Текст книги "Чаша отравы (СИ)"

Автор книги: Игорь Герасимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)

– Ладно, уже поздно, давайте спать, – произнес Денис. – Давайте поднимем эти... бокалы... за Революцию, что ли... Раз годовщина...

Все четверо чокнулись кружками с чаем.

– Да, за Революцию, – сказал Иван. – Она с нами. Власти думают, что, запрещая народу говорить, стирая память о стремлении людей к свободе, они навеки законсервируют свое блаженство, свою власть над людьми труда. Но они ошибаются. Над планетой рано или поздно воссияет новый рассвет. И ради этого стоит жить!

КНИГА ТРЕТЬЯ. ПРЕОДОЛЕНИЕ

Лондон, 12 ноября 2020 года

Вечерний банкет в особняке Беляковых был в самом разгаре. Гостей собралось не так много – лишь наиболее близкие британские и американские друзья отца и сына. И, конечно, семейство Саммерфилдов, с которым генералам предстояло породниться.

Присутствующие отмечали посвящение Белякова-младшего в бароны и пожизненные пэры Великобритании, которое состоялось днем. Когда-то, еще в детстве, Владислав читал книгу Виктора Гюго «Человек, который смеется». О том, как главный герой, изуродованный в детстве до неузнаваемости, выросший странствующим фигляром, спустя десятилетия в одночасье стал лордом. А точнее – как сын опального, умершего уже к тому времени на чужбине, пэра – был восстановлен в правах, положенных ему как наследнику, даже не подозревавшему о своем высоком происхождении. Мог ли тогда маленький Владик представить себе, что сам станет лордом? Впрочем, конечно, в отличие от Гуинплена, он с рождения жил в роскоши. Мама ни в чем ему не отказывала – отец, под протекцией Волина стремительно на фоне уничтожения социализма и построения «новой России» взбиравшийся по карьерной лестнице, снабжал семью всем, чем только можно. Да, потом родители разошлись, но папа сына не забывал никогда.

Вот пришло время – и он стал наследственным российским дворянином. Вроде неформальным. Пока еще... Хотя формальный негласный маркер – в виде закрытого реестра «Собственник – Российская Федерация» – уже вроде как имеется...

И начиная с сегодняшнего дня – не просто гражданство одной из самых уважаемых и могущественных стран мира, а дворянское достоинство...

Влад вспоминал торжественную церемонию вступления в палату лордов – да, с начала восемнадцатого века, которое описывалось в книге, прошло немало времени, что-то было точно так же, что-то не совсем так... Но торжественность, сопричастность к тому, что своими корнями уходит в далекую глубь столетий, – всё это как было, так и будет впредь. Пока стоит Соединенное Королевство. И вот он, Влад Старлинг, – неотъемлемая часть этого пышного величия.

Российскому генералу даже не верилось, что всё это происходит с ним. Он не мог до конца привыкнуть к тому, что ему выпало. Новоиспеченный молодой лорд закрывал глаза, думая, что, может быть, он спит, но потом открывал их – и видел вокруг всю ту же пышную роскошь, те же знаки древней власти. К которой теперь сопричастен и он сам.

И вот банкет. Точнее, не просто банкет, а небольшой раут. Роскошно сервированный стол. Вышколенные лакеи в белых перчатках и масках. Статуя Высшего Отца в нише главного зала. Англосаксонские аристократы за столом. Молодые и старые, чопорные и не очень. Теперь это – его семья. И его будущее потомство станет ее неотъемлемой частью.

Потомство... Вот рядом с Владом – графиня Сильвия. В прелестном соблазнительном вечернем платье. Вся в бриллиантах. Весело смеется, обнажая зубы в белоснежной улыбке. Голубые глаза миледи словно светятся изнутри.

Влад ухаживал за своей невестой, ласково к ней прикасался, смотрел в лицо, говорил комплименты...

Да, это судьба. Это теперь его жизнь.

Ему – и таким, как он и его отец, – принадлежит и будет вечно принадлежать вся Россия. И все ее несметные богатства потребляются ими – вот здесь, на цивилизованном Западе. Во имя этого они и живут, и являются вершителями судеб страны.

Влад испытывал искреннее, можно даже сказать, трепетное чувство благодарности к своему отцу-герою. Который, не отступив, не струсив, не замарав чести, прошел осенью восьмидесятого свое «боевое крещение». Вспоминал благодетеля семьи генерала госбезопасности Волина, в честь которого его назвали. Ныне, увы, уже покойного. Какие же они славные и достойные люди. Голубая кровь. Белая кость. Становой хребет России.

И не только России, но и всего цивилизованного мира. Постепенно становятся родственными владетельные семьи разных стран. И он, Влад, – составная часть этого.

Ему всего тридцать три года. Он в самом расцвете сил. Впереди – вся жизнь. Со всеми ее безграничными возможностями и сладостными удовольствиями. Перед ним, перед Сильвией и перед их будущими детьми – весь мир. Как на ладони.

И у них в кулаке – вся Россия. Безраздельно им принадлежащая. Возложенная на алтарь их безбрежного, немыслимого, непредставимого счастья...

– Ну что ж, как мы и планировали, Трамп уходит, – сказал Бутчер-старший. – Он так до конца и не понял, в чем состояла его роль, почему его допустили на четыре года. Он и те, кто его поддерживал, думали, что победили, что сейчас начнется какой-то реванш? Как смешно! Его миссия заключалась в том, чтобы собрать на себя то, что совсем скоро будет показательно прихлопнуто. И навсегда подчинено. В Белый Дом в будущем году придет подлинная, а не клоунская команда профессиональных политических менеджеров, которой предстоит работать от лица Байдена. Ими будет выражаться воля глобальных владетелей. Предлагаю выпить за это.

Все подняли бокалы.

– Ура! – крикнули высокие гости.

– За нашу власть над миром! – провозгласил Бутчер-младший...

«Владетели» ели, пили, обсуждали свои небожительские дела. Постепенно, час за часом, банкет подходил к концу.

– Леди и джентльмены! Прошу вашего внимания! – сказал, поднявшись со своего места, граф Ричард Саммерфилд, грузный мужчина в возрасте. – Милорд Влад Старлинг, еще раз примите мои сердечные поздравления с тем, что вы вошли в наш высокий круг. Досточтимый сэр Эндрю Бельякофф! Верная супруга моя, Маргарет! Дочь моя единственная, Сильвия! Как глава семьи, я еще раз заверяю в своей приверженности стремлению породниться. Пусть же наши владетельные рода соединятся через наших прекрасных детей. Давайте назначим помолвку и позовем на нее высоких гостей из многих стран. Предлагаем дату – восьмое января будущего года. В нашем родовом замке в Чиддингстоне. Всех сидящих за этим столом приглашаем!

– Ура! – провозгласили гости. – Счастья молодым!

Раздались аплодисменты.

Влад и Сильвия встали. Широко улыбаясь, влюбленно посмотрели еще раз друг другу в глаза и поцеловались.

Нурек, 1 сентября 1970 года

Молодой город, где кипела грандиозная стройка не только республиканского, но и общесоюзного значения, встретил Леонида Ильича теплой солнечной погодой. И так же тепло и радушно встречали руководителя КПСС тысячи жителей Нурека, съехавшихся сюда для строительства ГЭС со всех концов огромной страны.

Местные руководители в штабе доложили Брежневу о ходе работ. Как они заверили, всё идет по графику, и до пуска первого гидроагрегата осталось уже совсем немного...

Леонид Ильич стоял у створа плотины, которая должна стать самой высокой в мире, и внимательно всматривался в величественное сооружение, волей и энергией советского народа возводившееся в этом горном краю.

Тем временем к створу со всех концов стройки шли рабочие, чтобы поприветствовать Брежнева и поговорить с ним. Заметив это, руководитель партии стал спускаться вниз. Там люди обступили его.

– Я, товарищи, побывал на многих крупных стройках нашей страны, объездил немало стран и видел много удивительных сооружений, – начал говорить Леонид Ильич. – Но то, что я увидел в Нуреке, не идет ни в какое сравнение с тем, что мне приходилось видеть! Вы сооружаете ГЭС в невероятно сложных горноклиматических условиях. Поражают воображение турбинные водоводы станции, которые предстоит выполнить с ювелирной точностью. Как инженер могу сказать, насколько сложная и в то же время удачная компоновка составных частей сооружения. Вы, нурекчане, – молодцы, поистине герои, и дело ваших рук замечательно!

А потом с участниками ударной комсомольской стройки начался откровенный разговор – как о достижениях, так и о недостатках.

– Леонид Ильич, жилья не хватает, – сказал кто-то.

– Не хватает? – Брежнев обернулся к первому секретарю ЦК КП Таджикистана Джабару Расулову: – Сколько денег требуется для строительства жилья в этом году?

– Один миллион рублей, – ответил руководитель республики.

– Госплан выделит вам этот миллион, – заверил Брежнев. – Поможем вам и с металлом, и с цементом.

– Да, Леонид Ильич... Мы любим смотреть спортивные передачи, состязания... Международные... Мы хотим болеть за наших, советских спортсменов в прямом эфире, но сигнал сюда не поступает, нет ретранслятора, – сказал бетонщик Вадим Гриднев.

– В самое ближайшее время ретранслятор будет установлен, – пообещал Брежнев.

– Отлично! Молодец, что попросил, – негромко сказал Вадиму стоявший рядом водитель самосвала Шариф Эргашев. – Куплю, значит, телевизор. Кстати, не забыл? В субботу с утра жду к себе во двор – на плов, по случаю рождения первенца.

– Спасибо, обязательно приду. Скоро, надеюсь, и тебя с Фаридой позову по тому же поводу. Нам с Верочкой где-то месяц остался.

– Обязательно!.. Ну, и за жилье Леониду Ильичу сердечное спасибо. Нам это как раз очень будет нужно!

– Ага...

Углич, 14 ноября 2020 года

– Мне часто снится Таджикистан. Мой Нурек. Вахш... Водохранилище... Стоит облако от брызг, а в нем горит радуга... – сказал Рахим. – Вы были когда-нибудь у нас?

Трое друзей отрицательно покачали головой. Иван произнес:

– Увы, не довелось. Отец рассказывал, что был там на первом пуске. Еще до моего рождения. Его завод, ЗиЛ, ныне угробленный, выпускал машины, они широко использовались при строительстве ГЭС.

– Мой, кстати, тоже... – добавил Денис. – Он тогда работал на МАЗе.

– Надо же... Всё было общее. И страна одна на всех... – сказал таджик. – Спасибо, Вань, что открыл мне глаза. Дед тоже мне объяснял в свое время, но я, стыдно признаться, не придавал значения, думал, что всё в прошлом. А потом в восемнадцать лет женился, стали мы отдельно жить. Дети пошли, не до политики или истории было... Их у меня четверо. Как там они все... Звонил моей Зухре позавчера, говорит, живут... Без подробностей, но знаю, что тяжело им без меня. Швеей подрабатывает... Мама что-то посылает, она в Москве сиделкой работает, за больными стариками ухаживает.

Рахим тяжело вздохнул.

– Знаю, друзья, что не особо вы нас любите. Дикарями считаете, говорите, что понаехали. С тараканами и крысами сравниваете. Но мы сами не стремимся сюда. Если выбирать место для жизни, то лучше родного края, где ты вырос, нельзя ничего найти. Только нужда нас гонит. У вас хоть что-то можно заработать, хоть как-то пожить. А мы там выживаем. Там для рядовых людей нет сейчас нормальной жизни. Мне как-то ролик из фильма прокрутили, там один другому говорит, что товарищ Ленин очень хочет видеть вас в родном кишлаке. Так ведь я согласен! Я бы всю жизнь прожил в Нуреке, но там не платят столько, сколько в Москве или Питере. В Питере, кстати, отец мой погиб на стройке, так даже никакой компенсации не дали... Всю жизнь прожил бы, рядом с семьей, детей воспитал бы. Как все мои предки. И не нужны мне другие края, мой край теплый и благодатный. Так, поездить по стране в отпуск, как турист, или друзей навестить. А не как раб. Вот дед мой весь Союз объехал...

– Не говори так, Рахим, – произнес Смирнов. – Мы так не считаем. Да, ты прав. Нужно, чтобы в любой точке страны люди жили достойно, чтобы не было такого, что где-то нищета, а где-то избыток средств. Чтобы не было такого, что кто-то вынужден заниматься черной и тяжелой работой за гроши вдалеке от родных краев только потому, что не там вырос. У нас всех, несмотря ни на что, по-прежнему одна страна и одна судьба. Как бы нас ни разделяли. Ты ведь родился в СССР?

– Да, – улыбнулся Эргашев. – 14 ноября 1991-го. На седьмом месяце... Спешил, видимо, а иначе не успел бы застать. Что-то не так пошло, но врачи спасли меня и маму.

– Ой, так у тебя сегодня днюха! Хоть и не юбилейная. Что же молчишь? Поздравляем! – сказал Гена.

– Присоединяюсь, – поддержал Денис.

– Аналогично, – сказал Иван.

Все трое пожали руку Рахиму.

– Так вот, – продолжил Иван. – У нас одна страна. И одна на всех беда. Да, русские националисты... и национально сознательные граждане, которые на этническое происхождение внимательно смотрят... не любят Советскую власть и СССР, говорят, мол, зачем присоединили всех... Но вас, к сведению, не коммунисты присоединили, а еще при Российской империи, а коммунисты по сравнению с дореволюционными временами больше потеряли территорий, нежели приобрели – но ведь и в этом тоже обвиняют, шизофренически... Ну, вот, видно, забыли они, те, кто так вас не любит, что как раз при Советской-то власти российские города были, так сказать, национально однородными... Раз это для них столь уж важно и жить они без этого не могут. Что это капитализм, и только капитализм нарисовал столь неприятную их взору национальную картину на улицах Москвы и других городов. Был бы социализм – не нужно было бы никому никуда мигрировать в поисках лучшей жизни. Ибо она была хорошей везде, во всех республиках. Но не могут этого понять люди. И не хотят... Да, одна на всех беда. Враг захватил нашу страну. Ударил в спину. Изнутри и сверху. Только Белоруссия сумела отбиться и стоит уже четверть века. И нам надо вместе уничтожить этих врагов. Мы вместе должны убрать здешних кровопийц. И мы, коренные, и вы, так называемые мигранты. А потом, как и в ходе наступления Фрунзе, и ваших баев и эмиров завернем в саваны и мы, и вы, и те, кто сейчас там живет и трудится. И будет снова большая цветущая Родина, одна на всех. И каждый, раз уж на то пошло, будет жить там, где ему удобно и хорошо, а не там, куда нужда гонит. И Россия даст Таджикистану что-то свое, чего у него нет, а Таджикистан даст России то, чего нет у нее. Жаль, что часть стока сибирских рек так и не удалось перебросить на юг из-за саботажа – было бы продовольственное изобилие для всех. В общем, только если мы будем вместе, у нас будет сила и достаток... Мы все снова станем хозяевами страны. И ты, и твоя мама, и твоя Зухра, и твои дети. Давай... За тебя, Рахим, и твою семью! За твою республику! За рабочий класс! За дружбу советских народов!

– Спасибо! – улыбнулся таджик.

Все четверо сдвинули кружки с чаем.

– За то, чтобы кровопийцы ответили за свои преступления! – сказал Денис.

– За будущий СССР! – добавил Гена.

Джонстаун (Гайана), 18 ноября 1978 года

Вечером в поселении было тревожно. Ощущалось приближение большой беды.

Лидер «Храма народов» Джим Джонс объявил общий сбор, чтобы обсудить с членами общины визит конгрессмена Лео Райана и его возможные последствия.

Их так и не хотели оставить в покое. Когда каждый из них там, на своей родине, в США, страдал от нищеты, не имея нормального крова над головой, не зная с утра, удастся ли вообще в наступивший день поесть или подработать, то государству было на них наплевать – выживайте как хотите. Однако когда волей, энергией и умом Джонса людям удалось объединиться в равноправную общину, когда разрозненные бедняки и отверженные стали сплоченным коллективом, на них начались яростные гонения.

Спасаясь от преследований, сотни американцев решили эмигрировать сюда, в Гайану, англоязычную страну в Южной Америке, правительство которой провозгласило программу «кооперативного социализма». Инициатива переселенцев отвечала планам властей, и им отвели участок земли в джунглях, чтобы они могли построить поселок и заниматься хозяйством.

И им всё удалось. Все семьи разместились в благоустроенном жилье. У всех была в достатке еда. Каждому в случае необходимости оказывали медицинскую помощь, включая проведение сложных операций. Все они, наконец, познали новую жизнь – жизнь без страха за будущее, без произвола господ и власть имущих, без грызни за место под солнцем. Жизнь в дружбе и солидарности. С общим трудом на благо всех и каждого.

Обычно, как известно из истории, подобные начинания на протяжении веков оканчивались ничем. Но здесь, как исключение из правил, у этих простых американцев всё получилось. Община росла и развивалась.

И именно поэтому «родное» правительство решило достать их и здесь. Устами управляемых властями и спецслужбами «родственников» озвучивались бредовые «озабоченности», готовились и осуществлялись подлые провокации, велась оголтелая информационная война.

И вот члены «Храма народов» решили коллективно эмигрировать в Советский Союз.

После этого правительство США решило уничтожить общину под корень, а всех ее членов, живших в Гайане, истребить. Причем как можно быстрее – чтобы любой ценой предотвратить переезд в СССР многих сотен и тысяч человек. Иначе пропагандистско-идеологический баланс будет катастрофически смещен в пользу красных...

Внедренные в общину агенты ЦРУ пытались сеять панику и раздор среди людей. Обстановка была накалена до предела.

Джонни Джонс, приемный сын Джима Джонса, вернулся из ближайшего городка – Порт-Кайтума, куда он сопровождал Райана, побывавшего в гостях у поселенцев. И сразу же ворвался в дом отца, где собрались руководители коммуны:

– Райан убит! Напали на летном поле и расстреляли! И с ним еще людей!

И тут завыла сирена...

Нападение на Джонстаун планировалось тщательно. Боевики американских спецподразделений стягивались по различным направлениям. Днем из Джорджтауна, столицы Гайаны, вылетел самолет местной авиакомпании, который неизвестные американцы арендовали якобы для туристического осмотра Порт-Кайтума. Туда самолет прилетел спустя час. С него сошли два десятка молодых мужчин и отправились «осматривать окрестности». Часть этой группы как раз участвовала в нападении на конгрессмена и сопровождавших его журналистов.

А вечером с аэродромов военных баз США в Панаме и в штате Делавэр взлетели транспортники С-141 и взяли курс на Гайану. Этот десант должен был высадиться в районе Порт-Кайтума. С территории соседней Венесуэлы без ведома местных властей, из района, где обосновались американские частные миссии «Нуэвос Трибос» и «Ресистенсия», служившие прикрытием баз для тайных операций ЦРУ, в воздух поднялись три вертолета. Эти подразделения должны были вступить во взаимодействие с группой наёмников, ранее прибывших в район Джонстауна для ликвидации «Храма народов». На внутреннюю агентуру возложили задачу разжечь панику в Джонстауне, чтобы обеспечить скрытность приближения головорезов к поселению.

К атаке всё было готово. Кольцо вокруг поселения сомкнулось. Всего боевиков было около ста двадцати человек. Нападавшие были с оружием и в противогазах.

Когда раздался сигнал тревоги, мужчины бросились к складу, где хранились охотничьи ружья и арбалеты. Но на окраинах Джонстауна уже раздавались автоматные очереди – боевики ЦРУ стреляли в беззащитных жителей.

Группа захвата прорвалась к дому Джима Джонса и убила его одним из первых. После этого началось массовое истребление членов общины...

Выстрелы начали смолкать. Всех, кто сопротивлялся, профессионалы убили быстро. Оставались еще около четырехсот женщин, детей и стариков.

Боевики согнали их к центральному зданию.

К руководителям операции, представлявшим начальство ЦРУ, то и дело подходили командиры подразделений и запрашивали указания.

– Разбить на группы по тридцать человек и рассредоточить по территории поселка! – велел Уильям Бутчер.

Спустя некоторое время распоряжение было выполнено.

– Всё готово? – спросил Бутчер командира группы по отравляющим веществам.

– Да, сэр! – ответил Дэвид Грин.

– Слушать сюда! – скомандовал Уильям. – Выстроить всех в очереди. При каждой – сформировать конвойную группу, назначить командира, он отвечает за порядок, чтобы никто не покинул отведенное им место. Грин, вы распределите вещество, и один член каждой из групп – командир решит, кто, – будет разливать его по кружкам и заставлять всех последовательно принимать. Говорить, что это успокоительное. Ясно?

– Да, сэр! – ответили все хором.

Однако при выполнении приказа начались проблемы. «Вещество» оказалось смесью транквилизатора с цианистым калием. Его действие проявлялось мгновенно – принявшие отраву тут же падали в судорогах и умирали.

Некоторые стали отбиваться от кружек с ядом, которые им совали убийцы.

Видя это, Бутчер заорал:

– Кто не хочет пить – вливать насильно! Сопротивляющихся – расстреливать!

Женщин хватали за горло и лезвиями ножей разжимали зубы. Детей брали на руки и зажимали пальцами нос. Когда они начинали задыхаться, им вливали яд прямо в горло.

Применялись и одноразовые шприцы. Людей заставляли ложиться на землю лицом вниз и делали уколы прямо через одежду.

Тех, кто пытался бороться или бежать, расстреливали на месте...

Билл Бутчер, молодой начальник из ЦРУ, отпрыск одного из богатейших родов, торжествовал. Он испытывал ни с чем не сравнимое чувство блаженства, когда видел, как один за другим уходят на тот свет враги государства, посмевшие отвергнуть ту участь, которая была им уготована на родине, и построить тут, на другом континенте, свой мир без властителей. Пусть же это будет четким «месседжем» всем – такое отныне и навеки будет караться только смертью. И неважно, сколько людей придется убить – десятки, сотни или тысячи. Раз им суждено страдать на самом дне общества и одним своим видом устрашать других, заставлять их «крутиться», то они не имеют никакого права дезертировать из социального ада. А бросать вызов, объединяясь в своем кругу помимо господ, а уж тем более брать на вооружение идеи проклятого коммунизма и признаваться в любви к СССР – это гарантированное самоубийство.

Всё внутри у Бутчера пело от удовлетворения. Последний раз он испытывал такое, когда совсем еще желторотым юнцом воевал во Вьетнаме. Когда собственноручно стрелял и резал мирных жителей деревни Сонгми, жег их дома.

Билл ходил по поселку – на каждом шагу лежали трупы проклятых «комми». Пинал их ногами, вытирал обувь о лица. И хохотал во весь голос, торжествующе воздевая руки.

Будут знать эти ничтожества, как строить недозволенное счастье! Ничего у них не получится! Никто никогда не уйдет от воли владетелей! О революции, как у Советов, нет, конечно, и речи. Но даже скрыться от власти тех, кому принадлежат Штаты и весь «мир свободного рынка» – не выйдет! Достанем этих нищих, осмелившихся перестать быть нищими, где угодно, даже на краю света! У нас длинные руки! Ха-ха-ха-ха!..

В конце концов, трупы аккуратно уложили. За двое суток замели следы и подогнали всё под легенду о массовом самоубийстве...

Королёв, 12 апреля 2016 года

– А ничего, что они тогда убили 918 человек? В том числе стариков, женщин и детей? – спросил Иван оппонента – Леонида Никшича, начальника одного из отделов предприятия, сотрудники которого отмечали профессиональный праздник.

– Ну, тогда это было оправдано, – с апломбом ответил тот. – Они же хотели эмигрировать в СССР, а этого нельзя было допустить.

– То есть свобода эмиграции – это не для всех?

– Ты не понимаешь – это другое! Это коммуняки...

– Значит, на коммунистов не распространяются права человека? Да, они, как ты говоришь, отобрали у твоих дворянских предков особняк в Питере, обида гложет... Но ведь многие дворяне, для кого величие страны выше личной роскоши, стали служить народу после революции... Ты вот ругал красных за расстрелы в подвалах ЧК, за репрессии. А вот это как? Вторглись в чужое государство, убили почти тысячу безоружных сограждан, которые никакого заговора не затевали, просто-напросто хотели мирно переселиться в другую страну. Женщин, детей, в том числе грудных...

– Это было правильно! Не надо было заигрывать с СССР!

– Они не сразу захотели к нам уехать. Сначала их гнобили...

– Значит, было за что. Не надо было коммуняцкие идеи пропагандировать...

– Они просто хотели объединиться и покончить с нищетой для себя.

– Надо было работать нормально, чтобы не быть нищими... А то, что они сделали, это не по правилам. Вот и получили свое.

Сидевшие за столом в кафе люди внимательно вслушивались в дискуссию. Тут было несколько бывших сокурсников Смирнова, которые после окончания вуза пошли работать в космонавтику. И, соответственно, их нынешние коллеги по предприятию.

– Слушай, ты, я вот сама внучка главного парторга королёвской «фирмы». У меня в детстве было всё! – распалилась одна из присутствующих, инженер Светлана Дуповская. – И роскошная квартира с высоченными потолками, и черная «Волга», и вещи импортные. Но я ненавижу коммунизм и коммунистов!

– А за что? Они же дали тебе всё. Гораздо больше, чем другим. А ты ненавидишь... – сказал один из бывших сокурсников Ивана, Коля Чайкин.

Дуповская немного подумала и нехотя ответила:

– Ну... за их лицемерие.

– Какое лицемерие? – спросил инженер Владимир Давыдов.

– Они говорили одно, а делали другое...

Смирнов внимательно всмотрелся в веснушчатое лицо оппонентки и произнес:

– А я знаю истинную причину твоей ненависти. Хочешь, скажу? Ты коммунистов ненавидишь не за лицемерие, а за потолок. Да, за потолок. За то, что при коммунистах он хоть и высокий, как у тебя... при твоем деде-парторге, но он всё же есть. Ты думаешь, что раз твой предок таков, что смог стать высоким начальником, то при капитализме он достиг бы гораздо большего, в десятки раз? Так ведь? Ты думаешь, что при капитализме ты с твоим фамильным потенциалом стала бы госпожой, владелицей виллы, не нужно было бы впахивать на инженерной должности? Вышла бы замуж за какого-нибудь богача под стать твоей семье в том вымышленном мире? Так надо об этом прямо говорить...

Дуповская вспыхнула и заорала – так, что за соседними столиками перестали говорить и с любопытством уставились:

– Да ты... коммуняка... Вы все жалкие, и ты тоже... Сначала я, как только тебя увидела, даже пожалела, как собачку какую-то... Вы неприспособленные для жизни, а обвиняете в своей неустроенности других, норовите общество переделать, заставить людей жить в каком-то равенстве! А теперь скажу – я ненавижу тебя! И всех вас, коммуняк, ненавижу! Ты мразь! И все вы – мрази!

– Всё, всё! Хорош! – поднялся Давыдов.

– Да, действительно, что это вы тут... – сказал его коллега Демьян Паршин. – Праздновать надо, а не ругаться.

Углич, 18 ноября 2020 года

– Понимаете, товарищи, то, что произошло сорок два года назад в этот же день, представляет собой серьезный «скелет в шкафу» современного капитализма, – сказал Иван. – С одной стороны, официально утверждается, что это было массовое ритуальное самоубийство. А, с другой стороны, это как бы неофициальный посыл всем – там красная линия, и если пойти в эту запретную зону, и если такое объединение станет успешным, то его без излишних дискуссий уничтожат извне. Вместе с людьми, физически. Даже если они не будут протестовать, устраивать забастовки, готовить заговоры и революции.

– Тут что-то очень важное. И в то же время странное... – произнес Гена. – Ведь Штаты исторически формировались в том числе как множественные поселения приверженцев тех или иных сект, течений в протестантизме, которые на исторической родине, в Британии, не имели должной свободы. А тут – такая реакция...

– Это немного другое, – возразил Смирнов. – Все замкнутые общины, в том числе религиозные, все гетто, диаспоры – они стратифицированы. То есть существует, грубо говоря, элита и быдло. Классовое общество в миниатюре. Есть вожди или владельцы капиталов, которые решают судьбы всех остальных в своих интересах, кардинально отличающихся от интересов сообщества в целом. И есть те, кто пашет на верхушку. А члены «Храма народов» фактически впервые в обозримой из наших дней истории смогли сформировать общину на эгалитарных принципах. Причем, в отличие от тех же иудейских кибуцев, открытую всем желающим, готовым соблюдать общие для всех правила.

– Это были представители низов... – сказал Дашкевич. – Так ведь?

– Да, в основном они. В расовом аспекте много чернокожих. Тогда еще жива была в памяти всех дискриминация и сегрегация. Только-только американское общество начало изживать этот позор.

– Получается, им удалось то, что не удавалось другим, которые хотели того же... – сказал Рахим.

– Да. И в этом уникальность их опыта. Обычно, если мы возьмем какую-нибудь общность, коллектив, причем не просто клуб по интересам, а ту, в рамках которой проходит более-менее полный, завершенный жизненный цикл человека, от производства, добычи средств к существованию, до потребления, – то увидим, что не так-то просто создать такую организацию на принципах равенства и равноценности. Не так-то просто сделать так, чтобы не выделялась эгоистическая верхушка, паразитирующая, жирующая на принудительном аскетизме тех, кто в основании пирамиды. Община Джонса была явным исключением из правил. Он как-то смог подобрать ключ.

– А почему, кстати, сложно этого добиться? – поинтересовался Игнатенко.

– Исторически вопрос согласования общих действий, решений по ним всегда был сложен. Один предлагает одно, другой – другое. И при возникновении непримиримого противоречия один из вариантов его разрешения – раскол. Если для того, кто идет на раскол, он по ресурсным основаниям возможен и если сохранение в составе общности в статусе проигравшего менее приемлемо, чем уйти и прихватить единомышленников. А когда по тем или иным причинам уйти или расколоться невозможно, то неизбежно возникают доминанты, которые уже напрямую, без дискуссий, диктуют свою волю. Те же, кому эту волю диктуют, не имеют возможности уйти или полагают подчинение меньшим злом для себя, нежели уход и раскол, в том числе потому, что тогда потеряют больше. С одной стороны, это решает проблему постоянных споров и разногласий по дальнейшим решениям и действиям. С другой же стороны – возникает угнетение. Как минимум психологическое. Но им не ограничивается – ибо эти доминанты начинают подгребать под себя и потребительские ресурсы, оставляя другим лишь минимум. Они начинают использовать низы как инструмент для удовлетворения своих потребностей, не совпадающих с объективными потребностями общности в целом. Не только решают за других, что им делать, но и вызывающим образом, статусно, выделяются в чисто потребительском аспекте. То есть происходит классообразование в миниатюре. Неистребимо стремление одних к тому, чтобы сделать из других инструменты удовлетворения своих желаний. К тому, чтобы рулить максимально возможным объемом ресурсов единолично, ни с кем не делясь. И в известном смысле, с объективной точки зрения, это естественно. Объективная же основа такого появилась еще тогда, когда на заре цивилизации благодаря прогрессу производительных сил человеку стал доступен прибавочный продукт – то есть излишек сверх того, что нужно для непосредственного удовлетворения минимальных жизненных потребностей. Качественно углубилось разделение труда по сравнению с примитивной первобытной общиной. Мы уже говорили, кстати, и про классы, и про прибавочный продукт.