны и сказала:

– А я подготовлю остальные страницы. Не сделать ли колонку о том, чем могут помочь читатели?

– Да. Приходите на наш митинг, повлияйте на своего парламентария, напишите письмо в газету, и все в таком духе.

– Сейчас что-нибудь набросаю… – Этель взяла карандаш и вынула из ящика блокнот.

– Надо, чтобы против этого закона восстали все женщины, – сказала Мод.

– Что?! – Этель обмерла, карандаш застыл в воздухе. – Ты сказала – против?

– Ну конечно! Правительство создаст видимостьвозможности голосования для женщин, но большинство из нас права голоса так и не получат.

Этель посмотрела через стол – и увидела заголовок, который уже написала Мод: «Голосуйте против этой уловки!»

– Подожди минутку… – Этель это не казалось уловкой. – Может, это меньше, чем нам нужно, но лучше, чем ничего.

– Это – хуже, чем ничего! – сказала Мод, гневно взглянув на нее. – Этот законопроект дает женщинам лишь видимость равноправия.

Мод к этому подходила слишком теоретически. Конечно, было в принципе неправильно делить женщин по возрастному признаку. Однако прямо сейчас это не имело значения.

– Но послушай, – сказала Этель, – иногда реформа происходит шаг за шагом. Мужчины тоже получали избирательное право постепенно. Даже сейчас голосовать может лишь половина мужчин…

– А ты подумала о том, каких женщин они не допускают к голосованию? – надменно перебила Мод.

Был у нее такой недостаток – иногда она казалась высокомерной. Этель постаралась не обижаться.

– Да, – сказала она мягко, – меня, например.

Но Мод продолжала все так же резко:

– Большинство женщин, работающих на военных заводах – и вносящих большой вклад в дело победы! – окажутся слишком молодыми, чтобы голосовать. Как и большинство санитарок, с риском для собственной жизни спасающих раненых солдат во Франции. Не смогут голосовать вдовы, несмотря на страшную жертву, которую они принесли, если они живут в съемном жилье. Неужели ты не понимаешь, что цель этого законопроекта – превратить женщин в меньшинство?

– Так ты хочешь вести кампанию противзаконопроекта?

– Ну конечно!

– Это безумие… – Этель была огорчена, обнаружив такое расхождение во взглядах с человеком, с которым ее связывали дружба и сотрудничество. – Прости, но я не представляю, как мы будем призывать членов парламента голосовать против того, за что мы столько времени боролись.

– Мы боролись не за это! – воскликнула Мод, еще больше раздражаясь. – Мы боролись за равенство, а это – не равенство! Если мы поддадимся на эту хитрость, мы останемся не у дел еще как минимум на поколение.

– Здесь дело не в том, поверить в их хитрость или нет, – обиженно ответила Этель. – Меня это не обманывает.Я понимаю то, что ты доказываешь, не особенно это и сложно. Но ты делаешь из этого неверные выводы.

– Да неужели?! – сухо сказала Мод, и Этель вдруг заметила, как похожа она на Фица: брат и сестра отстаивали свою точку зрения с одинаковым упрямством.

– Ты только подумай, какую рекламу нам устроят наши враги! «Нам всегда было ясно, что эти женщины сами не знают, чего хотят, – скажут они. – Вот потому-то голосование не для них!» Нас снова поднимут на смех.

– Наша пропаганда должна быть лучше, – заносчиво ответила Мод. – Нам просто нужно очень внятно всем объяснить, что происходит.

Этель покачала головой.

– Мы много лет боролись против закона, запрещающего женщинам голосовать. Это и есть барьер, который надо преодолеть. А после можно будет рассматривать возможности уступок и улаживать формальности. Снизить планку возраста и ослабить другие ограничения будет много легчи. Ты должна это понять!

– Ничего я не должна! – ледяным тоном сказала Мод. Она терпеть не могла, когда с ней так говорили. – Этот законопроект – шаг назад. Любой, кто его поддерживает, предатель!

Этель смотрела на Мод. Эти слова больно ранили ее.

– Не говори так!

– Не надо мне указывать, что мне говорить, а что нет.

– Мы работали и боролись вместе два года, – сказала Этель, и к глазам подступили слезы. – Неужели ты действительно считаешь, что если я с тобой не согласна, то я предаю наше дело, борьбу за женское избирательное право?

Мод была неумолима.

– Именно так я и считаю.

– Отлично, – сказала Этель, и, не зная, что тут еще можно сделать, вышла из комнаты.

II

Фиц заказал своему портному шесть новых костюмов. Старые болтались на его исхудавшем теле, и выглядел он в них стариком. Он надел новый вечерний костюм: черный фрак, белый жилет, белую сорочку с воротником-стойкой и белым галстуком-бабочкой. Взглянул на себя в напольное зеркало и подумал: «Так-то лучше».

Он спустился в гостиную. По дому он мог ходить без трости. Мод налила ему рюмку мадеры.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила тетя Гермия.

– Доктора говорят, нога заживает, хоть и медленно.

Фиц сделал попытку вернуться на фронт, но холод и сырость окопов плохо сказались на ране, и его отправили долечиваться и работать в разведке.

– Я понимаю, тебе больше хотелось бы остаться там, ну а мы нисколько не жалеем, что ты не участвовал в боях этой весной.

Фиц кивнул. Наступление Нивеля обернулось поражением, и Нивеля сместили с поста главнокомандующего. Во французских войсках начались мятежи, они защищали свои позиции, но отказывались идти в наступление. Пока этот год был неудачным для Антанты.

Но Мод ошибалась, думая, что Фиц предпочел бы остаться на передовой. Работа, которой он занимался в сороковой комнате, была, несомненно, важнее, чем сражения во Франции. Многие боялись, что немецкие подводные лодки перекроют английские каналы снабжения. Но комната сорок была в состоянии определять местонахождение немецких подводных лодок и предупреждать о них корабли. Эта информация, вместе с тактикой сопровождения кораблей эскадренными миноносцами, существенно снизила эффективность войны подводных лодок. Это был триумф комнаты сорок, хотя о нем мало кто знал.

Теперь опасную ситуацию создавала Россия. Царь был низложен, и случиться могло что угодно. Пока у власти оставались «умеренные», но сколько это могло продолжаться? Опасность угрожала не только семье Би и наследству Малыша. Если в российском правительстве победят экстремисты, они могут заключить с Германией мир и сотни тысяч немецких солдат будут переброшены во Францию.

– Хотя бы Россию мы пока не потеряли, – сказал Фиц.

– Да, – сказала Мод, – немцы надеются, что восторжествуют большевики – это всем известно.

При этих словах в комнату вошла графиня Би в серебристом шелковом платье с глубоким вырезом. На ней были украшения с бриллиантами. Фиц и Би собирались на обед и на бал: в Лондоне был сезон приемов. Би услышала слова Мод и сказала:

– Не надо недооценивать царскую фамилию! Возможно, монархия еще вернется! В конце концов, что получил от революции русский народ? Рабочие по-прежнему голодают, солдаты по-прежнему умирают, а немцы по-прежнему наступают.

Вошел Граут с бутылкой шампанского. Он беззвучно открыл ее и наполнил бокал для Би. Как всегда, она отпила один глоток и отставила бокал.

Мод сказала:

– Князь Львов заявил, что на выборах в учредительное собрание смогут голосовать и женщины.

– Еще выполнит ли он свое обещание? – заметил Фиц. – Временное правительство делает множество заявлений, но слушает ли их кто-нибудь… Насколько я понял, каждая деревня выбирает свой совет и сама управляет своими делами.

– Вы только себе представьте! – сказала Би. – Эти суеверные, невежественные крестьяне…

– Да, это очень опасно! – сердито сказал Фиц. – Никто и представления не имеет, как легко утонуть в анархии и варварстве! – Эта тема всегда приводила его в ярость.

– Вот будет смех, – сказала Мод, – если Россия станет более демократичной, чем Великобритания.

– Парламент готовится обсуждать закон, разрешающий женщинам голосовать, – сказал Фиц.

– Но имеют в виду лишь женщин старше тридцати, домовладелиц и жен домовладельцев.

– Но ты должна радоваться, что хоть каких-то успехов вы добились. Я читал в одном журнале статью твоей подруги Этель. – Фиц был потрясен, когда, сидя в клубе и просматривая «Нью стейтсмэн», вдруг заметил, что статья, которую читает, подписана именем его бывшей экономки. Ему пришла в голову неприятная мысль, что, пожалуй, у него могло бы не получиться написать так ясно и так хорошо аргументировать свою позицию. – Она считает, что женщины должны с этим согласиться из соображений, что лучше хоть что-то, чем ничего.

– Боюсь, что я с этим согласиться не могу, – холодно сказала Мод. – Я не собираюсь ждать до тридцати, чтобы считаться существом человеческого племени.

– Вы с ней что, поссорились?

– Мы решили пойти каждая своим путем.

Фиц заметил, что Мод в ярости. Чтобы разрядить обстановку, он обратился к тетушке Гермии:

– Тетя, если парламент даст женщинам избирательное право, за кого вы будете голосовать?

– Не знаю, буду ли я вообще голосовать, – сказала тетя Гермия. – Не будет ли это выглядеть неприлично?

Мод бросила на нее возмущенный взгляд, а Фиц усмехнулся.

– Если так будут считать все благородные дамы, голосовать придут только женщины низшего сословия и изберут социалистов, – сказал он.

– Ну, знаете! – сказала тетя Гермия. – Может, тогда мне все же лучше проголосовать.

– И кого вы будете поддерживать? Ллойда Джорджа?

– Этого валлийского стряпчего? Разумеется нет.

– Может быть, Бонара Лоу, лидера консерваторов?

– Ну, пожалуй.

– Но только он канадец.

– Это надо же!

– Вот в чем недостаток империи. Отребье со всего мира считает себя ее гражданами.

Вошла нянька с Малышом. Ему было уже два с половиной года, это был пухлый бутуз с густыми и светлыми, как у матери, волосами. Он подбежал к Би, и она усадила его на колени.

– Я ел кашу, а няня рассыпала сахар! – сказал он и засмеялся. Для него это стало главным событием дня.

Фиц подумал, что с ребенком Би раскрывалась с самой лучшей стороны. Выражение ее лица смягчилось, она ласково заговорила с ним, стала гладить и целовать. Через минуту он сполз с ее колен и вразвалочку направился к Фицу.

– Ну как, мой маленький солдат? – сказал Фиц. – Вырастешь – будешь стрелять немцев?

– Бах! Бах! – сказал Малыш.

Фиц заметил, что у Малыша течет из носа.

– Джонс, у него что, простуда? – резко спросил он.

Нянька испугалась. Она была молодая, совсем девчонка, из Эйбрауэна, правда, окончила специальные курсы.

– Нет, милорд, я уверена, что нет. Ведь сейчас июнь!