Текст книги "Гибель гигантов"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 62 страниц)

Наконец они пришли к единому мнению. Фиц посмотрел на Билли и сказал:

– Встаньте.

Билли встал.

– Сержант Уильям Уильямс, суд признал вас виновным. – Фиц смотрел на Билли, словно надеясь увидеть на его лице ужас поражения. Но Билли ожидал, что его признают виновным, и его страшил не обвинительный приговор, а мера наказания, к которой его приговорят.

Фиц объявил:

– Вы приговорены к десяти годам каторжных работ.

Сохранять неприступный вид больше не было сил. Да, его не казнят, но десять лет! Когда он выйдет на свободу, ему будет тридцать. Тысяча девятьсот двадцать девятый год. Милдред будет тридцать пять. Половина жизни позади. Билли больше не мог контролировать выражение лица. На глаза навернулись слезы.

На лице Фица появилось выражение удовлетворения.

– Увести, – приказал он.

И Билли повели отбывать наказание.

Глава тридцать седьмая

Май – июнь 1919 года

В первый день мая Вальтер Ульрих написал Мод письмо из Версаля.

Он не знал, жива она или нет. После Стокгольма он не получал от нее известий. Между Германией и Великобританией все еще не было почтового сообщения, так что за два года это была его первая возможность.

Накануне Вальтер с отцом приехали во Францию на мирную конференцию – в составе немецкой делегации, включавшей в себя сто восемьдесят политиков, дипломатов и чиновников Министерства иностранных дел. Во Франции их особый поезд был вынужден идти со скоростью пешехода; они ехали через разоренные земли северо-восточной Франции.

– Можно подумать, здесь рвались только наши снаряды! – раздраженно сказал Отто.

Из Парижа на автобусах их перевезли в маленький городок Версаль и поселили в «Отель де Резервуар». Багаж выгрузили во дворе и грубо велели нести самим. По всей видимости, подумал Вальтер, победители французы не желали быть великодушными.

– Они-то не победили, вот в чем суть, – сказал Отто. – Хоть они и не оказались побежденными окончательно, потому что их спасли англичане и американцы, хвастать им особенно нечем. Мы сильнее, им это известно и уязвляет их непомерную гордыню.

В гостинице было холодно и сумрачно, но снаружи вовсю цвели яблони и магнолии. Немцам разрешалось гулять по парку вокруг дворца и ходить по магазинам. У гостиницы всегда собиралась небольшая толпа. Обычные люди были настроены не так враждебно. Иногда они принимались свистеть, но чаще им просто было интересно посмотреть так близко на врага.

Вальтер написал Мод в первый же день. Он не упоминал об их браке – у него еще не было уверенности, что это безопасно, и как бы то ни было, от привычки к скрытности было уже трудно отказаться. Он написал, где находится, описал гостиницу и окрестности, и попросил ответить. Потом отправился в город, купил марку и послал письмо.

Волнуясь и надеясь, он ждал ответа. Если она жива, любит ли она его? Он был почти уверен, что да. Но ведь с тех пор, как она обнимала его так жарко в стокгольмском гостиничном номере, прошло два года. Сколько мужчин, вернувшись с войны, узнали, что их подруги и жены за долгие годы разлуки полюбили кого-то другого!

Через несколько дней лидеров делегаций собрали в отеле «Дворец Трианон» с другой стороны парка и церемонно вручили экземпляры проекта мирного договора, разработанного странами-победительницами. Текст был на французском языке. По возвращении в «Отель де Резервуар» договор был немедленно передан переводчикам. Одну такую группу возглавлял Вальтер. Он разделил данный ему отрывок на части, раздал и сел читать.

Все было еще хуже, чем он предполагал.

В пограничной Рейнской области пятнадцать лет должны были оставаться французские войска. Саарская область должна быть передана под протекторат Лиги наций, а угольными шахтами должны управлять французы. Эльзас и Лотарингия передавались Франции без референдума: французское правительство боялось, что население проголосует за то, чтобы остаться в составе Германии. Новая Польша была столь велика, что присоединила к себе земли трех миллионов немцев и угольные месторождения Силезии. И еще Германия лишалась всех своих колоний: их поделили между собой страны Антанты как воры делят добычу. И немцы должны были согласиться на выплату репараций в неуказанном количестве – иными словами, подписать незаполненный чек.

Во что они хотят превратить Германию? Неужели собираются создать из страны огромный каторжный лагерь, где все живут на голодном рационе и трудятся в поте лица только для того, чтобы пришли надсмотрщики и все отобрали?! И если Вальтер тоже будет рабом в этом концлагере, как он может думать о том, чтобы жить вместе с Мод и растить детей?

Но хуже всего было условие об ответственности за развязывание войны.

В статье 231 говорилось: «Союзные и Объединившиеся Правительства заявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесенных Союзными и Объединившимися Правительствами и их гражданами вследствие войны, которая была им навязана нападением Германии и ее союзников».

– Это ложь! – гневно вскричал Вальтер. – Глупая, невежественная, злобная, несправедливая, мерзкая ложь!

Конечно, он понимал, что Германию нельзя признать невиновной, сколько раз он об этом спорил с отцом. Но он видел дипломатический кризис лета четырнадцатого года, видел каждый маленький шажок, приближавший войну, и ни одна страна не была в ней виновна. Основной целью глав государств с обеих сторон было защитить свои народы, и никто из них не собирался ввергать мир в величайшую в истории войну: ни Асквит, ни Пуанкаре, ни кайзер, ни царь, ни австрийский император. Даже Гаврила Принцип, сараевский убийца, наверняка не хотел того, что получилось в результате его преступления. Но даже его нельзя было признать ответственным «за причинение всех потерь и всех убытков».

Вскоре после полуночи Вальтер случайно встретился с отцом, когда оба они сделали перерыв, выйдя выпить кофе, – чтобы прогнать сон и продолжить работу.

– Это возмутительно! – кипел Отто. – Мы соглашались на мир на основе «Четырнадцати пунктов» Вильсона, но этот договор не имеет с ним ничего общего!

Впервые в жизни Вальтер с ним согласился.

К утру перевод был закончен и с курьером для особых поручений отослан в Берлин – классический пример немецкой эффективности, подумал Вальтер, отчетливо замечая достоинства своей страны теперь, когда ее поливали грязью. Он слишком устал, чтобы уснуть, и решил прогуляться, пока не удастся расслабиться настолько, чтобы можно было лечь спать.

Он вышел из гостиницы и направился в парк. Начинали зацветать рододендроны. Прекрасное утро для Франции, но мрачное для Германии. Как повлияют эти предложения на борьбу социал-демократов в правительстве? Вдруг народ отчается и обратится к большевизму?

Он был один в парке – если не считать женщины в легком весеннем пальто, сидевшей на скамье под каштаном. Погруженный в размышления, он вежливо коснулся края шляпы, проходя мимо.

– Вальтер, – сказала она.

У него остановилось сердце. Он знал этот голос, но это не могла быть она! Он обернулся.

Она встала.

– Вальтер, – сказала она, – ты не узнал меня?

Это была Мод.

У него закружилась голова от счастья. В два шага он очутился рядом, и она бросилась в его объятия. Он крепко обнял ее, вдохнул аромат ее тела – такой знакомый, несмотря на прошедшие годы, и стал целовать – в лоб, в щеки, и наконец в губы. Он пытался целовать и говорить одновременно, но ни словами, ни поцелуями нельзя было выразить всего, что было у него на сердце.

Наконец она заговорила.

– Ты меня еще любишь?

– Больше чем когда-либо, – ответил он, и снова стал ее целовать.

II

Потом, когда они лежали в постели, Мод провела ладонью по голой груди Вальтера и сказала:

– Ты так похудел…

У него был втянутый живот, бедренные кости выпирали. Хорошо бы откормить его круассанами с маслом и паштетом из гусиной печени, подумала она.

Они были в гостиничном номере в нескольких милях от Парижа. Окно спальни было открыто, и легкий весенний ветерок колыхал лимонно-желтые занавески. Мод узнала об этом месте много лет назад, когда Фиц встречался там с замужней дамой, графиней де Кан. Заведение, выглядевшее чуть больше большого дома в маленькой деревне, не имело даже названия. Посетители обычно заказывали столик на ланч и комнату на остаток дня. Может быть, такие места были и в окрестностях Лондона, но сама идея казалась Мод очень французской.

Они назвались мистер и миссис Вулридж, и на Мод было обручальное кольцо, которое она прятала почти пять лет. Вне всякого сомнения, благоразумная хозяйка полагала, что они лишь делают вид, что женаты. И пусть, лишь бы она не заподозрила, что Вальтер немец – вот тогда могли бы начаться неприятности.

Мод просто не могла от него оторваться: она была счастлива, что он вернулся к ней целым и невредимым, и ее руки все гладили его тело. Она коснулась длинного шрама на ноге.

– Это я получил в Шато-Тьери, – сказал он.

– Гас Дьюар тоже был в том сражении. Надеюсь, это не он тебя ранил.

– Мне повезло, рана зажила. Многие умерли от гангрены.

С их встречи прошло три недели. Все это время Вальтер сутками работал над ответом Германии на проект договора, выбираясь на полчаса, чтобы посидеть с Мод в парке, или же они садились в синий кадиллак Фица, и шофер возил их по городу.

Мод, как и Вальтер, была потрясена жесткими для Германии условиями мирного договора. Целью Парижской конференции было обеспечить справедливый мир, а не отомстить побежденным. Новая Германия должна стать демократической и процветающей. Она хотела, чтобы у них с Вальтером были дети, и чтобы их дети были немцами. Она часто вспоминала слова из «Книги Руфь»: «Куда ты пойдешь, туда и я пойду». Раньше или позже, ей придется сказать ему это.

Однако ее утешало, что не она одна недовольна условиями договора. И на стороне Антанты были те, кто считал, что мир важнее мести. Двенадцать членов американской делегации заявили протест. В Великобритании на дополнительных выборах победил кандидат, выступавший за мир без мести. Архиепископ Кентерберийский принародно заявил, что ему «очень неудобно», и подчеркнул, что говорит от имени безгласного большинства, чье мнение не представлено в раздувающих ненависть к Германии газетах.

Накануне немцы представили на встречное предложение – более чем на сотню страниц, на основе «Четырнадцати пунктов Вильсона». Утром французская пресса заходилась от ярости. Французы называли этот документ образцом наглости и гнусной буффонадой.

– И они еще обвиняют нас в заносчивости! Какая у вас поговорка есть про сковородку?..

– Назвала кастрюля чайник черным, – подсказала Мод.

Он повернулся на бок и погладил треугольник волос внизу ее живота – темных, вьющихся и густых. Она предлагала их сбрить, но он сказал, что ему нравится как есть.

– Что же мы будем делать? – спросил он. – Это, конечно, романтично – встречаться в гостинице и ложиться в постель среди дня, как влюбленные, вынужденные скрывать свою преступную страсть, но нельзя так жить всегда. Нам надо объявить миру, что мы муж и жена.

Мод была согласна. Она не могла дождаться того времени, когда можно будет ложиться с ним в постель каждую ночь, хоть и не говорила этого: было неловко признать, что ей так хотелось заниматься с ним сексом.

– Мы просто могли бы жить вместе, а они пусть делают выводы.

– Мне такой подход не нравится, – сказал он. – Это будет выглядеть так, будто нам есть чего стыдиться.

Ей тоже хотелось объявить на весь мир о своем счастье, а не скрывать его. Она гордилась Вальтером: он и красив, и смел, и необычайно умен.

– Мы могли бы еще раз устроить венчание, – сказала она. – С помолвкой и свадьбой, и никогда никому не говорить, что мы женаты уже пять лет. Это ведь не запрещено – вступать в брак с одним и тем же человеком во второй раз?

Он задумался.

– Мой отец и твой брат попытались бы этого не допустить. Расстроить свадьбу им бы не удалось, но нервы они нам попортили бы, и никакой радости мы бы не получили.

– Ты прав, – неохотно признала Мод. – Фиц говорил как-то, что хоть среди немцев и встречаются отличные ребята, но он не хотел бы, чтобы его сестра за кого-то из них вышла замуж.

– Значит, мы должны их поставить перед свершившимся фактом.

– Давай сообщим им, а потом объявим в газетах, – сказала она. – Скажем, что это символ нового мирового порядка. Англо-германский брак, как раз во время заключения мирного договора.

– А как мы это организуем? – с сомнением спросил он.

– Я поговорю с редактором журнала «Татлер». [27]27
  Журнал о светской жизни и знаменитостях.


[Закрыть]Ко мне там хорошо относятся, я им много шлю информации.

– «Леди Мод Фицгерберт всегда одета по последней моде», – с улыбкой сказал Вальтер.

– О чем ты?

Он взял с прикроватного столика бумажник и вынул оттуда журнальную вырезку.

– Вот, единственная твоя фотография, что у меня была.

Она взяла вырезку у него из рук. Бумага была мягкой и пожелтевшей от времени. Она вгляделась.

– Это еще довоенный снимок, – сказала она.

– Эта фотография прошла со мной всю войну – и выжила, как я.

На глаза Мод навернулись слезы, застилая и без того нечеткую картинку.

– Ну, не надо плакать, – сказал он, обнимая ее.

Она прижалась щекой к его голой груди и зарыдала. Иные женщины плачут по любому пустяку, она никогда не была в их числе. Но теперь безудержно плакала. Она оплакивала потерянные годы, миллионы погибших молодых парней, и бессмысленность этой жертвы. Она изливала все слезы, которые сдерживала эти пять лет.

Наконец рыдания смолкли. Когда слезы высохли, она жадно поцеловала его, и они снова занялись любовью.

III

Шестнадцатого июня за Вальтером в гостиницу заехал синий кадиллак Фица и повез его в Париж. Мод решила, что для «Татлера» понадобится их фотография. Вальтер надел твидовый костюм, пошитый в Лондоне еще до войны. Правда, он был теперь широковат, но в эти дни всякий немец ходил в слишком большой для него одежде.

Вальтер развернул в «Отеле де Резервуар» небольшое информбюро, которое отслеживало информацию, появлявшуюся во французских, английских, американских и итальянских газетах, а также собирало сплетни, которые удавалось раздобыть немецкой делегации. Вальтер знал, какие резкие споры шли между странами Антанты относительно немецкого встречного предложения. Ллойд Джордж, отличавшийся гибкостью в кризисных ситуациях, был готов пересмотреть проект договора. Но французский премьер Клемансо заявил, что и так проявил великодушие, и при любом предложении что-то изменить клокотал от ярости. Как ни странно, Вудро Вильсон тоже был непреклонен. Он считал, что проект договора составлен справедливо, а когда принимал какое-то решение, он становился глух к критике.

Страны Антанты вели переговоры с партнерами Германии: Австрией, Венгрией, Болгарией и Османской империей. Они создавали новые государства – Югославию и Чехословакию – и кроили Средний Восток на британскую и французскую зоны. И обсуждали, заключать ли мир с Лениным. Во всех странах люди устали от войны, но несколько влиятельных политиков все еще намерены были сражаться с большевиками. Английская «Дейли мейл» обнаружила международный заговор евреев-банкиров, поддерживавших московский режим, – это была одна из самых невероятных фантазий газеты.

В вопросе договора с Германией Вильсон и Клемансо взяли верх над Ллойдом Джорджем, и этим утром немецкая делегация в «Отеле де Резервуар» получила безапелляционную ноту: на размышления им отводилось три дня.

Сидя на заднем сиденье автомобиля Фица, Вальтер мрачно размышлял о будущем родной страны. Она станет такой же, как какая-нибудь африканская колония, опростившиеся жители будут гнуть спину, чтобы богатели хозяева-иностранцы. Он не хотел растить детей в такой стране.

Мод ждала его в фотостудии. Она выглядела просто чудесно в легком летнем платье от Поля Пуаре, кутюрье столь известного, что о нем слышал даже Вальтер.

Фотограф хотел снять их на фоне драпировки, изображавшей цветущий сад, но Мод нашла ее безвкусной, и они согласились сняться в столовой на фоне штор, которые были, к счастью, без рисунка. Сначала они встали бок о бок, не касаясь друг друга, как незнакомые. Фотограф предложил, чтобы Вальтер опустился на колено перед Мод, но это было слишком сентиментально. В конце концов остановились на позе, которая понравилась всем: Вальтер и Мод держались за руки и смотрели не в камеру, а друг на друга.

Фотограф пообещал, что снимки будут готовы на следующий день.

Они отправились на ланч в свою гостиницу.

– Но страны Антанты не могут просто приказать Германии подписать договор! – сказала Мод. – Это уже не переговоры.

– Именно так они и поступили.

– А что будет, если вы откажетесь?

– Об этом не было речи.

– Что же вы собираетесь делать?

– Часть делегации сегодня ночью возвращается в Берлин на консультацию с правительством… – Он вздохнул. – Боюсь, мне тоже придется ехать.

– Значит, пришло время объявить о нашем браке. Я отправлюсь в Лондон завтра утром, как только заберу снимки.

– Хорошо, – сказал Вальтер. – Как только прибуду в Берлин, я сообщу нашу новость матери. С ней не будет проблем. А потом отцу. И вот ему это не понравится.

– А я поговорю с тетей Гермией и Би и напишу Фицу в Россию.

– Значит, мы снова какое-то время проведем в разлуке…

– Тогда доедай – и пойдем в постель.

IV

Гас и Роза встретились в садах Тюильри. Париж начинал возвращаться к нормальной жизни, радостно отметил Гас. Светило солнце, деревья оделись листвой, и мужчины с гвоздиками в петлицах сидели, покуривая сигары и провожая взглядом проходивших мимо женщин, одетых лучше всех на свете. С одной стороны парка шла оживленная Рю де Риволи с автомобилями, грузовиками и конными экипажами; с другой к парку подходила Сена с лавировавшими по ней гружеными баржами. Похоже, мир все-таки приходил в себя.

Роза красовалась в легком хлопковом платье алого цвета и широкополой шляпе. «Если бы я был художником, – подумал Гас, – я бы нарисовал ее именно такой».

Он был в синей спортивной куртке и модной соломенной шляпе-канотье. Увидев его, она рассмеялась.

– В чем дело? – удивился он.

– Ни в чем. Хорошо выглядите.

– Вы смеетесь над шляпой, да?

Она подавила смешок.

– Вы просто красавчик!

– Понимаю, у меня в ней глупый вид. Тут уж ничего не поделаешь. Со всеми шляпами одно и то же. Когда я в шляпе, то похож на слесарный молоток.

Она легонько поцеловала его в губы.

– Вы самый красивый молодой человек в Париже.

Самое замечательное было то, что она говорила искренне. «За что мне такое счастье?» – подумал Гас.

Он взял ее за руку.

– Давайте пройдемся.

Они пошли в сторону Лувра.

– Вы видели «Татлер»? – сказала она.

– Лондонский журнал? Нет, а что?

– Похоже, ваша близкая подруга леди Мод вышла замуж за немца.

– О! Откуда они узнали?! – воскликнул Гас.

– Вы хотите сказать, что это для вас не новость?

– Я догадывался. Я встретил Вальтера в Берлине в шестнадцатом году, и он попросил меня передать Мод письмо. Я сделал вывод, что они или помолвлены, а может, и женаты.

– Какой же вы скрытный! Ни слова не сказали.

– Это была опасная тайна.

– Может, она и сейчас опасна. «Татлер» с ними мягко обошелся, но другие газеты могут отнестись иначе.

– Мод и раньше приходилось терпеть нападки прессы. Она крепкий орешек.

– Наверное, вы именно об этом секретничали в тот вечер, – смущенно сказала Роза, – когда я вас видела вдвоем?

– Она спрашивала, нет ли у меня новостей о Вальтере.

– Я вела себя глупо, мне показалось, вы флиртуете с ней.

– Я вас прощаю, но оставляю за собой право припомнить вам это в следующий раз, когда вы будете необоснованно меня упрекать. Можно задать вам вопрос?

– Конечно спрашивайте. О чем угодно.

– А на самом деле три вопроса…

– Звучит зловеще. Как в сказке. Если я отвечу неправильно, меня прогонят из дворца?

– Вы по-прежнему анархистка?

– А вам это неприятно?

– Я пытаюсь решить для себя, может ли политика нас поссорить.

– Все политические доктрины, начиная с доктрины о божественном происхождении королевской власти и заканчивая общественным договором Руссо, пытаются оправдать власть. Анархисты считают, что все эти теории ложны, следовательно, никакая форма власти не является законной.

– На практике это неприменимо.

– На деле все анархисты выступают против правительств, но очень различаются по своему представлению об устройстве общества.

– А у вас какое представление?

– Сейчас не такое ясное, как прежде. Работа с материалами по Белому дому позволила мне взглянуть на политику под другим углом.

– Думаю, вряд ли мы станем ссориться на эту тему.

– Хорошо. А каков следующий вопрос?

– Что у вас с глазом?

– Это с рождения. Можно было сделать операцию, открыть его. За веком нет ничего, кроме бесполезной ткани, но можно было бы вставить искусственный глаз. Однако тогда бы он не закрывался. Я решила, что меньшее из зол – оставить все как есть. Вам это неприятно?

Он остановился и повернулся к ней.

– Можно его поцеловать?

Помедлив, она ответила:

– Можно.

Он наклонился к ней и поцеловал сомкнутые веки как если бы поцеловал ее в щеку.

Она тихо сказала:

– Еще никто так не делал.

Он кивнул. Он понял, что это было своего рода табу.

– Почему вам захотелось это сделать?

– Потому что я люблю в вас все, и мне хотелось быть уверенным, что вы это знаете.

– О… – Она с минуту помолчала, и он понял, что она взволнована; но потом она усмехнулась и вернулась к легкомысленному тону, в котором предпочитала общаться.

– Ну, если у вас еще возникнет странная идея что-нибудь поцеловать, дайте мне знать.

Он не нашелся как ответить на это туманно-волнующее предложение и решил подумать об этом позже.

– У меня еще один вопрос.

– Я готова ответить.

– Четыре месяца назад я сказал, что люблю вас.

– Я не забыла.

– Но вы ничего не сказали о вашем отношении ко мне.

– Разве это не очевидно?

– Возможно, но мне бы хотелось, чтобы вы облекли его в слова. Вы любите меня?

– Ах, Гас, разве вы не понимаете? – Ее лицо исказила боль. – Я вам не подхожу. Вы самый завидный холостяк в Буффало, а я – одноглазая анархистка. Вам полагается полюбить совершенно другую девушку – элегантную, красивую и богатую. Мой отец – доктор, а мать была горничной. Я решительно вам не подхожу!

– Вы любите меня? – тихо, но настойчиво повторил он.

Она заплакала.

– Конечно, люблю, дурачок, я люблю вас всем сердцем!

Он обнял ее и прошептал:

– Только это и имеет значение.

V

Тетя Гермия отложила «Татлер».

– То, что ты вышла замуж тайком, просто ужасно, – сказала она Мод. Потом заговорщически улыбнулась: – Но так романтично!

Они сидели в гостиной дома на Мэйфэр. Би обставила ее в новом стиле ар деко: с утилитарного вида креслами и модернистскими серебряными безделушками от ювелирного дома Эспри. Мод и Гермия беседовали с закадычным приятелем Фица – Бингом Вестхэмптоном и его супругой. Лондонский сезон был в разгаре, и они собирались отправиться в оперу, как только будет готова Би: она зашла поцеловать Малыша, которому было уже три с половиной года, и полуторагодовалого Эндрю.

Мод вновь взяла журнал. От фотографии она была не в восторге. Ей представлялось, что на ней должны быть изображены двое влюбленных. Но они выглядели как герои фильма. У Вальтера был разбойничий вид, он держал Мод за руку и смотрел ей в глаза, как зловещий Лотарио, а она казалась наивной девочкой, готовой поддаться его чарам.

Однако текст статьи оправдал ее ожидания. Автор напомнил читателям, что до войны леди Мод была «модной суфражисткой», что она основала газету «Жена солдата», чтобы отстаивать права оставшихся дома женщин, и что за защиту Джейн Маккалли ее отправили в тюрьму. В статье говорилось, что они с Вальтером хотели объявить о своем браке как полагается, но им помешало начало войны. Их поспешная тайная женитьба была обрисована как отчаянная попытка поступать правильно в исключительных обстоятельствах.

Мод настаивала на том, чтобы ее слова цитировали точно, и журнал сдержал обещание. «Я знаю, что некоторые англичане ненавидят немцев, – сказала она. – Но я также знаю, что Вальтер и многие другие немцы сделали все возможное, чтобы предотвратить войну. А теперь, когда война позади, мы должны создавать между бывшими врагами отношения мира и дружбы, и я очень надеюсь, что люди будут воспринимать наш союз как символ нового мира».

За годы политической борьбы Мод узнала, что иногда можно получить поддержку от прессы ценой исключительного права на хороший материал.

Вальтер вернулся в Берлин, как было запланировано. Когда члены делегации отправились на вокзал, чтобы ехать домой, по дороге им встречались злорадствующие толпы. В секретаршу попал брошенный камень, и она упала. Французы прокомментировали это так: «Вспомните, что они сделали с Бельгией!» Секретарша до сих пор была в больнице. В то же время сама мысль о подписании договора приводила немцев в ярость.

Бинг сел на диван рядом с Мод. В кои-то веки он был серьезен.

– Жаль, что здесь нет вашего брата, чтобы дать вам совет относительно этого… – Он кивнул на журнал.

Мод написала Фицу о своем браке и вложила в письмо вырезку из «Татлера», чтобы показать, что лондонское общество приняло ее поступок. Она не имела представления, сколько времени будет идти к Фицу ее письмо, и понимала, что ждать ответ стоит через несколько месяцев, не раньше. А тогда ему уже будет поздно протестовать. Ему останется лишь улыбнуться и поздравить ее.

При мысли, что ей нужен мужчина, чтобы советовать, что ей делать, Мод ощетинилась.

– Ну и что, по-вашему, мог сказать Фиц?

– Что в обозримом будущем женщине, вышедшей замуж за немца, придется нелегко.

– Я это и сама знаю.

– В отсутствие Фица я чувствую, что какая-то доля ответственности за вас лежит на мне.

– Прошу вас, не думайте об этом! – Мод постаралась не обижаться. Какой совет мог дать Бинг кому бы то ни было, если дело не касалось ночных заведений, карт и выпивки в любой точке земного шара?

Он понизил голос.

– Мне не хотелось бы говорить это, но… – Он взглянул на тетушку Гермию, которая поняла намек и пошла налить себе еще кофе. – Если бы вы могли заявить, что брак не был окончательно заключен, его можно было бы аннулировать.

Мод вспомнила комнату с лимонными занавесками и сдержала счастливую улыбку.

– Я не могу этого заявить.

– Пожалуйста, не говорите мне ничего. Я только хочу быть уверен, что вам известны ваши возможности.

Мод подавила раздражение.

– Бинг, я понимаю, вы желаете мне добра…

– Еще есть возможность расторгнуть брак. Любой мужчина, знаете ли, предоставляет жене достаточно оснований к этому…

Больше Мод сдерживаться не могла.

– Пожалуйста, немедленно оставьте эту тему, – сказала она, повысив голос. – Я не имею ни малейшего желания ни аннулировать брак, ни разводиться. Я люблю Вальтера.

– Я просто пытаюсь сказать вам то, что, как мне кажется, сказал бы вам ваш брат, будь он здесь, – хмуро сказал Бинг, встал и обратился к жене: – Может, поедем? Вовсе не обязательно опаздывать всем вместе.

Через несколько минут в гостиную вошла Би в новом платье из розового шелка.

– Я готова, – заявила она так, словно это она их ждала, а не наоборот. Ее взгляд скользнул по левой руке Мод, и она заметила обручальное кольцо, но ничего не сказала. Когда Мод сообщила ей новость, ее ответ был обдуманно-нейтральным:

– Надеюсь, ты будешь счастлива, – сказала она без теплоты в голосе. – И надеюсь, Фиц сможет принять тот факт, что ты сделала это без его разрешения.

Они вышли из дома и сели в машину – черный кадиллак, который купил Фиц, когда его синий кадиллак застрял во Франции. Все это оплачивал Фиц, подумала Мод: дом, в котором жили три его родственницы, баснословно дорогие наряды, которые они носили, машину, ложу в опере… Ее счета за «Риц» в Париже отсылали Альберту Солману, лондонскому поверенному Фица, и он оплачивал их без вопросов. Фиц никогда не выражал неудовольствия. Вальтер не сможет обеспечить ей такой стиль жизни, она это знала. Может быть, Бинг прав в том, что ей будет трудно без привычной роскоши. Но зато она будет жить с человеком, которого любит.

Из-за Би они подъехали к Ковент-Гардену в последнюю минуту. Зрители уже заняли свои места. Они торопливо прошли по застеленной красным ковром лестнице и направились к своей ложе. Мод вдруг вспомнила, как сидела в этой ложе рядом с Вальтером на «Дон-Жуане». Ей стало неловко: что тогда на нее нашло?

Бинг Вестхэмптон с женой были уже в ложе, он встал и придвинул Би стул, когда она садилась. В зале было тихо: опера должна была вот-вот начаться. В опере одним из развлечений было наблюдать за зрителями, и когда графиня Би прошла на свое место, много голов повернулось посмотреть на нее. Тетя Гермия села во второй ряд, и Бинг придержал стул первого ряда, чтобы придвинуть его Мод. В партере послышались разговоры: большинство присутствующих видели фотографию и читали статью в «Татлере». Многие знали Мод лично: это было лондонское высшее общество, аристократы и политики, судьи и епископы, известные художники и богатые предприниматели – и их жены. Мод привстала на секунду: пусть посмотрят на нее, увидят, как она горда и счастлива.

Это было ошибкой.

Настроение публики переменилось. Разговоры стали громче. Слов разобрать было нельзя, но в шуме голосов слышалось осуждение: так меняется звук летящей мухи, когда ей преграждает путь оконное стекло. Это ошеломило Мод. И тут она услышала другой звук, кошмарно похожий на шипение. Смущенная и испуганная, она села.

Но это было уже не важно. Теперь на нее смотрели все. Шипение в секунды расползлось по партеру и перекинулось на первый ярус.

– Ну надо же! – сделал робкую попытку возмутиться Бинг.

Никогда еще Мод не сталкивалась с подобной ненавистью, даже в разгар демонстраций суфражисток. У нее перехватило дыхание. Хоть бы уже начиналась музыка! Но дирижер тоже смотрел на нее во все глаза, опустив свою палочку.

Она старалась смотреть на них с достоинством, но на глаза навернулись слезы, и все вокруг расплывалось. Этот кошмар не кончится сам по себе, поняла она вдруг. Она должна что-то сделать.

Она поднялась, и шипение стало громче.

Слезы побежали по ее лицу. Почти ничего не видя, она повернулась к ним спиной. Споткнувшись о свой стул, неверной походкой двинулась назад, к двери. Тетя Гермия тоже поднялась, бормоча: «Ох, детка, детка, детка!»

Бинг вскочил и распахнул перед ней дверь. Мод вышла – с тетей Гермией, спешащей следом. Вышел за ними и Бинг. Мод услышала, как шипение позади стихло, сменившись всплесками смеха – а потом, к ее ужасу, зал захлопал, шумно радуясь избавлению от ее присутствия. Эти злорадные аплодисменты преследовали ее всю дорогу – по коридору, вниз по лестнице и вон из театра.

VI

Ехать от ворот парка до Версальского дворца было около мили. Сегодня вдоль всего пути стояли сотни конных французских гвардейцев в синей форме. Летнее солнце отражалось в их стальных касках. Они держали красно-белые знамена, колышущиеся под теплом ветерком.