Текст книги "Гибель гигантов"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 62 страниц)

– Вы видели когда-нибудь парламентские дебаты? – спросил Фиц.

– Нет, – ответила Этель. – Но очень бы хотела.

– Для этого нужно получить приглашение от члена парламента или пэра. Хотите, я устрою?

– Да, хочу!

Казалось, он обрадовался, что она согласилась.

– Я узнаю, когда будет происходить что-нибудь интересное. Может, вы захотите послушать выступление Ллойда Джорджа?

– Да!

– Сегодня он собирает правительство. Думаю, вечером он присягнет королю в качестве премьер-министра.

Этель задумчиво смотрела по сторонам. Местами Челси напоминал деревню, которой был сотню лет назад: оставалось много старых деревенских домиков, приземистых, с большими садами и огородами. В декабре мало что зеленело, но все равно пейзаж – приятный, почти сельский – радовал глаз.

– Забавная штука политика, – сказала она. – С тех самых пор как начала читать газеты, я хотела, чтобы Ллойд Джордж стал премьер-министром, но теперь, когда так и случилось, меня это огорчает.

– Почему?

– Он самый ярый сторонник войны в правительстве. Его назначение может уничтожить всякую надежду на мирные переговоры. Но с другой стороны…

Фиц, похоже, заинтересовался.

– Что же?

– Он – единственный, кого, если он все-таки начнет мирные переговоры, не станут за это распинать кровожадные газетчики Нортклиффа.

– В этом-то все и дело! – взволнованно сказал Фиц. – Сделай это кто угодно другой – и все газеты завопили бы: «В отставку Асквита! – или Бальфура, или Бонара Лоу, – и ставьте Ллойда Джорджа». Но уж если они начнут нападать на Ллойда Джорджа – вообще никого не останется.

– Значит, может, и есть надежда на мир.

– А почему бы вам не надеяться на победу, а не на мир? – сказал он, не скрывая раздражения.

– Потому что именно надеясь на победу мы и заварили эту кашу, – спокойно сказала она. – Что вы хотели мне показать?

– Вот что, – сказал он, останавливаясь у калитки. Он отпер ее и распахнул перед Этель. Они вошли в сад, окружавший уединенно стоящий двухэтажный дом – таким домом вполне мог бы владеть известный музыкант, подумала Этель, или знаменитый актер. Фиц вынул из кармана ключ и отпер дверь. Они вошли, он закрыл дверь и поцеловал ее.

Она поддалась. Ее так давно не целовали, и она чувствовала себя как умирающий от жажды в пустыне путник. Она обвила руками его шею и прижалась к нему. Этель чувствовала, что он желает ее так же отчаянно, как она его. Но еще не потеряв контроль над собой, она успела его оттолкнуть.

– Не надо, – сказала она, задыхаясь, – перестаньте!

– Почему?

– В прошлый раз это кончилось тем, что мне пришлось разговаривать с вашим чертовым законником, – сказала она, отстраняясь. – Я уже не так наивна, как раньше.

– Теперь все будет по-другому, – сказал он, тяжело дыша. – Теперь я понимаю, каким дураком был, что расстался с тобой. Я был молод и глуп.

Чтобы успокоиться, она заглянула в комнаты. Там было полно неуклюжей старой мебели.

– А чей это дом? – спросила она.

– Если захочешь – твой.

– Что это значит?

– Ты с ребенком могла бы жить здесь, – объяснил он. – Здесь много лет жила наша бывшая экономка, работавшая еще при моем отце. Несколько месяцев назад она умерла. Ты можешь обставить дом по-своему, купить новую мебель.

– Жить здесь? – сказала она. – В каком качестве?

Он не мог заставить себя сказать это.

– В качестве вашей любовницы? – сказала она.

– Здесь у тебя будет няня для ребенка, пара служанок, садовник. Даже автомобиль с шофером, если пожелаешь.

Она желала, чтобы здесь был он, вот что было главное.

Он неправильно истолковал ее задумчивость.

– Может, хочешь дом побольше? Или лучше в Кенсингтоне? Хочешь экономку, дворецкого? Я дам тебе все что угодно, неужели ты не понимаешь? Моя жизнь без тебя пуста.

Она видела, что он говорит правду. Во всяком случае, прямо сейчас это было правдой – когда он хотел ее и жаждал удовлетворить свое желание. Но по собственному горькому опыту она знала, как быстро все может измениться.

Беда в том, что она хотела этого так же сильно.

Должно быть, он это понял – и снова обнял ее. Она запрокинула лицо, чтобы он ее целовал. «Да, я хочу еще!» – думала она.

И снова оторвалась от него – прежде чем потеряет контроль над собой.

– Ну как? – сказал он.

Пока он ее целовал, она была не в состоянии принять разумное решение.

– Мне нужно побыть одной, – сказала она. И заставила себя отойти от него, пока не стало слишком поздно. – Я иду домой, – сказала она. Открыла дверь. – Мне нужно время. Я должна подумать.

– Думай сколько пожелаешь, – сказал он. – Я буду ждать.

Она закрыла за собой дверь и побежала.

III

Гас Дьюар находился в Государственной галерее на Трафальгарской площади. Он стоял перед картиной Рембрандта «Автопортрет в возрасте 63 лет».

– Невероятный урод, – сказала стоявшая рядом женщина.

Он обернулся и узнал Мод Фицгерберт.

– Я – или Рембрандт? – спросил он, и она засмеялась.

Они пошли по галерее вместе.

– Какое удивительное совпадение! – сказал он. – Я так рад встретить вас здесь!

– Честно говоря, я вас заметила и вошла следом, – сказала Мод. – Я хотела вас спросить, – продолжала она, понизив голос, – почему немцы до сих пор не сделали того предложения, о котором вы мне говорили?

Ответа он не знал.

– Может, они передумали, – сказал он мрачно. – Ведь там – как здесь, одна фракция стремится к миру, а другая – к войне. Возможно, военная фракция победила, и им удалось заставить кайзера изменить решение.

– Но должны же они понимать, что битвы уже ничего не решают! – сказала она гневно. – Вы читали в утренних газетах, что немцы взяли Бухарест?

Гас кивнул. Румыния вступила в войну в августе, и некоторое время англичане надеялись, что их новый союзник нанесет мощный удар, но в сентябре немцы пересекли границу Румынии, и сейчас ее столица пала.

– Фактически Германия оказалась в выигрыше, ведь теперь они получили румынскую нефть.

– Вот именно, – сказала Мод. – Один и тот же старый прием: шаг вперед – шаг назад. Когда мы уже перестанем попадать впросак?

– То, что Ллойда Джорджа назначили премьер-министром, выглядит не очень многообещающе, – сказал Гас.

– Да? Вот тут вы, возможно, ошибаетесь.

– Но он построил свою политическую репутацию на том, что был агрессивнее всех остальных. После этого ему может оказаться нелегко договариваться о мире.

– Не стоит быть таким уверенным. Ллойд Джордж непредсказуем. Он может повернуть на сто восемьдесят градусов, и этому удивятся только те, кто наивно полагал, что он говорил искренне.

– Ну что же, это внушает надежду.

– И все равно, как бы мне хотелось, чтобы премьер-министром у нас была женщина.

Гас не очень-то верил в такую вероятность хоть когда-нибудь, но вслух этого не сказал.

– Я хотела с вами поговорить еще кое о чем, – сказала она и остановилась.

Гас повернулся к ней. Может быть, благодаря картинам у него обострилось восприятие, но он поймал себя на том, что любуется ее лицом. Он отметил острые линии носа и подбородка, высокие скулы, изящную шею. Угловатость ее черт смягчали полные губы и большие зеленые глаза.

– Пожалуйста, о чем вам угодно, – сказал он.

– Что вам сказал Вальтер?

Гас вспомнил тот странный разговор в баре отеля «Адлон».

– Он сказал, что ему придется посвятить меня в одну тайну. Но так и не открыл мне эту тайну.

– Решил, что вы догадаетесь сами.

– Я догадался, что он, должно быть, любит вас. А по вашей реакции, когда я отдал вам письмо в Ти-Гуине, я понял, что любовь взаимна. И если вы позволите, – Гас улыбнулся, – я бы сказал, что он – счастливец.

Она кивнула, как Гасу показалось – с облегчением. Гас подумал, что, должно быть, догадался не обо всем; потому-то она и спросила, что именно он знает. Интересно, подумал он, что еще они скрывают? Возможно, они помолвлены?

Они пошли дальше. «Я понимаю, почему он вас любит, – подумал Гас. – Я тоже мог бы потерять голову».

Она вновь удивила его внезапным вопросом:

– Господин Дьюар, а вы когда-нибудь любили?

Это был нескромный вопрос, но он ответил.

– Да, любил. Дважды.

– Но это осталось в прошлом?

Ему вдруг захотелось ей рассказать.

– В тот год, когда началась война, мне хватило наглости влюбиться в женщину, которая была замужем.

– А она вас любила?

– Да.

– И что же?

– Я просил ее оставить мужа. Мне не следовало так поступать, и я знаю, что это вас шокирует. Но она была лучше, чем я, и она отказалась от моего безнравственного предложения.

– Меня не так легко шокировать. А второй раз?

– В прошлом году у меня была помолвка в родном городе, Буффало. Но она вышла за другого.

– Простите. Мне, наверное, не следовало заводить об этом речь Я напомнила вам о событиях, о которых больно вспоминать!

– Да, это так.

– Вы простите мне признание, что мне стало легче? Оттого, что вы знаете, какую боль может причинить любовь.

– Да, знаю.

– Но, может, скоро наступит мир, и моя боль пройдет.

– Я очень на это надеюсь, леди Мод.

IV

Этель целыми днями мучительно думала о предложении Фица. Стоя на заднем дворе, на холодном ветру, она выкручивала выстиранное белье и представляла себе жизнь в том чудном доме в Челси, представляла Ллойда, бегающего по саду под присмотром заботливой няни. «Я дам тебе все что угодно», – сказал он, и она знала, что это правда. Он оформит дом на нее. Он свозит ее в Швейцарию и на юг Франции. Если бы поставила себе такую цель, то могла бы добиться от него пожизненного содержания и получать деньги до самой своей смерти, даже если надоест ему, – хотя она знала, что если захочет, то не надоест никогда.

Это стыдно и отвратительно, говорила она себе сурово. Она станет женщиной, которой платят за секс, а что, как не это, означает слово «проститутка»? Она никогда не могла бы пригласить в свое жилище родителей, они сразу бы поняли, что все это значит.

Неужели это для нее так важно? Может, и нет, но это еще не все. Она хотела от жизни большего, чем просто удобства. Став любовницей миллионера, она вряд ли могла бы продолжать борьбу за простых женщин. С политикой ей пришлось бы покончить. Она перестала бы видеться с Милдред и Берни, и даже общаться с Мод ей было бы неловко.

Но кто она такая, чтобы ждать от жизни столь многого? Она – Этель Уильямс, родившаяся в доме шахтера! Как можно воротить нос от легкой жизни? «И на том скажи спасибо», – повторяла она себе одну из любимых фразочек Берни.

А кроме того, нужно подумать о Ллойде. У него будет гувернантка, а потом Фиц даст денег, чтобы отправить его в школу для детей аристократов. Он вырастет среди элиты и займет привилегированное положение в обществе. Имеет ли Этель право лишить его этого?

Она так ничего и не решила для себя, когда в кабинете редакции, где сидела вдвоем с Мод, раскрыла газеты и узнала о другом судьбоносном предложении. Двенадцатого декабря немецкий канцлер, Теобальд фон Бетман-Гольвег, предложил Антанте мирные переговоры.

Этель была в восторге. Мир! Неужели это возможно? И Билли сможет вернуться?

Французский премьер немедленно назвал предложение коварной уловкой, а русский министр иностранных дел осудил немецкие «лживые предложения», но Этель верила, что имеет значение только реакция англичан.

Ллойд Джордж не стал выступать с публичной речью, сославшись на больное горло. В Лондоне в декабре месяце половина населения жаловалась на кашель и насморк, но Этель заподозрила, что Ллойд Джордж просто решил выгадать время. Она посчитала это хорошим знаком. Немедленный ответ мог быть только отрицательным; все остальное оставляло шанс. Он хотя бы рассматривает возможность мира, подумала она с надеждой.

А пока президент Вильсон всей американской мощью склонял весы в сторону мира. В качестве предварительного шага он предложил воюющим сторонам заявить свои цели – что они стремятся получить с помощью этой войны.

– Тут-то все и замялись, – сказал вечером Берни Леквиз. – Они уже забыли, почему начали войну. А теперь воюют просто потому, что хотят победить.

Этель вспомнила, как миссис Дэй Пони в разговоре про забастовку сказала: «Ох уж эти мужчины! Если влезут в драку – то думают лишь о том, чтоб одержать верх. И не прекратят, чего бы это ни стоило!» Интересно, если бы премьер-министром была женщина, как бы она отреагировала на это предложение мирных переговоров?

Но в последующие дни Этель поняла, что Берни прав. Ответом на предложение президента Вильсона было странное молчание. Ни одна страна не ответила сразу. Это еще больше злило Этель. Как они могут вести войну, если даже не знают, ради чего?

Берни устроил собрание, на котором планировалось обсудить немецкое предложение. В день собрания Этель, проснувшись, увидела у своей постели брата в военной форме.

– Билли! – воскликнула она. – Ты живой!

– И в отпуске на целую неделю, – сказал он. – Вылезай из постели, лежебока.

Она вскочила, накинула халат и обняла его.

– Билли, как же я счастлива тебя видеть… – Она заметила полоски у него на рукаве. – Так ты теперь сержант?

– Точно.

– А как ты вошел?

– Милдред открыла… Вообще-то я пришел поздно вечером.

– И ты спал…

– …наверху, – сказал он, краснея.

– Счастливчик! – усмехнулась Этель. – Милдред – золото, а не девушка. Женишься на ней?

– Да, если не убьют.

– Ничего, что у вас разница в возрасте?

– Не такая уж большая. Было бы ей, к примеру, тридцать…

– А дети?

– Они такие славные… Но даже будь они другими, – Билли пожал плечами, – ради нее я бы с ними ужился.

– Ты, должно быть, видел все эти шляпки у нее в комнате. Она открыла мастерскую.

– Ну да. Она говорит, все идет неплохо.

– А Томми тоже приехал на побывку?

– Да, он сел на поезд в Эйбрауэн.

Ллойд проснулся, увидел в комнате чужого и заплакал. Этель взяла его на руки и стала успокаивать. Потом сказала Билли:

– Пойдем на кухню. Я приготовлю завтрак.

Она решила сварить овсянку, а Билли сел читать газету. Через минуту он сказал:

– Чертова зараза!

– Ты о чем?

– Да этот Фицгерберт вовсю разоряется… – Он кинул быстрый взгляд на Ллойда, словно ожидая, что ребенок может обидеться за столь презрительное упоминание о его отце.

Этель заглянула через его плечо в газету. И прочла:

К вопросу о мире. Солдаты, просят: «Не оставляйте нас! Боритесь!»

Речь раненого графа.

Вчера в Палате лордов прозвучала трогательная речь против сделанного немецким канцлером предложения о мирных переговорах. Выступал граф Фицгерберт, майор «Валлийских стрелков», залечивающий в Лондоне раны, полученные в битве на Сомме.

Граф Фицгерберт сказал, что говорить с немцами о мире значило бы предать тех, кто отдал жизнь в этой войне. «Мы верим, что побеждаем и можем достигнуть полной победы, если только не откажетесь воевать вы», – сказал он.

В полевой форме, с повязкой на глазу, опираясь на трость, – граф Фицгерберт являл собой поразительное зрелище. После жарких споров его слушали в полной тишине, а вернулся он на место под аплодисменты.

И далее в том же духе. Этель содрогнулась. Показная сентиментальная чушь, но она произведет впечатление. Обычно Фиц не надевал повязку, должно быть, он сделал это, чтобы выглядеть более эффектно. Его речь многих настроит против мирных переговоров.

Этель позавтракала с Билли. Потом оделась, одела Ллойда и вместе с ним вышла из дома. Билли собирался день провести с Милдред, но вечером обещал прийти на собрание.

В редакции «Жены солдата» она увидела во всех газетах репортажи о речи Фицгерберта. Несколько газет сделали речь главной темой Дня. Они смотрели с разных точек зрения, но сходились в одном: нанесен мощный удар по сторонникам мира.

– Как можно быть против обсуждениямирного соглашения? – сказала Этель, обращаясь к Мод.

– Можешь сама его спросить, – ответила Мод. – Я пригласила его на собрание, и он согласился прийти.

Этель опешила.

– Ну и теплый прием его ждет!

– Да уж, надеюсь.

Мод и Этель весь день работали над специальным выпуском газеты с центральным заголовком: «Угроза мира невелика». Мод заголовок нравился, но Этель считала иронию слишком тонкой. Ближе к вечеру Этель забрала Ллойда от няни, привела домой, покормила и уложила спать. И оставила на попечение Милдред, которая не ходила на политические собрания.

Когда Этель пришла в дом молитвы «Голгофа», народу в зале было много, в том числе солдат и матросов, и вскоре новоприбывшим оставалось только стоять. Ведущим был Берни. Он открыл собрание короткой, но скучной речью: оратор из него был никакой. Потом объявил первого выступавшего, философа из Оксфордского университета.

Этель знала доводы в пользу мира лучше, чем этот философ, и пока он говорил, смотрела на двух сидевших на кафедре мужчин, которые за ней ухаживали. Фиц – это порождение сотен лет богатства и культуры. Как всегда, он прекрасно одет, хорошо пострижен, с белыми руками и ухоженными ногтями. Берни – из племени преследуемых и гонимых, выживших благодаря тому, что они умнее тех, кто подвергал их гонениям. На нем был его единственный костюм из темно-серой саржи. Этель никогда не видела его ни в чем другом: когда стояла теплая погода, он просто снимал пиджак.

Мнения лейбористов на тему мира разделились. Председатель партии лейбористов Рамсей Макдональд, высказавшийся в парламенте третьего августа 1914 года против войны, ушел со своего поста через два дня после вступления Великобритании в войну, и с тех пор члены парламента от партии лейбористов поддерживали войну, как и большинство их избирателей.

Фиц начал свою речь с английских традиций. Сотни лет Великобритания поддерживала равновесие сил в Европе, помогала слабым странам, чтобы ни у одной страны не было преимущества перед другими.

– Канцлер Германии ничего не сказал об условиях мирного договора, но всякое обсуждение должно начинаться с положения вещей на данный момент, – сказал Фиц. – Если заключить мир сейчас – это означает, что Франция унижена и лишена своих территорий, а Бельгия становится сателлитом. Германия же будет доминировать на континенте по принципу грубой силы. Этого мы позволить не можем, а потому мы должны сражаться до победы.

Когда началось обсуждение, Берни заметил:

– Граф находится здесь не как офицер армии, а как частное лицо, и он дал мне слово, что присутствующие здесь солдаты не будут привлечены к ответственности, что бы они ни говорили. На самом деле, ни на каких других условиях мы бы графа и не пригласили.

Первый вопрос графу задал сам Берни.

– Лорд Фицгерберт, из ваших слов следует, что унижение Франции и лишение ее территорий ведет к дестабилизации обстановки в Европе. – Фиц кивнул. – В то время как унижение Германии и лишение ее Эльзаса и Лотарингии – что, без сомнения, произошло бы – должно обстановку в Европе стабилизировать.

Этель заметила, что Фиц растерялся. Он не ожидал, что здесь, в Ист-Энде, придется иметь дело с сильным противником. Интеллектуально Берни намного его превосходил. Этель даже стало немного жаль Фица.

– В чем же разница? – закончил вопрос Берни, и с тех мест, где сидели сторонники мирных переговоров, раздался одобрительный гул.

Но Фиц быстро пришел в себя.

– Разница в том, – сказал он, – что Германия – агрессор, жестокий, бесчеловечный и вооруженный до зубов. И если мы заключим мир сейчас – мы вознаграждаем подобное поведение и создаем предпосылки для его повторения в будущем!

Это вызвало одобрительные возгласы другой части аудитории, и Фиц сохранил лицо, но Этель подумала, что этот аргумент никуда не годится, а Мод встала, чтобы так и заявить:

– Война началась не по вине одной страны! Сейчас стало принято и удобно винить Германию, и наша милитаристская пресса поддерживает этот миф. Мы вспоминаем вторжение Германии в Бельгию и говорим об этом так, будто никаких провоцирующих предпосылок к этому не было. Мы забыли, как на границе Германии стояла шестимиллионная русская армия. Мы забыли, как Франция отказалась объявить нейтралитет… – Тут на Мод зашикали. («Говоря людям, что все не так просто, как им кажется, одобрения не дождешься», – с горечью отметила Этель.) – Я не говорю, что Германия ни в чем не виновата! – крикнула Мод. – Я говорю, что не виноватых нет! Я говорю, что мы воюем не ради стабильности в Европе, не ради справедливости для бельгийцев, не ради того, чтобы наказать Германию за милитаризм. Мы воюем, потому что слишком гордые и не желаем признать, что совершили ошибку!

Поднялся и попросил слова солдат в форме, и Этель с гордостью узнала Билли.

– Я был в битве на Сомме, – начал он, и в зале стало тихо. – Я хочу рассказать вам, почему мы понесли такие большие потери…

Голос у него звучный, как у отца, подумала Этель. И его же спокойная, уверенная манера говорить. Он мог бы стать прекрасным проповедником.

– Наши командиры нам сказали, что наступление будет не опаснее, чем прогулка по парку. Нам сказали, что наша артиллерия разрушила вражеские позиции, сравняла с землей окопы и уничтожила блиндажи, и когда мы окажемся на линии их укреплений, то увидим лишь мертвых немцев.

Этель заметила, что он обращается не к людям на кафедре, а смотрит вокруг, обводя зал внимательным взглядом, убеждаясь, что все глаза прикованы к нему.

– Почему они нам так говорили? – спросил Билли, глядя прямо на Фица. – Почему нам говорили неправду? – Этель увидела, что Фиц помрачнел. Ей было известно, что для людей высшего общества нет оскорбления хуже, чем обвинение во лжи. Билли это тоже было известно. – Позиции немцев не были разрушены, – бросил Билли в притихший зал. – Мы об этом узнали, попав под пулеметный огонь.

На этот раз реакция аудитории была довольно бурной.

– Позор! – выкрикнул кто-то.

Фиц встал, чтобы ответить, но Берни сказал:

– Лорд Фицгерберт, подождите, прошу вас. Дайте закончить предыдущему оратору.

Фиц сел, качая головой.

– Стали наши командиры проверять, какой урон в действительности нанесла наша артиллерия позициям противника? – выкрикнул Билли. – Может быть, выслали разведку, самолеты? И если нет, то почему?

Придя в ярость, Фиц вскочил. В зале кто захлопал, а кто и засвистел.

– Вы не понимаете! – начал он. Но голос Билли заглушил его.

– А если они знали правду, – выкрикнул он, – то почему нам говорили другое?

Фиц начал кричать, половина зрителей свистели и скандировали. Но голос Билли был все еще слышен.

– Я задам один простой вопрос! – прогремел он. – Наши командиры дураки или лжецы?

V

Этель получила письмо на дорогой гербовой бумаге, надписанное крупным, уверенным почерком Фица. Он не упоминал о собрании в Олдгейте, но приглашал ее на следующий день, во вторник, 19 декабря, в Вестминстерский дворец, где можно с галереи в Палате общин послушать первую речь Ллойда Джорджа в качестве премьер-министра. Этель разволновалась. Она никогда не думала, что окажется в Вестминстерском дворце, не говоря уже о том, чтобы слушать речь своего кумира.

– Почему, ты думаешь, он тебя пригласил? – спросил вечером Берни, по обыкновению задавая самый важный вопрос.

У Этель не было ответа, который выглядел бы правдоподобно. Фицу не была свойственна чистосердечная доброта. Он умел быть щедрым, когда это было ему зачем-то нужно. И Берни проницательно интересовался, не хочет ли он чего-то взамен.

Берни руководствовался скорее рассудком, чем интуицией, он чувствовал, что между Фицем и Этель существует какая-то связь, и в ответ на это его собственное поведение стало чуть больше напоминать поведение влюбленного. В этом не было ничего показного, потому что он не был показушником, но при прощании он удерживал ее руку чуть дольше, чем следовало, подходил чуть ближе, чем ей было удобно, при разговоре гладил ее по плечу и поддерживал под локоток, когда им случалось вместе идти по лестнице или выходить из автобуса. Почувствовав, что стало небезопасно, Берни инстинктивно делал жесты, означавшие, что она принадлежит ему. К несчастью, ей было трудно при этом не морщиться. Фиц напомнил ей обо всем том, чего она не чувствовала по отношению к Берни.

Во вторник Мод пришла в редакцию в половине одиннадцатого, и они бок о бок проработали все утро. Пока Ллойд Джордж не произнес свою речь, передовицу нового выпуска Мод писать не могла, но в газете было еще многое другое: вакансии, приглашения нянь на работу, полезные советы доктора Гринворда, касающиеся детского и женского здоровья, а также рецепты и письма.

– Фиц после собрания вне себя от ярости, – сказала Мод.

– Я говорила, что ему зададут жару.

– Это неважно, но Билли назвал его лжецом.

– А ты уверена, что он злится не потому, что Билли в споре одержал верх?

– Ну… может быть, – невесело улыбнулась Мод.

– Надеюсь только, он не заставит Билли за это ответить.

– Не заставит, – твердо сказала Мод. – Это значило бы нарушить слово.

– Хорошо, если так.

Они пошли на ланч в кафе на Майл-Энд-роуд. «То, что надо шоферу!» – гласила вывеска, и шоферов грузовиков, действительно, было полно. Персонал кафе радостно приветствовал Мод. Они взяли пирог с мясом и устрицами – мяса в пироге было мало, и его смешивали с дешевыми устрицами.

Потом они сели на автобус, идущий в Вест-Энд. Этель взглянула на огромный диск Биг-Бена и увидела, что уже половина четвертого. Выступление Ллойда Джорджа должно было начаться в четыре. В его власти было покончить с войной и спасти миллионы жизней. Сделает ли он это?

Ллойд Джордж всегда боролся за рабочего человека. Перед войной он вел борьбу с палатой лордов и королем за то, чтобы ввести пенсию по старости. Этель знала, как много это значило для стариков, у которых не было за душой ни гроша. В первый день, когда стали выплачивать пенсии, она видела, как бывшие шахтеры – когда-то сильные мужчины, а теперь согбенные старики с дрожащими руками, – не скрываясь, плакали от радости: теперь им не придется жить в нищете. Тогда-то Ллойд Джордж стал кумиром рабочего класса. А палата лордов собиралась потратить эти деньги на королевский флот.

«Я могла бы написать ему сегодняшнюю речь, – подумала Этель. – Я бы сказала: „Бывают моменты в жизни человека и в жизни народа, когда было бы правильно сказать: „Я сделал все, что мог, большего сделать не могу, поэтому оставляю попытки и буду искать новый путь“. Час назад я приказал прекратить огонь по всей английской линии фронта во Франции. Господа, пушки смолкли“».

Это было возможно. Французы пришли бы в ярость, но им тоже пришлось бы прекратить огонь – или быть готовыми к тому, что Великобритания заключит сепаратный мир, а их тогда ожидало бы неминуемое поражение. Франции и Бельгии будет тяжело принять мирный договор, – однако не тяжелее, чем потерять еще миллионы жизней.

Это будет демонстрация искусства государственного правления. Скорее всего – и финал политической карьеры Ллойда Джорджа: никто не станет голосовать за человека, проигравшего войну. Но зато какой это выход!

Фиц ждал в центральном вестибюле. С ним был и Гас Дьюар. Вне сомнения, он не меньше остальных жаждал узнать, как ответит Ллойд Джордж на мирную инициативу.

По длинной лестнице они поднялись в галерею и заняли свои места над залом заседаний. Справа от Этель сидел Фиц, слева – Гас. Внизу рядами стояли скамьи, обтянутые зеленой кожей. По обе стороны зала почти все места были заняты, за исключением нескольких мест в первом ряду, которые традиционно оставляли для кабинета министров.

– Все члены парламента исключительно мужчины, – громко сказала Мод.

– Тише, пожалуйста! – прошипел капельдинер, одетый в официальный придворный костюм, включая бархатные брюки до колена и белые чулки.

Какой-то рядовой член парламента пытался говорить, но его вряд ли кто-либо слушал: все ждали нового премьер-министра. Фиц тихо сказал Этель:

– Ваш брат нанес мне оскорбление.

– Какое несчастье! – саркастически отозвалась Этель. – Он ранил ваши чувства?

– На дуэль вызывали и не за такое.

– Какая здравая мысль для двадцатого века!

Ее презрительный тон его нисколько не задел.

– А ему известно, кто отец Ллойда?

Этель замешкалась с ответом: говорить правду она не желала, но не хотелось и врать. По ее замешательству он все понял.

– Ах вот оно что, – сказал он. – Тогда это многое объясняет.

– Не думаю, что требуется искать дополнительный мотив, – сказала она. – Случившегося на Сомме вполне достаточно, чтобы разозлить солдат, вам так не кажется?

– За такую дерзость следует отдавать под трибунал.

– Но вы же обещали…

– Да, – сказал он сердито, – к несчастью, обещал.

В зал вошел Ллойд Джордж. Это был невысокий худощавый человек в визитке, слишком длинные волосы уложены несколько небрежно, кустистые брови совсем побелели. Ему было пятьдесят три, но его шаг был пружинист, и когда он сел и сказал что-то рядовому члену парламента, Этель увидела улыбку, знакомую по газетным фотографиям.

Он начал свою речь в десять минут пятого. Голос у него был хрипловатый, и он сказал, что у него болит горло. Сделал паузу, а потом заметил:

– Находясь сегодня здесь, перед палатой общин, я ощущаю на своих плечах самую большую ответственность, какая только может достаться смертному.

Этель подумала, что это хорошее начало. Во всяком случае, он не собирался, подобно французам и русским, отвергать предложение немцев как жалкую уловку или отвлекающий маневр.

– Любой человек – или группа людей – кто безрассудно, или без достаточных оснований продолжает столь ужасный конфликт, как этот, берет на душу такой грех, что не хватит и океана, чтобы его смыть.

Он ссылается на Библию, подумала Этель, ведь при крещении с человека смываются прошлые грехи.

Но потом, совсем как проповедник, он заявил противоположное:

– Любой человек – или группа людей – кто, поддавшись усталости или отчаянию, оставит попытки, не достигнув высокой цели, в борьбу за которую мы вступили, – когда она уже так близка – будет повинен в трусости, и если это случится – это будет случай трусости государственных деятелей, за который уплачено самой дорогой ценой.

Этель беспокойно подалась вперед. К чему он клонит? Она вспомнила «день телеграмм» в Эйбрауэне, и вновь увидела лица людей, потерявших близких. Конечно, из всех политиков именно Ллойд Джордж мог прекратить страдания народа, если появилась такая возможность. А если он этого не сделает – какой смысл ему вообще заниматься политикой?

Он процитировал Авраама Линкольна:

– «Мы вступили в эту войну ради цели, и достойной цели, и война закончится, когда цель будет достигнута».

Это прозвучало зловеще. Этель захотелось спросить, что же это за цель. Вудро Вильсон тоже спрашивал об этом – и до сих пор не получил ответа. Ответа не было и сейчас. Ллойд Джордж сказал:

– Возможно ли, чтобы, приняв предложение канцлера Германии, мы достигли этой цели? Это единственный вопрос, который мы должны себе задать.

Этель почувствовала досаду. Как можно обсуждать этот вопрос, если никто не знает, в чем цель войны?

Ллойд Джордж возвысил голос, как священник, начинающий говорить про адские муки.

– Принять приглашение Германии, провозглашающей себя победительницей, и приступить к переговорам о мире, не имея представления о предложениях, которые она намеревается сделать… – он остановился и оглядел зал: сначала либералов, стоявших за ним и справа от него, потом консерваторов на другой стороне зала, – значит сунуть голову в петлю, когда веревка в руках у Германии!