Текст книги "Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»"

Автор книги: Гарри Табачник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 55 страниц)

Стрешнев: Известно кто – спекулянт виноват.

Широков: Нет, Иван, и мы с тобой виноваты. Высокая цена на рынке отчего? От нехватки, от дефицита. А дефицит отчего? От твоих запретов, от ограничений на индивидуальную, да и на кооперативную деятельность. Был бы в области не один, а сто цветоводов, цена на тот цветочек упала бы до десяти копеек. Закон экономического состязания. А ты на старика цветовода набросился”.

Стало быть, придется перестраиваться „инженерам человеческих душ” и призывать к уважению частника. А для режима это знаменует его самое большое, сокрушительное поражение. Более того, обнародовав хоть и куцее постановление о реформах в виде „Закона об индивидуальной трудовой деятельности”, режим это поражение признал! После стольких лет борьбы с частной собственностью, объявлением ее источником всяческих зол, после провозглашения „окончательной победы социализма” Сталиным, скорого наступления „коммунизма, при котором будет жить нынешнее поколение советских людей”, Хрущевым, после „развитого социализма” Брежнева и Андропова, после „совершенствующегося социализма” Горбачева – вот тебе, бабушка, и Юрьев день – вытащен на свет Божий частник! Теперь он, а не широковещательные советские программы, должен выступить в роли спасательного круга, уцепившись за который советский режим надеется удержаться на поверхности. И вот эти две крайности – принятие указа о нетрудовых доходах и расширение частного предпринимательства – свидетельство борьбы внутри партийного руководства, и колебаний самого Горбачева, порой своими выступлениями напоминающего бессмертного Алексан Саныча Хлестакова. Еще до того как стать генсеком, он пообещал советскому народу, что Советский Союз вступит в „новое тысячелетие процветающей державой”. За оставшиеся до конца века пятнадцать лет он обещает осуществить то, чего не сумел достичь ни один генсек за 70 лет советской власти! Каким же образом намерен Горбачев достичь всеобщего процветания? На этот вопрос он отвечал так: „многократно повысить производительность труда”, „осуществить глубокие преобразования в экономике”, „создать более совершенный хозяйственный механизм”, „существенно ускорить научно-технический прогресс”, „добиться решительного сдвига в интенсификации общественного производства”.

Обо всем этом говорилось уже не раз. Пылятся на полках отлично изданные, составившие девять томов речи Брежнева на эту тему, а воз, как говорится, и ныне там. Провал Брежнева Горбачев относит за счет забвения им предыдущего опыта. Если вспомнить, что в своих выступлениях он с почтением отзывался о Сталине, это настораживало. А тут еще и „Правда” напомнила, что „стахановское движение, сыгравшее выдающуюся роль в годы первых пятилеток, продолжается и ныне”. Из всего этого советский человек мог сделать вывод: новый генсек по примеру своих предшественников намерен в первую очередь полагаться не на пряник, а на кнут. По-видимому, на этом этапе Горбачев и хотел ограничиться использованием методов своего политического ментора. Но скоро он убедится, что при том всеобщем саботаже труда, который достиг своего наивысшего воплощения в брежневское безвременье, эти методы успеха принести не могут. Да и не способен кнут в век электронно-компьютерной революции ни двинуть экономику вперед, ни принести благосостояние советскому рабочему, уровень жизни которого в четыре раза ниже, чем у американского. Это только цифры. На самом деле разрыв намного больше. К тому же только в стране „победившего социализма” существует такой разрыв между имущими и неимущими, какого нет ни в одном из промышленно развитых государств мира.

Один из теперь уже бывших руководителей „рабочего” государства, занимавший пост первого заместителя Председателя Совета Министров СССР генерал КГБ Г. Алиев, не видел ничего зазорного в том, что располагал доступом к специальным закрытым для простых смертных магазинам и получал зарплату, намного превышавшую плату рабочего. Объяснял он это тем, что руководители, дескать, настолько обременены работой, что у них нет времени на стояние в очередях, и что если бы не специальные магазины, то оставались бы они голодными. Генерал, которого дураком отнюдь не назовешь, изрекал это с серьезным видом, не понимая или притворяясь, что не понимает, что решение-то ведь имеется простое; избавиться от тех самых очередей, на которые жаловались читатели дискуссии в „Литгазете”. Но для этого должно быть изобилие. А вот его-то и никак не может добиться советский режим.

Советским людям даже трудно поверить, что такое изобилие где-то существует. Моя жена, побывав на гастролях в Австралии, рассказывала, как советские артисты буквально отказывались верить собственным глазам'/Такого быть не может,-говорили они,видя товары на витринах. – Это все не настоящее. Бутафория, как в театре”. Поначалу они были уверены в том, что это „показуха”, что их привели в какой-то специальный, именно для них сервированный магазин.

До опубликования „Закона об индивидуальной трудовой деятельности”, сокращенно ИТД, было много разговоров о том, что, дескать, Советский Союз стоит на пороге второго НЭПа. Но вот Закон опубликован, и что бросается в глаза? Что так называемой трудовой деятельностью разрешается заниматься в свободное от работы время, то есть прежде всего советский человек должен отдать восемь часов государственной службе, а уж потом, если у него останутся силы, он может работать на себя. Обратим на это внимание. По сути дела режим стремится убить двух зайцев сразу.

Во-первых, и это отмечается в напечатанном в „Правде” 29 ноября 86-го года интервью с председателем Госкомитета по труду и социальным вопросам Иваном Гладким, „государство теперь берет под кон-

троль” такую деятельность. Во-вторых, оно надеется руками частников заткнуть прорехи в снабжении, в-третьих, оно стремится занять в свободное от государственной службы время наиболее инициативную часть населения, отвлекая ее от мыслей о политическом переустройстве и увлекая на путь накопления материальных благ, то есть советский режим пытается привнести в так называемую социалистическую систему принцип консьюмеризма, стремление к постоянному приобретению новых материальных благ, совсем еще недавно яростно осуждаемое советской пропагандой.

Советский режим неоднократно предпринимал попытки к выпалыванию наиболее инициативных и потому наиболее для него опасных слоев населения. Так было после октябрьского переворота, когда уничтожались и дворяне, и промышленники, и интеллигенция, порой расстреливали и за галстук, и за очки. Затем уничтожали более предприимчивых и трудолюбивых крестьян, объявив их кулаками. Затем вырывали уже выращенную советской властью новую поросль интеллигенции. Советские демографы В. Данилов и Ю. Поляков пишут, что в 1917 году население России в послеоктябрьских границах составляло 147, 6 млн. человек, а в 1918—22 гг. оно уменьшилось на 15,1 млн. (из них около 2 миллионов приходится на эмиграцию).

Так* может, все-таки гибли только эксплуататоры, которых, как писал Э. Багрицкий, „расстрелять, и крышка”? Но другой советский демограф Б. Урланис, с которым я вскоре после выхода его книги „Население СССР” беседовал, сказал, что накануне революции к так называемым эксплуататорским классам, включая и чиновников высших разрядов, можно было отнести всего лишь 4 млн. человек, причем сюда входили и их семьи. Именно из этой группы в основном и образовалась двухмиллионная эмиграция.

Так что гибли от огня пролетарской революции, главным образом, сами пролетарии. И несмотря на это, силы народные к воспроизведению инициативных людей не иссякают! Теперь, видимо, решили, что прежние методы борьбы с ними не годятся, что лучше увлечь их приманкой обогащения.

В интервью с Гладким есть одна любопытная деталь. „Органы Госснаба, – обещает он, – будут обеспечивать этих граждан (т. е. частников) необходимыми материально-техническими ресурсами”. А буквально рядом, на той же странице, короткая заметки „Кроссовки с намеком”. Речь в ней идет о строительстве нового города на Амуре близ села Нижнетамбовское. И вот „оказалось же, и на ударной стройке... в ходу простои, не хватает стройматериалов, механизмов, техники”. Да что там техники! Ребят, приехавших из Белоруссии, в морозы телогрейками и теплым бе-

льем обеспечить не смогли! Нерасторопность хозяйственников? Возможно, но главная причина не в ней. Суть в том, что не хватает в стране всего того, что требуется строителям. И это на важной, государственного значения стройке. А теперь представим себе положение частника. Откуда ему взять нужные материалы и машины? Ведь количество их в государстве не увеличилось. Оно все то же. Естественно, что частник, как человек изворотливый, без необходимого не останется. Но добудет он его, главным образом, все тем же проверенным годами „левым” путем. И потому уверенным он себя никогда чувствовать не будет, зная, что рыльце у него в пушку и что государство в любой момент может взять его за бока и загнать туда, куда уже однажды были загнаны бывшие нэпманы. Кстати, если речь зашла об этом, то советский режим уже имеет опыт прекращения частной деятельности, приобретенный им в период ликвидации нэпманов в конце 20-х годов. Вынуть из архива старые планы и, стряхнув с них пыль, пустить в дело ничего не стоит, тем более что у населения это может не только не вызвать возражений, но даже получить поддержку. Ведь обогащаться если и будут, то далеко не все. И таких даже будет большинство. Вот это большинство очень легко направить против инициативного, предприимчивого меньшинства.

21 августа 86-го года „Известия” напечатали письмо Федора Нечи-поренко из Ростовской области, отрывки из которого следует привести: „Сосед написал на меня донос, что я извлекаю нетрудовые доходы из приусадебного участка. Конечно, если нас сравнить, то у него вся земля давно осотом да крапивой заросла – на рынок продавать не повезешь. А у меня каждый уголок на счету. Он бока чешет, а я уж навкалываюсь так, что спины не разогнуть?

Примерно в то же время, когда „Известия” опубликовали письмо Нечипоренко, Горбачев побывал в Краснодарском крае. Там одна крестьянка пожаловалась ему на враждебное к ее семье отношение за то, что они много сил отдают работе на своем приусадебном участке. И вот что отвечает генсек: „Пусть не ждут сочувствия те, кто гонится за длинным рублем, кто курсирует между приусадебным участком и рынком”.

Чем же это отличается от лозунга, бывшего в ходу в год рождения Горбачева: „Никакой пощады кулаку!” Побывавший в Москве в тот год Крайг Уитни так пишет в газете „Нью-Йорк тайме”: „Новые правила о приусадебных участках так и не воплотились в жизнь... Милиция их использовала во многих случаях против добросовестных работников, которые продавали выращенное их трудом на их собственных участках. Люди не знают, чему верить... речам Горбачева или тому, что они видят в окружающей их действительности. Они видят, что между речами и жизнью – пропасть”.

СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ ПЛЮС РАДИАЦИЯ

Горбачев стоял на трибуне м авзолея. Весенний ветер шевелил красный бант на лацкане его пальто. Он весело помахивал рукой демонстрантам внизу. Он знал, что в эти минуты такая же нарядная толпа заполняет улицы и площади Киева и Минска. И он знал то, чего в этих городах еще не знал почти никто. Над всеми этими веселящимися, танцующими, едящими мороженое и пьющими газированную воду мужчинами, женщинами и детьми идет невидимый радиоактивный дождь, принесенный таким же вот весенним ветром из города, название которого скоро станет известно всему миру.

Какой была та украинская ночь в конце апреля, была ли она тиха и был ли чуден Днепр при тихой погоде”как когда-то описывал эти места Гоголь, мы не знаем, но нам известно, что в ту украинскую ночь произошло событие, эхо которого разнеслось по всему миру и отголоски которого будут слышаться и грядущим поколениям.

В ночь на 26 апреля 1986 г. на одном из реакторов Чернобыльской атомной станции произошел взрыв. Весь район превратился в зону смертельной радиации.

Оправдывалось предсказание академика П. Капицы, незадолго до своей кончины в 1984 году назвавшего установленный на станции реактор типа РБМК „атомной бомбой замедленного действия”.

Возможно, что взрыв этот так бы и остался тайной, как осталось тайной случившееся на Курской атомной станции, когда в январе 80-го года там возникла критическая аварийная ситуация. Если бы ветер не донес радиоактивные вещества до берегов Швеции, то и о Чернобыле бы ничего не узнали. После того как радиация в стране достигла уровня, в сто раз превышающего нормальный, шведы забили тревогу. Обратились за разъяснениями в Госкомитет по надзору за безопасным ведением работ в атомной энергетике. Получили ответ: никакой информацией не располагаем.

Стоит посмотреть, как вело себя горбачевское руководство во время этого серьезнейшего для страны кризиса. Вот как развивались события.

26 апреля. День первый.

Советское правительство хранит молчание. Однако установлено, что район бедствия в радиусе 30 километров оцеплен и началась эвакуация примерно 50 тысяч человек из прилегающих к электростанции поселков. Москва продолжала хранить молчание. А на станции свирепствовал пожар. Позднее в „Правде” появится репортаж о том, как 26 апреля был поднят по тревоге начальник химических войск генерал Пикалов, отправившийся руководить спасательной операцией. А это не могло быть сделано без ведома председателя Совета обороны Горбачева. Как справиться с пожаром, власти не знают. Советский атташе по науке в ФРГ неожиданно появляется в агентстве „Атомфорум” с вопросом: как загасить пожар на атомной станции?

27 апреля. День второй.

Через двадцать четыре с лишним часа после катастрофы никто, кроме ее жертв, не знает о том, что произошло. О том, что происходит, советские люди еще не получили ни одного официального известия. Вся информация была ими почерпнута только из иностранных радиопередач.

28 апреля. День третий.

Смертоносное облако, насыщенное радиоактивными изотопами, расползается во все стороны и покрывает Белоруссию, Прибалтику, Польшу, Чехословакию, Финляндию, Норвегию, Западную Германию. Советское правительство по-прежнему молчит.

Девять часов вечера по московскому времени. В телевизионной программе „Время” передается краткое сообщение: „На Чернобыльской ядерной установке поврежден один из реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказана помощь. Создана государственная комиссия по расследованию причин аварии”. И это все! Ни времени аварии, ни о том, каковы ее масштабы, сколько пострадавших. Ничего.

В тот же вечер шведское посольство в Москве получает из Стокгольма распоряжение добиться от советских властей более подробной информации о положении в Чернобыле.

Двадцать три часа по московскому времени. Советник посольства Швеции Ларе Нильссон наконец дозванивается до сотрудника министерства иностранных дел СССР Рымко и передает ему запрос шведского правительства. Через 15 минут, проконсультировавшись с компетентными организациями, Рымко звонит Нильссону с ответом: „Мне нечего сообщить шведскому правительству”.

Тут следует остановиться и перелистать не такие уж старые советские газеты и журналы. Так, журнал „Совьет лайф”, выходящий на английском языке, в феврале 85-го года, т. е. буквально за два месяца до катастрофы, поместил репортаж из Чернобыля, в котором приведены следующие слова специалиста по технике безопасности Бондаренко: „Работать на станции менее опасно, чем водить автомобиль”. Вот номера „Правды” за 2 и 3 июня 80-го года. В Москве проходит совещание энергостроителей, работников энергетических, энергомашиностроительных предприятий и институтов по вопросам развития энергетики. В его работе принимает участие и М. Горбачев. На совещании как раз и говорилось о введении в строй новых блоков Чернобыльской станции. Стало быть, если Горбачев принимал участие в работе совещания, то имел он в то время и какое-то отношение к тому, что происходило в атомной энергетике. Следовательно, когда он, став генсеком, возлагает вину за совершенные ошибки на прошлое руководство, то это не только несправедли-вл, это и обман. И он несет ответственность. И на нем лежит вина за происшедшее в Чернобыле.

29 апреля. День четвертый.

Правительства Швеции и ряда других стран опять обращаются к СССР с запросом о положении в Чернобыле. Их запросы опять оставлены без ответа. В то же время в Стокгольме и Бонне советские дипломаты предпринимают отчаянные попытки получить информацию о методах тушения графитовых ядерных пожаров. Шведские и западногерманские ученые говорят, что графитовый пожар можно тушить водой, песком, химикалиями, но чтобы ответить на эти вопросы более определенно, нужно знать конкретные условия места и ядерной установки. Они рекомендуют обратиться за помощью к Великобритании, где имеется печальный опыт тушения такого пожара.

Вечером 29 апреля московское радио передало более подробное сообщение, но по-прежнему оставалось неясным, что же, собственно, случилось. По крайней мере, было признано, что произошла „некоторая утечка радиоактивных веществ”, что погибли два человека и что жители поселка АЭС и трех близлежащих населенных пунктов были эвакуированы. Программа новостей началась информацией о поставках советской электроэнергии в Болгарию. Лишь шестым по счету, после рассказа

о работе фабрики по пошиву женской одежды, было оглашено, как маловажное, второе сообщение о чернобыльской аварии.

Между тем, еще утром того же 29 апреля были получены фотографии Чернобыля, снятые фотокамерами американского разведывательного спутника КН-11. Ученые, взглянувшие на фотографии, были поражены: крыша на здании реактора была сорвана, стены развалены. Раскаленное сердце реактора было полностью раскрыто, и от него поднимался столб дыма. Но еще более потрясло ученых то, что на тех же фотографиях была видна баржа, проплывавп{ая по реке Припять, всего в километре от горевшего реактора, а в полутора километрах от места аварии мирно играли в футбол. На снимках города Припять было видно, что эвакуация города еще не произведена (или не завершена).

На инфракрасных снимках района, сделанных в ночь на субботу 26 апреля, обозначилась мощная тепловая вспышка: очевидно, взрыв реактора. Дешифровка данных радиоперехвата показала, что еще 25 апреля, до того, как произошел взрыв, на атомной станции создалась аварийная ситуация, и сообщения о ней были отправлены в Москву. Советское правительство, таким образом, знало об аварии за три полных дня до того, как оно выдавило из себя первое сообщение.

Президент Соединенных Штатов Рейган дает министерству энергетики распоряжение составить срочный план оказания технической и медицинской помощи Советскому Союзу. План, предусматривавший применение американских компьютеров и вертолетов со специальным оборудованием, позволяющим определять возможные пути распространения радиоактивности, был разработан в считанные часы и предложен Москве. Через 24 часа он был отвергнут.

29 апреля голландский радиолюбитель принял по своему радиоприемнику отчаянный призыв о помощи от радиолюбителя в Советском Союзе: „Я в 30 километрах от электростанции. Мы слышали несколько взрывов. Вы не представляете, что здесь творится. Кругом огонь и смерть. Я не уверен, что наше правительство знает о случившемся. Это настоящая катастрофа! Помогите нам! СОС! СОС!”

В одном из первых поступивших на Запад сообщений говорилось, что сразу при взрыве погибло около двух тысяч человек. Инженер из Киева назвал цифру в 15 тысяч погибших, тела которых сгребали бульдозерами в общие могилы.

Готовясь к празднику 1 Мая, в Советском Союзе развешивали лозунги, среди которых и такой: „Нет безумию гонки ядерных вооружений!”

В Швеции на ядерной электростанции ФОРСМАРК сотрудники в ужасе взирают на загоревшиеся Лампы радиоактивной тревоги. Повышенная радиация обнаружена на белоснежных чехлах ботинок одного из сотрудников. Происходит немедленная эвакуация персонала. Но ученые быстро устанавливают, что подскочивший в сто раз уровень радиации объясняется не утечкой радиоактивных веществ на электростанции, а какими-то другими причинами.

В тот же день атташе посольства Швеции по техническим и научным вопросам вновь обращается с запросом в Государственный комитет СССР по использованию атомной энергии. В ответ он опять слышит: „Мы не располагаем никакой информацией по этому вопросу”.

30 апреля. День пятый.

Советское правительство наконец решается обнародовать дополнительную информацию: погибло двое, госпитализировано 197 человек, из них 49 кратковременно.

Цифры эти должны опровергнуть распространившиеся по всему миру слухи о гибели тысяч людей. Но и официальные данные свидетельствовали, что в Чернобыле произошла не авария, а катастрофа.

1 мая. День шестой.

Единственное предложение, принятое Советским Союзом – это предложение его старого друга Арманда Хаммера. Хаммер просит советское правительство дать разрешение американскому врачу, специалисту по пересадке костного мозга, приехать в СССР для лечения больных лучевой болезнью. На это советское правительство милостиво дает согласие, поставив, однако, при этом условие не разглашать число оперированных.

30 апреля и 1 мая советские власти делают вид, что приоткрывают крышку секретности над событиями в Чернобыле. На пресс-конферен-ции в Гамбурге кандидат в члены Политбюро Ельцин говорит, что 25 человек находятся в критическом состоянии, а примерно 40 получили значительные дозы облучения.

Какую же опасность представляла для людей вырвавшаяся на волю при взрыве радиация? Вот что говорится в изданной в 1984 году издательством „Знание” брошюре: „У лиц, облученных в дозах порядка единиц и десятков рад, поврежден значительный процент хромосом... В настоящее время принято считать, что гамма-облучение в дозе 1 рад вызывает 20 случаев рака крови на 1 миллион человек”.

Потом уже, после катастрофы, в советском отчете Международному агентству по атомной энергии будут приведены такие данные: „Проведение этой чрезвычайной меры (эвакуации 135 тысяч человек) позволило обеспечить для подавляющего большинства населения уровни доз внешнего гамма-излучения, не превышающие 25 бэр (т. е. рад), и лишь для некоторых населенных пунктов значения доз могут достигать 30-40 бэр”.

По мнению некоторых западных специалистов, опасно зараженной оказалась территория в тысячу кв. километров. Они также указали на возможные последствия взрыва:

1. Зона в радиусе 30 километров считается смертельной.

2. Учитывая направление ветров в те дни, радиус этой зоны увеличится до 60 километров.

3. Отравлены запасы и источники питьевой воды для 6 млн. человек Киевской области.

4. Отравлена пахотная земля на площади в 100 кв. километров (на многие десятки лет).

5. Потеря самой электростанции означает потерю 40% всей электроэнергии Украины.

Правительства западных стран немедленно решили свести до минимума риск для здоровья своих граждан. Из Киева и Минска тут же были отозваны иностранцы. Финляндия послала специальный самолет для эвакуации более ста своих граждан из района катастрофы. Так же поступили Франция, Великобритания и Соединенные Штаты. Все пассажиры, прибывающие в столицы западных стран из СССР, подвергаются проверке на радиоактивность. Почти во всех случаях на их одежде обнаруживаются радиоактивные частицы.

Страны Общего рынка немедленно запрещают импорт пищевых продуктов из шести стран Восточной Европы.

Народы и правительства всех стран негодуют по поводу преступного сокрытия фактов о ядерной катастрофе в Чернобыле советским правительством.

Советское телевидение показывает танцующих людей и праздничные колонны первомайских демонстраций на улицах Киева, города, над которым или уже прошел радиоактивный дождь, или до начала его оставались считанные часы.

В Москве демонстранты несли лозунги, призывающие прекратить ядерное безумие в США.

Но самый первый ядерный удар по советским городам, по советским полям, лесам и рекам, по советским людям уже нанесен – советским режимом.

Никто не обратил внимания на одну немаловажную подробность, весьма характерную для советского режима, для которого обман давно стал второй натурой. Как правильно отмечал А. Сумароков в парижской газете „Русская мысль”, взорвавшийся реактор „использовался в военных целях – для производства плутония, предназначенного для ядерных бомб и боеголовок”. А ведь это признал еще за три года до катастрофы в „Бюллетене МАГАТЭ” тогдашний заместитель генерального директора этой организации, возглавлявший отдел ядерной энергетики и безопасности (!) советский специалист Б. Семенов.

Однако советские власти, разрешившие строительство такой станции в многонаселенном районе, и не подумали оповестить живущих поблизости о грозящей им опасности. Вот какую идиллическую картину рисовало киевское радио в передаче от 29 апреля 1985 года, ровно за год до катастрофы.

„На живописном берегу речки Припять, недалеко от г. Чернобыля, что в Полесье, появилась новая курортная зона. Этот район в последнее время пользуется большой популярностью у отдыхающих. Их привлекают богатые рыбой реки, грибные места, нетронутая природа. В окрестный пейзаж уже органично вписались многочисленные здравницы заводов и фабрик. Отметим, что вблизи этих курортных мест расположена Чернобыльская атомная электростанция. Однако ее соседство никак не отражается на чистоте окружающей среды. Надежное отечественное оборудование на атомных электростанциях гарантирует абсолютную экологическую безопасность этих предприятий”.

Горбачев, участвовавший в совещании энергетиков, не мог не знать, какую опасность представляет станция, но, выступая перед всей страной после катастрофы, он ни слова не сказал об этом. И это заставляет нас задуматься о природе и причинах гласности, к тому времени ставшей официальной политикой нового руководства. Факты позволяют сделать вывод, что обратилось оно к этой политике не по доброй воле, а вынужденное бедственным положением. Как позднее напишет в своей книге „Перестройка и новое мышление” Горбачев, „темпы прироста национального дохода к началу 80-х годов упали до уровня, который фактически приблизил нас к экономической стагнации”.

Нет, не приблизил, а страна уже находилась в состоянии кризиса. Наиболее разительным примером его стал Чернобыль.

В Кремле пришли к заключению, что, казалось бы, вездесущий аппарат слежки и надзора не срабатывает, что надо использовать еще одно средство – прессу, которая бы выносила наружу то, о чем местные власти предпочли бы молчать, о чем им в центр докладывать невыгодно и опасно.

Но на Чернобыле гласность дала осечку. Советская пресса о катастрофе молчала. Зато потоком публикуются статьи о ядерных авариях на Западе и, конечно же, обвинения западной прессы, создающей шумиху вокруг незначительной аварии. „Известия” ошарашивают читателей сообщением о 20 тысячах ядерных аварий, происшедших на американских ядерных станциях с 1979 года. Газета, правда, не решается утверждать, что США уже превратились в выжженную ядерной радиацией пустыню.

В течение первых полутора недель советская печать и радио неизменно характеризовали случившееся в Чернобыле в бодрых тонах: положение „улучшается”, „нормализуется”, „стабилизируется”, радиация „уменьшается”, меры „принимаются”.

А в это время, как мы узнаем позже, когда им будет дано разрешение на гласность и советские газеты начнут писать о том, что происходило на станции, там по-прежнему бушевал пожар. По-видимому, вскоре после взрыва его пытались погасить, сбрасывая на горящий реактор с вертолетов песок, глину, свинец, бор, цемент, доломит, – всего было сброшено около 5000 тонн. Это можно было наблюдать и со спутников. Западные эксперты были потрясены, обнаружив на одном из снимков вертолет, висящий в столбе радиоактивного дыма, – даже от советских властей не ожидали, что они пошлют пилота на такое самоубийственное задание.

Это тоже характерно для режима. Человек для него всегда не главное. Несмотря на провозглашенный Горбачевым „человеческий фактор”, им можно пожертвовать. Бросать в бой, не считаясь с потерями. Гасить пожары на станции, не обращая внимания на то, сколько будет погибших.

Вначале утверждалось, что погибло только два человека и то не от радиации. Но это не могло соответствовать действительности. При той радиации, которая возникла в зоне взрыва, жертв должно быть больше. Иначе никто бы и не подумал об эвакуации населения из 30-километро-вой территории, окружающей станцию, для чего пригоняли автобусы из Киева. Затем глава агентства печати „Новости” В. Фалин сообщил о смерти еще двоих. Потом стало известно, что погибло еще двое. Жертвы радиационного заражения были помещены в московскую больницу № 6 – девятиэтажное кирпичное здание на окраине столицы, одно из ведущих советских учреждений по лечению лучевой болезни.

Трудности, с которыми сталкивались в больнице № 6 советские, американские и израильские врачи, неимоверны. У большинства больных поражен не только костный мозг, но и поврежден кишечник, многие страдают от сильных радиационных ожогов большой поверхности тела. Некоторые пациенты получили такую большую дозу радиоактивных изотопов, что необходимо принимать специальные меры, чтобы не пострадали врачи, медсестры и лабораторные работники, проводившие анализы.

Спустя более двух недель после катастрофы 14 мая перед страной выступил Горбачев. Из его выступления стало известно, что скончалось семь человек и что в больницах находятся 209. Никаких извинений за то, что произошло, он не принес.

Что может быть серьезнее, опаснее того, что произошло в Чернобыле? Серьезнее и опаснее ядерной катастрофы, грозящей немедленной гибелью, медленным умиранием и болезнями миллионам людей? Ничего более серьезного, чем эта опасность, быть не может. При таких обстоятельствах правительство любой страны немедленно обратится с призывом о помощи ко всему миру. В этом нет ничего предосудительного!

Такой призыв нисколько не умаляет национальной гордости, он вполне естествен. Ведь речь идет о спасении великого множества людей. И в этом случае надо привлечь все, чем располагает наука во всех странах мира, необходимо воззвать к коллективному разуму, коллективным знаниям ученых всего мира.

Когда спасают жизнь кремлевских вождей, меньше всего думают о престиже или о гордости. Вот, к примеру, кто подписывал бюллетени о состоянии здоровья Ленина: Форестер, Миньковский, Борхард, Нонке, Бумке, Клемперер, Штрюмпель, Кепшер, Даршкевич – все крупнейшие зарубежные специалисты того времени. Упоминались, правда, имена и двух врачей-коммунистов Обуха и Семашко, но по требованию больного от лечения они были устранены. Основатель российской компартии врачам-коммунистам не доверял. „Возможно, что они умеют написать прокламацию и произнести речь на митинге, но медицинских знаний у них, конечно, нет никаких. Откуда им быть у них, когда они их не приобретали, практики не имели, а занимались политикой. Я хочу иметь дело с настоящими врачами, специалистами, а не с невеждами”.