Текст книги "История всемирной литературы Т.6"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 90 (всего у книги 102 страниц)

Одним из наиболее значительных произведений не только в творчестве Цуруя Намбоку, но и в репертуаре театра Кабуки в целом считается пьеса «Привидения в Ёцуя» (1825). Ее главный герой – потерявший службу самурай Тамия Иэмон. Он предал своего сюзерена и в соответствии с принципом возмездия должен понести кару. Дальнейшее развитие действия, связанное с новыми преступлениями Иэмона, приводит его к заранее предрешенному финалу. Доведенный до отчаяния нуждой, он замышляет убить свою жену Оива и жениться на Оумэ, дочери соседа-богача Кихэя. Через своего слугу, Кохэя, Иэмон достает у соседа яд и под видом целительного снадобья подносит его жене. Чудовищно обезображенная, мучимая ревностью, Оива умирает. Иэмон обвиняет Кохэя в преступной связи со своей женой и, чтобы избавиться от него, прибивает его вместе с трупом Оива к деревянной двери, которую сбрасывает в реку. Духи убитых преследуют Иэмона, принимая обличье его молодой жены и тестя. Пытаясь освободиться от страшных наваждений, Иэмон убивает Оумэ и Кихэя и в заключительной сцене пьесы сам гибнет от руки одного из своих давних врагов. В этой драме можно обнаружить все признаки литературного стиля эпохи с присущими ему иррационализмом, болезненной тягой к ужасному, культом жестокости и мрачной безысходностью. Сквозь все события пьесы проходит мысль о неотвратимости расплаты за совершенные злодеяния. Беспощадный рок карает не только Иэмона – его жертвами оказываются и Оива, которая вышла замуж вопреки воле своего отца, и Кихэй с дочерью, повинные в ее гибели. Однако смысл произведения отнюдь не сводится к отвлеченному морализированию на тему добра и зла в духе ранней драматургии Кабуки. Трагические коллизии пьесы отражают реальные противоречия тогдашней действительности, во многом социально и психологически обусловлены. Образ главного героя – не абстрактный символ порока, но воплощение конкретного зла социальной жизни. Именно в этом заключается художественная новизна и значительность драмы Намбоку.

После смерти Намбоку в развитии драматургии наступил заметный спад. Лишь к 50-м годам репертуар Кабуки пополнился новыми произведениями, когда ведущим драматургом эдоского театра стал Сэгава Дзёко III (1806—1881). Наиболее известна его драма «Сакура Согоро». Сакура Согоро – лицо историческое. Староста одной из деревень провинции Симоса, он встал на защиту крестьян, измученных непосильными княжескими поборами, и осмелился подать петицию самому сёгуну, за что в 1653 г. он был распят вместе с женой и детьми. Драма Сэгавы Дзёко – рассказ о трагической судьбе героя, жертвующего собой ради спасения односельчан. Композиционным центром пьесы служит сцена прощания Сакуры Согоро с семьей перед уходом в столицу. Он знает, что его самого и его близких ждет мучительная казнь, но готов осуществить свою миссию народного заступника до конца. В финале драмы казненный Сакура Согоро превращается в страшный призрак, неотступно преследующий своих мучителей. В соответствии с принципами театральной эстетики того времени драматург переосмысляет исторический материал. Пьеса изобилует вымышленными эпизодами, реальное причудливо переплетается с фантастическим. И все же сама тема крестьянского бунта придавала этому произведению актуальный характер.

Последний этап развития драматургии в первой половине XIX в. связан с именем Каватакэ Мокуами (1816—1893), сына преуспевающего торговца из Эдо. Он увлекся театром и поступил в ученики к драматургу. Его имя впервые появилось на театральных афишах в 1835 г. Мокуами создал 360 пьес. Излюбленный его герой – разбойник, восстающий против этических и социальных устоев общества. В ряде пьес автор идеализирует своих персонажей, наделяя их чертами душевного благородства. Таков, например, Нэдзуми Кодзо, главный герой одноименной драмы, благородный разбойник, грабящий богатых, чтобы помочь беднякам. Но в большинстве случаев образ разбойника у Мокуами лишен романтического ореола: это вор, убийца, вымогатель. Опустившийся на самое дно общества, отверженный, гонимый, он совершает все новые преступления и в конце концов либо погибает, либо попадает в руки властей.

Темы пьес Мокуами были подсказаны самой действительностью. В условиях хронической нехватки продовольствия, резкого ухудшения жизни народа в стране значительно возросла преступность. На дорогах разбойничали шайки грабителей. Ронин, которого нищета приводит в воровскую банду, верный вассал, вынужденный совершать грабежи и убийства, чтобы помочь увязшему в долгах господину, крестьянская девушка, проданная умирающими от голода родителями в «квартал любви», – все эти персонажи Мокуами живыми нитями связаны с тогдашней действительностью. Сцены кровавых преступлений, насилий, разврата соединяются в его пьесах в страшный образ разложения общества. Драматургию Мокуами отличает не только интерес к реальным проблемам времени – в его пьесах заложены богатые сценические возможности. В драме «Идзаёй и Сэйсин», повествующей о монахе Сэйсине, который из-за любви к куртизанке лишается духовного звания и становится на путь разбоя, центральное место принадлежит сцене нравственного «перерождения» героя. Сэйсин размышляет о своей жизни, понимая, что, нарушив монашеский обет, не может вернуться на стезю добродетели. Отныне он преступник и будет совершать только злодеяния. Вся эта сцена – «немая». Превращение благочестивого монаха в злодея показано с помощью лишь смены выражения лица актера. Свойственная драмам Мокуами эмоциональная напряженность, достоверность в изображении персонажей снискали ему славу выдающегося драматурга. Его пьесы по сей день не сходят со сцены.

Театральному искусству принадлежала чрезвычайно важная роль в духовной жизни японцев первой половины XIX в. Косвенным доказательством огромного влияния этого искусства на умы и сердца людей того времени служат гонения правительства на театр. В 1841 г. главный советник сёгуна, Мидзуно Тадакуни, выступил с программой реформ, ограничивавших творчество драматургов и ставивших под угрозу само существование театра Кабуки. Труппам было приказано переехать на окраины, актерам запрещалось вступать в контакт с остальными жителями города. Социальное положение актеров было чрезвычайно низким, они даже не учитывались при переписи населения. Но и в этих трудных условиях театр Кабуки не только сумел выжить, но и выдвинул плеяду замечательных драматургов и актеров.

ПОЭЗИЯ

Поэзия первой половины XIX в. развивалась в русле иного стиля, нежели драматургия, однако и в ней воплотилось своеобразие этой культурной эпохи. Новый этап в развитии поэзии лирических трехстиший хайку, достигшей блестящего расцвета в творчестве Басё (1644—1694) и Бусона (1716—1783), наступил с приходом в литературу Кобаяси Иссы (1763—1827). Выходец из крестьянской семьи, юношей он покинул родное селение в провинции Синано и в поисках заработка ушел в Эдо, где поступил в ученики к одному из ведущих мастеров поэзии хайку, а в 1790 г., после смерти учителя, сам возглавил поэтическую школу. Вся его жизнь прошла в труде и бедности. В трехстишии, посвященном новогоднему празднику, он писал:

Даже радость такого дня

Нам – середка на половинку...

Эх, бедняков весна!

(Здесь и далее трехстишия

в переводе В. Марковой)

Исса создал более 20 тысяч хайку, очень своеобразных по теме и поэтическому языку. Высокую художественную ценность представляют и его сочинения в жанре лирической прозы – «Моя весна» (1819) и «Записки о последних днях моего отца». Исса творил в эпоху, когда жанр хайку не только занял главенствующее положение в японской поэзии, но и стал превращаться в замкнутую художественную систему, эстетические принципы Басё приобрели характер незыблемого канона. Изображение картин вечно меняющейся природы, наполненное у Басё глубоким философским смыслом, в произведениях того времени нередко становилось формальным приемом, данью традиции. Сосредоточенная созерцательность, иносказательность, недоговоренность – принципы, внутренне присущие поэзии Басё, порожденные творческим осмыслением жизни, – превратились у эпигонов в самоцель, в способ продемонстрировать искусство версификации.

Продолжая традиции Басё, Исса наполнил поэзию хайку новым содержанием, внес в нее новые ритмы. О чем бы он ни писал – о ночлеге в пути или о красоте родной природы, о потешном бое лягушек или о стынущем зимней ночью бездомном ребенке, о радости встречи с другом или о горечи утраты, – во всех его стихотворениях явственно выражено личностное отношение поэта к миру. Если у Басё, чье творчество формировалось под влиянием дзэн-буддизма, чувство, как правило, универсально и личностное начало растворено в некоей сверхличной эмоции (это и придает его творчеству философскую глубину и неоднозначность), то в произведениях Иссы всегда присутствует реальный и конкретный носитель эмоции – сам поэт:

О да, я знаю, это по мне

Колокол вечерний звонит.

Но в тишине прохладой дышу.

Ведущая тема его лирики – воспевание красоты родной природы, перед которой все люди равны:

Чужих меж нами нет!

Мы все друг другу братья

Под вишнями в цвету!

Язык трехстиший Иссы прост и выразителен, в них часто звучит разговорная интонация, шутка:

Не знаю, что за люди здесь,

Но птичьи пугала в полях —

Кривые, все до одного!

При всей спонтанности, конкретности и безыскусности поэзия Иссы по-своему аллегорична. Немалое место в его творчестве занимают стихотворения, посвященные маленьким существам – лягушке, воробью, мухе, улитке:

Эй, не уступай,

Тощая лягушка!

Исса за тебя!

Эти стихотворения – не просто мгновенные поэтические экспромты, запечатляющие многообразие мира природы, в которой для поэзии хайку все исполнено красоты и значения. Как и в пейзажных гравюрах Хокусая, в этих стихотворениях Иссы выражено иносказательно горячее сочувствие человеку, приниженному судьбой, ущемленному в своем достоинстве. Кобаяси Исса раздвинул границы хайку, во многом изменив его эстетическую природу, упростил его поэтический язык, в его лирике были заложены возможности дальнейшего развития поэзии трехстиший, реализовавшиеся в творчестве поэтов нового времени.

Первая половина XIX в. была плодотворным этапом и в развитии старейшего жанра японской лирики – пятистишия танка, переживавшего упадок начиная с XVII в. Оттесненная на задний план рожденным городской культурой жанром хайку, танка приобрела замкнутый характер, стала уделом узкого круга ревнителей старины. Однако к концу XVIII в. положение заметно изменилось. Плеяда даровитых поэтов вдохнула новую жизнь в этот, казалось бы, угасающий жанр. Камо Мабути, Мотоори Норинага и другие ученые «национальной школы» XVIII в. предприняли филологические исследования древних памятников японской литературы и не только пробудили интерес к древне-классической танка, но и, ориентируясь на лучшие образцы этого жанра, провозгласили ведущим принципом поэзии «макото» («подлинность чувства»), с которым ассоциировалось представление о первозданности поэтического опыта, не скованного традицией. Следуя этому принципу, поэты первой половины XIX в. – Рёкан (1753-1831), Кагава Кагэки (1768—1843), Татибана Акэми (1812—1868), Окума Котомити (1798—1868) и др. – стремились творчески переосмыслить традицию классической танка. В своих произведениях они нередко использовали канонические тропы, идущую от традиции символику, «сезонную» образность, но для них это было не формальным приемом, а способом выражения собственных чувств и переживаний.

После себя

Что я оставлю на свете?

Вишни – весне,

Лету – голос кукушки,

Осени – алые клены.

(Рёкан. Здесь и далее пятистишия танка в переводе А. Долина)

Существенное влияние на творчество создателей пятистиший того времени оказала поэзия хайку. Многие из них изучали наследие Басё, считали его своим учителем. Именно поэзия хайку, с ее признанием всех явлений действительности достойными поэтического воспевания, способствовала расширению тематики танка, придавала многим пятистишиям характер живого, непосредственного отклика на увиденное. Для танка первой половины XIX в. не существует «низких» образов. Она смело обращается к быту, ценит точную и достоверную деталь. Расцвет обытовленной, нарочито приземленной танка связан с творчеством Татибаны Акэми, который демонстративно отказывался от следования общепринятым «поэтическим» темам и черпал вдохновение в нехитрых радостях бытия:

Как хорошо,

Когда у горящей жаровни

Сладко вздремнешь,

И уже никому на свете

Растолкать тебя не под силу.

Обращение поэзии к темам повседневности привело к изменению ее тональности. В пятистишиях редко звучат элегические ноты, навеянные мыслью о суетности всего земного. Гораздо чаще в них, несмотря на использование традиционных образов, слышны жизнеутверждающие мотивы, связанные с приятием земной жизни как она есть:

Человеческий век

Подобен единому мигу,

Дню цветенья вьюнка...

Ничего мне в жизни не надо,

Кроме жизни – той, что имею!

(Рёкан)

Преодолевая инерцию канона, поэты, писавшие танка, прокладывали путь новым принципам художественного видения. Их творчество – связующее звено между традицией классической танка и движением за преобразование этого жанра в литературе нового времени.

ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНАЯ ПРОЗА

Произведения повествовательной прозы первой половины XIX в. в японском литературоведении известны под общим названием «гэсаку» (букв. «сделанное в шутку»). Этот термин вошел в употребление в конце XVIII в. Образованные люди того времени нередко «ради забавы» создавали произведения беллетристического характера и, чтобы отделить их от своих «ученых» трактатов, именовали их гэсаку. Несмотря на то что первоначально этот термин заключал в себе идею непрофессионализма в искусстве (художественное творчество мыслилось изящным развлечением в часы досуга), со временем он стал прилагаться к сочинениям всех авторов, в том числе и профессионалов, живших на литературные заработки.

Проза гэсаку неоднородна в жанровом отношении. В нее включаются как сочинения «высоких» жанров, писавшиеся изящным литературным стилем, так и произведения низовой, демократической прозы, создававшиеся на разговорном языке. К «высокой» словесности относятся «ёмихон», т. е. «книги для чтения», получившие такое название в отличие от лубочной литературы – «эхон» – «книжек с картинками», в которых главное место отводилось рисунку, а текст играл подчиненную роль. «Книги для чтения» тоже иллюстрировались, однако их основу составлял уже текст. Главной темой ёмихон в первой половине XIX в. служило описание подвигов и приключений легендарных рыцарей средневековья, пытающихся восстановить славу и могущество своего рода. По жанру это квази-исторический авантюрно-героический роман, в котором своеобразно преломились традиции японского феодального эпоса, с одной стороны, и черты китайского романа-эпопеи XIV в. («Троецарствие», «Речные заводи») – с другой. Ёмихон ориентированы на вымысел, в них сильны сказочные и мифологические мотивы. Несмотря на наличие точного исторического фона, упоминание подлинных событий и реальных исторических персонажей, историзм ёмихон заведомо условный. В изображении событий прошлого явственно проступает тенденция к «деисторизации» и мифологизации исторического материала. Специфика ёмихон заключается в том, что этот жанр принадлежит уже не средневековой художественной традиции, хотя и многое заимствует из нее, но культуре стадиально иного типа. Исходным моментом мифологизирования в ёмихон является разочарование их авторов в современном обществе, утратившем, как им казалось, подлинные идеалы. Фантастика, героика, история, миф выступают в ёмихон в ином качестве, нежели в эпических сказаниях Японии или историко-героических романах Китая, – они подчинены задаче создания откровенно условного, иллюзорного художественного мира, противостоящего реальному миру неправедности и житейской прозы. Создатели произведений этого жанра ощущали себя не просто писателями, но и воспитателями, призванными в соответствии с конфуцианской традицией своим творчеством «побуждать к добру и предостерегать от зла». С этой установкой связаны и принципы изображения человека в прозе ёмихон: символическая, этическая значимость образов преобладает над их жизненной конкретностью и характерностью.

Крупнейшим создателем ёмихон в первой половине XIX в. был Такидзава Бакин (1767—1848). Сын небогатого самурая, он отказался от наследственных привилегий и самурайской службы и посвятил себя писательскому труду. Бакин был знатоком не только национальной, но и китайской литературы. Известность приобрели его переложения знаменитого памятника японского героического эпоса «Сказание о великом мире» (XIV в.), а также китайских романов «Речные заводи» и «Цзинь, Пин, Мэй» (XVI в.). Однако подлинную славу он снискал своими авантюрно-героическими романами. Одним из первых произведений Бакина в этом жанре был написанный в 1804 г. роман «Чудесный рассказ об ущербной луне», о приключениях знаменитого рыцаря средневековья Минамото Тамэтомо. Вслед за падением дома Минамото во время смут 1156 и 1159 гг. главный герой оказывается в изгнании на острове Осима, но ему удается оттуда бежать. После долгих скитаний он попадает на острова Рюкю. Там герой совершает много доблестных поступков, спасает принцессу от злодеев, посягающих на трон, женится на ней и становится правителем счастливого, процветающего государства.

Сюжет романа опирается на реальные события, связанные с временным поражением могущественного дома Минамото в середине XII в., однако следование исторической правде не входит в замысел автора. Из «Сказания о годах Хогэн» (XIII в.) известно, что Тамэтомо умер в изгнании, в романе же Бакина протагонист не только чудесным образом спасается от врагов, но и становится основателем династии рюкюских государей. Как и подобает эпическому герою, он наделен сверхъестественной силой и храбростью, однако внимание автора сосредоточено не столько на ратных подвигах Тамэтомо, сколько на его нравственном совершенстве. Главный герой выступает своего рода демиургом, создателем идеального, справедливого мира, функционирующего в соответствии с принципами конфуцианской морали и самурайскими идеалами. Повествуя о судьбе героя, Бакин постоянно напоминает читателю, что любой проступок: неверность сюзерену или нарушение сыновнего долга – не остается безнаказанным, а добродетель позволяет человеку преодолеть все трудности и одержать победу. Дидактика – неотъемлемая черта художественного метода писателя.

В полной мере она проявляет себя и в самом известном романе Бакина «Жизнеописание восьми псов, потомков Сатоми из Нансо», выходившем по частям на протяжении 1814—1841 гг. Создавая этот огромный по объему роман, Бакин основывался на летописях, отражающих события XV в., но этот исторический материал определил лишь временные рамки произведения и выбор в качестве одного из главных персонажей могущественного феодала Сатоми Ёсидзанэ (1417—1488); фабула же романа и судьбы героев целиком вымышленны. Несколько необычное название книги объясняется эпизодом в самом начале романа. Замок Сатоми Ёсидзанэ окружен врагами. Силы противников не равны. В отчаянии Ёсидзанэ обещает отдать свою дочь – красавицу Фусэхимэ – в жены любому, кто принесет ему голову врага. Его сторожевой пес Яцуфуса срывается с места и вскоре возвращается с головой предводителя врагов. Ёсидзанэ одерживает победу над противником, он не может нарушить свое обещание, Фусэхимэ и Яцуфуса отправляются в горную пещеру.

Через год Фусэхимэ получает божественное откровение: ей предстоит произвести на свет бесстрашных рыцарей, которые умножат славу и могущество дома Сатоми. В это время один из верных вассалов Ёсидзанэ, которого тот прочил своей дочери в мужья, отыскивает убежище в горах и, пытаясь вызволить невесту, стреляет в Яцуфусу. При этом одна из пуль попадает в Фусэхимэ. Из ее раны поднимается белое облачко, подхватывает ее хрустальные четки и уносит их в небо. (Эти волшебные четки из восьми бусин, на каждой из которых начертан иероглиф, обозначающий одну из конфуцианских добродетелей, Ёсидзанэ получил в храме, когда маленькая Фусэхимэ была больна. Они ее исцелили, и с тех пор девушка с ними не расставалась.) Бусины разлетаются по свету, и в тех местах, куда они попадают, рождается ребенок. Каждый из них держит в руке бусину, а имена их начинаются иероглифом «ину» – «пес». Поначалу они не подозревают о существовании друг друга, но потом встречаются и узнают по бусинам о своем родстве. Восемь доблестных рыцарей совершают многочисленные подвиги, мстят врагам дома Сатоми, побеждают злых волшебников, чудовищ и оборотней, заступаются за несправедливо обиженных. В конце книги, осуществив свое предназначение, они становятся святыми мудрецами, собираются вместе в горной пещере, где жили Фусэхимэ и Яцуфуса, и таким же чудесным образом, как появились на свет, исчезают.

«Жизнеописание восьми псов» обнаруживает следы заметного влияния китайской литературы, причем не только авантюрно-героического повествования, но и раннесредневековых рассказов о сверхъестественном. Так, занимающая ключевое место в романе история Фусэхимэ и Яцуфуса сюжетно восходит к рассказу из «Записок о поисках духов» (IV в.) Гань Бао о собаке Паньху, принесшей мифическому правителю Гао-синю голову вражеского полководца и получившей в награду за это дочь государя. Паньху поселился с женой в горной пещере; от их потомков и пошли племена, обитающие на юге Китая. Использование этого сюжета, отразившего древние представления о тотемных предках, в романе Бакина оказывается не просто эффектным литературным приемом, но и опорой для самостоятельного авторского мифотворчества. Фусэхимэ и Яцуфуса в известном смысле сродни мифическим героям-первопредкам. Они – родоначальники нового поколения доблестных рыцарей и благородных мужей, призванных восстановить гармонию в мире на основе неукоснительного соблюдения конфуцианской морали.

Роман Бакина представляет собой сложную сюжетно-композиционную структуру. Судьбы и поступки огромного числа персонажей не только связаны воедино, но и взаимообусловлены. Существенным организующим моментом в романе служит буддийская идея кармы. Бакин видит причину испытаний, выпавших на долю рода Сатоми, в том, что некогда Ёсидзанэ совершил непростительный для самурая проступок – нарушил обещание сохранить жизнь наложнице одного из своих врагов. Мстительный дух убитой вселился в барсучиху, вскормившую Яцуфусу. Последующие события романа, таким образом, заранее предопределены. В наказание за вероломство Ёсидзанэ теряет любимую дочь. Именно ей от рождения предначертано искупить грех отца: не случайно, что иероглиф «фусэ» в ее имени состоит из двух знаков – «человек» и «собака». Соединяя судьбу с Яцуфусой, она жертвует собой ради спасения рода Сатоми. Момент нравственного выбора между желанием личного счастья и долгом глубоко трагичен, но совершенно однозначен и не допускает альтернативы. С точки зрения Бакина-моралиста, безоговорочное следование долгу – единственный путь к усовершенствованию человеческой природы и общества. Строгое морализирование соединено в романе с увлекательностью вымысла, но именно оно придает произведению единство и цельность. Творчество Бакина принадлежит к числу наиболее интересных явлений повествовательной литературы первой половины XIX в. Его проза орнаментальна, насыщена поэтическими реминисценциями и аллюзиями, осложнена ритмически организованными периодами и образами, заимствованными из китайской традиции. Книги Бакина были адресованы прежде всего образованной аудитории, однако заключенная в них мысль о душевном благородстве и справедливости, ярко выраженная авантюрность, сюжетное разнообразие сделали их достоянием широкого круга читателей.

Произведениям Бакина близки романы другого писателя – Рютэя Танэхико (1783—1842). Выходец из знатного самурайского рода, он не знал нужды п писал скорее для развлечения, чем для заработка. Как и Бакин, он создавал преимущественно авантюрно-героические романы, но при этом опирался не столько на традицию китайской прозы, сколько на поэтику «исторических» драм Кабуки. Самое знаменитое произведение Танэхико – роман «Лже-Мурасаки и деревенский Гэндзи», представляющий собой переделку прославленного романа Мурасаки Сикибу «Повесть о Гэндзи» (XI в.), который на протяжении всей истории японской литературы сохранял свою эстетическую значимость и активно воздействовал на творчество последующих поколений писателей. В XVII в. «Повесть о Гэндзи» послужила объектом художественного переосмысления в романе Ихары Сайкаку «История любовных похождений одинокого мужчины», где рассказ о любовных авантюрах пародийного двойника принца Гэндзи – горожанина Ёноскэ – подчинен воссозданию широкой и реалистически достоверной картины жизни Японии того времени. Рютэй Танэхико совершенно иначе подошел к материалу романа Мурасаки Сикибу. Он переносит действие «Повести о Гэндзи» в XV век, время кровавых междоусобиц и смут. События романа разворачиваются не в галантной обстановке хэйанского двора, а в атмосфере политических заговоров, коварных интриг, жестоких убийств. В центре повествования – высокородный самурай Мицуудзи, сын сёгуна Асикаги Ёсимасы (1435—1490) и его любимой наложницы Ханакири, женщины невысокого происхождения. Слово «деревенский» в названии книги не следует понимать буквально, в данном случае оно синонимично понятию «воинственный», потому что для аристократов XI в., в которых придворная дама Мурасаки Сикибу видела носителей столичной цивилизованности, представители нового класса, военного дворянства (а именно об этой среде и ее идеалах рассказывает Танэхико), были грубыми варварами. Подобно «блистательному принцу Гэндзи», Мицуудзи наделен необычайной красотой и талантами и далек от честолюбивого стремления властвовать. Однако, узнав об исчезновении драгоценных семейных реликвий, он решает во что бы то ни стало их разыскать. Начинается длинная цепь приключений, связанных с поисками похищенного, в духе драм оиэмоно. Значительное место в романе отводится описанию любовных похождений Мицуудзи, однако они носят подчеркнуто авантюрный характер и не претендуют на изображение внутренней, эмоциональной жизни героев.

Преобразуя любовный роман Мурасаки Сикибу в остросюжетное повествование, Танэхико начисто лишает его лиризма и психологической глубины. Утонченный эстетизм «Повести о Гэндзи», связанный с культом «моно-но аварэ» (печального очарования вещей), уступает место активному эпическому началу, культу мужества, бесстрашия, хитроумия. Психологическая достоверность характеров подменяется «типажностью», открытой ориентацией на условные театральные амплуа. Но именно эта установка на авантюрность и театральную эффектность и привлекала читателей того времени. В течение многих лет (первая часть романа вышла в свет в 1829 г., а последняя, тридцать восьмая, – в 1842 г.) они с нетерпением ждали каждого нового выпуска книги. Роман написан изящным языком, его фабула увлекательна. Дополнительную прелесть ему придают сюжетные переклички с «Повестью о Гэндзи». И все же в книге Танэхико нет, пожалуй, самого основного – того сложного жизненного и «человеческого» содержания, которое свойственно произведению Мурасаки Сикибу. Роман «Лже-Мурасаки и деревенский Гэндзи» наглядно воплощает в себе многие существенные черты художественного стиля эпохи и в то же время служит свидетельством его исторической ограниченности. Авантюрно-героический роман является одним из любопытных и своеобразных порождений литературы первой половины XIX в., но почву для дальнейшего развития японской прозы подготовил не он, а произведения реалистического характера, достоверно изобразившие жизнь людей своего времени.

К числу таких произведений относятся прежде всего любовные повести и романы «ниндзёбон» (букв. «книга о чувствах»). Этот жанр сформировался в начале XIX в. на основе популярных в предшествующем столетии повестей о приключениях незадачливых повес в «кварталах любви». Любовные повести ниндзёбон тоже живописуют нравы «веселых кварталов», но они серьезны и даже мелодраматичны. Повествование в них сосредоточено не на любовных авантюрах как таковых, а на изображении чувств и переживаний персонажей. Несомненно влияние на характер ниндзёбон оказал китайский бытовой роман «Цзинь, Пин, Мэй», однако главным героем «книг о чувствах» выступает не распутник, подобный Симынь Цину, а благородный чувствительный юноша, способный на глубокие любовные переживания. По сравнению с китайским романом эротика в них заметно смягчена и приглушена. Главным сюжетоформирующим принципом служит не буддийская идея тщетности и иллюзорности земных страстей, а рассказ о том, как верность в любви помогает героям преодолеть все испытания и добиться счастья.

Созданием многочисленных произведений в жанре ниндзёбон прославился Тамэнага Сюнсуй (1790—1843). Выходец из среды горожан, он хорошо знал жизнь обитателей мещанских увеселительных кварталов Эдо – купцов, приказчиков, «дев веселья», актеров. Представители этого пестрого городского люда и стали персонажами его любовных романов, лучшим из которых считается «Сливовый календарь любви» (1832—1833). Главный герой романа – Тандзиро, незаконный сын некоего сановника, отданный на воспитание хозяина одного из «веселых кварталов». Чтобы помешать ему унаследовать дело приемного отца, приказчик этого заведения обвиняет Тандзиро в краже ценностей. Несчастный юноша не может доказать свою невиновность и вынужден скрываться. У Тандзиро есть невеста и две возлюбленные – девы из веселого квартала. Благодаря их помощи главному герою удается разоблачить злодея-приказчика и вернуть себе состояние. Он женится на своей невесте, а одна из возлюбленных становится его наложницей.

Главная ценность этого произведения заключается в том, что оно обращено к реальной жизни своего времени, полнокровно и достоверно рисует нравы простых горожан. В отличие от книг Бакина и Танэхико человек в прозе Сюнсуя предстает не отвлеченным воплощением добродетели или порока, а объектом живого художественного наблюдения. Стремление осмыслить человеческую личность «изнутри», проникнуть в сложный мир душевных движений и чувств героев – особенность творчества Сюнсуя, от которого тянется прямая нить к реалистической прозе нового времени. Новаторство Сюнсуя выразилось и в том, что он был одним из первых японских писателей, осознавших богатые возможности живого языка при создании художественного произведения. Роман написан на разговорном языке, значительное место в нем отоводится диалогу. Речь персонажей в достаточной степени индивидуализирована и служит одним из основных приемов создания образа. Обращенные к эмоциональному миру человека, «книги о чувствах» объективно носили антифеодальный, антиконфуцианский характер и поэтому служили объектом нападок правительственной цензуры. В 1841 г. произведения Сюнсуя были объявлены «безнравственными», писателя приговорили к домашнему аресту и продержали в ручных колодках пятьдесят дней, его книги были изъяты из обращения и сожжены. Эти репрессии не могли не сказаться на дальнейшем творчестве Сюнсуя и его преемников. Любовные повести последующих десятилетий носили откровенно нравоучительный характер, что, безусловно, снизило их художественную ценность. Возрождение интереса к эдоским ниндзёбон наступило лишь в конце XIX в., когда японская интеллигенция вслед за периодом увлечения европейской литературой обратилась к национальной традиции. Романы Сюнсуя оказали активное воздействие на творчество видных прозаиков конца XIX – начала XX в.