Текст книги "Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»"

Автор книги: Гарри Табачник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 55 страниц)

Взгляды Черненко в этом не расходились с Андроповым. Его выступление на идеологическом пленуме подтверждало это. Он торопится уверить, что согласен со всем, что сказал генсек. А ведь совсем недавно он даже решился вступить в спор с теми, кто требовал больше дисциплины. В журнале ’’Коммунист” он выступил со статьей, доказывая, что акцент на дисциплину приведет к уменьшению демократии.

Не проходит еще и года с начала андроповского правления, а Черненко уверяет, что выступления генсека – высшее „достижение марксистско-ленинской мысли последнего времени”.

Он явно запаздывает. Создание нового культа уже идет полным ходом. Щербицкий опередил его. В речи на пленуме ЦК Украины он упомянул Андропова десять раз, а Брежнева – только один раз.

...Спектакль шел к концу. Из-за кулис вышел человек в рабочей куртке. Скинул куртку, взял стул и уселся посередине. Но этого ему показалось мало. Ему недоставало комфорта. И, не обращая внимания на то, что тем, кто был рядом места могло не хватить, человек в рабочей куртке взгромоздил свои ноги на стул и зажмурился в довольной улыбке.

Таков был финал показанных в Москве в начале 70-х годов горьковских ’’Мещан” в постановке Е Товстоногова.

Те самые провозвестники будущего, которых Горький видел в людях в рабочих куртках, оказались обычными мещанами, дорвавшимися до власти, давшей им возможность класть свои ноги куда угодно.

Андропов на место брежневских людей ”в сапогах” ставит своих. Но им так же далеки интересы страны, как и тем, кого они сменяют. Им главное – поудобнее усесться в кресло, зацепиться за него, и уже совсем хорошо, если есть куда положить ноги. Теперь, правда, в основном, в импортных штиблетах.

Уволив нескольких министров, Андропов дает понять, что предстоят перемещения во всей служебной пирамиде. Ведь советская система – это отнюдь не только диктатура одного диктатора. Это диктатура со многими диктаторами на разных ступеньках иерархической лестницы, копирующих вышестоящего, ему послушных, от него зависящих. Падение одного вызывает и падение тех, кто связан с ним.

Помощник Кириленко, бывший его заместитель в бюро ЦК по РСФСР – Егор Лигачев, становится секретарем ЦК и главой организационного отдела, который еще недавно возглавлял Черненко. Он не только принадлежит к кругу Кириленко, а значит, противников Черненко, но его взгляды совпадают с андроповскими. В Томске, где он работал до своего возвращения в Москву, он был известен старательным насаждением дисциплины.

Секретарем ЦК становится Рыжков, до того бывший заместителем председателя Госплана. Повышение Рыжкова, прежде работавшего в Свердловске и пользовавшегося покровительством Кириленко, свидетельствует о расширении Андроповым лагеря своих сторонников, в который приходят раньше поддерживавшие неудавшегося ’’кронпринца”. Это важно запомнить, так как эти связи унаследует Горбачев, и они обеспечат ему пост генсека.

Пожалуй, самым важным назначением, которое удалось осуществить Андропову, это выдвижение в начале 1983 года в председатели КГБ Виктора Чебрикова, карьере которого, казалось, должен был прийти конец, поскольку он до КГБ был вторым секретарем Днепропетровского обкома и, по всем данным, должен был принадлежать к брежневской мафии, поддерживавшей Черненко. Но, по-видимому, Чебриков вовремя понял, что следует сменить лошадей, и генсек был уверен, что теперь может полностью на него положиться.

Однако пока Андропов воевал с Черненко, из-за кремлевских кулис на авансцену вышли новые фигуры. Одна из них – низкорослая, с короткими ручками, выдвинулась в сторону Москвы с берегов Невы. По иронии судьбы, фамилия этого человека была той же, что в течение трехсот лет носили правители России, – Романов. Воевавший на фронте, окончивший судостроительный институт после войны, он стал секретарем ленинградского обкома, затем – членом Политбюро, а недавно – секретарем ЦК. Андропов мало знал этого человека, о котором говорили, что у него не только царская фамилия, но и царские замашки. „Самозванец”, – мог бы сказать о нем Андропов, если бы вспомнил, что метивший в цари герой пьесы Пушкина, как и ленинградский партийный „босс”, носил имя Гришка.

С вытеснением Черненко в секретари по пропаганде Михаил Горбачев становится официально третьим по значению секретарем ЦК. В его руках оказываются ключи от партийной машины. Несмотря на свою, по партийным стандартам, молодость, он уже опытный аппаратчик, и, получив ключи, тут же начинает создавать сеть своих сторонников. В Краснодаре первым секретарем обкома становится тесно связанный с ним по совместной работе Георгий Разумовский. В Ленинграде ему удается вопреки желанию Романова выдвинуть в первые секретари обкома Льва Зайкова.

Чистка всегда была излюбленным оружием в руках генсека. Только так он мог управлять партийным аппаратом, все время держа его в страхе, только так он мог создавать впечатление того, что трудности – результат не провалов режима, а нерадения и неспособности исполнителей. Взяв У Троцкого тезис о перманентной революции, Сталин трансформировал его в принцип перманентной чистки, как справедливо назвал это состояние 3. Бжезинский. Целью ее была не только бесконечная замена работников

различных партийных и государственных учреждений, но и запугивание их, заключение в тюрьму и уничтожение неугодных. Использовал чистку как средство консолидации власти и Хрущев с 1956 по 1961 годы, заменивший две трети членов Президиума ЦК, Совета Министров и руководящих органов республик, а также половину членов ЦК.

Брежнев решил от этого отказаться, и в действительности его политика бережного отношения к кадрам представляла не что иное, как своего рода социальный контракт, сходный с тем, который в феодальные времена заключался между сюзереном и вассалами, которым он за верную службу обязывался обеспечить свое покровительство. Андропова, стремившегося к укреплению своей власти, продолжение такого контракта с брежневскими вассалами устроить не могло. Ему нужен был новый контракт со своими вассалами. И потому призрак чистки вновь забродил по Советскому Союзу. Она приобрела масштаб невиданный за предшествующие 20 лет. С руководящих постов было снято столько же партийных чиновников, сколько за пять последних брежневских лет. Проживи Андропов дольше, он бы изгнал стольких же, сколько и Хрущев, может, и больше. То, что было проделано им за 15 месяцев, приводит к выводу, что он имел в виду иную форму социального контракта, ограничив его лишь верхушкой политического руководства, целиком обязанной генсеку. Все же, кто стоял ниже Политбюро, лишались какой-либо уверенности в незыблемости своего положения. Такой контракт ломал всю сложившуюся годами структуру и, естественно, его введение встретило сопротивление, которое дало себя знать и на верхах власти. Недовольные начали группироваться вокруг Черненко, неоднократно подтверждавшего свою приверженность брежневскому принципу отношения к кадрам.

Но у Черненко уже есть противник, который серьезно готовится к предстоящему бою. Когда Горбачев был в Ставрополе, то, отправляясь по утрам в крайком партии, он от дома шел пешком по улице Дзержинского. Он и теперь продолжал идти к власти по той же улице, обеспечивая себе поддержку чекистского аппарата Андропова, пользуясь услугами бывших сторонников Кириленко и опираясь на тех, кого успел расставить сам. В его кабинете в ЦК и на даче под Москвой по-прежнему происходят встречи с учеными и различными специалистами, начатые им еще в ту пору, когда он занимался сельским хозяйством. Здесь обсуждается широкий круг проблем, и у участников этих горбачевских семинаров создается впечатление, что хозяин полон решимости взять бразды правления в свои руки.

– Он – сгусток энергии, – рассказывает, вернувшись в Новосибирск, академик Татьяна Заславская. – Это резкий контраст с тем, что мы

привыкли видеть в Кремле за последние годы. И хотя он нетерпелив,он умеет слушать и ждет, пока вы не закончите.

Слухи, распространяемые участниками семинаров, не могут не беспокоить брежневцев. Все их надежды теперь связаны с тем, чья болезнь даст знать о себе раньше. Насколько затянется умирание Андропова, дотянет ли до его конца Черненко и сколько он сумеет просидеть в кресле генсека. Просидит с десяток лет, хорошо, а там хоть потоп. Главное, чтоб на наш век хватило.

Здесь, по-моему, уместно вспомнить, что писал по другому поводу Б. Рассел. Размышляя о причинах падения Римской империи, британский философ пришел к заключению, что одной из них было то, что армия избирала в императоры своих ’’преуспевающих полководцев, но армия, даже ее высшие чины, уже состояла не из образованных римлян, а из полу-варваров с границ империи”. Это замечание наводит на размышления и заставляет задуматься над современностью. А не привело ли систематическое вырубание наиболее инициативных, наиболее талантливых к тому, что и партия, весьма напоминающая в этом отношении римскую армию, выбирает своих вождей не среди наиболее способных, а среди наиболее обыденных, привычных, мало чем выделяющихся из остальной, в общем-то, серой массы? Окажись они, эти вожди, во главе какой-нибудь маленькой страны, и никто бы их всерьез не принял. Посмеялись бы над их отсталостью, над их упрямым желанием протащить в двадцать первый век средневековую систему, которую они постоянно стремятся то починить, то подправить и тем самым спасти . Только эта система, исключающая возможность открытого соревнования с ними, вызова их интеллектуальным способностям, позволяет таким посредственностям придти к власти и удерживать ее. Но отсталость, подкрепленная, как костылями, ядерны-ми ракетами, заставляла принимать их и разговаривать с ними. Это не делает чести нашему веку, но такова реальность.

В составе Политбюро не было ни одной яркой личности. Они все на одно лицо – все серые посредственности. То, что Андропов выделялся, свидетельствовало не столько о его яркости, сколько о тусклости его окружавших. Возникает вопрос, как же посредственности могли так долго управлять такой огромной страной? А не означает ли это, что для управления советской системой иные личности и не нужны? Ведь она постоянно переламывает, подгоняет под свой стандарт все, что не укладывается в созданные ею рамки. Тот уровень, который был достигнут системой, вкатившейся в брежневский развитой социализм, не требовал иного руководства. Ничем, кроме разворовывания страны, истощения ее ресурсов в бессмысленной гонке вооружений, а иными словами -современной игрой в солдатики, не занимавшегося, если это можно назвать руководством.

Транссибирский экспресс несся мимо вековых лесов, подступавших вплотную к окнам. Но в вагоне-ресторане никто не обращал внимания на красоты природы. Здесь, кроме иностранцев, было два сибирских шофера и парень из Молдавии. Хорошо уплатив директору, они прошли в специальный вагон-ресторан для иностранных туристов. Уставив стол бутылками и опорожняя одну за другой, уверенные, что никто их не выдаст, они рассказывали о приносящей им огромные деньги контрабанде на китайской границе.

– А пограничники? – спросил кто-то.

– Что они нам? Они свое получают, – хлопнув пачкой десяток, заявил шофер.

Затем, выхватив спичку, начал поджигать розовые бумажки, кидая их по вагону и наслаждаясь видом ловящих их официантов.

Один из наблюдавших эту сцену заметил, что в советских условиях могут процветать только два класса – партийная элита и короли уголовного мира, поскольку лишь они имеют доступ к тем вещам, которые остальным недоступны.

„Общество проделало бесславный путь от „великого” до больного. И никакая фразеология, никакие широковещательные программы не скроют язв социальных болезней, которыми это общество заражено”. Прочитав эти слова после разоблачительных статей в советской печати, после громких процессов над взяточниками, советский человек подумает, что это и есть правдивая характеристика советского общества.

Но, оказывается, к советскому обществу это не относится, а речь идет об Америке. В вышедшей под редакцией советника Андропова

А. Яковлева книге ”От великого к больному” делается вывод, что обнаруженная авторами в американском обществе коррупция служит признаком того, что оно перестало быть великим. Читателя пытаются убедить, что на советское общество, коррупция в котором достигла таких размеров, что стала главным направлением деятельности генсека, этот вывод не распространяется.

Укрепляя свою власть, Андропов все время помнит об Америке. Его кампания по укреплению экономики – это тоже часть его внешней политики. Он стремится привести в порядок тыл. Это ему не удается. Все перестановки к улучшению экономического положения в стране не приводят.

Урожай в 1983 году хотя и был больше, чем в предыдущем году – 190 миллионов тонн, все равно оказался намного ниже намеченных планом 238 миллионов тонн. А на съезде профсоюзов очередной выступающий сказал: „Мне, конечно, написали тут речь, но я ее читать не буду, а лучше скажу, что сам думаю. Есть в стране нечего, экономика развал ива-ется на глазах, а мы ведем дурацкую войну в Афганистане. Не пора ли с ней покончить?..”

В сентябре „Правда” публикует найденную записку Ленина председателю Моссовета Каменеву. В ней разгневанный вождь пишет: „Нужно отдать под суд виновного. Приказали Вы, да или нет? Кому? За неисполнение Вашего приказа кого посадить? Ленин”.

Эта находка очень кстати. Ведь вот как суров был Ильич. И завещал быть суровыми. Так, следуя ленинским заветам, и поступает Андропов.

В это время он получает письмо от академика П. Капицы, в котором лауреат Нобелевской премии по физике 1978 года писал: „Диалектика развития человеческой культуры лежит в тисках противоречия между консерватизмом и инакомыслием, и это происходит во все времена и во всех областях человеческой культуры”. Но диктаторы не считаются с законами общественного развития, они стремятся подчинить их себе, им кажется, что у них для этого достаточно сил, даже если у них дрожат руки. В тисках андроповской диктатуры продолжала метаться приближающаяся к катастрофе страна.

В конце 82-го года советские люди узнают о том, что замок, которым заперта советская граница, оказывается недостаточно надежен. Необходимо навесить дополнительный замок. Сообщает об этом не кто иной, как председатель КГБ В. Федорчук. Послушать председателя КГБ, то делается это потому, что „классовый противник активнее и массированнее, чем когда-либо прежде, ведет против нашей страны тотальный шпионаж”. Это звучит как будто Федорчук составил себе представление о современном шпионаже, начитавшись книг советских авторов, где неизменно присутствует крадущийся через границу шпион. Он делает вид, что не существует спутников, снимающих все, вплоть до номеров автомобилей, электроники, способной услышать разговор на расстоянии тысяч километров. Все это нужно Андропову, с одобрения которого говорит шеф КГБ, чтобы создать в стране атмосферу шпиономании, чтобы подрывной деятельности иностранных разведок приписать развал экономики. Совсем как во времена Ежова и Сталина, когда провалы объяснялись вредительством, Андропов копирует своего учителя. Советским людям вновь напоминают о том, что любая критика режима может быть приравнена к предательству, что если надо будет, то ленинско-сталинская машина террора вновь будет приведена в действие. Причем вполне законно основываясь на принятой 7 октября 1977 года брежневской конституции. Статья 6-я ее закрепляет полную политическую монополию власти за компартией, а статья 62 требует от граждан охранять интересы советского государства, увеличивать его мощь и престиж.

Авторов конституции отнюдь не смутило, что статья 6-я противоречит статье 2, провозглашающей, что власть принадлежит народу, а статья 62-я отвергает статью 49-ю, предоставляющую гражданам право выступать с критикой власти.

Таким образом, в так называемое „застойное время” Брежнева произошло официальное закрепление тоталитаризма. Парадокс заключается в том, что тогда, когда происходил развал экономики, режим предпринимал все усилия к цементированию своего фасада и каркаса.

Правящий класс партократов через 60 лет после Октябрьского переворота официально провозгласил свое право на подавление внутренней оппозиции любыми террористическими методами. В этом явно чувствовалась рука мастера терроризма, ставшего во главе страны.

Однако все это не может остановить роста внутренней оппозиции. С 1977 по 1980 гг. в СССР по неполным данным выходило 25 самиздатс-ких публикаций. Только в 1980 г. по полученным из Советского Союза сведениям самиздатом было распространено свыше 100 тысяч различных материалов. Но в то же время организованную оппозиционную деятельность вести становится еще труднее.

Находившийся в октябре 1917 г. в Петрограде корреспондент „Юма-ните” Б. Кричевский писал в своих недавно найденных репортажах: „Петроград, И ноября. (От нашего специального корреспондента.) Вот уже пять дней, как столица Революции, обещавшей стать светлой, заря которой была прекрасной, находится под сапогом смелых конспираторов”.

Большевистский телеграф, конечно, сообщил миру то, что петроградские диктаторы беспрестанно трубят в своих прокламациях и ’’декретах”: ’’третья революция”, ’’славная рабоче-крестьянская революция” только что восторжествовала, торжествует, восторжествовала полностью, окончательно и бесповоротно...

Сколько слов, столько лжи.

Не рабочее восстание привело Ленина и Троцкого к недолговечной власти. Это вообще не было восстанием. В ночь с 6 на 7 ноября, принесшую власть этой банде, рабочий народ Петрограда, как и все остальное население, крепко спал. Всегда циничный Троцкий сам этим хвастался на следующий день на Съезде советов: ’’Обыватели, – говорил он, – спокойно спали и даже не знали, что в это время одна власть сменяет другую...” (’’Известия”, номер от 26/8 ноября).

Большевистский лозунг ”Не трогайте Петроградский революционный гарнизон!” объединил вокруг заговорщиков откормленных и отоспавшихся обитателей казармы, которые уже месяцами не занимаются даже строевой подготовкой, а убивают время, слоняясь по улицам, пешком и на трамваях, всегда набитых теснее, чем парижское метро, или стоя в очередях перед продовольственными магазинами и особенно складами денатурата, или играя в карты, или бегая за девочками.

Чтобы придать своей авантюре пролетарскую окраску, Ленин и Троцкий могут оправдываться только участием ’’красной гвардии”, набранной среди рабочей молодежи, которая отчасти действительно была введена в заблуждение большевистскими заявлениями, а отчасти это просто хулиганье с примесью черносотенных элементов, давно уже пытающихся ловить рыбку в мутной воде большевистской демагогии.

Нет, рабочие Петрограда, несмотря ни на что, не заслужили позорного обвинения в том, что они участвовали в перевороте ’’Бонапартов от большевиков” – это определение было брошено в лицо Ленину и Троцкому ’’Рабочей газетой”, органом Центрального комитета социал-демокра-тической (объединенной) партии меньшевиков.

Вот что пишет ’’Рабочая газета” (27 октября – 9 ноября) в своей передовице, названной ’’Власть Бонапартов”:

’’Поруганная и запятнанная русская Революция валяется в грязи и крови... И это называется ’’правительством Советов”? Какая чудовищная клевета!

...Никого не обманет фальшивый флаг Советов, которым они хотят прикрыть свои преступления...

Это называется ’’правительством Советов”?

Так где же миллионы рабочих, крестьян и солдат, которые крепкой стеной стояли вокруг Советов в дни их славы и величия? ”

Народ не поддержал путча большевиков и тогда в октябре 1917 года, безмолвствовал, но подо льдом тоталитаризма вел упорную борьбу с ним.

Подпольная экономика – это борьба.

Нежелание работать – это борьба.

Алкоголизм – это тоже, пусть в искаженной форме, но протест против безысходности советской.

И падение рождаемости – это протест против нищенских условий.

Все это вместе и было причиной того, что именно в 70-е годы советское государство предприняло массированную атаку на остатки прав граждан, усилив еще больше свою тоталитарную власть.

В это же десятилетие неуклонно происходило сокращение власти американской администрации. Естественно, что это превращало тоталитарную диктатуру, и без того лучше приспособленную к войне, чем демократия, в еще более опасного врага.

Процесс тоталитаризации советского режима, важнейшим оружием которого явилось КГБ, нашел свое логическое завершение в том, что этот режим и возглавил Андропов.

В начале 80-х годов органы КГБ – боевые отряды партии – занимают в советской системе такое же место, какое в 30-е годы занимали в Германии ,,гитлеровские штурмовые отряды”.

Перед штурмовыми отрядами партии Андропов ставит задачу подавить малейшее проявление недовольства в стране, закрыть все щели в железном занавесе.

* В душе Черненко, когда он слушал речь Федорчука, невозмутимо крутя попавшийся под руки карандаш, боролись противоречивые чувства. Он ничего не имел против штурмовых отрядов. В памяти его возникали фотографии из старых газет. Рослые, бравые парни с повязками на рукавах, сметающие все на своем пути. Поначалу партийный пропагандист Черненко, разъезжая по Сибири, разъяснял (как учил товарищ Сталин), что национал-социалисты – злейшие враги рабочего класса. Указания от вождя избавляли от необходимости думать. Главное было – запомнить цитаты и знать последние указания. Всегда последние. Потому что то, что годилось вчера, могло оказаться вредным сегодня. Он тут же уловил, куда дует ветер, когда в речи Молотова наткнулся на такие слова: „Надо признать, что в нашей стране были некоторые близорукие люди, которые, увлекшись упрощенной антифашистской оппозицией, забывали о провокаторской работе наших врагов...”

Как бы еще не обвинили теперь в том, что он слишком увлекся антифашистской оппозицией? „Ведь сегодня обстановка изменилась, – поучал Молотов, – мы перестали быть врагами”. Затем стало известно о тосте Сталина за здоровье фюрера германской нации. И Черненко в далекой сибирской глубинке принялся также горячо оправдывать сегодня то, что ругал вчера. Он оправдывал штурмовые отряды. Они хорошо помогали нацистской партии.

Опасность в том, продолжал размышлять Черненко, что тот, у кого они в руках, может их направить и на собственную партию. Вот это Черненко не устраивало. Пока не устраивало. Ведь они были не в его руках... А сами по себе „боевые отряды партии” – это неплохо. Это надо использовать для пропаганды... И надо вырвать их из рук Андропова. Черненко бросил быстро взгляд налево, туда, где на некогда сталинском месте восседал Андропов, борясь с дрожанием пальцев, с трудом переворачивавший страницы. *

Закон об охране государственных границ, зачитанный Федорчуком, лишь начало. Андропов закрывает границу и изнутри. Почти полностью прекращается еврейская эмиграция. За границей распространяют слухи, что все, кто хотел, уже уехали. Что теперь на повестке дня вопрос о приеме обратно тех, кто жалеет о том, что уехал. Услужливые языки начинают усиленно сообщать об этом эмигрантам в Израиле и Америке.

Между тем в Москве объявляют о введении кодекса жителей коммунистических городов. Но объявляют войну не тунеядству и стяжательству. Это абстракция. Андропов объявляет войну людям, тем, кого он обвиняет в стяжательстве и тунеядстве. Рабочих он связывает круговой порукой, введя закон о трудовых бригадах. Отныне рабочим предлагается самим расправляться с теми, кого они сочтут ответственным за низкий заработок бригады. Смысл затеянного прост. Виновато не государство, не режим, а сами. Труд заключенных, приступающих к работе по команде. По этому образцу Андропов, если бы смог, построил бы работу на всех предприятиях. Хотя на спектакле во МХАТе он вместе со всеми аплодировал словам о недопустимости „казарменного социализма”,, именно такой социализм он имеет в виду. Другого он не признает. Его фантазия дальше подстегивания плеткой не идет. Он за плеточный социализм. Это его идеал. Это и идеал тех, кто его поддерживает. В народ они не верят. Он для них ничто. Они его презирают, ненавидят, боятся. Они верят, что он понимает одно – нагайку. Все это наводит на мысль, что андро-повское руководство придерживалось взглядов, выраженных в 1821 году Жозефом де Местром в его знаменитых,,Санкт-Петербургских вечерах”, где он писал, что „человек слишком слаб, чтобы быть свободным”, и потому ему нельзя доверять. Несмотря на все разговоры о прогрессе и о создании нового человека, для советских правителей человек по-прежнему остался таким же, каким его видел в начале прошлого века французский граф, проведший пятнадцать лет в русской столице. И доверять ему у них не было никаких намерений.

Все это происходит в обстановке нагнетаемой истерии поиска виноватых.

Свирепствуют „комсомольские патрули”, снимающие с приходящих поездов тех, кто едет в ближайший город за продуктами.

Опять созываются массовые митинги, на которых бичуются разного рода нарушители. Опять трудящиеся сами требуют принять против самих себя суровые меры. Белорусский рабочий, чье имя „Правда” зашифровала буквой „К”, заявляет: „Конец у пьяницы один – уволили меня. Считаю, еще долго со мной нянчились!” Милостивое государство идет навстречу и снисходительно принимает суровые меры „по просьбе трудя-щихся”.

Это по их „просьбе” вначале в Краснодаре, а затем и в других городах появляются ящики, специально предназначенные для анонимных доносов. Они были распространены во времена Сталина. Но еще никогда советский режим открыто не признавался в том, что „анонимки” являются для него официальным документом.

Андропову этого мало. Произволу он пытается придать законный характер. В лагерях начальство приобретает такую власть над заключенными, какой не имело и в сталинские времена. Оно вправе дать заключенному дополнительный срок практически за все, что ему не понравится. В одном лагере дали дополнительный срок за оторванную пуговицу, а в другом – за антисоветскую улыбку...

И, наконец, как свое политическое завещание Андропов оставляет закон о’’передаче служебной информации иностранным организациям. Ничего из того, что происходит в стране, не может быть сообщено, если только не прошло через официальные каналы. К служебной информации можно приравнять все. Все, о чем говорят советские люди, является частью чьей-либо служебной информации. Каленой печатью молчания приказывает Андропов запечатать уста страны. Народ должен безмолвствовать.

... „Она с мигалкой идет. С мигалкой... Курс 280... Баки сбросил... Наблюдаю в захвате цель... Курс цели 240... Повторите азимут... Мои действия?.. Цель уменьшает скорость... Я обхожу... Ну, надо было раньше... Куда теперь догонять?.. Я уже отстаю... Сейчас я ракету попробую... Пуск произвел... Цель уничтожил... Цель уничтожена. Выхожу из атаки”, – слова падали в тишину зала Совета Безопасности. Стараясь оставаться невозмутимым, избегая смотреть на экран телевизора, сидел советский делегат Олег Трояновский, пытаясь не слышать несущихся с пленки слов, эхом доносивших, что произошло в небе над Сахалином, когда советский истребитель расстрелял безоружный пассажирский самолет корейской авиакомпании, следовавший по маршруту Нью-Йорк – Сеул. 269 человек нашли свою смерть под советскими пулями в сентябре 1983 года, когда мир по всем данным вроде бы не находился в состоянии войны.

По разным странам проходили демонстрации тех, кто стремился предотвратить наступающую третью мировую войну. А она шла, не обращая внимания на демонстрации и протесты. Шла давно... То затихая, то вспыхивая новь... Ее жертвами были люди во Вьетнаме, Камбодже, Сальвадоре, Анголе, Никарагуа, Афганистане. Ее жертвами стали и пассажиры „Боинга-707”.

Для Андропова, столько лет активно участвовавшего в руководстве подрывными действиями в тылу западных стран, операциями террористов, т. е. необъявленной третьей мировой войной,уничтожение корейского самолета было всего лишь эпизодом ее. И не очень значительным. Пожалуй, его искренне удивило, почему вдруг мир, столько лет спокойно принимавший убийства коммунистами людей в разных странах, вдруг возмутился. Это оказалось неожиданным, и андроповский режим прибегает к своему испытанному средству – ко лжи, которую, по замечанию известного французского философа Р. Арона, применяет давно и систематически.

На Пушкинской площади, где у редакции „Известий” всегда вывешивают свежие газеты, озадаченные читатели каждый день встречались с новой версией событий. Вначале было полное отрицание. Затем, когда отрицать стало больше невозможно, признались, что сбили самолет, но тут же объявили его шпионским.

Генштаб даже решился организовать грандиозный спектакль, на котором, вооружившись указкой, маршал Огарков показывал, как двигались самолеты. Одно осталось без ответа. Если советские истребители в течение двух с лишним часов следили за самолетом, как они умудрились не установить, что это самолет пассажирский? Как не сумела в течение двух с лишним часов советская разведка установить, что самолет с такими номерными знаками является пассажирским? Почему, наконец, не смогли хваленые советские перехватчики посадить невооруженный гражданский самолет? Ведь какая была бы пропагандистская победа – захват шпионского самолета!

Почти месяц Андропов молчал. Когда же появилось его заявление, то все надежды на просвещенный кагебизм оказались окончательно похороненными. Генсек полностью оправдывал действия своей армии. Он не извинялся. Он не выражал желания возместить убытки. Он давал понять, что так будут поступать и впредь.

А шофер на московской улице с недоумением вопрошал: „Почему все так нас ненавидят?”. Этот вопрос ему следовало адресовать человеку в Кремле.

Если с приходом Андропова к власти строились предположения, какой будет его внешняя политика, то расстрел пассажирского корейского самолета показал, что вся его внешняя политика – это интенсификация необъявленной войны Западу. Как и раньше, продолжалась война в Афганистане. По-прежнему были нацелены на Запад, советские ракеты. Их стало больше. Когда же Америка ответила на расположенные в Европе советские ракеты установкой своих – Андропов попросту прервал переговоры. Он, как когда-то Гитлер, собирался уйти из мира, хлопнув дверью. Какой силы получился бы этот хлопок – неизвестно, в ход событий вмешалась болезнь генсека.

Последний раз его видели в сентябре. С тех пор он исчез.

Летом на улицах Парижа появились плакаты с фотографией Андропова, под которой стояла подпись: „Разыскивается по обвинению”, и далее следовал список его преступлений. Плакат указывал и последний известный адрес разыскиваемого: Кремль. Но в Кремле Андропова в это время не было.