Текст книги "История всемирной литературы Т.6"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 102 страниц)

Эркулано не раз, подчеркивал нравственное значение исторической темы в литературе: «...вспоминать прошлое – это род морального служения, похожего на священнослужение». Как и для Алмейды Гарретта, обращение к прошлому было для него ответом на требования современности. Наилучший урок современным португальцам могло, по его мнению, преподать средневековье – эпоха, когда португальцы освободились от арабского нашествия, отстояли свою независимость от посягательств Кастилии и подготовились к будущим мореплаваниям и географическим открытиям. В средневековье Эркулано привлекает крупность характеров, энергия своеволия и страстей, большая свобода, которая, по его мнению, была тогда предоставлена личности. В средневековых хрониках он находил материал для создания образов по своему вкусу: «В романах мне нравятся герои и героини, когда в их характерах есть нечто глубокое и страшное. Они похожи на кошмар, только не приснившийся, а описанный. Ведь нередко кошмар доставляет нам некое наслаждение ужасом, и это меня привлекает». Таковы загадочные и страстные герои романов Эркулано: отрекшийся от любви и счастья, чтобы стать Черным Рыцарем, грозой мавров, пресвитер Эурико из одноименного романа (1842—1844), шут-политик Дон Бибас и хранящая верность и мужу и возлюбленному Дулсе («Шут», 1843), юноша Васко, который даже монашеским обетом не может заглушить ревность и жажду мести обидчику («Монах-цистерцианец», 1841—1848).

Эркулано не раз писал о стоящей перед литературой задаче исследования национальной психологии. Свои книги он рассматривал как своего рода этюды по национально-исторической психологии: ему хотелось воссоздать характерологические особенности рыцаря, монаха, шута и т. п., соблюдая при этом дух и колорит каждой эпохи. Наиболее удачен в этом смысле роман «Монах-цистерцианец»: его населяет множество прекрасно обрисованных фигур, представляющих все сословия феодального общества, все, как традиционные, так и едва нарождающиеся, социальные типы: от короля до менялы-банкира, от кардинала, канцлера и аббата до цехового старшины, еще робкого, но уже предчувствующего свое будущее значение вожака «третьего сословия». Менее убедительно воспроизведен склад мыслей и чувств человека VIII в. в романе «Пресвитер Эурико». В роман включены своего рода документы – письма и стихи Эурико, однако язык и слог писем чуть архаизированы, а стихи являются подражаниями поддельным песням Оссиана.

Эркулано следовал в основном урокам Вальтера Скотта: в «Шуте» можно расслышать сюжетные отголоски «Айвенго», а в «Монахе-цистерцианце», кроме того, и «Квентина Дорварда». Но чувствуются и другие влияния: исторические повести Эркулано, с их полусказочной, полулегендарной атмосферой, мавританским колоритом, восходят скорее к немецкой романтической повести. Однако Эркулано отнюдь не ограничивался освоением авторитетных образцов: «Пресвитер Эурико» свидетельствует о целенаправленном эксперименте с жанром исторического романа. Эркулано попытался создать лирическое повествование на сугубо историческую тему: фабульное развитие ослаблено, внутренний мир героя раскрывается в лирических монологах – стихах и письмах. Биографы считают, что в этом романе чрезвычайно силен автобиографический элемент: в молодости писатель отказался от любви, дабы ничто не мешало литературному призванию, и лишь на склоне лет соединился с женщиной, которую любил в юности.

Однако в «Эурико», как и во всех других произведениях Эркулано, любовные переживания героев занимают подчиненное место, оттеснены на второй план. Главное – судьба родины и мера участия человека в этой судьбе. Эркулано всегда выбирает поворотные пункты национальной истории и заставляет своих персонажей участвовать в событиях, определяющих жизнь на столетия вперед (битва при Гуадалете в «Пресвитере Эурико», битва при Алжубарроте в «Монахе-цистерцианце»). Государи, политики, воины – все они оцениваются по степени их патриотической дальнозоркости и преданности национальным интересам. Те же чувства пламенного патриотизма и скорби из-за того, что пик могущества Португалии – в прошлом, выражены в стихах и драмах Эркулано. «Инфанты в Сеуте» напоминают фабулой «Стойкого принца» Кальдерона, но решается тема иначе: для Эркулано главное в его героях – патриотическая солидарность.

Эркулано, с его сосредоточенностью на выявлении и утверждении национальной самобытности, на создании портрета нации, понятой как индивидуальность, как исторически развивающийся характер, воплотил своеобразие первого и наиболее плодотворного этапа португальского романтизма. Лишь с большим запозданием португальские романтики приступили к освоению иного круга проблем – к анализу общественного положения и мироощущения романтически трактованной личности.

*Глава девятая*

ШВЕЙЦАРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Важной вехой в истории Швейцарии явился март 1798 г., когда французские войска вступили на территорию северных кантонов и была провозглашена «единая и неделимая Гельветическая республика», конституцию которой декретировал Наполеон. Образование Гельветической республики явилось первым ударом, нанесенным средневековой политической системе пестрого конгломерата слабо связанных между собой кантонов, господству старинной патрицианской аристократии. Но, несмотря на активную деятельность швейцарских демократов, боровшихся за коренное преобразование средневековой структуры страны, Гельветическая республика просуществовала недолго. По уровню своего экономического и социального развития Швейцария еще не созрела для коренных буржуазных преобразований. В 1803 г. Наполеон был вынужден дать Швейцарии другую конституцию, восстанавливавшую и права кантонов, и многие политические институты, существовавшие до 1798 года.

Ф. Энгельс отмечает, что вторжение французов не смогло поколебать консервативный уклад страны. В особенности так называемая «старая Швейцария», т. е. горные кантоны, фанатически сопротивлялась идее централизации страны. «С чисто животным упрямством она отстаивала свою оторванность от всего остального мира, свои местные нравы, моды, предрассудки, всю свою местную ограниченность и замкнутость» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. С. 355).

Падение Наполеона и установление режима Священного союза в Европе еще более укрепило позиции консервативных сил. Только в 30-е годы начинается новый подъём демократического движения, социально-политические противоречия обостряются и, наконец, разрешаются гражданской войной 1847 г. между Зондербундом (основанным в 1843 г. союзом семи наиболее отсталых кантонов) и войсками федеративного правительства. В ноябре 1847 г. армия Зондербунда была разбита, и Швейцария обрела современную форму правления. Разобщенность кантонов накладывала свой отпечаток на весь уклад жизни. Этому партикуляризму способствовали многие факторы: и тогдашние трудности передвижения и связи (в высокогорных областях), и принадлежность к разному вероисповеданию, и, наконец, различия в языке.

В разных кантонах родным языком считается один из четырех: немецкий, французский, итальянский или ретороманский. Последний делится на несколько диалектов. Швейцарская литература развивалась на всех этих языках, хотя, естественно, художественный вклад четырех ее языковых зон не был равноценным. (Само распределение населения по языковой принадлежности неравномерно. Главенствуют два: немецкий (около трех четвертей населения) и французский (около четверти). На итальянский приходилось 5%, на все ретороманские диалекты – 1%).

Понятие национальной швейцарской литературы вообще нередко ставилось под сомнение, поскольку многие швейцарские писатели становились участниками литературного процесса соседних, общих по языку стран (Германии, Франции, Италии). Однако в зависимости от общественной и культурно-исторической ситуации в разные периоды побеждали то одни, то другие тенденции: национальной самобытности, объединяющей швейцарских писателей независимо от языковой принадлежности, или, наоборот, фактически полного включения в соответствующую языковую сферу, т. е. в литературу соседней страны.

В период 1798—1848 гг. возобладала первая тенденция: в это время швейцарские писатели выступали прежде всего как деятели литературы своей страны и были меньше всего связаны с соседними литературами. Именно в эти десятилетия остро проявилось отставание Швейцарии в историческом развитии от других европейских стран.

Особенности швейцарской идеологии этой поры достаточно отчетливо раскрываются в учении Симонда де Сисмонди (1773—1842), историка и экономиста, получившего европейскую известность.

Он был уроженцем Женевы, и поэтому навсегда сохранил приверженность социальному укладу швейцарских кантонов. В своих исторических и экономических трудах, в критике общественного строя современной Англии и ее экономической системы (главная мишень его нападок), в идеализации строя итальянских городов-республик эпохи Возрождения, наконец, в своей настойчивой защите мелкотоварного хозяйства он не терял из виду ту модель общественного порядка, которая сложилась в Швейцарии и которую он тем самым защищал от напора новых исторических сил – развивающегося промышленного капитализма.

В. И. Ленин характеризовал политическую экономию Сисмонди как «экономический романтизм». В другом месте он говорил о «сентиментальной критике капитализма», о том, что Сисмонди «в своих экономических воззрениях не пошел дальше поверхностного сентиментального романтизма» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 202—203). Хотя понятие романтизма в таком контексте не совпадает полностью с понятием романтизма как художественного направления, оценка идеологии Сисмонди как романтической и сентиментальной имеет принципиальное значение для понимания процессов, происходивших в духовной жизни Швейцарии в первой половине XIX в. В отличие от других европейских литератур, где в начале XIX в. совершается глубокая переоценка художественных ценностей, в швейцарской литературе традиции предшествующего периода остаются живыми, действенными и старые идеи лишь медленно и постепенно сменяются новыми. Не возникает и острого конфликта между романтизмом и Просвещением, как это было во Франции или Германии. На протяжении первой половины XIX в. в литературе сложно переплетаются черты просветительства, романтизма, а к концу периода – и критического реализма. Своеобразно преломляется в литературе и специфическая традиция швейцарского сентиментализма.

Характерна роль Иоганна Генриха Песталоцци (1746—1827), выдающегося швейцарского педагога-просветителя. Он продолжает разрабатывать и развивать педагогические идеи, которые выдвинул в последние десятилетия XVIII в., в частности в своем дидактическом романе «Лингард и Гертруда» (1781—1787). На протяжении всей своей долгой жизни, полной забот, множества огорчений и непрекращавшейся борьбы с рутиной, Песталоцци настойчиво работал в поисках наилучшего метода воспитания, такого, который бы полностью отвечал естественным задаткам ребенка, был бы сообразен с природой человека и в котором гармонически сочетались бы задачи образования и воспитания, воспитания физического, умственного и нравственного – т. е. «силы умения», «силы знания», «силы хотения». Последняя книга «Лебединая песня» (1826), отделенная от романа «Лингард и Гертруда» сорока годами, уточняла, разъясняла его позиции, подводила итоги, как бы замыкая в единое целое всю систему его педагогических идей. Эти идеи, уходившие своими корнями в просветительскую мысль XVIII в., продолжали свою жизнь и в художественной литературе первых десятилетий XIX в. Близость к воспитательным идеям Песталоцци обнаруживается в системе взглядов таких писателей, как Г. Цшокке и И. Готгельф.

Приверженность просветительским идеям Песталоцци сочетал с очень трезвым, свободным от иллюзий пониманием реальных трудностей, стоявших перед педагогом, который имел дело с детьми, выросшими в условиях всеобщей отсталости и невежества. «Я знаю народ. Я видел его нужду», – писал он. Вот почему он называл книгу Ж. Ж. Руссо «Эмиль, или О воспитании» «в высшей степени непрактичной книгой мечтателя». Произведения самого Песталоцци воссоздавали реальные картины народной жизни. В частности, «Лебединая песня» вошла в историю швейцарской литературы как правдивая, исповедальная книга, подготовившая художественные свершения И. Готгельфа и Г. Келлера.

Консервативность, неподвижность швейцарского уклада объясняет и редкое в европейских литературах этой эпохи явление – устойчивость сентиментальной идиллии как жанра и шире – как выражения мироощущения писателя. Саломон Геснер остается кумиром многих швейцарских поэтов и писателей первой трети XIX в. Идиллия явилась выражением неприятия капиталистического прогресса, протестом против любых исторических перемен, она воплощала утопический идеал патриархального быта. В истории швейцарского романтизма идиллия составила важную грань и в известной мере определила его специфику.

Самое понятие романтизма в швейцарской литературе может рассматриваться по крайней мере в двух аспектах. Во-первых, как это видно уже на примере Сисмонди, позиция ведущих швейцарских идеологов была по сути своей романтической, ибо буржуазному прогрессу противопоставлялось патриархальное состояние как якобы исконно присущее швейцарскому народу. Отпечаток такого мироощущения лежал на творчестве всех виднейших швейцарских писателей – не только собственно романтиков, но и, например, реалиста Готгельфа. Во-вторых, можно говорить о группе собственно романтических писателей. В немецкоязычной Швейцарии они группировались главным образом вокруг альманаха «Альпийские розы», который выходил в Берне с 1810 по 1830 г. Его основателем и редактором был Иоганн Рудольф Вис-младший, философ-моралист и историк, друг Уланда и Шваба, близкий им своим интересом к национальной старине. В 1815 г. И. Р. Вис опубликовал сборник «Идиллии, народные саги, легенды и повести из Швейцарии». Альманах «Альпийские розы» также предоставлял свои страницы для того, чтобы, как говорилось в его первом номере, «передать некоторые черты отдаленного прошлого».

Женевское озеро. Шильонский замок

Как и в других странах в эту романтическую эпоху, в Швейцарии собираются и публикуются народные песни, изучаются памятники культуры прошлого.

Особый смысл обращение к сокровищам фольклора приобрело в землях ретороманского языка. Здесь родной язык находился под угрозой исчезновения. Обращение к духовному наследию родной почвы, самый культ родины даже в узкокантональном смысле – все это способствовало развитию и утверждению национального языка. Неожиданно открылся целый художественный мир: легенды о любви, баллады о животных, стихотворения, насыщенные древнейшей символикой, легенды, в которых показаны старинные обычаи и ритуалы, хранящие нравственные понятия отдаленных времен. Крупных поэтов ретороманская Швейцария не выдвинула, но лирическое творчество этих лет заметно обогащало язык, как бы вливая в него новые силы. С защитой ретороманского языка выступил Конрадин де Флюджи д’Аспермунт (1787—1874), наиболее известный поэт-романтик этой области Швейцарии.

Среди зачинателей немецко-швейцарского романтизма был Иоганн Мартин Устери (1763—1827). Как и многие другие швейцарские писатели, как и его кумир и учитель Геснер, Устери сочетал талант поэта с талантом художника и сам украшал свои книги иллюстрациями. В 1806 г. он основал «Общество художников» и до конца жизни возглавлял его. Первая самостоятельная работа – иллюстрации к переводам баллад Перси (1771). К Французской революции он отнесся враждебно, ибо она угрожала, по его мнению, устоявшимся нормам швейцарской жизни. После вторжения французских войск в Швейцарию он писал эпиграммы и рисовал карикатуры на французов.

Автор ряда песен для домашних и публичных праздников, Устери завоевал широкую популярность песней «Радуйтесь жизни» (1793), которую консервативные поклонники поэта рассматривали как швейцарскую антитезу «Марсельезе». По замыслу это застольная песня, гимн товариществу, призыв к дружбе и верности.

Перу Устери принадлежат и опыты в жанре исторического рассказа. Он был большим знатоком швейцарских древностей, преимущественно цюрихских, всю жизнь собирал и изучал рукописи и гравюры, проявляя особенный интерес к деталям быта, и писал свои рассказы на цюрихском диалекте той эпохи, которую изображал. Простые нравы и строгую добродетель XVI в. он стремился представить как пример для подражания. Бескрылый бытовизм исторических рассказов Устери – лишь еще одна иллюстрация мелкомасштабности, духовного провинциализма «романтики альпийских роз», как нередко иронически именуют литературную продукцию бернского альманаха.

Среди романтических писателей франкоязычной Швейцарии наибольшее признание получил Родольф Тепфер (1799—1846). Как и в произведениях других швейцарских писателей, родная природа, Альпы – предмет восхищения и преклонения писателя. В одной из своих главных книг «Путешествие по извилистым дорогам» (1838) Тепфер пишет, что, как бы ни были прекрасны Альгамбра и Ватикан или семь чудес света, никакие музеи и памятники не могут заменить созерцания природы. «Разве не говорят на тысяче языков могучие леса, выгоревшие от солнца поляны, мерцающие глетчеры, вечный лед на вершинах?»

И все же в центре изображения Тепфера – не природа, а человек, его характер, его чувствования. Внимание писателя не привлекают бурные события современной истории, он не изображает острых конфликтов, социальные противоречия эпохи почти не проникают на страницы его книг. Его герой живет в узком замкнутом мире. Повесть «Библиотека моего дяди» – одно из самых популярных произведений писателя. Герой ее – молодой художник Жюль; показано становление его личности, вступление в жизнь. По сюжету повесть отдаленно напоминает жанр немецкого воспитательного романа. Но школа жизни, которую проходит Жюль, ограничена узким кругом. Соприкосновение героя с внешним миром носит случайный характер. Он сталкивается лишь с теми, кто появляется в доме его дяди, или с кем он поднимается по лестнице дома, или кого он видит из окна своей комнаты, встречает на лестнице, и этот маленький мир описан любовно, с легким юмором, который многие исследователи соотносят то с Жан Полем, то с Диккенсом. Как и для немецкоязычных швейцарских писателей, для Тепфера романтическое неотделимо от сентиментального.

Во Франции «Библиотека моего дяди», как, впрочем, и другие книги писателя, хотя и была издана, но не вызвала большого интереса: в стране острых политических и социальных конфликтов она звучала как голос из другого мира. Но, переведенная на немецкий язык, она имела успех в Германии. Гёте незадолго до смерти высоко оценил одну из повестей Тепфера и особенно авторские рисунки к ней. «Библиотека моего дяди» привлекла внимание и молодого Л. Толстого.

Формирующийся в эту эпоху швейцарский реализм тесно связан с просветительскими традициями XVIII в. Главные его представители выступали в немецкоязычной части страны. И Песталоцци как писатель, и Цшокке, и Готгельф открыто ставили перед собой просветительские задачи, видя в литературе важное средство воспитания народа, хотя и придерживались разных политических взглядов: Цшокке был сторонником и участником демократического движения в стране, Готгельф стоял на консервативных позициях.

Многообразная литературная деятельность Иоганна Генриха Даниеля Цшокке (1771—1848) принесла автору известность не только на родине, но и далеко за ее пределами. Участник революционных событий 1798 г., активный сторонник Гельветической республики, он вынужден был бежать из Граубюндена, где одержали победу консерваторы. В кантонах Берн и Ааргау он издавал ряд журналов и газет, вел разного рода педагогическую работу. Его «Швейцарский вестник» (1804—1837) пользовался огромной популярностью во всей стране. Литературное творчество Цшокке обширно: труды по истории Швейцарии и Баварии, исследование о швейцарских лесах, труднообозримое количество публицистических статей по разным вопросам. В его собственно художественном наследии – исторические романы, драмы в духе молодого Шиллера, новеллы, большая автобиографическая книга «Обозрение моего пути» (1842).

И как публицист, и как писатель Цшокке видел свою задачу в просвещении народа, пропаганде современных идей, как он их понимал. Не будучи революционером, он, однако, неизменно примыкал к прогрессивному лагерю. В 1830 г. он с восторгом принял Июльскую революцию в Париже, немедленно включился в политическую борьбу по реформе конституции в Ааргау и был избран заместителем председателя Совета по выработке конституции.

Популярность Цшокке не в последнюю очередь связана с тем, что он своеобразно сочетал приверженность укладу швейцарских кантонов с новыми демократическими идеями: конституции, народного просвещения и т. д. Для его творчества характерно сочетание просветительских иллюзий с романтической экзальтированностью в изображении ситуации и героев, при этом Цшокке всегда прямолинейно дидактичен. Переведенная на все европейские языки повесть «Деревня делателей золота» (1817) – в России к 1909 г. она выдержала 12 изданий – имела подзаголовок «Приятная и правдивая история для сельских школ и рассудительных людей». В ней рассказывалось, как в некой захолустной деревне, шедшей к полному разорению и моральной деградации, появился молодой энергичный учитель, который повел борьбу против шинкаря за души крестьян, пробудил в них интерес к труду, отучил от пьянства, и деревня преобразилась: разум и труд принесли неслыханное богатство. В этом смысле Цшокке оставался типичным швейцарским идеологом. Творчество его – одно из проявлений того же «экономического романтизма», о котором писал В. И. Ленин, критикуя Сисмонди.

Иеремия Готгельф (1797—1854) – самое значительное явление в литературе этой эпохи. Вместе с Г. Келлером и К. Ф. Мейером, выступившими несколько позднее, он вывел немецко-швейцарскую литературу XIX в. на мировую арену. Свой первый роман «Крестьянское зеркало» (1837) 40-летний бернский пастор Альберт Бициус (таково его настоящее имя) написал, опираясь на свой многолетний опыт церковного проповедника и организатора воспитательных учреждений для детей бедняков. В романе рассказывается история мальчика-сироты, отданного на «воспитание» в дом богатого крестьянина и обреченного тем самым на тяжкий жребий дарового батрака. Но содержание этого своеобразного воспитательного романа шире. В предисловии к роману Готгельф раскрывает смысл названия: «Мое зеркало показывает вам теневые, а не солнечные стороны вашей жизни». Он заверяет читателя, что делает это во имя правды, и ссылается на пример английских и русских писателей, которые изображают простых людей такими, какие они есть на самом деле.

«Крестьянское зеркало» историки литературы рассматривают как первый крестьянский роман в литературе немецкого языка. Значение его было тем более важным, что Готгельф своим первенцем взрывал традицию идиллии, которая была столь живуча в самой Швейцарии и – со времен Галлера и Геснера – накладывала отпечаток на суждения многих европейских писателей, идеализировавших патриархальный быт швейцарских пастухов.

Наиболее полно мировоззрение писателя раскрылось в его дилогии: «Ули-работник» (1841) и «Ули-арендатор» (1849). Как и роман «Крестьянское зеркало», эта дилогия тяготеет к жанру воспитательного романа. Но история Ули существенно отлична от жизненного пути героя первого романа. Если путь Миазли был трагичен, то в дилогии писатель изображает непрерывное, хотя и связанное с трудностями и срывами, восхождение героя к материальному благополучию. Идиллические отношения между Ули-батраком и его хозяином Иоганнесом отражают идеальное представление автора. Подзаголовок первого издания романа гласил: «В дар слугам и хозяевам». Автор сознательно ставит перед собой дидактическую задачу: показать, каким внимательным, терпеливым и настойчивым должен быть крестьянин в своих отношениях с наемным работником и как трудолюбие и добропорядочный образ жизни дают возможность каждому честному работнику стать самостоятельным хозяином. В то же время Готгельф не совсем утрачивает чувство действительности, реальные противоречия швейцарской жизни врываются в тщательно разработанную морально-дидактическую схему. Кругом царит дух собственности, люди оцениваются в зависимости от материального достатка.

Если обратиться к жанру немецкого воспитательного романа, к традиции которого примыкает дилогия Готгельфа, то именно у Готгельфа нагляднее всего выражена просветительская идея: человек формируется в труде, моральное его совершенствование становится возможным в процессе полезной деятельности. С изображением трудовых усилий человека и его нравственного подвига – преодоления ошибок, соблазнов, порочных наклонностей – связано эпическое величие первого романа дилогии. Т. Манн даже отмечал, что Готгельф здесь приближается к гомеровской манере.

Во втором романе «Ули-арендатор» эта эпическая цельность утрачивается. Здесь острее встает вопрос о материальном благосостоянии героя. В творчестве мастеров европейского критического реализма в те же годы была наглядно продемонстрирована несовместимость высших моральных принципов со стремлением выжить и тем более победить в обществе, где сталкиваются эгоистические интересы собственников. Готгельф же верит в особый швейцарский путь развития общества, он убежден, что благосостояния можно добиться упорным честным трудом. Но если в первом романе дилогии путь нравственного возвышения Ули был убедителен – можно было поверить, что Иоганнесу удалось воспитать из Ули честного труженика, – то во втором романе финал повествования ничем не подтверждает его воспитательную идею, ибо Ули становится самостоятельным хозяином лишь благодаря случайности (неожиданно объявился тесть и передал ему свое хозяйство).

Готгельф завоевал большое признание и своими новеллами. В них отражен тот же этический пафос писателя, то же настойчивое его желание внушить читателю высокие представления о долге человека. При этом в лучших его новеллах проявилось выдающееся мастерство в изображении человека из народа – не в идиллическом ракурсе (и не в прямолинейном осуждении слабостей и пороков), а во всей сложности его душевного склада и непростых отношений с окружающим миром. Такова героиня новеллы «Эльзи, странная служанка» (1843) – девушка трудной судьбы, болезненно переживающая то, что она считает для себя унизительным (разорение отца). Она гордо отказывает в своей руке любящему ее крестьянину, а затем самоотверженно вместе с ним погибает, потому что тоже любит его.

Особое место занимают в наследии Готгельфа новеллы на исторические и легендарные темы. Мировую известность завоевала новелла Готгельфа «Черный паук» (1842). Точнее сказать, это большая повесть, действие которой развивается в двух планах: почти идиллическая, неторопливо рассказанная история семейного праздника в современной писателю деревне и повествование о далеком прошлом, средневековой Швейцарии, когда издевательства феодала толкнули крестьян на союз с дьяволом, последствием чего явилась «черная смерть» (т. е. чума). Только благородные и мужественные люди смогли замуровать «черного паука» – материализованный образ дьявольской силы. Подтекст этой истории очевиден: писатель призывает строго следовать религиозно-нравственным установлениям предков, охранять исконные порядки. Так Готгельф, зачинатель критического реализма в Швейцарии, вводит в некоторые свои новеллы романтические образы и романтическую мотивировку. И обе тенденции сочетаются у него с просветительской убежденностью в победе моральной проповеди.

В 40-е годы, по мере нарастания социальных противоречий, Готгельф все более упорно утверждается на консервативных позициях. До поры до времени он поддерживал демократическое движение, но его пугали радикальные перемены, которые угрожали существованию патриархального уклада.

Во второй половине 40-х годов Швейцария стояла на пороге коренных исторических перемен. Новое время породило новую поэзию. В 40-е годы начинается литературная деятельность Готфрида Келлера (1819—1890). На формирование Келлера-поэта большое влияние оказывает рост демократического движения в Германии предмартовского десятилетия и в самой Швейцарии, куда эмигрировали многие немецкие политические поэты (в Цюрихе жили Гервег, Фрейлиграт, В. Шульц и др.). Выступления политических поэтов находят живой отклик у молодого Келлера. «Стихи живого человека» Г. Гервега он воспринимает как «трубный зов». Не без влияния Гервега он и свое поэтическое призвание рассматривает как служение общественным целям. Позднее (в 1854 г.) Келлер ясно выразит свою мысль о месте поэта: «Кто гордо мнит себя стоящим над партиями большей частью оказывается где-то далеко ниже их. И поэтому не доверяй тому, кто не занимает ясной позиции».

В стихотворении «В горах» (1843) он обнаруживает достаточную социальную зоркость, чтобы видеть, что «плодоносные земли возделываются мозолистыми руками только для бездельников». Это стихотворение приобретает особый смысл в перспективе развития всей швейцарской лирики со времен Геснера: только теперь происходит полный разрыв с традицией сентиментальной идиллии. Стихотворение Келлера «Прядильщица» (1844) перекликается с многочисленными стихотворениями о силезских ткачах. Поэт воспевает и борьбу поляков за независимость («Польская песня», 1844). Тема Французской революции органически входит, как и у немецких поэтов, в политическую лирику Келлера («Ça ira», 1845). Правда, боевые призывы его выражаются в столь же отвлеченных образах, как и у Гервега.

В 1847 г. в Швейцарии разгорелась гражданская война. В ноябре 1847 г. Ф. Энгельс приветствовал коренной поворот в судьбах страны. Победа демократии в Швейцарии положила начало революции в Европе. «В горах раздался первый гром», – писал Фрейлиграт.

Келлер с воодушевлением воспринял весть о начале революционных боев в Париже, Вене, Берлине. Революционные 1848—1849 гг. он провел в Германии – в Гейдельберге. В теоретическом плане важную роль для него сыграла материалистическая философия Фейербаха, лекции которого о сущности религии он слушал в Гейдельберге. Борьбу немецких революционеров он рассматривал как часть общего европейского движения. Баденскому восстанию он посвятил стихотворение «Лодочница на Неккаре» (1849) – поэтический рассказ о героической девушке, которая перевозит через реку отряд отступающих участников восстания, преследуемых солдатами королевских войск.