Текст книги "Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»"

Автор книги: Гарри Табачник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 55 страниц)

Несмотря на все перемены общество в целом еще не дошло до сознания того, что существующий образ правления не соответствует

его интересам и что „когда образ правления отстает... (от) степени гражданского образования, он ниспровергается с большими или меньшими потрясениями”.

Обсуждения создают и видимость того, что власть намерена осуществить серьезные реформы. Но именно этими самыми обсуждениями их проведение и затягивается. Так, выдвинув закон об аренде земли, отложили принятие закона о собственности. „Обвели вокруг пальца, – возмущался депутат Болдырев. – При помощи арендной игры”. Поскольку в прениях участвуют и оппоненты, создается впечатление свободного обмена. Модернизация Верховного Совета – это часть все той же программы осовременивания зрелого тоталитаризма, становящегося тоталитаризмом изощренным. Такой Верховный Совет позволяет центральной власти восстановить и укрепить свою власть на местах, получить больше информации о том, что действительно происходит в стране в обход местных „удельных князей”, но в то же время это и попытка сделать оппозицию частью истэблишмента.

В этом не было ничего нового. За сто восемь лет до того, выступая в защиту проекта создания Комиссии по обсуждению законопроектов, великий князь Георгий Константинович говорил, что это нововведение полезно еще и потому, что позволит властям получить от народных представителей подлинную информацию о народных нуждах. Другой участник обсуждения Сольский указал на пользу народных представителей, так как они примут на себя „часть ответственности за правительственные мероприятия, что особенно важно, когда правительство должно прибегать к непопулярным мероприятиям”.

Но для советской системы парламентская форма такое же „новшество”, как и установленная в Верховном Совете электронная система подсчета голосов, сразу же после включения обнаружившая свою устарелость.

Правители сменили кожанки и френчи на модные костюмы, научились улыбаться и вести светские беседы, обзавелись женами, которых не стыдно показывать. Прежде целиком полагавшийся на грубую силу, на кулак как средство убеждения, вступивший в стадию зрелого тоталитаризма, режим прибегает к более изощренным формам, используя и кулак, и слово гласности.

Теперь пришли к выводу, что необязательно держать пальцы на всех кнопках. Достаточно будет, если их держать только на ключевых кнопках. Можно отказаться от действия по принципу „держать и не пущать”. Можно кое-что и разрешить, особенно если это не угрожает основам режима.

Избегая лобовых атак, чаще используют обходной маневр. Это не только признак большей опытности, но и признание слабости. Безграничность возможностей власти молодой, уверенной в том, что она представляет собой сметающий все на своем пути, не останавливающийся ни перед какими препятствиями „рвущийся в будущее „локомотив истории”, сумевшей уверить в этом очень многих как внутри страны, так и за рубежом, сменилась пониманием ограниченности возможностей теперь похожей на дребезжащую разваливающуюся колымагу системы, в будущее которой мало кто верит.

Непоследовательность Горбачева во внутренней политике – это результат последовательного лавирования. С самого начала ему пришлось считаться с мощной самодержавной номенклатурой, безмерно укрепившей свои позиции при Брежневе. Ее власть росла за счет власти генсека. Надо было эту власть отвоевать. Без этого нечего было и думать о проведении каких-либо реформ. На номенклатуру спускается пес гласности. Она призвана послужить катализатором и не только разбудить уснувшее общество, но и стать мощным дополнительным оружием в руках генсека, с помощью которого он сумеет разбить союз местных партийных бонз и органов, превративших районы и области в свои удельные вотчины, где они правили порой, не считаясь и с центральной властью. Гласность должна содействовать восстановлению на местах советской власти. Начавший с той же целью борьбу с коррупцией ментор Горбачева на гласность не решился. Он придерживался известных ему методов, направляя в вышедшие из-под контроля республики инспекторов, которые по прибытии на места тут же бесследно исчезали. Последователь Андропова, упорно добиваясь цели, используя и новые методы, сосредоточивает в своих руках огромную власть. Но для чего ему такая власть? Этот вопрос ^давали себе многие из тех, кто слышал его речь на съезде народных депутатов в декабре 1989 г.

Тогда, когда одна восточноевропейская страна за другой свергала власть компартий, он заявляет, что вопрос о своей роли в жизни страны партия будет решать сама, тем самым давая понять, что такое серьезное дело, как отречение от монополии на власть, нельзя доверять мнению народному. Это напоминало то, о чем за сто лет до того писал князь П. Кропоткин: „...Думать, говорят многие революционеры, – это искусство и наука, созданные не для простого народа. И если позднее, на другой день революции, народным массам и будет дана возможность высказать свою волю, то это делается лишь для того, чтобы народ избрал своих вождей, которые и будут думать за народ и составлять законы от его имени”.

Как говорил Федор Бурлацкий, Горбачев никак не может решить, как поступить с КПСС. По сути дела, он все еще не может сделать выбор между закрепленной в советской конституции концепцией, согласно которой права принадлежат государству, дарующему их своим гражданам, и концепцией американского Биля о правах, признающего за человеком неотъемлемые права, которые государство не может у него отнять. А поскольку советское государство и есть партия, не лишив КПСС монополии на власть, нечего и думать о превращении советского государства в правовое. Иначе телефонный звонок партийного чиновника судье и прокурору всегда будет значить больше, чем закон.

Можно понять Горбачева на пятом году перестройки, признавшегося М. Татчер, что испытывает разочарование и что он не уверен, все ли он еще коммунист. Быть может, он, как и все, привыкший обманывать, на сей раз сказал правду? Может, то, с чем ему пришлось столкнуться за последние годы, показало ему, что действительно представляет собой его партия? А может, он всего-навсего, как рассказывают о нем игравшие с ним в школьных спектаклях, будучи хорошим актером, опять надел на себя маску, на сей раз разочарованного и сомневающегося?

Однако как бы ни заманчиво было принять на веру его слова, как бы ни были знаменательны они сами по себе, пока мало что заставляет усомниться в том, что генсек все еще принадлежит к той же партии, которую возглавляет. Хотя вряд ли можно сомневаться в искренности стремлений Горбачева спасти страну, он хочет спасти и партию, и ту власть, которая привела его к власти.

Вот почему он принял все меры к тому, чтобы предотвратить обсуждение статьи 6 конституции, закрепляющей партийную монополию на власть. Однако Сахаров вновь обращается к депутатам, призывая их рассмотреть не только эту статью, но и другие статьи конституции, которые затрудняют принятие законов о демократических реформах.

– У меня складывается впечатление, что вы не знаете, как осуществить ваше предложение, и мы тоже, – прерывает его Горбачев. – Кто будет определять, какие статьи исключить?

В ответ на это академик передает в президиум телеграммы, содержащие призыв к отмене статьи 6-й.

– Зайдите ко мне, я вам дам три папки с тысячами телеграмм, – раздраженно бросает Горбачев, намекая на то, что у него есть телеграммы, выражающие иное мнение.

– У меня шестьдесят тысяч таких телеграмм, которые я вам передал, – говорит Сахаров.

„С одной стороны – был пожилой человек, убежденный и твердый, олицетворявший свободную оппозицию могущественной власти. С другой – воплощавший эту власть руководитель, уже не скрывавший своей авторитарности, гнева и высокомерия. Эта сцена не менее подлинна., чем сценки с добродушным Горбачевым, которыми нас в последнее время закармливали”, – писала ”Моид”.

Однако несмотря на увещевания председателя 839 делегатов все-таки проголосовали за сахаровское предложение. Оно было отвергнуто большинством всего лишь в 199 голосов, и это было плохим признаком для Горбачева. После того как удалось отстоять государственную власть партии, вполне закономерным явилось представление съезду очередного пятилетнего плана, подтверждающего эту власть в экономике. Несмотря на то, что 12 предыдущих планов стране благосостояния не принесли, от пятилетки не отказывались. Опять выдавали за новое то, что уже 35 лет назад обещал Маленков, тоже намеревавшийся перебросить средства из тяжелой промышленности в легкую и тем насытить рынок. Тогда партия поторопилась объявить это отходом от марксистской схемы, и это обещание выполнено не было. Не выполняло своего обещания и нынешнее руководство. Пять лет назад стране было обещано улучшение экономического положения, и как путь к этому предлагались реформы. Теперь, признав в своей речи на съезде, что его программа реформ не привела к улучшению, Горбачев возвращался к пятилетнему плану. О том, что действительно происходило за кремлевскими кулисами, можно было только строить предположения. Судя по всему, при встрече на Мальте у Буша создалось впечатление, что Горбачев наме рен перейти к рыночной экономике. Иначе он не обещал бы оказать содействие Советскому Союзу в предоставлении ему статуса наблюдателя при международной организации по тарифам и торговле и тем облегчить включение его в мировую экономическую систему.

Ведь он понимал, что, как отмечал Сахаров, „без радикальных реформ советской системы кредиты и техническая помощь только окажут поддержку режиму и задержат развитие демократии”. Если Горбачев на Мальте создавал впечатление готовности к радикальным реформам, то в Москве он или вынужден был отступить или же он вводил президента США в заблуждение. Возвращение к пятилетнему плану несомненно было победой консерваторов, а не выступившего открыто против них генсека теперь тоже следовало отнести к их числу.

Опять панацеей признавался план. И это тогда, когда на стояние в очередях уходило столько времени, что старый лозунг коммунистов „кто не работает – тот не ест” теперь перефразировали в: „тот, кто работает, – тот не ест, а кто не работает, – ест”, когда газеты писали, что 60 процентов выпускаемого в Российской федерации хлеба низкого качества и были полны жалоб на перебои в его снабжении. В одних булочных полки были пусты, а у других хлебовозы дожидались разгрузки, поскольку булочные не могли вместить доставленный ими хлеб. Так действовал план!

Но командующая страной партократия упрямо держалась за него. Это от ее имени говорил Рыжков, когда обещал выправить положение привычными средствами без обращения к западной модели. Когда газета восточногерманских коммунистов „Нойес Дойчланд” признала провал социализма, он настаивал на продолжении социалистического пути.

– Средства производства остаются в руках государства, – заявляет глава правительства, отвергая совет своего заместителя Абалкина, предложившего продать не приносящие прибыли предприятия частным лицам. ^у

– Нам не нужен тринадцатый пятилетний план, – отвечает депутат Г. Попов. – Нам нужен первый пятилетний план реформ; первый, который покончит с командно-административной системой; первый, ликвидирующий централизм; первый, который предоставит независимость предприятиям и республикам.

Но „агрессивно послушное большинство”, подвел итог депутат Ю. Афанасьев, испугалось и не решилось пойти на радикальный разрыв с прошлым. План был принят, и Горбачев, как писал один американский комментатор, в тот день „стал капитаном безнадежно тонущего корабля”. Вновь подтвердив незыблемость своей монополии на предприятия и оборудование, государство как и прежде мешало гражданам стать экономически независимыми от него. Оставаясь служанкой партии, государство лишало их возможности стать независимыми и политически, что сводило на нет все разговоры о демократизации.

Рано или поздно, если Горбачев действительно хочет, чтобы его страна стала правовым государством, ему придется последовать примеру О. Кромвеля и, как тому в свое время Долгому парламенту, сказать слишком долго занимающей престольное место партии: вы сидели здесь слишком долго... уходите... позвольте нам обойтись без вас... Во имя Бога, уходите!

У Никитских ворот в театре Маяковского давали пьесу Сомерсета Моэма, герои которой никак не могли вырваться из бесконечно повторяющегося круга одних и тех же жизненных ситуаций. И когда актриса с намеком произносила фразу о берущихся не за свое дело кухарках, мешающих вырваться из круга, зал понимающе отвечал аплодисментами. В круге одних и тех же повторяющихся уже восьмой десяток лет событий билась и страна

Независимый московский публицист в те дни сокрушался, почти дословно повторяя Чаадаева, что „умы наши пусты, слова и действия столь неосмыслены, глаза ничего не видят, а если и видят, то всякие пустяки... мы все, жители этой, столь протяженной в пространстве страны – слепцы, табуны и стада слепцов, бредущие или^бегущие (когда гонят) по... привычному кругу”.

Прорвать замкнутый круг попытались двести депутатов, собравшихся 14 декабря для того, чтобы обсудить возможность формирования официальной оппозиции.

,< – Мы не можем принять на себя всю ответственность за то, что делает сейчас руководство, – сказал Сахаров.

Сделанное им 21 год назад предсказание о том, что к 80-му году КПСС добровольно перестроится и в стране установится многопартийная система, не оправдалось. Конечно, то, что ему ныне было позволено открыто изложить свои взгляды с трибуны съезда, явилось огромным шагом вперед по тому пути „прогресса, сосуществования и интеллектуальной свободы”, который он давно считал единственно правильным для страны.

Но теперь этого уже было недостаточно. Сахаров вновь напоминал о том, что человек не имеет права ограничиваться малым. Он обязан следовать требованиям разума и добиваться создания достойной себя жизни.

– Руководство ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет. Оно оставляет страну на эти годы в таком состоянии, когда все будет разрушаться, интенсивно разрушаться. Все планы перевода на интенсивную, рыночную экономику окажутся несбыточными, и разочарование в стране нарастает. И это разочарование делает невозможным эволюционный путь развития в нашей стране. Единственный путь, единственная возможность эволюционного пути – это радикализация перестройки.

Он произносил эти слова, стоя перед картиной, изображавшей Ленина, призывавшего к защите созданного им режима. Теперь в „обстановке кризиса доверия к руководству” Сахаров призывал своих коллег „объявить себя оппозицией, принять на себя ответственность за^п^едлагае-мые нами решения”. Еще никто не знает о разработанном им проекте конституции Советских республик Европы и Азии, в котором совершенно не упоминается ленинское детище – партия и закрепляется уничтоженная первым вождем многопартийная система.

– Нам необходима демократическая оппозиция, – поддержал Сахарова Ю. Афанасьев.

Но решения в тот вечер принято не было. Вернувшись домой, Сахаров сказал, что на следующий день предстоит сражение. Это были его последние слова. На следующий день мир узнал о его кончине.

Был морозный декабрьский день. Шел необычный для этого времени года дождь со снегом. Не раз уже была повторена на русской земле фраза „и небо плакало”, но значит к тому было много поводов. Так было и 15 декабря 1989 года. Москва, еще недавно занесенная снегом, утопала в жидком, хлюпающем под ногами месиве. В ранних сумерках терялась огромная, растянувшаяся более чем на два с половиной километра вереница людей, пришедших отдать дань уважения человеку, которого назовут „совестью страны”, „моральным компасом”, „мучеником за грехи нашей системы”. Людской поток двигался от метро „Парк культуры” до Дворца молодежи. Стоять приходилось 5—6 часов. В очереди говорили: „Вот не послушались... Призывал к забастовке на два часа, а теперь вот стоим...”

По официальным данным, перед гробом академика прошло более ста тысяч, и это подобно верхушке айсберга свидетельствовало о том, что число, разделяющих его взгляды, во много раз больше. Милиция чинила препятствия, устраивала кордоны. Удалось прийти далеко не всем, кто хотел. Назвав своего оппонента человеком, „имевшим свои собственные убеждения и идеи, которые он выражал открыто и прямо”, Горбачев сказал, что смерть его – „громадная потеря”. Те, кто слушал его, вспоминали, что он был заурядным партийным чиновником, восхвалившим „философскую мудрость” Брежнева тогда, когда Сахаров понял, что собой представляет „философская мудрость” системы, отказывающей своим гражданам в основных правах.

Ученый полностью воспользовался своим правом человека – правом сопротивляться несправедливой власти. Он вел борьбу за свободу тогда, когда не было никакой надежды на свободу. Многим эта борьба казалась сугубо личной. Им предстояло дорасти, чтобы понять, что это была борьба одного за свободу всех. Подобно библейскому Иову он принял на себя страдания, которых не заслужил, но которыми искупал молчание миллионов покорно страдающих. Своим примером он возрождал угаснувшие чувства добра, справедливости, милосердия, простой человеческой порядочности. Один из пришедших на его похороны сказал: „Я привел с собой мою семилетнюю дочь, которую в садике и школе учили, что нет более великой фигуры, чем Ленин. Я хочу, чтобы она посмотрела на человека более великого!..”

Спонтанное выражение чувств было таким широким, что советское руководство сочло за благо присоединиться к нему. Черные правительственные лимузины неожиданно появились у здания Академии наук, где должна была состояться траурная церемония. Поклонившись гробу покойного, Горбачев сказал, что Сахаров заслужил Нобелевскую премию мира, получить которую ему запретили предшественники нынешнего правителя. Не упомянул в заявлении о смерти ученого об этом и ТАСС, и во времена гласности умолчавший о том, что Сахаров боролся с тоталитарной системой, которая, как точно сказал Коротич, „в конце концов его убила, но которой и он наней^Мертельный удар”. В былые времена называвшее академика „жаждущим наживы”, агентство тут же поспешило уведомить, что предлагает фильм о последних днях покойного. Стоимость 1500 долларов. Оплата только в твердой валюте.

Гражданская панихида проходила в Лужниках. Сколько побывало на ней, установить невозможно. Реяли флаги трехцветные российские, желто-голубые украинские, независимые прибалтийские. В том, что это стало возможным, была несомненная заслуга покойного. Прозвучал полонез Огинского „Прощание с Родиной”, а народ прощался с тем, к кому можно было отнести слова Шекспира и сказать, что при его имени природа могла бы прокричать на весь мир: „Это был Человек!” Прощались, быть может, впервые осознав, что может сделать один, осененный верой в свою правоту.

Предложение объявить в день похорон всенародный траур заседавшим в те дни съездом принято не было. Большинство депутатов отклонило и предложение прервать работу съезда. Они не намерены были отменять назначенное на этот вечер посещение Большого театра, где давали „Хованщину”, и ограничились минутой молчания. Как всегда, нависала над залом громадная, рассчитанная на века мраморная статуя Ленина, а затем на телеэкране возникло депутатское кресло Сахарова с букетом цветов на нем. И вот это столкновение „рассчитанной на века статуи” и срезанных недолговечных цветов раскрывало глубокий смысл происходящего, напоминало о том, что мрамор статуй рассыплется в прах, что он недолговечен. Вечны цветы. Срезанные, вырванные с корнем, они все равно будут расти, потому что живет в них дух непокоренности и стремления к свободе.

И словно еще одним подтверждением признания победы Сахарова явилось принятие Верховным Советом решения о политической реабилитации народов, репрессированных и депортированных при Сталине, восстановлению законных прав которых столько сил отдал ученый.

О Сахарове можно сказать, перефразируя слова Ж. Кокто, что он принес честность и смелость в страну, забывшую и о честности и о смелости. Уход из жизни „самого миролюбивого мятежника”, как назвал Сахарова в стихах в память о нем Евтушенко, оставил толщсо что начавшую формироваться оппозицию без лидера, чья всемирная известность и признание, как щит, укрывали ее. Но процесс формирования оппозиции, как о том свидетельствует сама жизнь Сахарова, однажды начавшись, остановлен быть не может.

То, что главный редактор „Правды” И. Фролов, подчеркивая разницу между Советским Союзом и Восточной Европой, говорит, что „мы не собираемся с ними соревноваться”, может быть истолковано и как примирение с неспособностью „российской тройки” поспеть за стремительно несущимся временем и как намерение держащих в руках вожжи тройки консерваторов попридержать ее и превратить страну в цитадель коммунизма, сохранив его по крайней мере здесь.

Приняв в декабре 1989 года сторону консерваторов, Горбачев, однако, все еще пытается в одно и то же время быть и реформатором, и защитником системы. Но рано или поздно ему придется сделать выбор. Или он последует словам, начертанным Папой на преподнесенной ему в подарок мозаике с изображением Христа: „Я – путь, правда и свет!”, и найдет в себе мужество признать, что ленинский путь в „светлое будущее” ведет только в тупик, и выберет путь света и правды, или он по-прежнему останется слугой погрязшей во лжи номенклатуры.

Он должен признать марксистско-ленинское учение, упрямые попытки воплотить которое в жизнь, нанесли непоправимый ущерб его стране, противоречащим реальности и не принимающим ее во внимание, признать, что оно никогда не основывалось на опыте, всегда подминало или отбрасывало как мешающие стройности теоретических построений факты, предпочитая анализу их объяснение и толкование. В вышедшей в 1958 г., в то время, когда Горбачев еще только начинал свою партийную карьеру и свято верил в непогрешимость марксизма, книге „Структуральная антропология” Клод Леви-Страусс, обряжая Маркса в современные одежды, утверждал, что вся жизнь общества укладывается в рамки социальных структур, которые ни увидеть нельзя, ни установить существование которых опытным путем невозможно. Эти напоминающие платье „голого короля” из сказки Андерсена „невидимые структуры”, определявшие по мнению французского философа развитие общества, обернулись страшной сказкой для советских людей, жизнь которых и пытались втиснуть „коверкая, как писал Ф. Раскольников, и ломая ее, обрубая ей члены”, в структуры, которых никто доказать не мог, но в существование которых все были обязаны верить и чье скрытое влияние доступно было только пониманию и всегда единственно верному истолкованию очередной кремлевской пифии. Советским теоретикам марксизма придется признать провал марксизма-ленинизма. Его утопичность. Это будет огромным положительным вкладом в развитие человеческой мысли и ударом по интеллектуальному утопизму, настаивавшему на том, что жизнью человека управляют невидимые законы, подобно научным законам природы. Советские консерваторы вряд ли откажутся от такого взгляда на мир добровольно. Для них это не просто теория. На этом строилась вся их партийная жизнь, обеспечивавшая им привилегированное положение авангарда класса, которому сама история, согласно якобы действующим в обществе и открытым Марксом законам предназначила быть пpa^

Пост председателя Верховного Совета, которого так добивался Горбачев, давал ему возможность выступить против консерваторов. Он предпочел отступить. Но, может, это было и не отступление? Может, он всегда придерживался тех же взглядов, что и они, но только лавировал? Быть может, прав журналист Кузнецов, и после „большого террора Сталина, „большой лжи Брежнева” мы наблюдаем „большой театр Горбачева”, спектакль в котором поставлен и разыгрывается с одной целью – заполучить западную помощь и спасти исполнителей главных ролей?

Приговоренный незадолго до Мальты к трем годам тюрьмы уральский журналист получил, как комментировал западный журналист, „год за демократизацию и еще по году за гласность и перестройку”. Вместе с отказом обсуждать 6 статью, принятием пятилетнего плана этот приговор, поведение, как писал Кузнецов, „горбачевских опричников... бросающих нам всем вызов своей наглостью, ложью и лицемерием”, и протест в связи с его заключением союза независимых журналистов,

обвинивших власти в „продолжающихся политических репрессиях и удушении свободы слова”, – все это напоминало об иных временах и служило зловещим предупреждением.

Говорят, что после всего, что произошло в Советском Союзе за последние годы, коммунисты не смогут вернуться к старым порядкам. Рассуждая так, исходят из нормальной логики. Но коммунисты такой логикой никогда не руководствовались. Они руководствовались всегда „своей” логикой, цель которой всегда одна – удержание власти.

Все, что делалось для укрепления власти партии, всегда считалось моральным. Предполагает ли сказанное Горбачевым о „демократических ценностях” их практическое воплощение в жизнь, приведет ли это к отказу от следования принципам, которые основатель относительной этики финский социолог Э. Вестермарк в начале века определял, как воплощение относительности этических понятий и отсутствия абсолютного критерия в моральных суждениях?

Нормальная логика отвергает и не предполагает, что для удержания власти можно пойти на массовое кровопролитие. Коммунистов это не останавливает. „Относительность этических поня^и^ и отсутствие абсолютного критерия в моральных суждениях” оправдывает это высшей целью. Таянаньмынь тому пример.В Советском Союзе может произойти то же самое.

Но пока спектакль в „Большом театре” продолжается.

Опять на Красной площади у мавзолея выстроилась очередь. После длительного перерыва ленинская мумия была возвращена на место. Те, кто видел ее, говорят, что если раньше она напоминала восковую кукулу, то теперь она будто сделана из пластика. Это обновление „вечноживого’ с использованием новых современных материалов совпало с попыткой обновления, которая была предпринята его партией как раз в те февральские дни 1990 года, когда вновь был открыт доступ в мавзолей. Это весьма символично!

Партия стремилась провести свое обновление, тоже используя „современные материалы”, а именно – лозунги демократизации и даже решилась впервые после изгнания в июле 1920 года из Совнаркома левых эсеров заявить о готовности разделить власть с другими „общественными и политическими организациями”. С одной стороны, заверения в неотступности от ленинских заветов, с другой – обещание отказаться от монополии партии на власть.

Устами своего лидера в феврале 1990 года партия провозглашает приверженность сделанному в Октябре 1917 года выбору и, играя на ассоциациях со словами „русская идея”, утверждает свою преданность „социалистической идее”, которую она хотела бы выдать как за „русскую”, так и годящуюся и для всех остальных советских народов, и которая отныне должцд быть освобождена от „догматический интерпретации”.

Но именно социалистическая, а не русская идея лежала в основе всех действий основателя партии, который, захватив власть, провозгласил: „Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем”. Почему же вдруг ленинская партия решила сойти с той почвы, с которой Ленин сойти не мог?

Для этого надо перенестись на два месяца назад в Вильнюс. Ставшие известными 21 декабря, в день 110 годовщины со дня рождения продолжателя дела Ленина результаты голосования в вильнюсском оперном театре, где проходил съезд литовских коммунистов, явились сильнейшим ударом по ленинско-сталинской структуре партии. Компартия Литвы объявляет себя независимой. „КПСС все еще пропитана сталинизмом, – говорит литовский писатель Ромас Гулаитис. – Мы не можем жить с историей, унаследованной нами от партии большевиков”.

В кабинете А. Бразаускаса раздается телефонный звонок. Рассерженный Горбачев требует отмены решения.

– Я располагаю средствами остановить вас и снять, если потребуется, вас с вашего поста, – угрожает он.

– Вы не можете снять меня. Я – глава независимой партии, – твердо стоит на своем Бразаускас.

Горбачев словно забыл о провозглашенном им за год до того с трибуны ООН праве каждого народа на выбор своей политической системы. Теперь он говорит о „невозможности отказа от целостности КПСС, ведущему к распаду Советского Союза” и о необходимости „суровых мер для сохранения государства и его единства”. В этом заявлении, особенно после поддержки им событий в Восточной Европе,было мало логики, но за этим чувствовался и страх. Расстрел Чаушеску и народное восстание в Румынии показывали, что все может закончиться не мирной революцией, организованной сверху, а кровавым возмездием доведенных до отчаяния людей.

Как раз в это время Съезд народных депутатов официально признает секретные протоколы к пакту между Сталиным и Гитлером незаконными. Однако Кремль по-прежнему утверждает, что хотя протоколы и незаконны, само присоединение законно, так как было одобрено парламентами балтийских республик. Об исторической правде, заключавшейся в том, что парламенты принимали решение с винтовкой, приставленной к затылку, так как Красная Армия уже находилась на их территории, предпочли забыть. Литовцев это не останавливает. Они делают следующий шаг по пути к независимости. Верховный Совет республики изменяет конституцию, ликвидирует монополию компартии на власть и объявляет „все политические, профессиональные, молодежные, женские и другие организации равными”. Это по сути дела признание многопартийности. Улица Ленина переименовывается в улицу Гедимина, в католическом соборе в центре Вильнюса, где в течение десятилетий размещалась картинная галеря, возобновляются службы, громадный дом партийного просвещения закрывают.

В Москве срочно собирается пленум ЦК КПСС, чтобы обсудить, что делать с литовцами. Призывы к А. Бразаускасу и другим руководителям проявить терпение и подождать, пока будет принят закон о взаимоотношениях входящих в Союз республик и об их выходе из него, не достигают цели.

– Чего же ждать? – спрашивает один из литовских лидеров. – Полки пусты и с каждым днем становятся пустее. В Союз мы не входили. Нас туда затянули силой.

Консерваторы требуют принятия суровых мер. Это происходит 25 декабря, как раз тогда, когда диктор румынского телевидения, объявляя о расстреле Чаушеску, говорит: „В день Рождества Христова Антихрист сгинул”.

Удивительно, но призывавшие к расправе с литовцами урок из