Текст книги "История всемирной литературы Т.6"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 85 (всего у книги 102 страниц)

На землях Нового Света в течение всех трех веков колониального господства (XVI—XVIII вв.) не существовало, да и не могло возникнуть, романного жанра. Замкнутая, иерархическая, застойная жизнь феодально-колониального общества, строившаяся по средневековому образцу, не способствовала появлению романа. К тому же действовал формальный королевский запрет сочинять и издавать в американских владениях Испании книги, «посвященные светским темам и содержащие вымышленные истории». Лишь в XVIII в. появились прозаические произведения морализаторского характера, которые можно рассматривать как зачатки романного жанра. И только в эпоху, когда разрушились основы колониальной системы, сложились предпосылки для романного освоения действительности. Ранее всего это произошло в Мексике, самой развитой колонии Испании, где освободительная антииспанская борьба носила наиболее демократический характер.

«Перикильо Сарниенто», едкая сатира на прогнившее колониальное общество, увидел свет в 1816 г. в разгар войны. Эта книга была естественным продолжением журнала Фернандеса Лисарди «Пенсадор мехикано», запрещенного в момент временной победы роялистов. Не видя другой возможности вести просветительскую деятельность, Фернандес Лисарди берется за роман. «Перикильо Сарниенто» был по форме типичным плутовским романом, а по способу изображения жизни – так называемым «костумбристским», бытописательным. Разложение колониального общества, выход на сцену внеиерархической прослойки – городской черни, состоявшей из разорившихся креолов, метисов, нищих индейцев, распространение анонимной сатиры, наконец, популярность идей французского Просвещения среди передовой интеллигенции испанских колоний – вот что вызвало к жизни произведение, нашедшее для себя адекватную форму в испанской пикареске.

Фернандес Лисарди прослеживает жизнь своего героя от раннего детства до смерти. Перикильо – жертва безнравственного бессмысленного воспитания, паразитических предрассудков своего класса – обедневшего дворянства. Цепь обстоятельств, которые приводят героя на улицу, превращая отпрыска благовоспитанной семьи в пройдоху и бродягу, связывается автором с общим упадком колониальной системы. Горячий сторонник руссоистских принципов воспитания, он включает в повествование прямую их пропаганду.

Основная часть романа посвящена тщательному описанию похождений бродяги Перикильо. Странствие его по всем уголкам и закоулкам прогнившего социального здания открывает картину всеобщей деградации. Фернандес Лисарди, просветитель по убеждению, возлагал надежды на мирное переустройство общества. Последние главы книги рисуют идеальную картину рационального государственного устройства, подобного тому, о котором мечтали европейские просветители.

«Перикильо Сарниенто» остался уникальным образцом просветительской пикарески. В других частях Латинской Америки роман появится лишь несколько десятилетий спустя, когда наступит новая эпоха – национального формирования.

ЛИТЕРАТУРЫ В НЕЗАВИСИМЫХ ГОСУДАРСТВАХ ИСПАНСКОЙ АМЕРИКИ.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ РОМАНТИЗМА

В конце 20-х годов XIX в. в Латинской Америке наступает эра независимости, самостоятельного существования республик, образовавшихся на территории бывших колониальных владений Испании. С завоеванием независимости начинается процесс формирования наций, что отнюдь не отменяет и поныне сохраняющейся общности латиноамериканских литератур, формировавшейся в эпоху колониального господства Испании. Поэтому лишь во взаимодействии обоих факторов – специфически национального и общеконтинентального – и следует рассматривать дальнейший процесс литературного развития в Латинской Америке.

Судьба республик Нового Света складывалась в XIX в. крайне драматично. Они влачили тяжкий груз колониального наследия: господства феодальных отношений, дискриминации и изоляции коренного населения – индейцев, политического бесправия, тиранических форм правления, массовой нищеты и безграмотности. Одновременно они оказались в роли полуколониального резерва, аграрно-сырьевого придатка мировой капиталистической системы. Латиноамериканским странам предстояло пройти долгий путь реального освоения провозглашенной независимости, путь, начавшийся десятилетиями гражданских междоусобий.

Смысл деятельности передовых людей того времени состоял в искоренении пережитков колониального наследия не только в социальном, но и в идейном плане: «Обладать политической свободой и не иметь свободы промышленной, философской, духовной – это значит иметь руки свободными, а голову в цепях» – так определил эту ситуацию выдающийся аргентинский писатель и мыслитель XIX в. Хосе Баутиста Альберди.

Исходным моментом развития молодых литератур независимой Латинской Америки была потребность национального самовыражения. Соответственно возник лозунг и программы «литературного американизма», «литературного национализма». Одна из таких программ принадлежала известному чилийскому писателю и общественному деятелю Хосе Викторино Ластарриа, который сформулировал ее в речи при открытии «Литературного общества» в Сант-Яго в 1842 г. Существен социальный аспект в постановке им вопроса о «литературном национализме». «Национальная самобытность литературы состоит в том, что она должна жить своей собственной жизнью, быть своеобразной, как своеобразен народ, ее имеющий, и при этом точно отражать черты его характера, который будет тем точнее воспроизведен, чем более народной будет литература. Нужно, чтобы литература не была достоянием только какого-либо одного привилегированного класса, чтобы она не замыкалась в узком кругу, потому что тогда в силу своих слабостей она будет подчинена ограниченному вкусу».

Пафос освоения национальной жизни естественно сочетался с общеконтинентальным патриотизмом. «Если мы хотим, чтобы у нас была литература, нужно, чтобы она была национальной, чтобы она отражала наши нравы и обычаи и нашу природу так же, как наши озера и реки отражают звезды лишь нашего полушария» —

такими словами аргентинский поэт и критик Хуан Мария Гутьеррес предварил составление первой антологии американских поэтов (1846).

Выше говорилось, что еще в годы подготовки антиколониальной революции писатели Нового Света, жаждавшие сбросить иго обветшалого догматического испанизма, обращались к творчеству писателей и философов европейского Просвещения. С момента вступления на путь самостоятельности писатели Латинской Америки еще активнее усваивали философские и эстетические концепции, создававшиеся их европейскими современниками. В только что образовавшихся республиках, где национальная литература еще не имела прочных традиций и где жестокая внутренняя анархия лишала устойчивости социальную жизнь, восприятие духовного опыта Европы было исторически неизбежным и закономерным, однако роль иностранных влияний в развитии латиноамериканской литературы, изъятая из исторического контекста, абсолютизировалась и рассматривалась некоторыми критиками как единственно определяющая. Такой взгляд вольно или невольно отражал традиционный европоцентризм, ибо, улавливая момент неизбежного ученичества молодых литератур, он игнорировал их своеобразие. Усилиями выдающихся ученых: Педро Энрикеса Уреньи, Альфонсо Рейеса и других – была четко сформулирована закономерность стимулирующей функции развитых западных литератур во внутренних процессах, совершавшихся в литературе молодого континента; в этом вопросе необходим постоянный учет соотношения национального и универсального факторов.

Первым общеконтинентальным художественным направлением, восторжествовавшим в литературах независимой Латинской Америки, стал романтизм. В странах Нового Света в XIX в. необычайно велика была популярность Гюго, Байрона, которые воспринимались как апостолы политической и художественной свободы. Но их влияние не могло бы стать столь сильным и всеобъемлющим, если бы в Латинской Америке не было собственных предпосылок для расцвета романтического искусства.

Романтизм был самой длительной художественной эпохой в истории латиноамериканской литературы; он сохранял свое господство в течение нескольких десятилетий, с конца 20-х годов почти до самого конца столетия.

В Латинской Америке происходило естественное слияние передовых социальных идей с лозунгами романтизма, и примечательно, что произведения, в которых формулировались основы национального сознания молодых республик, также получили в ту пору наименование «романтической философии». Романтизм был всеобъемлющей идеологической, художественной, наконец, жизненной программой не только первого, но и последующих поколений интеллегенции освободившейся Латинской Америки. Возникла устойчивая связь между тенденцией освоения национальной жизни во всех ее естественно-бытовых проявлениях и интересом к текущим социальным конфликтам, к жестоким бурям, которые переживало общество.

В отличие от европейского романтизма, пафос индивидуалистического бунта, самовыражение одинокого героя не играли в латиноамериканском романтизме существенной роли. Старый и Новый Свет переживали две разные эпохи – в одном уже сложился буржуазный уклад, во втором еще свирепствовали междоусобная анархия и феодальный произвол. В фокусе романтической литературы Латинской Америки оказались по преимуществу судьба страдающей родины, поиск ее национальной сущности.

Конкретная историческая ситуация молодых республик Латинской Америки обусловливала и определенный отбор художественных явлений, наиболее созвучных национальной задаче, и решительную трансформацию, которой подвергались концепции и образы европейского романтизма, включавшиеся в новый национальный контекст. Латиноамериканский романтизм вбирал в себя те элементы, мотивы, образы, которые были ему близки у разных авторов, и так постепенно формировались собственные национально-характерные образы. В русле романтизма вызревал и так называемый костумбризм, изображение нравов, обычаев, сложившихся на земле Испанской Америки.

Ярко выраженной чертой латиноамериканского романтизма было воссоздание образа природы.

Природа – это первая, самая непосредственная реальность, которая открывается взору художника, а ее изображение было первым шагом к познанию своего мира. Стремительные реки, гигантские горные хребты, могучая растительность, девственные леса и необозримые пустыни – вся эта величественная неукрощенная стихия рождала и поддерживала эмоциональную напряженность экзальтированное чувство неповторимости того мира, который окружал писателя. В художественном освоении природы писатели Латинской Америки получили вдохновляющий импульс у Шатобриана и Гумбольдта.

В культе природы у поэтов эпохи романтизма следует видеть прежде всего стремление к самоутверждению: «Нигде природа не преисполняет нас до такой степени чувством своего величия; нигде она не обращается к нам так проникновенно и сильно, как под небом Америки» – этими словами венесуэльского поэта Хосе Рамона Йепеса можно было бы определить настроение большинства романтиков. Следует заметить, что эти слова текстуально соответствуют тем, что написал знаменитый немецкий ученый А. Гумбольдт, совершивший путешествие в испанскую Америку в начале XIX в.

Рассматривая художественное освоение окружающей природной стихии как первое выражение национального духа, «литературного американизма», следует напомнить, что образ природы играл в предшествующей колониальной литературе весьма слабую роль. Тот же Гумбольдт отметил отсутствие описаний природы в поэмах, посвященных конкисте XVI в. Правда, уже в классицистической поэзии XVIII в. было много пейзажных зарисовок, но только в романтической литературе природа стала основой образного восприятия всего окружающего мира.

Другой источник и фактор национального самоутверждения – художественное освоение истории. Исторические сюжеты и для поэзии, а позже и для прозы (это относится к середине века и второй его половине) играли первостепенную роль. Война за независимость пробудила интерес к истокам латиноамериканских наций, их историческим традициям и, конечно, прежде всего к моменту конкисты – испанского завоевания. Как и в создании образа природы, так и в раскрытии исторических тем писатели Латинской Америки находили опору в романтической эстетике. Исключительное богатство историко-культурного наследия Мексики – страны, выросшей на обломках самой развитой индейской цивилизации, объясняет обилие произведений, посвященных доколониальному и колониальному ее периоду. Историческая тема вошла в прозу даже раньше, чем в поэзию. Через год после окончания Войны за независимость – в 1827 г. в г. Филадельфии был опубликован анонимный роман «Хикотенкатл», посвященный одному из драматических событий в истории покорения ацтекской империи. В 30-е годы вышла первая историко-романтическая поэма «Пророчество Гуатемока» Игнасио Родригеса Гальвана. Она посвящена герою антииспанского сопротивления – юному императору ацтеков, замученному Кортесом. Фигура Гуатемока была весьма популярной и в других странах Латинской Америки. Героические черты его характера привлекли колумбийского поэта Фернандеса Мадрида, написавшего одноименную трагедию в 1826 г.; Гертрудис Гомес де Авельянеда, выдающаяся представительница романтической поэзии Кубы, посвятила ему свою поэму «Гуатемоцин» (1846).

Став господствующим художественным направлением в литературе Латинской Америки второй-третьей четверти XIX в., романтизм не был, однако, абсолютно всеохватывающим. В поэзии Мексики романтизм долгое время сосуществовал с классицизмом, традиция которого, получившая развитие в XVIII в., была весьма устойчивой. Убежденным приверженцем классицизма был выдающийся проповедник передовых социальных идей Игнасио Рамирес, прозванный за свой якобинский атеизм «чернокнижником». В Чили, единственной стране, которая добилась относительной стабильности общественной жизни и где сравнительно рано начал складываться капитализм, проза была решительно устремлена к нравоописанию, лишенному романтического пафоса.

В наиболее развернутом виде романтизм предстал в литературе двух стран, находившихся на двух полюсах Латинской Америки, – Кубы и Аргентины. В каждой из них сложилась своя особая историко-социальная ситуация, определившая национальное своеобразие романтизма в этих странах.

Куба – единственная колония Испании в Новом Свете, которая в эпоху освободительного движения не добилась независимости. В значительной степени это было связано с существованием здесь системы рабовладения, на которой зиждилась основная отрасль кубинской экономики – сахарное плантационное хозяйство. Верхушка кубинского общества – плантаторы, более всего страшившиеся восстания негров, предпочли компромисс с колониальной властью. Выключенная из общеамериканского освободительного движения, Куба оказалась в тисках продолжающегося двойного ига – ига метрополии и ига рабовладельчества. Передовых деятелей кубинского общества – Феликса Варелу, Лус-и-Кабальеро, Антонио Сако – преследовали за то, что они подвергали критическому анализу плачевное состояние Кубы. Академия литературы, которую попытались создать кубинские писатели, сразу же перестала существовать из-за сопротивления колониальных властей. Центром литературно-интеллектуальной жизни стал домашний кружок в доме Доминго Дельмонте-и-Апонте (1804—1853). Талантливый просветитель, литературный критик, автор нескольких поэм, Дельмонте был наставником и покровителем многих молодых писателей. Ему, в частности, обязан своим выкупом на волю первый поэт-негр Хуан Франсиско Мансано.

Дельмонте в своих программных заявлениях не был сторонником романтической свободы поэзии («искусство нуждается в дисциплине») и даже осуждал за «безнравственность» лирическую несдержанность Байрона и Гюго. Но его лозунги – «борьба за освобождение родины» и «кубинизация литературы» – совпадали с главным постулатом латиноамериканского романтизма. И именно в этом аспекте и следует прежде всего оценивать продукцию так называемого «золотого века» кубинской романтической поэзии 1830—1840 годов, представленного именами самого Дельмонте, Х. М. Эредиа, Габриэля Консепсьона Вальдеса, Хосе Хасинто Миланеса, Гертрудис Гомес де Авельянеда.

Судьба «острова в цепях» отозвалась в биографии его поэтов: Эредиа был вынужден бежать от преследования властей и жить в эмиграции; Пласидо был казнен по подозрению в участии в заговоре; Дельмонте удалось бежать.

Господствующим мотивом кубинской поэзии стал поэтому призыв к свободе родины:

Потрясен я был глубоко,

Гневом сердце закипело,

Бич хлестал раба жестоко

По его нагому телу.

(Перевод М. Зенкевича)

Этим строкам Дельмонте созвучна клятва поэта Пласидо: «... никогда не подчинюсь тирану, с насилием бороться не устану...»

В «Гимне Изгнанника» Х. М. Эредиа мотив свободы родины нашел наиболее полное и образное воплощение.

Хосе Марию Эредиа (1803—1839) по праву считают «первенцем» испаноязычного романтизма. Он проявил свою одаренность еще в детстве, восьмилетним мальчиком, начав переводить античных поэтов. Художественное открытие зрелого Эредиа в том, что, отказавшись от условностей пейзажной классицистической поэзии, он первым представил образ природы как составную часть своего душевного мира. В «Гимне Изгнанника» воплотился ностальгический оттенок патриотического чувства поэта. Горечь отъединенности, сознание непреодолимой дистанции – вот что определяет лирическую напряженность стихотворения:

Земля – кричит, и мы глядим печально:

У горизонта, там, в безбрежной сини,

Туманный очерк видится вершины...

О сердце, плачь! То край любимый мой...

(Перевод Л. Цывьяна)

У Эредиа образ природы, отражавший душевное смятение, отчаяние и одиночество поэта, не столь живописен, сколь патетичен. Таков он в стихотворении «Ниагара», в котором мощь низвергающихся с вышины водных потоков вызывает в поэте сознание собственного одиночества и острое чувство изгнанничества – «любви лишенный, родины лишенный, я обречен лишь на печаль и стоны». Таков он и в стихотворении «На теокалли в Чоллула», поражающем глубиной и мрачностью раздумья юного поэта над преходящестью времени и краткостью человеческого существования.

Лирика Эредиа отразила духовную перенапряженность поэтической личности, разделившей трагическую участь родины. Человек выдающегося интеллекта и образованности, Эредиа был хорошо знаком с произведениями европейских писателей и мыслителей; он занимался переводами, литературной критикой.

Прямо противоположен ему был другой яркий представитель «золотого века» кубинского романтизма, Габриэль Консепсьон Вальдес, бездомный плебей-самоучка, известный под именем Пласидо (1809—1844). Это был типичный народный импровизатор, стихи которого обладали великолепной пластической образностью. Для Эредиа поэзия была средством выразить свой внутренний мир, мысли о противоречивости бытия, Пласидо же был движим потребностью воспеть окружающий быт во всей его обыденности, непосредственности, с радостями и печалью. Интонация Эредиа – пылкая, страстная; интонация Пласидо – мягкая, приглушенная. Естественная общность их поэтических устремлений обнаруживается, когда оба рисуют природу родного острова, прославляют борьбу за его свободу. Пласидо широко использовал формы народной поэзии – романсов, летрилий, а также сатир и басен. В форме романса, например, написано одно из его самых известных стихотворений «Хикотенкатл», воспевшее вождя индейского сопротивления в Мексике. В момент, когда испанские власти свирепствовали, подавляя мятежные настроения, Пласидо напоминал о давнем предке соседней нации, не покорившемся конкистадорам. Сам он также погиб насильственной смертью, будучи обвинен в антиправительственном заговоре.

История Кубы сложилась так, что лишь в 80-е годы XIX в. на острове было отменено рабство, а за два года до наступления нашего века было ликвидировано испанское иго. Тридцать лет продолжалась освободительная война, питавшая патриотическую лирику. Эпоха кубинского романтизма растянулась, таким образом, более чем на пять десятилетий, притом первое «золотое» десятилетие дало наиболее яркие и самобытные плоды.

Характерным образцом романтической костумбристской прозы Кубы той поры был роман (первая часть вышла в 1839 г.) «Сесилия Вальдес» Сирило Вильяверде (1812—1894). Главный сюжетный стержень – трагическая любовь юной красавицы-мулатки, «бронзовой мадонны», и сына процветающего коммерсанта. Роман пронизан пламенным протестом против дискриминации темнокожего населения страны, против расистских предрассудков. Через четыре десятилетия увидит свет вторая часть романа «Сесилия Вальдес» – самое яростное аболиционистское произведение на Кубе.

Аболиционистским духом исполнено было и еще одно характерное произведение эпохи кубинского романтизма, принадлежащее перу выдающейся поэтессы Гертрудис Гомес де Авельянеда (1814—1875), – роман «Саб» (1844). Его герой – негр – наделен чертами исключительного благородства и мужества. Сын дискриминируемой, угнетенной расы представлен в ореоле красоты и подвижничества. Его трагическая любовь к белой женщине и трагический конец содержат в себе непримиримое осуждение позорной системы кубинского рабства.

Аргентина – другой очаг романтизма Латинской Америки; здесь он предстал в цельном комплексе, охватив поэтическое, прозаическое, философское, эстетическое творчество первых представителей национальной культуры.

Признанным вождем аргентинских романтиков был поэт и философ Эстебан Эчеверриа (1805—1851). Пропагандист передовой европейской социальной и художественной мысли, он видел в ней важнейшую опору для созидания национальной культуры. «Америка должна заимствовать все то, что может содействовать удовлетворению ее потребностей; чтобы познать саму себя и освещать себе дорогу, она должна идти с факелом человеческого разума». Эту мысль Эчеверриа впервые высказал в знаменитой речи «Символические слова», произнесенной при открытии общества «Молодая Аргентина» в 1837 г., а затем увидевшей свет в расширенном виде в трактате «Социалистическое учение» (1846). Тогда же появился и дополняющий его труд Эчеверриа «Ретроспективный взгляд на движение интеллигенции Ла-Платы с 1837 года». Опиравшиеся на идеи французского утопического социализма, оба эти произведения анализировали специфику исторической судьбы американских колоний Испании, в частности Аргентины. В те же годы критик Хуан Мария Гутьеррес формулирует задачи и цели рождающейся аргентинской литературы. Эчеверриа также публикует ряд статей по проблемам эстетики.

Полна драматизма история романтического «поколения 1837 года», получившего название по дате организации общества «Молодая Аргентина» или «Майская ассоциация» (май 1810 г. – начало аргентинской войны за независимость). Едва вступив на арену общественно-литературной деятельности, молодые писатели оказались под прямым ударом Хуана Мануэля Росаса, одного из самых зловещих тиранов Аргентины и всей Латинской Америки. Они были вынуждены эмигрировать и провести значительную часть жизни на чужбине. Политическая лирика поэтов «поколения 1837 года» – предельно напряженная, эмоциональная; инвективы тирании сплетены с чувством тоски по покинутой родине.

Пламенной патетикой отмечены возглашаемые Хосе Мармолем проклятья тирану Росасу. Из изгнания обращается к аргентинской молодежи и Эчеверриа, исполненный отчаяния перед покорностью аргентинцев деспотической власти.

Стихи воспринимались поэтами как политическое действие. Не случайно оба поэта часто использовали форму воззвания или послания. Если же говорить об истинно самобытных открытиях аргентинской литературы эпохи романтизма, то они связаны с художественным освоением той специфики национальной жизни Аргентины, что определяется словами «пампа» и «гаучо».

На огромных просторах южноамериканской степи-пампы, занимающей бо́льшую часть бассейна Ла-Платы, в течение веков формировался специфический слой населения – гаучо. Предками гаучо были испанские солдаты-конкистадоры, которых колониальные власти селили в этих местах для охраны отнятой у индейцев земли. Индейские племена в пампе, находившиеся на более низкой стадии социального развития, чем туземцы других районов Америки, долго сохраняли первобытную воинственность. Существовал глубокий непреодоленный разрыв между развитой прибрежной частью страны, центром которой был Буэнос-Айрес, и огромной неосвоенной территорией пампы. К середине прошлого века относятся описания пампы русским путешественником и писателем П. Чихачевым, который увидел в быту гаучо «любопытный образчик первобытной жизни, по большей части сохранившейся лишь в исторических преданиях – пастушеской и звероловной».

И могучие пустынные просторы степей, и вольнолюбивые их жители – все это было грандиозным источником поэтического вдохновения для романтиков. Первым значительным творением романтизма стала поэма Эчеверриа «Пленница» (1835).

Пампа в поэме «Пленница» – не только место действия, но и некая живая сила, участвующая в развитии событий и определяющая судьбу героев.

Основной конфликт произведения развертывается между индейцами и воинами-гаучо, которые наделены высокой доблестью, мужеством. Их предводителя Бриана, попавшего в плен, вызволяет жена Мария, вместе с которой он совершает побег. По дороге Бриан погибает, а Мария, у которой перед тем убивают ребенка, теряет рассудок и тоже гибнет.

Вся история крестного пути Бриана и Марии развертывается не просто на фоне, но и при участии степной стихии. Реальность невиданных просторов лаплатских степей, еще не освоенных человеком и потому властвующих над ним, определяет господствующую роль природы как в «Пленнице», так и в других романтических произведениях. Пустынность, бескрайность просторов рождает чувство одиночества, характернейшую художественную эмоцию романтиков. Эчеверриа вдохновлялся европейскими романтиками; эпиграфами к «Пленнице» и отдельным ее частям послужили строки из Байрона и Ламартина. Художественное освоение аргентинской природы – таков был главный и решающий вклад Эчеверриа в развитие национальной литературы, у истоков которой он стоял.

И впоследствии пампа и гаучо оставались ведущей темой романтической поэзии Аргентины, традиции которой сохранились вплоть до XX в.

В ту же эпоху в Ла-Плате продолжал свое развитие другой тип поэзии – народно-демократический. Развивавшаяся во взаимодействии с фольклором так называемая «поэзия гаучо» нашла свое самобытное воплощение в творчестве Иларио Аскасуби. История «поэзии гаучо», начало которой было положено еще в 20-е годы Бартоломе Идальго, завершилась созданием монументальной поэмы Х. Эрнандеса «Мартин Фьерро» (1876).

На исходе первой половины XIX в. аргентинская литература дала еще одно произведение, которому выпала роль стать самобытнейшим образцом философско-художественной мысли не только Аргентины, но и всей Латинской Америки. Это – «Факундо» Доминго Фаустино Сармьенто (1811—1888), увидевший свет в Чили в 1845 г.

Книга представляет собой сплав публицистической памфлетности и художественной изобразительности. Доскональные географически-этнографические, социологические характеристики, исторические справки соединяются с романизированной биографией главного героя – аргентинского политического деятеля 20-х годов Факундо Кироги.

Концепция Сармьенто, сформулированная им уже в подзаголовке «Варварство и цивилизация», раскрывается в первой же главе, название которой скорее напоминает название ученого труда: «Физическая характеристика Аргентинской республики и порожденные ею особенности, обычаи и идеи». Исходный тезис Сармьенто – утверждение решающего воздействия, которое оказывают естественные условия страны на ее общественную организацию и историю. Пустынная, дикая пампа для Сармьенто – главный негативный фактор национального бытия.

«Пустыня окружает страну со всех сторон и даже в глубь ее территории. Огромные безлюдные пространства без единого человеческого жилища составляют обычно естественные границы между провинциями. Необъятность во всем: необъятные равнины, необъятные леса, необъятные реки, горизонт, всегда неопределенный, покрытый туманной дымкой, которая не позволяет различить вдали ту линию, где кончается земля и начинается небо». Отсюда первое утверждение Сармьенто: «огромная протяженность есть то зло, от которого страдает аргентинская республика».

Это зло вполне конкретно. Пустынная земля, обладающая великолепными естественными богатствами,

не используется, она не обогащает экономику страны: «...дикая природа долго еще будет диктовать свои законы, и влияние цивилизации остается здесь слабым и неэффективным». Источник варварства во всех сферах экономической, общественной, политической, культурной жизни противостоит городу – носителю цивилизации, центру торговли, просвещения, социальных институтов. Между пампой и городом (имеется в виду прежде всего огромный и тогда уже процветавший порт Буэнос-Айрес) – непримиримое противоречие и вражда.

Для Сармьенто крайне существенны и те различия, которые возникли в характере обитателей города и пампы. На диких просторах, где людей подстерегает опасность постоянно, формируется тип человека, привыкающего к насильственной смерти. Отсюда – жестокость, удаль, фатализм степного жителя – гаучо.

Порождением пампы и был герой книги Сармьенто – кровожадный, мстительный, невежественный Факундо Кирога, повадками более напоминавший дикого зверя, нежели человека. Коварством и свирепостью он добился неограниченной политической власти на огромной территории Аргентины. И лишь другой, еще более хитрый тиран и убийца, Хуан Мануэль Росас, сумел победить Факундо. Диктатура Росаса покрыла зловещей тенью и потоками крови почти два десятилетия аргентинской истории.

Концепция борьбы варварства и цивилизации как основной движущей силы истории выступает у Сармьенто с последовательной прямолинейностью. Это типично романтическая антитеза, хотя в нее включены весьма четкие реалистические наблюдения и описания, отмеченные чертами позитивизма.

«Факундо» Сармьенто пропитан духом европейской общественной и художественной мысли. Автор часто обращается к книгам Гюго, Скотта, Шатобриана, Ренана. Но есть один писатель – Купер, которого он воспринимает как собрата, как художника, мир которого прямо соотносится с его собственным миром. «Фенимор Купер, – пишет Сармьенто, – перенес действие своих книг из мест, занятых плантаторами, в тот край, где столкнулись туземная и саксонская раса за обладание землей». Аргентинский писатель находит поэтому множество аналогий в нравах и привычках персонажей Купера и жителей южноамериканской пампы. Конечно, подобное сравнение весьма ограниченно: трактовка Купером проблемы борьбы варварства и цивилизации отнюдь не совпадает с сармьентовской: писателю США уже была ясна уязвимость капиталистического прогресса, во всяком случае в нравственном плане. Но само сопоставление знаменательно.