Текст книги "Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»"

Автор книги: Гарри Табачник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 55 страниц)

Власть была у Сталина. В том, что ухватил он плетку власти „всерьез и надолго”, сомнений у них не было. Значит, служить надо ему. Не партии, как они в том клялись, не государству, как они того требовали от других, не народу, как они в этом хотели уверить всех, а только ему – Сталину. Потому они готовы к союзу, готовы оказать поддержку любой группировке в Политбюро, если она пользуется благосклонностью Сталина. Программа группировки, ее цели при этом большого значения не имеют. А так как ничего постоянного нет, а постоянна только борьба в ближайшем к Сталину окружении за обладание влиянием на диктатора, то и приверженность „Братства” менялась с падением одних и выдвижением других членов Политбюро. Так в них воспитывалось важнейшее для партийного аппаратчика качество: никакие личные симпатии и антипатии не должны влиять на главное – удержаться на своем месте, а при удобном случае и шагнуть вперед.

То, что происходило, напоминало шахматную партию, в которой каждая группировка, делая очередной ход, выдвигала свою фигуру. Надо было скинуть тех, кто поддерживал соперника, и занять ключевую позицию. Внезапно, никому не известная „пешка”, вдруг в результате мастерски проведенной интриги превращалась в занявшую угрожающее положение „тяжелую фигуру”.

В результате очередной такой комбинации „на верхах” и появился в Ярославле Патоличев. Те, кто стоял за его спиной, были далеки от города на Волге. Их кабинеты находились в здании на Старой площади в Москве и в Смольном, в Ленинграде.

ПЕШКИ В ЧУЖОЙ ИГРЕ

Машина мчалась по шоссе, которое называли Правительственным. Ни на одной подмосковной карте его нет. По этому шоссе, проложенному к даче Сталина, разрешалось ездить только тем, кого он вызывал или приглашал к себе.

Сама дача, скрытая за сосновыми деревьями, сбитая из сосны, и в которой и вся мебель была тоже из нее, внешне выглядела довольно скромно. Хозяин любил подчеркивать скромность. И она была так выразительна, что на нее нельзя было не обратить внимания. Как нельзя было не обратить внимания и на его восточное гостеприимство.

Все это осталось в памяти Милована Джиласа. Он запомнил обильный стол, многочисленные тосты и участников этого сталинского застолья. Он вспоминает, что один из них, чтобы развеселить остальных, рассказывал, как поступили в Ленинграде с Михаилом Зощенко после того, как писатель подвергся партийному разносу.

Перестарались. Отняли продовольственные карточки. Пришлось вмешаться. Иначе помер бы с голоду, – сокрушался за столом у Сталина человек с полным лицом и усами щеточкой.

Звали этого человека Андрей Жданов. После убийства Кирова, когда из Нижнего Новгорода его перебросили в Ленинград, он постоянно расширяет сферу своего влияния, и к концу 30-х годов считает себя наследником Сталина.

„Небольшого роста с каштановыми подстриженными усами, с высоким лбом, острым носом и болезненно красноватым лицом. Он был образованным человеком и в Политбюро считался крупным интеллектуалом... Накапливал сведения из разных областей посредством марксистской литературы. Он был вдобавок интеллигентом-циником, что еще больше отталкивало, так как за подобной интеллигентностью скрывался сатрап”. К этому нарисованному Джиласом портрету Жданова

следует добавить написанное о нем Светланой Аллилуевой.

„На искусство Жданов смотрел с ханжески-пуританских позиций. Их лучше всего выразила однажды жена Жданова:

– Илья Эренбург так любит Париж, потому что там голые женщины!..

В конце концов его возненавидели все как исполнительного адъютанта, „возможного наследника Сталина”.

За обеденным столом Сталина он пил апельсиновый сок и жаловался на сердце. Однако его больное сердце выдержало и террор, которым он руководил в Ленинграде, и блокаду, в которой оказался (во многом по его вине) этот город во время войны. Когда Аллилуева пишет, что в результате он „оставил о себе дурную память Держиморды” – это еще не все. Остался он в памяти и как палач Ленинграда.

А рядом за столом сидел и тот, кто видел в Жданове своего основного соперника. „Был он низкорослым и полным, но типичным русским с монгольской примесью – немного рыхлый брюнет с выдающимися скулами. Он казался замкнутым, внимательным человеком без ярко выраженного характера. Под слоями и буграми жира как будто двигался еще один человек, живой и находчивый, с умными и внимательными черными глазами. В течение долгого времени было известно, что он неофициальный заместитель Сталина по партийным делам. Почти все, связанное с организацией партии, возвышением и снятием партработников, находилось в его руках. Он изобрел „номенклатурные списки” кадров – подробные биографии и автобиографии всех членов и кандидатов многомиллионной партии, которые хранились и систематически обрабатывались в Москве”. Так пишет Джил ас о человеке, которого звали Георгий Маленков.

Сын оренбургского чиновника, он как и сын инспектора гимназии Жданов, происходил из обеспеченной семьи. Энциклопедический словарь, изданный в Москве в годы, когда Маленков еще находился у власти, сообщает, что он учился в Московском Высшем техническом училище. То, что словарь пишет „учился”, может означать только одно – курса он не закончил. Он сообразил, как и Андропов после него, что не в образовании дело. Он вовремя присоединяется к „секретариату товарища Сталина” и делает головокружительную карьеру.

Светлана Аллилуева замечает, что „семья Маленкова была, пожалуй, наиболее интеллигентной из всех остальных на высшем уровне”. Но об этом „интеллигенте” Р. Конквест в книге „Большой террор” пишет, что, прибыв в Белоруссию в июне 1937 года, он за короткий срок уничтожил все руководство республики. Это он, рыхлый, с болезненно раздутым бабьим лицом, из-за которого его прозвали Маланьей, вместе с Берией обдумывал, как замаскировать, чтобы не вызвать подозрений, смерть расстрелянного армянского руководителя Ханджяна. Это он вместе с Микояном и Берией был послан на выполнение „задания тов. Сталина” в Армению. Спустя много лет журнал „Коммунист Армении’ пролил свет на это „задание”, написав, что „Маленков в ряде случаев лично принимал участие в допросах арестованных, которые проводились с нарушением социалистической законности”.

Интересно сопоставить портреты, которые набрасывает близко знавшая и Жданова и Маленкова Светлана Аллилуева, с тем, что сообщают о них видевшие их в иной обстановке. Возможно, что Аллилуева не знала о том, другом, лице этих приятных в семейном кругу, столь привязанных к своим детям, внешне таких интеллигентных людей. Но это лишь доказывает, что в сталинские времена уже сложился образ партийного руководителя, подобно двуликому Янусу, обращающему к людям в зависимости от обстоятельств то один, то другой свой лик.

Одно – это нормальное человеческое лицо. Глядя на него, нельзя и предположить, что за ним скрывается и иное лицо, лицо монстра. Казалось бы, долголетний опыт изучения кремлевских вождей должен был бы дать богатый материал кремленологам. Но нет! Они и через много лет после Жданова и Маленкова будут писать об интеллигентном облике Андропова. Как будто не понимают, что это всего лишь удобная маска, скрывавшая черты его характера, проявлявшиеся не в улыбках и умении вести светскую беседу, а в конкретных делах.

И Ленин гладил детей, и Сталин цитировал Пушкина, и Гитлер любил собак. Никто из них не носил звериных шкур и не ел сырого мяса. Гитлер вообще не ел мяса. Однако в памяти народов о них осталось не это, а ленинские массовые расстрелы заложников, сталинская Колыма и гитлеровский Аушвиц.

Влияние, которым пользовался Маленков, меньше всего зависело от занимаемой им должности. В то время он не был еще членом Политбюро, а секретарем ЦК стал только в 1939 году. Все решало не это, а то, что был он доверенным Сталина.

Жданов, Маленков и те, кто был в числе их приверженцев, считали себя несправедливо отодвинутыми на второй план владевшим огромной властью Кагановичем,тоже претендовавшим на роль „наследника Сталина”. С ним они вступили в борьбу, и эта борьба была главным занятием кремлевских вождей. „Они плели интриги, один старался столкнуть другого и выйти в фавориты”, – пишет Аллилуева.

Черненко к этому времени тоже сумел продвинуться. Уже успели расстрелять „сибирского Ленина” – И. Смирнова, того самого, чья армия принесла на своих штыках советскую власть в черненковское детство.

Места освобождаются и в Сибири. В соседнем Иркутске пример подает Щербаков. Полностью уничтожив всех, кто не угоден Сталину, он совершает метеорический взлет и становится первым секретарем московского горкома и обкома, а вскоре и секретарем ЦК.

Это не остается незамеченным, пока еще находящимися на заднем плане такими партийцами, как Черненко. Они удваивают и утраивают свои усилия. Видя, как заполняются лагеря, они приходят к выводу: теперь или никогда. Но для этого одной обычной партийной работы недостаточно. Для этого надо активно участвовать в создании сталинской системы уничтожения. Это теперь и есть главная партийная работа. Ей теперь отдает свои силы Черненко. Это для него – продолжение его связи с НКВД, начавшейся во время его службы в пограничных войсках в Казахстане. Тогда он помогал вылавливать пытавшихся бежать от сталинской коллективизации в Китай, теперь он помогает органам упрятать за решетку всех, кого вождь объявил врагом.

Для него не секрет то, что происходит в нескольких шагах от его кабинета в крайкоме партии, и о чем спустя много лет поведует армянский поэт Гурген Маари.

„В красноярской тюрьме кишела, копошилась большая армия заключенных, составленная из представителей многих народов Советского Союза... У одного заключенного оказался кусочек зеркала. Я взглянул на свое лицо и не узнал.”

Помогал Черненко и строительству советского Аушвица – Норильска. И не мог секретарь крайкома не знать о том, что стали норильские лагеря фабриками смерти.

Чудом уцелевший венгр Ленгьел донес до нас то, что могло бы, не выживи он, остаться тайной. Он рассказывает, что происходило в одном из таких лагерей смерти.

„Жертв связывали проволокой и как дрова бросали в кузовы грузовиков. Душераздирающие вопли пришедших в ужас, сходивших с ума стояли над лесом. Закончив расстрел, спецкоманда НКВД, заметая следы, уничтожила охрану лагеря. Сколько таких расстрелов свершилось в Красноярском крае? Сколько сотен тысяч было замучено таким образом?”

Происходило это задолго до появления Аушвица и Майданека. Тогда мир о Норильске не знал, но о нем знал и способствовал его созданию Черненко.

Несмотря на такие заслуги, он все еще остается в Сибири. Конечно, ему ясно – карьера делается не здесь. Но на запад ему выбраться пока не удается. В той интриге, что разыгрывается в Кремле, он еще не играет даже роли пешки.

’’КОНЦОМ КОПЬЯ СВОЕГО”

Выстрелы, раздавшиеся в то ноябрьское утро, шли оттуда, где за валунами и перелесками была финляндская граница.

Их словно ждали. В советских газетах тут же появились статьи, призывающие к суровому возмездию. Спустя день-два Красная Армия начала наступление на финские оборонительные рубежи.

Было очевидно, что маленькая Финляндия, получившая независимость в 1917 году, вновь стала объектом агрессии со стороны своего могучего соседа. Он явно стремился на сей раз исправить допущенную в революционном угаре ошибку, когда пришлось выполнять некогда данные обещания.

Тогда входившее в состав Российской империи Великое княжество Финляндское было провозглашено Лениным свободным государством. Но тут же была предпринята попытка превратить новорожденное государство в советскую республику. По прямому указанию агентов советского правительства, находящиеся на территории Финляндии советские воинские части поддержали просоветский переворот.

Позднее Сталин попытается подвести под то, что происходило тогда в Финляндии, теоретическую базу. В 1924 году на ХШ съезде партии он скажет: „Бывают случаи, когда право народов на самоопределение вступает в конфликт с другим высшим принципом, а именно – с правом рабочего класса на укрепление своей власти, коль скоро он к этой власти пришел. В таком случае право на самоопределение не может и не должно быть препятствием к осуществлению рабочим классом своего законного права на диктатуру. Первый принцип должен уступить второму”.

Сталин недвусмысленно давал понять, что, если в независимом государстве какая-то кучка повстанцев объявит себя рабочим правительством и сумеет захватить власть и для удержания этой власти прибегнет к помощи „братских” вооруженных сил Советского Союза, что приведет к оккупации и потере независимости, сокрушаться по этому поводу не стоит. Независимостью следует пожертвовать ради диктатуры пролетариата.

Любители исторических параллелей могут припомнить, что через 45 лет сталинский тезис был вновь вытащен на свет и преподнесен на сейраз под именем „доктрины Брежнева”.

Но финны в 1917 г., в отличие от чехов и словаков в 1968 г., совсем не склонны были к покорности Войска под командованием бывшего полковника царской армии барона Карла Густава фон Маннергейма нанесли поражение Красной Гвардии. Финляндия сохранила независимость.

Примириться с этим Советский Союз никак не мог. По секретному соглашению с Германией, подписанному в августе 1939 г., Финляндия была отнесена к зоне советских интересов. Тут же Сталин предъявил финнам такие требования, на которые они никогда бы не согласились. После этого Красная Армия атаковала финскую линию обороны, получившую имя „Линии Маннергейма”. Однако, несмотря на огромное превосходство в силах, наступление захлебнулось. К тому же ударили свирепые морозы. Советские войска к ним оказались не подготовленными. Как позднее немцы под Москвой, они рассчитывали на легкую прогулку. Потери были ужасающими. В Москве и Ленинграде начались перебои с продовольствием. Война с маленькой страной принимала затяжной характер. А ведь в Москве в предвкушении быстрой победы уже создали правительство „демократической республики Финляндии”. Теперь с этим, сидевшим в Териоках в ожидании своего часа, „правительством” не знали, что делать. Этот час так и не наступил, и „правительство” во главе со старым коминтерновцем Отто Куусиненом кануло в безвестность. О нем просто больше не вспоминали, как и о подписанном с ним договором о дружбе. Надо было думать о более важных вещах: как сохранить престиж и закончить войну?

„Мы численно превосходили врага, – вспоминает в своих „Мемуарах” Н. Хрущев. – И мы располагали достаточным временем, чтобы подготовиться к нашей операции. Но даже при таких наиболее благоприятных условиях мы смогли, в конечном счете, одержать победу только после огромных трудностей и невероятных потерь. Победа такой ценой была на самом деле моральным поражением.

Наш народ, конечно, не узнал, что мы потерпели моральное поражение, потому что ему не сказали правды”.

По мнению Хрущева советские потери за 3,5 месяца войны только убитыми были близки к миллиону. Финны своих потерь не скрывали. Они объявили сразу: погибло 60 тысяч человек.

После этой войны в составе СССР появилась еще одна союзная республика. Не финляндская со столицей в Хельсинки, как о том мечтали в Москве, а Карело-Финская со столицей в Петрозаводске. Через некоторое время туда переехал и Ю. Андропов, ставший Первым секретарем ЦК комсомола республики.

Возможно, что его готовили на роль вождя финляндского комсомола.Но, возможно, Андропов появился в Карелии и по другой причине.

...Едва Патоличев сошел с трибуны, как к нему подбежал человек, в котором он узнал начальника тыла Красной Армии Андрея Хрулева.

– Скажи, не сын ли ты Семена Патоличева? – возбужденно спросил Хрулев. Получив утвердительный ответ, он еще более возбужденно закричал: – Пошли к Сталину.

Происходило это на заседании чрезвычайного пленума ЦК партии в марте 1940 года. На нем помимо прочего обсуждались и итоги финской кампании.

Озадаченный Патоличев не понимал, зачем тащит его к Сталину Хрулев. Заседание пришлось прервать. Наконец, Хрулев подвел его к Сталину, который сказал, что очень рад видеть сына своего, погибшего в 1920 году во время советско-польской войны, друга.

В то, что у Сталина могли быть друзья, поверить нелегко. Особенно после всего того, что мы знаем о его расправах с самыми близкими ему людьми. С еще меньшим доверием воспринимаются рассказы о том, что он мог хранить память о друзьях. Но по крайней мере в этом случае это оказалось правдой.

Патоличев быстро вошел в круг близких к Сталину людей. Это давало ему возможность стать независимым от Жданова. Теперь его карьера находилась в руках Сталина. К этому времени он уже твердо усвоил непреложное правило: хочешь укрепиться – тяни за собой, заполняй ключевые места своими, теми, кто предан лично тебе.

На том пленуме в Москве, где произошла встреча Сталина с Патоли-чевым, решено также было создать вместо автономной Карельской республики Карело-Финскую ССР.

Как пишет в своих мемуарах Патоличев, Сталин, узнав, что он когда-то был на комсомольской работе, предложил ему пост главы всесоюзного комсомола. Патоличев отказался, но Сталин продолжал и в дальнейшем советоваться с ним по комсомольским делам. Не исключено, что именно Патоличев предложил кандидатуру Андропова, которая и была одобрена Сталиным.

Хотя финская война уже закончилась, но итоги ее все еще напоминали о себе.

Однажды мартовским вечером на еженедельном обеде у себя на даче Сталин обрушился с обвинениями на Ворошилова. С побледневшим от гнева рябым лицом, он буквально разносил наркома обороны. Наконец, тот не выдержал, схватил со стола блюдо с уткой и, грохнув его об пол, закричал:

– Ты сам во всем виноват. Это по твоему приказу расстреляли лучших командиров.

Ворошилов, который уже давно не вникал в дела армии, а во всем полагался на своих талантливых помощников, особенно Тухачевского, теперь остро ощущал их отсутствие. Он знал, что говорил. С 1937-го по 1941 годы из пяти маршалов – три расстреляны, из восьми членов военного совета осталось в живых пять, все командующие военными округами, занимавшие эти должности в июне 37-го года, – уничтожены, также уничтожены и те, кто занял их места.

Исчезли командующие военно-морскими и военно-воздушными силами и их начальники штабов. 57 из 85 командиров корпусов были расстреляны. Та же судьба постигла 110 из 195 командиров дивизий и 220 из 406 командиров бригад. Таким образом, из общего числа 70 – 80 тысяч занимавших командные должности уничтожена была примерно отдна треть. Из оставшихся в живых многие не один год провели в лагерях и тюрьмах. Когда эти цифры стали известны Гитлеру, он воскликнул: „Советская армия – это шутка!” – и отдал приказ ускорить разработку плана Барбароссы.

Разбитое блюдо с уткой тут же дало о себе знать. Ворошилов был снят с поста наркома обороны. На его место назначили маршала С. Тимошенко.

Следующим пострадавшим стал Жданов. Война проходила на территории, находившейся под его надзором. А раз она закончилась неудачно, то сталинская логика его немедленно зачислила в виноватые. Кроме того, он нес ответственность и за политическую подготовку войск, участвовавших в боях на Карельском перешейке.

Недовольство Сталина Ждановым привело к укреплению позиций Маленкова.

Вскоре и в Петрозаводске почувствовали последствия разбитого на сталинском обеде блюда.

УРОКИ КУУСИНЕНА

Пушки – вот что требовалось Петру Первому в его войне со шведами. А для них надо было железо. Добывали его и на берегах Онеги, в том месте, которому дали имя Петрова Завода. Возле него и возник потом город. Лесу вокруг было много, и город рос, в основном, деревянный. Таким он оставался и в 60-е годы нашего столетия, когда мне довелось побывать в нем. В ХУШ веке он украсился архитектурным ансамблем Круглой площади, ставшим его достопримечательностью. В одном из его зданий, построенных в стиле модного во времена Екатерины П русского классицизма, когда-то размещалась канцелярия первого губернатора этого края. Тогда он назывался Олонецким, а звали губернатора Гавриилом Державиным.

И хотя уже в XI веке существовали здесь поселения новогородцев, но и к середине нашего века край этот все еще оставался незаселенным. Жило тут всего около полумиллиона человек. Русских немногим более ста тысяч. Остальные – финны и родственные им карелы.

Слабо была развита и промышленность. Несколько комбинатов по переработке древесины и электростанций. Вот этот край, покрытый гранитными валунами, заросший дикими лесами, стал теперь андропов-ским уделом. Отголоски того, что произошло за обедом у Сталина, дошли и до него.

Наконец-то Сталин нашел, куда пристроить главу не состоявшегося териокского правительства – Отто Куусинена. Его делают главой новой республики. Поначалу могло показаться, что пост этот малозначителен. Но это не так. Сталин не оставлял своих планов в отношении Финляндии. Правительство Карело-Финской республики им рассматривалось как прототип будущей администрации советской Финляндии.

Помимо прочего, это позволяло избежать того неудобного положения, в которое попал Советский Союз, признав „правительство”, которое потом некуда было деть. В этом варианте всегда можно было отступить на исходные рубежи.

Вот почему появился в Петрозаводске старый коминтерновский волк. Андропову, чей партийный стаж в 1940 году равнялся одному году, было чему поучиться у бывшего в партии уже четверть века Куусинена. Особенно полезно молодому коммунисту было узнать, что помогло Куусинену остаться в живых.

Осенью 1924 года английские газеты пестрели сенсационными заголовками: „Москва отдает приказы нашим красным... Раскрыт грандиозный заговор...”

Так Запад впервые узнал о так называемом „письме Зиновьева”. Кроме подписи председателя Коминтерна под ним была и подпись тогда мало кому известного Куусинена. Он немедленно выступил с опровержением.

Однако спустя много лет его бывшая жена Айна в своих мемуарах расскажет, что Коминтерн действительно послал британской компартии указания активизировать подрывную деятельность в Индии, организовать ячейки в армии и создать беспорядки в колониях.

Мемуары жены Куусинена приводят нас в канцелярию Коминтерна, и мы видим, какая лихорадочная деятельность происходила здесь в те дни. Мы видим, как изымаются из папок документы, как создаются новые, как задним числом вносятся записи, как целиком переписывается книга получения и отправления корреспонденции. Руководство Коминтерна, несмотря на отрицание своей причастности к письму, делает все возможное для того, чтобы скрыть доказательства, подтверждающие дачу инструкций британским коммунистам. За три дня ему удается привести все в надлежащий вид. Отто Куусинен проводит последнюю репетицию. Он удовлетворен. Теперь можно и принять направленную для расследования делегацию английских тред-юнионов. Никаких следов делегаты найти не смогли и объявили, что нет никаких оснований подозревать Коминтерн в огранизации подрывных действий в Англии и ее колониях.

Возможно, не удержался старый Отто и рассказал Андропову, как смеялись они потом над легковерными англичанами.

Умение лгать, не теряться, если поймают с поличным, – важное для коммуниста качество. И Куусинен сумел его в полной мере воспитать в своем ученике.

Не прошли зря, как о том свидетельствует его последующая карьера, для Андропова и остальные уроки старого коминтерновца.

Айна Куусинен рассказывает, как ее муж вместе с другими руководителями Коминтерна сидел ночью в октябре 1923 года у телефона в Москве, ожидая звонка из Германии. Была установлена прямая связь с Горками, где потерявший способность говорить Ленин тоже ждал звонка, оповещающего, что в Германии, куда было отправлено столько денег и оружия, где уже давно орудовали московские эмиссары, произошла революция. У телефона в ту ночь они просидели напрасно. Революции не получилось. После этого разочарованный Отто приходит к выводу, что полагаться на местное руководство нельзя. Надо, говорит он, готовить руководителей в Москве по образу и подобию большевистскому.

По его инициативе в 1925 году в одном из старинных дворянских °собняков на Кропоткинской улице появляются молодые коммунисты из западных стран. Здесь их учат, как посеять и взрастить семена революции в их странах. Экспортом революции это, конечно, не называется. Это всего лишь навсего передача опыта.

И это тоже будет усвоено Андроповым, когда по его указанию возникнут на советской территории школы по подготовке террористов, ставших главными проводниками андроповской теории построения нового общества, согласно которой все страны придут к коммунизму, если только им в этом поможет КГБ.

Целый ряд личных качеств Куусинена, которые не укрылись от наблюдательного Андропова, оказал на него глубокое влияние.

Жене Куусинен однажды признался, что менял свои принципы и убеждения многократно.

’’Как змея, менял шкуру, – говорил он. – Первый раз это было, когда я отказался от религиозных убеждений и сделался националистом и патриотом. Произошло это в университете. Я также сильно пил в то время. Затем я заинтересовался рабочими проблемами. Бросил пить и стал активным социал-демократом. В восемнадцатом году перешел к коммунистам и убежден был в неизбежности мировой революции. К началу тридцатых годов мне стало ясно, что мировая революция если и произойдет, то только с помощью Красной Армии”.

Точно так же, как он легко менял свои убеждения, он отказывался и от своих друзей, едва почувствовав, что дружба с ними делается опасной. Поклонник Троцкого, он превращается в его противника, как только становится ясным, что падение Троцкого предрешено. Так же он поступает и с Бухариным, с которым его связывали многолетние теплые отношения. Узнав о том, что „любимец партии” снят с поста главного редактора „Известий”, Куусинен обрушивается на него с разгромной речью.

Когда к нему позвонили, чтобы узнать его мнение об одном арестованном финском коммунисте, который к тому же доводился ему и близким родственником, он ответил: „Поступайте с ним, как сочтете нужным. Он никогда не был истинным коммунистом”. Судьба арестованного после этого была решена. Его расстреляли как финского шпиона.

Он не сделал ничего, чтобы облегчить участь своей оказавшейся в воркутинских лагерях жены. Он обрек на смерть собственного сына, попавшего в сибирские лагеря, заболевшего там туберкулезом и вскоре умершего от него. Для Куусинена все это мало значило.

„Он никогда не разрешал чувствам стать на пути, когда его безопасность и карьера оказывались под угрозой, – пишет его бывшая жена. – В таких случаях он просто не замечал, что происходит вокруг”.

Он предпочитал не замечать то, что ему мешало. Для него важнее всего было удержаться там, где его идеи могли быть восприняты, – вблизи Сталина. Как византийский чиновник, он сделался незаменимым, так как умел вовремя прошептать нужный совет в ухо повелителя. Ради этого он готов подавить свое огромное тщеславие. Он его скрывает, когда Сталин выдает его идеи за свои. В душе он над ним смеется, но внешне – он верный слуга хозяина. Он презирает его, как и всех остальных, с кем вынужден иметь дело. Они нужны ему лишь как статисты, выполняющие заданные им роли, и в то же время он старается держаться на расстоянии от них. Он, столько говорящий и пишущий о рабочем классе, не имеет ни малейшего представления о том, как живут рабочие. Он ни разу не посетил ни фабрики, ни завода.

Его ученик исправит эту ошибку. Едва придя к власти, он совершит вылазку в реальный мир и побывает на одном из столичных заводов. Но от этого унаследованное им от Куусинена презрение к людям не уменьшится.

Внешне бесстрастный, Отто Куусинен никогда не забывал и не прощал нанесенных ему обид. Как и для Сталина, месть для него была сладчайшим из чувств, и через много лет он не мог простить себе того, что во время финской революции не настоял на расстреле правительства республики.

„В следующий раз мы поступим иначе”, – говорил он.

Его ученик Андропов и поступил иначе. Имре Надь был расстрелян. Такая же участь ждала и Дубчека, арестованного КГБ. То, что вышло не так, как предусматривал Андропов, не его вина.

Отнюдь не случайно, что Куусинен сумел выжить в сталинские времена. Его способность легко, подобно меняющей кожу змее, сбрасывать старые принципы и убеждения и „надевать” на себя новые, сыграла в этом решающую роль. То, что он сумел остаться в живых и при этом сохранить свою карьеру, было важнейшим из уроков, преподанных им Андропову.

Черненко находился дальше от центра событий, и потому среди его учителей мы не находим значительных имен. Он учится у тех, кто рядом, у тех партаппаратчиков, кто овладел той же наукой выживания. Они учили его тому же, чему пример старого коминтерновца учил молодого Андропова и о чем Айна Куусинен написала так:

„Он служил тому, кто был хозяином сегодня, не забывая при этом и о своей выгоде. Он всегда точно знал, когда надо сменить хозяина”.

Тот факт, что Андропов на пути к Кремлю сумел успешно преодолеть все препятствия, приводит к заключению, что общение со старым, пережившим всех и вся финским коммунистом, который еще не раз сыграет свою роль в его карьере, не прошло даром для карельского комсомольского вожака.

ПРОТИВ ВЧЕРАШНЕГО ДРУГА

Приближался рассвет. До его наступления оставались считанные минуты. Противоположный берег реки все еще окутывала тишина. А здесь, на западном берегу, теплая июньская ночь была полна движения. В сторону границы, где виднелись пограничные столбы с надписью „СССР”, двигались колонны пехоты, подтягивались танки и артиллерия. Тем, кому предстояло идти в атаку первыми, давно заняли исходные рубежи.

Шли последние мирные минуты перед началом войны. В Германии к ней готовились давно, в Советском Союзе в то, что дело идет к вооруженному конфликту, не верили. Не хотели верить.

С тех пор, как 23 августа 1939 года был заключен договор о ненападении, а спустя пять дней и договор о дружбе с Германией, СССР делал все, чтобы не вызвать какого-либо недовольства у своего нового союзника. Более того, совершив крутой поворот, в Москве теперь объявили Гитлера товарищем.

Германский министр иностранных дел фон Риббентроп был приятно удивлен, когда на приеме в его честь Сталин сказал, что советское правительство серьезно относится к своим обязательствам и что лично он, Сталин, своим честным словом гарантирует, что „Советский Союз не подведет своего товарища. По этому поводу авторы „Утопии у власти” замечают: „Обычно Сталин был осторожен в выборе слов. Когда он назвал Гитлера товарищем, он употребил то слово, какое хотел”.

А Риббентроп сообщает фюреру, что на приеме в Кремле „он чувствовал себя так, будто находится в кругу старых партийных соратников”. Обе стороны словно давно ждали этого момента для того, чтобы открыто выразить свою симпатию к другу. Теперь их объединяла еще и общая цель – совместное порабощение и раздел мира. Сталин не разочаровал Гитлера, которого назвал „любимым вождем немецкого народа”. Именно тогда, когда Гитлер обрушился на Польшу, а затем вторгся во Францию, когда он испытывал недостаток в сырье, в Германию было отправлено миллион тонн зерна и столько же сои, 100 ООО тонн хлопка, 500 ООО тонн железной руды и такое же количество фосфатов, 300 000 тонн металлолома, 900 000 тонн нефтепродуктов, включая 100 000 тонн авиационного бензина, 2400 килограммов платины. Следует вспомнить, что из двух тысяч дней второй мировой войны фюрер немецкой нации и вождь советского народа были союзниками 600 дней, почти треть, и за это время с помощью советских поставок Третий Райх захватил Польшу, Норвегию, Данию, Бельгию, Голландию, Францию и вытеснил Великобританию с европейского континента.