Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)

Куда же идти? Куда же бежать от общего горя? – думал я. И как единственное утешение и моральное удовлетворение, и как единственное место, где можно еще работать – я нашел. Это было Оренбургское казачье военное училище, так мне дорогое всегда. В ту же ночь я написал рапорт начальнику училища с ходатайством о зачислении меня сменным (курсовым) офицером училища. Полковой адъютант подъесаул Кулабухов выдал мне «Краткую выписку» из послужного списка, а командир полка полковник Косинов со своею похвальною аттестацией – отправил все в Оренбург.

Трехгодичный курс Оренбургского училища 1910-1913 годов я окончил отлично, взводным портупей-юнкером, имея два золотых жетона за гимнастику и джигитовку, а теперь, на этой войне, – награжден всеми боевыми орденами до Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом включительно. Шанс приема мне рисовался возможным.

Через несколько дней пришло уведомление, подписанное начальником училища, Генерального штаба генерал-майором Слесаревым, что подъесаул Елисеев Феодор зачислен кандидатом на должность сменного офицера. Генерал Слесарев, терский казак, был начальником училища, при котором я прошел курс военного образования. На душе стало легче.

Прошло дня два-три. Поздно вечером сижу в своей музейной комнате с высоким потолком и с тяжелыми шторами на окнах и что-то пишу. В комнате тишина. Все средневековые доспехи рыцарей, украшающие стены, своим холодным металлом только давят на душу. Я всегда чувствовал некоторую неприятность, когда, входя в свой кабинет, проходил мимо парных рыцарей в металлических бронях с опущенными забралами, стоявшими часовыми у моей двери. Проходишь, словно между двух скелетов в два человеческих роста. Да еще в темноте. Невольно содрогаешься... А теперь, когда на душе так грустно и одиноко, – все это в особенности неприятно.

Вдруг слышу шуршание многих пар сапог в коридоре и топот людей. Потом робкий стук в дверь и голос вахмистра Толстова:

– Господин подъесаул... дозвольте войти?

– Входите... – негромко отвечаю.

В раскрытую дверь входят: вахмистр, все взводные урядники – Федоров, Копанев, Шевляков, Маслов, председатель сотенного комитета Козьма Волобуев, сотенный каптенармус урядник Чусов (мой учебнянин) и запевалы-урядники Фендриков и Сапегин. Все в черкесках и при шашках. Сняли папахи, взяв их по-уставному, как «на молитву». Встав со стула и застегнув черкеску на нижний крючок, – смотрю на них. Вид их смущенный. Вахмистр Толстов докладывает, с перерывами в словах:

– Господин подъесаул... мы пришли делегатами от сотни... сотня извиняется перед Вами... и просит не сердиться... и вернуться к ней... и она будет по-прежнему послушна Вам.

Я смотрю на них с нескрываемой любовью. А рыжий Чусов, очень умный казак, при моем взгляде на него – густо краснеет и опускает глаза вниз. Всем им почему-то неловко. И это так не похоже на них. Ведь такие молодцы! И большинство их очень смелые на слова! А вот теперь – словно провинившиеся школьники. Но главное – я отлично знаю, что они-то здесь, эти урядники, совершенно ни при чем! Именно они всегда требовали порядка в сотне! И им русская революция противна, так как надо было командовать и руководить своими взводами во всех случаях сотенной жизни. Все это мне было так ясно, как и ясно было то, что сотня извиняется совершенно искренне.

Совершенно не желая надрывать душу своим молодецким урядникам ненужными объяснениями, даю 25 рублей Толстову и говорю:

– Вот Вам... после вечерней зари я приду в сотню... купите, что можно – водки, колбасы и французских булок... и пусть к столу соберутся желающие... и никаких объяснений... выпьем за мир! Идите! Все после зари.

В этот вечер молитву на заре казаки пели воодушевлен о, как никогда. Через пять минут после нее я вошел в помещение первой полусотни на даче Светлановка. На мое приветствие все они откликнулись так, что можно было ожидать обвала потолка. Собралась вся сотня. На столах было столько водки и закусок, что мои 25 рублей совершенно не окупали всего этого.

– Откуда все это? – спрашиваю.

■– Вы извините, господин подъесаул, но... мы еще сами сложились... кто сколько мог, – с улыбкой отвечает Толстов.

Наш мир с сотней в этот вечер был зафиксирован дружно, крепко и надолго. И, как оказалось, навсегда. И в этот памятный вечер песни лились так нежно, так душевно – как никогда до этого времени. Сотня пела отлично. От этих песен, от коротких душевных тостов, от душевной беседы – душа неслась к казачьему небу. Генерал Корнилов – победил!

Через несколько дней, распоряжением свыше – вся наша 5-я Кавказская казачья дивизия была переброшена вглубь Финляндии.

ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ

Наш полк в Вильмондстранде

Временное правительство под председательством Керенского, ставшим и Верховным Главнокомандующим русскими войсками – после ликвидации корниловского выступления, видимо, не желая иметь вблизи Петрограда казачьих частей, – нашу 5-ю Кавказскую дивизию отправило подальше от столицы, разбросав полки так:

1. Штаб дивизии, 1-й Кавказский и 3-й Линейный полки с 6-й Кубанской батареей – в городок Вильмондстранд (по-фински – Лапперанта).

2. 1-й Таманский полк и 4-ю Кубанскую батарею – в Выборг (Виипури).

3. 3-й Екатеринодарский полк – в Гельсингфорс (Хельсинки).

В маленьких, почти игрушечных, финских товарных вагонах сотни полка поэшелонно подошли к маленькому железнодорожному вокзалу и остановились. Дальше дорога не шла. В городе Вильмондстранде был ее конец (тупик).

У вокзала стоят толпы солдат и мрачно смотрят на казаков. Здесь квартирует какая-то тыловая часть и имеется комендант города в чине поручика. При нем жена, свояченица и теща. Они из города Старой Руссы. Все красивы и хорошо воспитаны. Комендант-поручик исключительно внимателен к нам и говорит, что его солдаты «шалят», и он очень рад, что в его город прибыли казаки, у которых всегда порядок.

Выгрузившись из вагонов, с песнями идем в конном строе по очень тихонькому городку, пересекаем железнодорожный мост и неожиданно видим военные двухэтажные казармы. Входим в обширный двор. Вокруг него капитальные постройки казенного интендантского образца. Дивные конюшни и коновязи. Вместительная столовая. То оказались казармы 20-го драгунского Финляндского полка, где он стоял в мирное время. Но когда казаки вошли в казармы, – их удивлению и возмущению не было конца: в них был такой хаос, словно там прошла татарская орда... Все перевернуто, разбито и загажено. Железные солдатские кровати перевернуты, соломенные матрасы и подушки раскиданы. Оказывается, здесь стояла какая-то пехотная часть и, уходя, оставила «свой революционный след»...

Поставив лошадей в конюшнях и оставив свои седла и сумы на коновязи, сотни вычистили помещения, расставили кровати, выбили матрасы и подушки и лишь тогда разместились в казармах. Обширная с темным потолком, по-лумрачная столовая, пропитанная солдатскими щами и черным хлебом, видимо, ни разу не мытые столы и цементный пол за семь месяцев революции – отдавали кисло-противным запахом, от которого хотелось бежать немедленно. Вымыли и столовую. Казаки зло рычали на солдат за все это. Поистине – казаки были сделаны словно из другого теста.

Вильмондстранд расположен на берегу озера Сайма. Казармы были в северной части городка. Внизу, у самого берега залива, в сосновом лесу – находились офицерские флигели драгунского полка, с отдельным зданием полкового клуба. Здесь был полный порядок, ничего не испорчено, и в них разместились большинство офицеров только нашего полка.

Казарменная жизнь требовала известного воинского порядка, а в коннице – в особенности. Общий утренний подъем, чай, обед, ужин. Ежедневно три уборки лошадей с задачей корма. Все делалось по сигнальной трубе. И хотя теперь не было той прежней воинской чопорности и воинской дисциплины, но сама жизнь заставляла казаков исполнять все свои обязанности в известный час и всем вместе. И то, что у казаков были собственные строевые лошади, к которым они всегда относились заботливо, – усиливало порядок и послушание.

Ввиду перегруженности конницы в Русской армии – приказано образовать при штабе каждой дивизии по два пеших эскадрона. Но так как у казаков были свои собственные лошади, то обезлошадить две сотни, не зная, куда девать казачьих лошадей, – вопрос этот был разрешен в нашей дивизии компромиссно: сформировать две сотни пеших казаков номинально, вливая в них прибывающих казаков без лошадей.

Командиром пешего дивизиона был назначен нашего полка войсковой старшина И. Т. Бабаев, а командирами сотен – от 1-го Таманского полка его родной меньший брат, Георгиевский кавалер есаул В.Т. Бабаев и от нашего же полка, подъесаул Павел Бабаев.

Все Бабаевы были отличными офицерами, честными и серьезными людьми. Как люди умные – они яснее нас видели, что армия развалилась, почему и не стоит ломать мечей зря для ее немыслимого выздоровления. Мы их любили, острили над ними, но не зло, называя эту малочисленную часть – «бабаевский дивизион». Есаул Бабаев очень скоро поступил на ускоренные курсы академии Генерального штаба в Петрограде и совсем выбыл из дивизии. В общем, в жизни дивизии этот пеший дивизион был мертв.

Внутренняя жизнь полка

Корниловское выступление надломило полк. Всем было известно, с какою жестокостью и безнаказанностью в эти корниловские дни были убиты в Выборге командир 42-го Армейского корпуса генерал Орановский*, комендант Свеа-боргской крепости генерал Васильев и целый ряд других офицеров, кто попался под руку солдатской черни (и. д. начальника штаба дивизии Ю. В. Сербин* писал мне, что в Выборге было убито 80 офицеров).

Обо всем этом сообщалось в газетах, и казаки читали, как избитых офицеров солдаты бросали в море, а когда те цеплялись руками за берег, – добивали их прикладами там же... И главное – все это прошло совершенно безнаказанно. Для черни соблазн этот был очень велик и доступен тогда.

Положение было жуткое. Даже страшное! Но жить и служить Отечеству было надо, а следовательно, надо было и работать. У самого вокзала – обширный, ровный, чистый военный плац для занятий, хоть целой дивизии. Вокруг него – сосновый лес. Ближе к вокзалу стоит военная православная церковка. И вот – чтобы поддержать порядок в полку и занять умы казаков – решено ежедневно и накоротке, на этом плацу, производить несложные конные перестроения. После них – сотни весело и с песнями – возвращались в свои казармы. Это было совершенно не утомительно для казаков и отнимало у них два-три часа времени.

Солдаты местного гарнизона с ужасом смотрели на это и говорили некоторым казакам:

– Как это можно? И зачем делать строевые занятия теперь, в революцию, когда все должны свободно жить и дышать!

Кроме этого – их удивляло и возмущало полное послушание казаков в строю и сохранившаяся воинская дисциплина у нас. Но наряду с этим – их восхищали казачьи песни в строю, сам нарядный подвижной конный строй, как и то, что казачьи офицеры – в жару, в пыли конного строя, среди шеренг казаков, сами пели песни с казаками и даже запевали их.

– Да, у казаков другие офицеры, чем у нас... – оправдывающе говорили некоторые из них.

В Российской императорской армии все офицеры были одинаковы, но разность была в том, что у казаков было территориальное формирование строевых частей, а в России – по признакам смешения и губерний, и национальностей. Тем-то и были крепки казаки всегда и всюду.

Встречаясь в городе, на улице – наши казаки по-прежнему отдавали всем офицерам воинскую честь и, если не с отчетливостью былого, то, во всяком случае, с полным почтением. Офицерам же своего полка и своей сотни – в особенности.

Большевистская рука тянулась всюду к войскам. Мы знали, что от солдатских митингов и делегатов очень страдают наши таманцы и батарейцы в Выборге. Особенно же страдает 3-й Екатеринодарский полк в Гельсингфорсе, где стояла русская эскадра и город наполнен матросами и солдатами. На удивление, как и на восхищение, политической жизнью полка у них руководил войсковой старшина Муравьев и очень удачно сохранял казаков от всевозможных нападок и агитации.

Наша столовая стала центром митингов всего гарнизона Вильмондстранда. Солдатские ораторы не нападали на казаков, но внушали им, доказывали, как несправедливо поступала с ними царская власть; как казаки долго несли свою военную службу, справляя все для нее на свой счет; как эта царская власть посылала казаков на усмирение бастовавших рабочих и для охраны помещичьей земли. Подходили ораторы хитро, продуманно и... обещали казаков освободить от всего этого. И освободят, но... «вам мешают ваши же офицеры», – заканчивали они.

– Убить казацких ахвицеров и бросить их в Сайменское озеро! – ревела в ответ солдатская толпа с разных мест. Порою – нам было страшно...

Митинги исходили от солдат. Весь революционный удар их был направлен на наш полк, как более стойкий.

3-й Линейный полк, сформированный из старых льготных казаков только на время войны, жил незаметно. Строевых занятий у них не производилось. Их командиром тогда был полковник Штригель*, милый человек с запорожскими усами, очень общительный и большой музыкант. На удивление – при составе полка из старых казаков – у них было очень много молодых офицеров, окончивших ускоренные курсы военных училищ. Мы никогда не видели их на этих общих митингах, за исключением сотника Богомаза, из учителей, кажется, станицы Ханской Майкопского отдела, который увлекался политикой, с уклоном влево.

В 1920 г. я встретил его в чине войскового старшины, он стал «правой ориентации» и с возмущением вспоминал митинги в Вильмондстранде, на которых он играл заметную роль.

6-я Кубанская батарея жила замкнуто. Ее офицеры жили между собою очень дружно. Воинский порядок в батарее был хороший. Они считали себя специальным родом оружия и не интересовались событиями в нашем гарнизоне.

Штаб дивизии утопал в переписке. В Вильмондстранд прибыл новый начальник дивизии, Генерального штаба генерал-майор Черный*, который вышел на войну во главе

1-го Линейного полка Сводно-Казачьей дивизии на Юго-Западный фронт. Мы уже знали о боевых доблестях этого полка и радовались прибытию к нам родного кубанского генерала.

2-ю Сводно-Казачью дивизию вывел на войну известный конник генерал Павлов. Потом ею командовал его большой друг и также знаменитый конник, генерал П. Н. Краснов, впоследствии Донской Атаман 1918-1919 гг. Эту дивизию составляли: 16-й и 17-й Донские казачьи полки, 1 -й Линейный полк Кубанского войска, 1-й Волгский полк Терского войска и артиллерийский дивизион Оренбургского казачьего войска. Красочная была дивизия.

Ввиду того что митинги происходили в расположении нашего полка, полковник Косинов всегда присутствовал на них и просил старших офицеров полка бывать также, чтобы быть в курсе событий. В офицерской походной шинели защитного цвета нараспашку поверх черкески, в черной папахе крупного курпея – стоял он впереди нас, внимательно и с усмешкой слушал солдатских ораторов, стремящихся освободить казаков от военной службы и дать им вольную жизнь на Кубани... И потом, сделав два-три шага вперед и подняв руку вверх в направлении ораторов, – громко, внятно выкрикнул:

– Вы хотите учить нас, казаков, как жить! Как служить и как распоряжаться нашею же землею?! Вы не только что не понимаете нашей казачьей жизни, но мы Вам и не позволим!

– Уб-бить! Уб-бить йиво-о! – звериным ревом гудит толпа солдат. Казаки же – молчат, смотрят в нашу сторону и явно сочувствуют словам своего смелого командира полка.

– Попробуйте-е! – перебивает он их зычным голосом и повел взглядом на казаков.

– Дол-лой, дол-лой! – впервые слышим мы революционный клич казаков, но теперь он зло направлен против солдат.

Здесь у казаков заговорила войсковая гордость, что солдаты хотят научить их, как надо жить и служить, и оскорбленное чувство за своего смелого командира, которого они искренне полюбили.

– И Вы называете себя революционной демократией? – выйдя вперед, выкрикнул полковой ветеринарный врач Гиршберг. – Я был студентом и интересовался политикой, – громко говорит он и развил целую теорию о ней.

Солдаты сразу же приумолкли, так как говорил не казак, не офицер, а ученый человек, к тому же в защитного цвета шинели, в фуражке и в малом чине. Он спасал положение.

И подобные митинги происходили почти еженедельно.

Об этом интересном человеке надо сказать несколько слов для полковой истории. Их род выходцы из Швеции. Отец – инженер путей сообщения, служил на Владикавказской железной дороге, одно время проживая в хуторе Романовском, при станции Кавказской, где и родились его сыновья. Старший из них, теперь наш полковой ветеринарный врач, как уроженец Кубани, отлично знал быт и психологию казаков и реагировал солдатам логично, разумно. Офицеры нашего полка никогда не выступали на митингах, вот почему мы были ему исключительно благодарны и полюбили его горячую искреннюю душу. А так как он окончил училище вместе с нашим полковым адъютантом подъесаулом В.Н. Кулабуховым, и они были очень дружны между собой, – это еще более сближало нас с Константином Оскаровичем Гиршбергом.

В бытность дивизии в Ууси-кирка временно исполняющим должность начальника штаба дивизии был капитан Сербин*. В очень обстоятельном письме ко мне от 24 октября 1954 г. из Аргентины, освещая события тех месяцев революции, он особенно похвальное внимание останавливает на нашем полку, о котором пишет так: «1-й Кавказский полк, имевший во главе блестящего, спокойного и редкой души человека, полковника Георгия Яковлевича Косинова и его помощника незабвенного доблестного Георгия Константиновича Маневского, – полностью сохранил свой порядок».

Странно было то, что нас, казачьих офицеров гарнизона города Вильмондстранда, ни разу не собирал наш штаб дивизии. Полки и батарея жили своей внутренней жизнью и только встречались иногда на финских вечеринках с танцами. На них бывала исключительно молодежь, офицеры, и каждая часть занимала свой столик на ужин. Исключение составлял полковник Штригель, который часто бывал на них с немногими своими молодыми офицерами. Мы, молодежь кавказцы, пели и казачьи песни, и юнкерские романсы. Отличный баритон-запевала подъесаул Растегаев украшал наш стол и привлекал внимание всех. Дамы млели, слушая его (он и сам был красив), и к нам иногда присаживался к столу Штригель и некоторые батарейцы, с которыми мы дружили и которых хорошо знали и по мирному времени, и по Турецкому фронту. Беспристрастно говоря – наряду со многими революционными неприятностями, мы проводили время, политикой совершенно не интересуясь, как и не представляли – чем же все это закончится? Политически мы были абсолютно безграмотны.

Трагедия души офицера-драгупа

К нам в Вильмондстранд, с фронта, прибыл подполковник, заведующий хозяйством 20-го Финляндского драгунского полка, в казармах которого расквартирован наш полк. Представившись полковнику Косинову, он доложил, что прибыл изъять из полкового цейхгауза вещи и отправить их в свой полк.

Тихо, скромно, молчаливо провел он дня три среди нас и, выполнив свою задачу, собрался уезжать. В летнем гражданском клубе, на берегу озера Сайма, командир полка, со старшими офицерами, дали ему прощальный ужин в уютном изолированном кабинете. Приглашение он принял скромно и с удивлением.

Полковник Косинов был очень общительный и веселый в жизни человек. От него не отставали и его штаб-офицеры – Калугин, Пучков, Маневский, да и мы, молодежь, теперь все подъесаулы в свои 24-25 лет, командиры сотен. Наш полк был гостеприимный и любил угощать. Гость-подполковник был за столом тих, скромен и молчалив. Чуть выше среднего роста, склонный к полноте, но с легкой кавалерийской походкой, привитой и воспитанием, и долгой службой в кавалерии. Он окончил эскадрон Николаевского кавалерийского училища в Петербурге и имел от роду около 40 лет.

Наши тосты об армии, о кавалерии, об их драгунском полку – он принимал скромно и сдержанно и как будто удивленно; и своими печальными глазами словно спрашивал нас: «Почему это?.. К чему это?.. Так ли это?.. Искренне ли это?» И когда подали кофе с ликерами, он попросил полковника Косинова ответить нам и ответить сидя. И отвечал: – Я прожил среди Вашего казачьего полка три дня... Я старый кадровый кавалерийский офицер и хорошо вижу все с первого же взгляда. Как хорошо у Вас в полку, господа! Какие молодцы Ваши казаки! Как они еще послушны Вам, офицерам! Я так завидую Вам, господа!..

И, сделав паузу, продолжал под наше гробовое молчание: – Посмотрели бы Вы, что делается в нашем, бывшем так славном, 20-м Финляндском драгунском полку! Драгуны-солдаты словно сошли с ума... У них осталось единственное слово в употреблении – ДАВАЙ! Все им ДАЙ – и законное и незаконное... Я заведующий хозяйственной частью полка и все это ДАВАЙ! – адресуется ко мне. Вы думаете, господа, что я приехал сюда добровольно? Солдаты потребовали полковое имущество, чтобы разделить его между собою... и я вот его везу к ним... и не знаю, – удовлетворю ли их требование?! Они вытянули у меня уже всю душу, и теперь я возвращаюсь снова в полк на новые мучения... – и, не окончив своей речи-исповеди, он, маститый и благородный, склонив свою крупную голову на руки, – безмолвно зарыдал.

Все мы, так чутко слушавшие его слова, при виде такого перехода буквально оторопели. Передохнув несколько минут и успокоившись, он продолжал:

– Вот и все. Вот и конец армии... И, пожив среди вас, казаков, – я словно в последний раз увидел былые наши императорские полки, а теперь... Я даже не знаю, что со мною будет в нашем драгунском полку! Замучат они меня, наши солдаты... – и он вновь заплакал.

Наши штаб-офицеры быстро обступили его и успокоили. Косинов и Маневский, как самые активные – обняли его и выпили на <сты». За ними последовали остальные – Калугин, Пучков, Бабаев. Подполковник-драгун оживился. «Ты» и ласковые имена друг к другу без отчества – Жорж, Степа, Саша (его имя было, кажется, Всеволод), словно слова к любимой женщине – привели его в нормальное состояние, и дальнейшая беседа потекла уже по-семейному, в которой он поведал нам многие случаи из жизни и поведения своих драгун-солдат, полные кошмара.

– Офицеры разбегаются у нас из полка, – продолжил он. – Нет возможности терпеть придирки, требования и оскорбления драгун. Я у Вас прожил три дня. Если я расскажу своим офицерам, как сохранился Ваш полк – они не поверят, – настолько все это прекрасно против нашего полка драгун! И вот, отдохнув у Вас, – я возвращаюсь вновь на новые мучения, – закончил он, подполковник 20-го Финляндского драгунского полка.

Его слова у нас в полку не пропали даром. Мы, старшие офицеры, лишний раз убедились, насколько сохранился наш полк, и это давало еще большую силу и желание вновь работать для полка, чтобы сохранить его дорогое для нас имя – наш славный 1-й КАВКАЗСКИЙ полк. В таком состоянии своих чувств – мы дожидались своего войскового праздника, отмечаемого 5 октября старого стиля – ежегодно.