Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

Обедаем мы хорошо, но скромно. Узнали, что временно полком командует есаул Трубачев*, сверстник Лопатина по Николаевскому кавалерийскому училищу. Бабиев им недо-

волен: «вялый и не распорядительный», – как сказал он. Трубачев молодой корниловец.

– Ну, пишите приказ о новом назначении командира Корниловского полка, – говорит Бабиев за столом полковнику Рябов-Решетину.

– Какого из них? – улыбается, спрашивая, он, глядя на нас, двух молодых есаулов. – Ошую или одесную? – добавляет.

Мы сидели за столом – я по правую руку Бабиева, а Лопатин по левую.

– Конечно, ошую, – отвечает он, ласково посмотрев на меня.

Приказ написан, получен мной, он гласил: «Есаул Елисеев как старший в чине назначается командующим Корниловским полком. Есаулу Трубачеву сдать полк. О сдаче и приеме донести мне. Начальник 3-й Кубанской казачьей дивизии генерал-майор Бабиев». Это было 2 февраля 1919 г.

Я не сомневался, что Бабиев по-кунацки подарит мне одну из своих кобылиц-неуков, из отбитого Корниловским полком табуна лошадей, но ошибся. Это меня немного огорчило, так как я имел только одного строевого коня.

Вновь в родном полку

По топкой густой грязи, по неуютным улицам села Дивного – мы следуем в расположение нашего полка. На одной из улиц в сторону Маныча, над парадным крыльцом небольшого крестьянского дома «под железом» – увидели полковой флаг красного войскового цвета. На крыльце сидели несколько офицеров в шубах-черкесках, при полном вооружении – кинжал, шашка, револьвер. Все они нам незнакомы: по виду бывшие урядники. При нашем приближении встали и отдали честь. Поздоровавшись за руку, вошли в комнату. В ней небольшого роста есаул, а второй, высокий, в чине сотника – определ мне, кто из них командир полка. С Лопатиным мы отрапортовали официально, но Филиппыч, рапортуя, улыбается. Улыбается и Трубачев: они ведь сверстники по училищу. Сотник оказался полко-

вым адъютантом. Он дает левую руку, так как правая была без кисти. Это сотник Николай Малыхин.

Мы садимся за стол, и я сразу же предъявляю Трубаче-ву приказ по дивизии. Вижу, что приказ ему не понравился, но – закон есть закон, к тому же я старший в чине. Сдачи и приема – никаких, простая формальность. Это ведь совсем не те полки, каковые существовали в мирное время. Я прошу Трубачева собрать всех офицеров полка, чтобы познакомиться с ними и вместе пообедать. Они пришли. И так мало было среди них старых знакомых и боевых друзей! И вижу среди наличных офицеров – только нас, троих есаулов, кадровых. Несколько сотников, остальные в чине хорунжего. Все из школ прапорщиков или из урядников за боевые отличия. Большинство из них летами старше нас. Держатся хорошо, почтительно, без излишней воинской субординации, что мне очень понравилось. Здесь узнаю, что распоряжением полковника Ба-биева полковой обоз 2-го разряда, из станицы Усть-Ла-бинской, переведен в станицу Лабинскую и им заведует есаул Сменов. При нем полковой казначей хорунжий Клы-гин* и два чиновника-делопроизводителя. При обозе открылись сапожная и шорная мастерские. Разговаривали спокойно, по-деловому.

Здесь мы с Лопатиным узнали, что 3-я Кубанская казачья дивизия «молодая», недавно сформированная и в нее входили: Корниловский полк, 1-й Кавказский полковника Орфенова, 1-й Таманский полковника Гречкина*, 1-й Черноморский полковника Малышенко и 2-й Полтавский полковника Преображенского*. Была артиллерия, но какие батареи – не помню.

1-й Кавказский полк находился за Манычем в селе Приютном, а 1-й Черноморский в селе Кистинском. Все остальные части и артиллерия – в Дивном. Тут же стояла и Кубанская пластунская бригада Ходасевича четырехбатальонного состава, чуть свыше 1000 штыков.

Я хочу видеть полк в конном строю, чтобы знать – каков он, каков конный состав – главная сила полка? И грустное впечатление произвел он на меня, былой наш могу-

чий полк, представившейся силой около 200 шашек боевого состава, не считая пулеметной команды и других чинов хозяйства. Всего же на довольствии числилось около 300 человек.

Принимая дивизию, Бабиев взял с собой команду связи, численностью в 30 человек, и половину хора трубачей. В полку не было полкового марша, почему я был встречен войсковым маршем. Ответили казаки дружно. Прошел в седле меж сотен. Казаки одеты хорошо, тепло, в кожухах, некоторые в шубах-черкесках. Все в погонах. Вид казаков хороший, но лошади подморены. Казаки смотрят с открытым сознанием полковой и войсковой гордости. Никакой речи перед полком я не сказал. В жуткой топкой грязи, при сырой полуснежной погоде – она была не к месту. И хотя лица казаков произвели на меня хорошее впечатление – все же картина малочисленности полка, какой-то бедности или усталости – так ошленно представилась передо мной, что на душе не было отрадно. Но война оставалась войной, и надо было жить и работать.

В полку, по списку, было много офицеров, почти до сотни человек; в наличии же чуть свыше двух десятков. В те времена была большая вольность, а именно: заболевший или раненый офицер мог долго оставаться в своей станице и его никто не тревожил. Некоторые «первопоходники», После взятия Екатеринодара 2 августа 1918 г., считали, что Они свое дело сделали, они теперь могут оставаться в тылу, устраивались там на новую службу, но в душе считали себя корниловцами и как бы числились в полку. Готовый накликать на себя всякие неудовольствия подобных офицеров – я собрал наличных и, с полковым списком, совместно стали разбирать «историю каждого отсутствующего».

К моей радости, я нашел в сердцах и в мозгах их не только что полное сочувствие, но и возмущение. В особенности со стороны сотника Васильева и хорунжего Литвиненко. Оба первопоходники и офицеры 2-го Полтавского полка Великой войны. Их хорошо знали старые корниловцы и генерал Науменко. Кроме того, они оказались очень авторитетными офицерами среди всех и по боевым качест-

вам, и в быту. О Васильеве скажу потом. Литвиненко же – храбрейший офицер. Много раз раненный. Окончил реальное училище, был хорошо грамотный. Редко говорил по-русски, но его черноморский язык был одно восхищение. Казаки его любили – за храбрость, за заботу о них, как и побаивались за его правду. Все выскажет, всех выругает, тут же остроумно проиронизирует по-черноморски, все казаки засмеются и – всем легко становится.

Я находил и пояснил всем, что термин «временно командующий сотней» надо упразднить потому, что это, во-первых, толкает офицера относиться к своим обязанностям не так радетельно, а во-вторых, командуя сотней, он получает жалованье младшего офицера. Хотя жалованье в то время было очень малое (230 рублей в месяц для младшего, командира сотни на 100 рублей больше), но все же – это было приятно каждому, и морально и денежно. И вот на мое предложение – попросил слово хорунжий Литвиненко. Казаки называли его «хурунджый Лытвын».

– Господин эсаул! Вымытайтэ йих усих!.. Ничого жалить йих!.. Дэ воны? Шо воны там роблять?.. По Катэрино-дару гуляють?! А ты тут воюй одын?! А гроши дай йим!.. Дай як командиру сотни! – запальчиво говорит он.

Его слова поддержали и шумом, и смехом все.

Хорунжий Литвиненко был один из самых доблестных офицеров-корниловцев. В 1920 г., в Крыму, он был последним законным командиром Корниловского полка, имея чин полковника. И на Перекопе, в последней конной атаке против пехоты красных – был смертельно ранен в живот и умер в Константинополе, куда был эвакуирован. Эту последнюю доблестную конную атаку совершили уманцы и корниловцы под личным водительством полковника Гамалия.

Вернусь к описанию результатов собрания офицеров полка. Выслушав всех и наведя точные справки – кто, когда и почему выбыл из полка, давно находящихся в тылу – исключил из списка офицеров полка. Офицеров, «временно командующих сотнями», зафиксировал «законно командирами сотен». Не говоря уже о ясности получения жалованья по должностям – у командиров сотен появилась моральная повышенная ответственность, тем более что все они были в небольших чинах. Здесь я привожу список всех офицеров полка, находящихся тогда в наличности:

1. Командующий полком есаул Елисеев.

2. 1-й помощник по строевой части есаул Лопатин.

3. 2-й помощник по строевой части есаул Трубачев.

4. Заведующий хозяйством есаул Сменов, но так как он находился с обозом в станице Лабинской, то на фронте помощником командира полка по хозяйственной части был назначен – 5. Сотник Марков*.

Командиры сотен:

первой – сотник Васильев; второй – хорунжий Дорошенко*; третьей – хорунжий Литвиненко; четвертой – сотник Лебедев; пятой – сотник Мишуров; шестой – сотник Иванов*.

12. Сотник Мартыненко* – начальник пулеметной команды. 13. Сотник Малыхин – полковой адъютант.

Младшие офицеры сотен:

Хорунжие Голованенко*, Щеховцов*, Тюнин, Копчев, Козменко*, Яковенко*, Бэх Андрей, Бэх (большой), Савченко*.

Младшие офицеры пулеметной команды: сотник Кова-лев-второй, хорунжии Кононенко*, Сердечный*.

26. Зауряд-лекарь Александров – старший полковой врач. 27. Лекарь Яковлев* – полковой ветеринарный доктор.

Все командиры сотен и младшие офицеры, за единичным исключением, стали офицерами по окончании школ прапорщиков или получили чины за боевые отличия, будучи урядниками. Возможно, что не столь благородное происхождение многих – оно именно и дало отличный боевой офицерский элемент, в особенности в должностях командиров сотен. Их казаки любили, уважали и верили им, офицерам своей среды – бесхитростным, сердечным и откровенным в обращении с ними. Кроме того, боевыми событиями, в особенности в бытность командования полком Бабиевым – в нем установилась неписаная и никем не уставленная «традиция дружественности», будь то рядовой

казак или сам «грозный генерал Бабиев», который, еще раз подчеркиваю, никогда не был грозным. В Корниловском полку, принцип – один за всех и все за одного – чувствовался всегда и во всем, будь то бой или пирушка. Это я ощущал еще тогда, прибыв в полк – ив боях, и в быту – теперь же, став их командиром, ощутил еще больше, как и вел всех к этому.

Приняв Корниловский полк, Бабиев напрягал все силы, чтобы комплектовать его казаками лабинских станиц. Для него лабинцы были – выше всего. Он звал в полк своих офицеров, и вот теперь в нем их четыре, из коих три станичника. Он умышленно перевел обоз 2-го разряда из станицы Усть-Лабинской в стацицу Лабинскую, в свой отдел, чтобы, выражусь так – «облабинизировать» свой полк.

В Астраханских степях

В ночь на 3 февраля Корниловскому полку и 9-му Кубанскому пластунскому батальону приказано выступить за Ма-ныч, для усиления головных сотен 1-го Кавказского полка, занимавших село Приютное Астраханской губернии, с задачей – для расширения заманычского плацдарма. До Маны-ча было 12 верст и после, до села Приютного, так же двенадцать. Приказано дойти ночью, скрытно от противника.

При закате солнца – полк выступил. За селом Дивным, на север от него, на выгоне, в двухшереножном строе стоял батальон, силой до 250 казаков. Он должен был идти за нами, не связывая полк своим движением, почему я и не обратил на него внимания. Пластуны стоят строем, значит, ждут командира, подумал я. Пройдя версты две, – выкрикнул:

– Головные дозоры вперед! Старшего ко мне!

Погода стояла сырая. По степи сплошной снег, а по дороге мокрая грязь. Я слышу копыта коней головных дозоров четко, нервно, цокают по ней, и кто-то, в затылок, словно гипнотизирует меня, и мне от этого неприятно.

– Чего звольтя, господин есаул? – слышу я голос старшего дозорного левее себя, и он показался мне знакомым.

Обернувшись к нему, чтобы дать указания, – я тут же удивленно выкрикнул:

– Невзоров? – и холодная струйка «чего-то» пробежала у меня по позвонку, спустилась вниз и растаяла в седа* лешнем клубке. Это у меня всегда бывало перед атакой, как чувство невольного страха или большой неприятности.

– Так точно, господин есаул! – отвечает мне казак, весь бледный как полотно.

«Я тэбэ породив, – я тэбэ и убью!» – невольно одним лишь мгновением пронеслась мысль в голове, но тут же и отошла прочь...

– Впереди нас, за Манычем, в селе Приютном, находится наш 1-й Кавказский полк. К нему мы подойдем в полночь. Поэтому не бойся, но, конечно, осматривайся... Езжай! – закончил я.

И казак, со словом «слушаюсь!», словно спасаясь от меня, широким наметом, с тремя другими дозорными, поскакал.

«Какая встреча! – думал я. – Что я мог бы сделать с этим казаком? И нужно ли было что делать?» И в те пять секунд моих дум я нашел, что «делать с ним» ничего не нужно, так как его душа дошла до полного понимания красных, и он теперь будет у меня самый надежный «белый воин».

В месяцы революции 1917 г., под Карсом, в Финляндии и по возвращении на Кубань в последних числах декабря того же года – я был командиром 2-й сотни 1-го Кавказского полка; Жуткие месяцы развала армии в Финляндии и потом, когда наша 5-я Кавказская казачья дивизия возвращалась на Кубань через огнево разрушения всей России от самой Финляндии и до земель Войска Донского, где существовала законная казачья власть. Первый эшелон полка, моя 2-я сотня, при которой был весь штаб полка, полковой штандарт, денежный ящик и полковой хор трубачей, всего до десяти офицеров и до 200 казаков – этот путь по красной России, уже при советской власти, совершил в течение двух недель – с 8 по 24 декабря 1917 г. В Воронеже и на станции Миллерово – красная власть требовала от нас сдачи оружия. Мы не дали. Не буду описывать личных переживаний, но вот этот казак Невзоров

станицы Новопокровской и два других его сверстника все месяцы мутили сотню, которая считалась самой стойкой. И не замутили. Невзоров – совершенно серый казак, малограмотный, с «рязанским» произношением слов, казак

4-го взвода, и из таких – которых за негодностью и плюгавостью в строю – вахмистры назначают пасти свиней, чтобы своим паскудным видом не портить строй. И, несмотря на это, Невзоров хотел мутить сотню, вызывая этим только презрение казаков, а от молодецких урядников – даже окрик, на который он почему-то не возражал.

В полночь, прибыв в Приютное, представился старшему в чине, командиру 1-го Кавказского полка полковнику Ар-фенову. Его я вижу впервые. В пенсне, в кителе, в фуражке. Лицо хорошее, умное, интеллигентное. От радости «подкрепления силами» – он не знает, где нас усадить? Ему лет под 40. В углу, среди полусонных ординарцев, с дивана поднимается рослая богатырская фигура в косматой белой папахе и с черными, воспаленными глазами. Она улыбается мне, рычаще произносит слова приветствия и – дружески тянет руку.

Я удивленно смотрю в полутьме на этого богатыря-офи-цера в погонах есаула и улавливаю что-то знакомое; и, уловив, – радостно жму, трясу его руку. Это бьих знаменитый Михаил Казанов*, бывший в лагерях 1914 г. хорунжим 1-ш Черноморского полка, а сейчас он есаул и помощник командира 1-го Кавказского полка. Мы не виделись с ним более 4 лет. Но как он возмужал! По разговору с ним Арфено-ва, я вижу, что Казанов – опора всего полка. Здесь я приведу слова Бабиева, его друга, его двойника по молодецким казачьим пирушкам еще в мирное время (они были тогда одной дивизии):

– Я боюсь этого черта! – как-то сказал Бабиев мне. – Ведь он может пырнуть и кинжалом!

Да, Казанов был иного сорта молодец и орел, чем Бабиев. Такова наша Кубань, рождающая своих казачьих богатырей.

Арфенов и Казанов смеются, что я не вовремя прибыл с полком, так как «расширения плацдарма» не будет, пото-

му что – батальон пластунов отказался выступить за Ма-ныч, о чем они получили сообщение от самого генерала Бабиева, немедленно же, по телефону. Через сутки Корниловскому полку приказано было вернуться назад, в село Дивное. Ко мне немедленно же прибыл Бабиев и рассказал о пластунах так: «Командир пластунской бригады генерал Ходкевич прибыл и доложил о нежелании батальона идти за Маныч. Я выехал к батальону сам, верхом, уверенный, что заставлю их исполнить боевой приказ. На мое приветствие батальон ответил дружно, хорошо. Ну, думаю, – я их сломаю...

– Почему не идете? – выкрикнул им.

Все молчат.

– Выходи вперед и говори причину! – грозно говорю им. Но никто не выходит. Вдруг из задних рядов слышу голоса:

– Нэ пидэмо за Манычь!.. Будэмо тут дэржаты гряныцю!

Я резко выругал их, как слышу новые слова:

– Та якы мы доброволци!.. Мы вси абылызовани (мобилизованы)!

Я вижу, что дело плохо и мои слова не подействуют... значит, нужно принять другие, более суровые меры. Твой полк был в версте от нас. И я думал, Джембулат, – вернуть полк, да... из пулеметов по ним! А потом подумал – а вдруг и мой Корниловский полк откажется... откажется стрелять по своим, то что тогда может быть? Я испугался и не вернул полк. Ну, а по-твоему, – пошел бы полк против своих пластунов?»

– Думаю, что нет... – отвечаю ему. – Против своих казаков – это было бы очень опасное распоряжение, – добавил я.

– Я и сам это думал... почему и не прибег к этому, – закончил спокойно, но грустно молодецкий генерал Бабиев; большой казак.

Этот жуткий случай с батальоном храбрых пластунов, как неповиновение боевому приказу – надо объяснить, первым долгом, боевой усталостью и «казачьим одиночеством» на этом Манычском фронте. Дивизия генерала Бабие-

ва и бригада пластунов генерала Ходкевича входили здесь в состав 2-го Кубанского казачьего корпуса генерала Ула-гая. От 2-й Кубанской казачьей дивизии, входившей в этот корпус, – восточнее нас по Манычу – было только два полка: 1-й Полтавский и 2-й Кавказский (бывший 4-й Сводно-Кубанский). Значит – здесь по Манычу, в крестьянской Ставропольской губернии, воевали против красных семь кубанских конных полков с артиллерией, четыре батальона кубанских пластунов и... ни одного русского солдата, вернее – ни одного солдата-крестьянина своей же Ставропольской губернии. Надо точно сказать, что громаднейшее большинство ставропольских крестьян-земледельцев, будь то и богатые – сочувствовали советской красной армии.

И казаки, живя в крестьянских хатах, конечно, видели недоброжелательное отношение крестьян к себе. И то, что мужик не мог сказать квартиранту-офицеру, – он мог сказать казаку. Ставропольские крестьяне определенно были настроены против казаков. Они, может быть, и не были большевиками, так как жили богато, вольготно, и революция к их богатству дала еще и «необязательность перед государством». Паши землю, сей, убирай плоды ее, ешь, пей и... никаких обязанностей ни перед кем. Это ли не прелесть для них от революции! Здесь долго оперировала мужичья Таманская красная армия и всех мобилизовала в свою кастовую рабоче-крестьянскую армию, сражавшуюся против «кадет», т. е. против офицеров и казаков. Знаменитая красная 39-я пехотная дивизия, состоявшая в своем большинстве из солдат Ставропольской губернии, свой «революционно-насильственный стяг» жестоко пронесла по Кубанской области. И обогатилась. И насладилась жизнью в богатых казачьих станицах. И насладилась слезами и кровью казачьего населения... А теперь, сюда, к ним пришли казаки и... объедают их.

Ставропольские крестьяне совершенно не хотели «белой власти», а тем более идти воевать против своей «рабоче-крестьянской» власти. И казаки это отлично видели, знали. И уставшие и одинокие здесь – они согласны были «дэржаты граныцю тикы по Манычу...»

Конечно, это было их глубокое заблуждение. Но тогда не понимали этой психологии казака даже многие рядовые офицеры, не говоря уже о высшем командном составе. В этом была главная наша трагедия.

Случаи с Бабиевым...

К середине февраля 3-я Кубанская казачья дивизия и пластуны генерала Ходкевича были сосредоточены в селе Приютном. На том берегу Маныча, в селе Кистинском, оставался только 1-й Черноморский полк полковника Малы-шенко. Полки вели усиленную рекогносцировку против сел Кормового и Крутик.

Село Приютное абсолютно объедено фуражом. За Ма-нычем – оно единственное в наших руках. Все побочные заняты красными, и фуражировку делать некуда. Сотни разбросали свои разъезды конных с подводами в разные стороны по снежной степи, ища хутора и калмыцкие юрты с сеном. О зерне приходится только мечтать. Подвоза с тыла никакого. А если он и есть, то его забирает для себя штаб дивизии. К нашему неудовольствию – у самого генерала Бабиева, после отбития донского табуна, до десятка собственных лошадей. К лошадям у него какая-то противоестественная жадная страсть. Если бы он имел табун собственных лошадей, то он хотел бы иметь их два, три и больше. И, Боже упаси, чтобы у другого офицера, ему подчиненного, была бы под седлом лошадь, лучшая, чем под ним. Он тогда «загрызет, съест» этого человека, пока не приобретет для себя лучшую, чем у другого, лошадь. В остальных случаях – он бессребреник.

И вот случай: фуражиры 3-ей сотни хорунжего Литвиненко везут воз сена, достав где-то в степи. И надо было случиться так, что они проезжали мимо штаба дивизии.

– Чье сено? – кричит с крыльца генерал Бабиев.

– Трэтий сотны Корныловського полка! – отвечает урядник.

Надо сказать, что генерал Бабиев очень любил командира 3-ей сотни хорунжего Литвиненко. И любил его не толь-

ко за личную храбрость, но любил его и «за смелое слово» ему же, генералу Бабиеву. Любил Бабиева и Литвиненко. Бабиев это знал, и он кричит-командует уряднику:

– Вези ко мне во двор!

– Ныкак нет, Ваше превосходытэльство! Цэ сино дли нашои сотни!

–Вези сюда и скажи своему командиру сотни, что сам генерал Бабиев приказал, – безапелляционно поясняет Бабиев.

Хорунжего Литвиненко казаки любили и глубоко уважали, но знали, что за промах, за трусость и другие провинности – «вин рознэсэ» в пух и прах.

– Та мэнэ хорунжый Лытвынэнко убье, як я прйиду бэз сина? – взмолился урядник.

– Вези сюда, во двор! – вторично командует Бабиев, и урядник отдал свое сено, с таким трудом найденное для сотни, может быть, «на одну закладку».

Хорунжий Литвиненко приходит ко мне и злобно докладывает об этом, хотя отлично знает, что помочь ему я не смогу.

– Тэпэрь я, заказав козакам шоб воны за вэрсту мына-лы цэй наш штаб дывызыи! – для успокоения себя говорит мне он.

Бабиев приехал в наш штаб полка на тройке рыжих донских кобылиц, неуках, и на захудалом тарантасике. Он почему-то в гимнастерке и без шашки, что так не похоже на него. Это он просто совершает «прогулку по селу», как сказал мне, добавив, что эти кобылицы-неуки – не поддаются выездке под седлом. Но он одного не знал, что горячего характера человеку – трудно выездить лошадь-неука.

Грязь в селе ровно по ступки колес. И его «тройка», и экипажик, и он сам, в брызгах, в грязи. Со мной он и теперь откровенен, словно он сотник, а я хорунжий. Поговорив о делах и «о сене Литвиненко», заговорили о пластунах.

– Не нравятся мне ни Ходкевич, ни Цыганок, – как-то смущенно говорит он. – Все это старые перешницы... в отставку им надо.

На это я ему ничего не отвечаю, так как знаю, что и он им не нравится.

– Вы давно знаете генерала Бабиева? – в этом же селе Приютном спросил меня полковник Цыганок.

– Давно... а что? – отвечаю ему, очень приятному на вид старому полковнику, смуглому лицом, спокойному и, вижу, серьезному.

– Да уж больно он молод... и горяч! И не уважает старших, – отвечает он. Генерал Ходкевич стоит здесь же и молчит. Этим «старикам» было около 50 лет.

Когда прибыл в Приютное штаб дивизии, то генерал Бабиев приказал очистить дом и весь двор, в котором помещался генерал Ходкевич со своим штабом пластунской бригады, чтобы занять все своим штабом. Генерал Ходкевич, старик, возмутился, но... очистил. Поэтому-то он и молчит сейчас.

Я начинаю «не узнавать» своего молодецкого, скромного и бессребреника полковника Колю Бабиева. Генерал Бабиев становится хуже полковника Бабиева. Положение людей меняет, но у нас с ним остались все те же дружеские и доверительные взаимоотношения. Об изменении их я и не думал.

В селе Приютном я любуюсь своим родным 1-м Кавказским полком. Хотя состав казаков наполовину изменился, но врожденное молодечество и «поворотливость» их остались те же по станичному наследству. Ко мне приходят урядники и казаки Великой войны на Турецком фронте, и мы только и говорим о прошлом и о том, как наш молодецкий полк не гнулся и в беде.

В Кавказский полк вернулся после ранения наш старший брат Андрей, сотник и мой сверстник по полку мирного времени есаул Храмов. С есаулом Михаилом Казановым – они мощь и традиции полка, а я для них – всегда желанный гость. Казанов дружески смотрит на меня, потом на брата и Храмова, и любовно произносит – «Кавказская старшина». Да, мы были коренные и старшие кавказцы.

1-м Кавказским полком в бою фактически командует он – доблестный офицер Кубани. При мне, на глазах всего Корниловского полка – бросившись вперед с тремя сотнями – он схватил с головы свою косматую белую па-

паху, жестоко потряс ею в воздухе над головой, потом «ткнул» в сторону красной конницы, подступившей к Приютному, – и его сотни сразу же перешли в широкий намет. А он – впереди всех своих казаков...

Корниловский же полк был брошен на помощь 1-му Таманскому полку, ведущему бой у села Крутик (стык Ставропольской, Астраханской губерний и Донской области). До него верст 12-15. По полю глубокий снег и холодно. Развернутым строем, «в линию колонн», рассекая снег, широкой рысью полк идет ровным полем. От Приютного видны как на ладони и село Крутик, и село Кормовое. Последнее на высоком крутом плоскогорье, и от него еще яснее видно все, даже и за Маныч, до села Дивного включительно. В общем красным видно движение даже одиночных наших всадников.

У села Крутик протекал болотистый ручей с крутыми берегами и единственной греблей. За ними, на берегу, само село. Мы этого не знали. 1-й Таманский полк напоролся на огонь красных из дворов села – и уже отступал с ранеными. Вдали, на снегу, видны были трупы убитых казачьих лошадей. Огонь красных прекратился. И когда этот казачий полк отходил по очень снежной дороге в Приютное – думаю, что красные, в своих теплых хатах, уже ели горячий ужин.

Тогда в 1-м Таманском полку было около ста шашек в строю. У них худые лошади. Отступавшие казаки «замурованы» в башлыки так, что видны только нос и глаза. Впереди этой небольшой группы казаков шел верхом полковник Штригель. Он временно командует полком. Остановив свой полк, поскакал к нему. На мой доклад как старшему в чине о прибывшей помощи – он безразлично махнул рукой и мягко ответил:

– Никакой поддержки мне не нужно... возвращайтесь также в Приютное.

До моего прибытия в полк отряд генерала Бабиева уже был в этих местах, достигнув села Ремонтного включительно. Под последним был довольно жестокий бой 19 января. Там сильно пострадал наш полк, и были ранены сотник Ко-16 Елисеев Ф, И.

ноненко и хорунжие Твердохлебов и Бэх (большой). По рассказам офицеров – красные захватили в плен даже две сотни пластунов. И Бабиев должен был со всем отрядом отступить за Маныч. Теперь красные занимают командные высоты у села Кормового. Вытеснив белых из этого района, явно красные не хотели отдать его обратно.

Оставаться в Приютном, на равнине, имея в тылу Маныч, видимо, не было смысла, и Бабиев ночью вернул весь отряд в село Дивное, где оставались обозы частей. Через сутки Корниловский полк был отправлен на запад в село Киевское, где начался период боев и полуголодного существования лошадей, а для казаков – изнуряющая болезнь «испанка».

ТЕТРАДЬ ДЕСЯТАЯ

26 декабря 1918 г., на станции Торговая, во время свидания командующего Добровольческой армией генерала Деникина и Донского атамана генерала Краснова, состоялось соглашение о подчинении первому Донской казачьей армии. Объединив командование Добровольческой и Донской армиями, генерал Деникин принял звание «Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России».

29 декабря того же года генерал Врангель назначен был командующим Добровольческой армией. Командиром 1-го Конного (Кубанского казачьего) корпуса назначен был начальник 1-й Кубанской казачьей дивизии генерал Покровский, причем его дивизия включалась в состав корпуса, взамен 2-й Кубанской казачьей дивизии генерала Улагая.

Начальником 1-й Конной дивизии, по возгпавлении генералом Врангелем 1 -го Конного корпуса – долгое время оставался временно генерал Топорков, будучи официально командиром 1-й бригады этой дивизии. При наступлении на Терек – эту дивизию возглавил генерал Шатилов (Генерал Врангель. Белое Дело, т. 5, стр. 105 и 106).

Дальше генерал Врангель пишет, что генералом Деникиным предположено: «Войска, действующие в Каменно-

угольнбм районе и в Крыму, – объединить в армию, поставив во главе ее генерала Боровского, с присвоением этой армии наименования «Добровольческой»; вверенная же мне армия – получит наименование «Кавказской».

Известие о предстоящем переименовании моей армии меня огорчило. Вся героическая борьба на Юге России, неразрывно связанная со священными для каждого русского патриота именами генералов Корнилова и Алексеева, велась под знаменем «Добровольческой армии». Каждый из нас, сознательно шедший на борьбу, предпочел это знамя знаменам Украинской, Астраханской и других армий. Пойдя под это знамя, я решил идти под ним до конца борьбы. Генерал же Деникин, учитывая, что большая часть «не казачьих» добровольческих полков должна была войти в состав армии генерала Боровского, – полагал, что этой армии принадлежит преимущественное право именоваться Добровольческой. Я предложил генералу Деникину сохранить за обеими армиями дорогое войскам название «добровольческих», добавив к нему наименование по району действий армий.

В конце концов, моя армия получила название «Кавказской Добровольческой», а армия генерала Боровского – «Крымско-Азовской Добровольческой». 10 января 1919 г. я вступил в командование армией» (там же, стр. 107 и 108).

Кавказская Добровольческая армия, состоявшая почти полностью из кубанских строевых частей и имевшая фронт от Маныча и до Кавказских гор – главной своей массой – устремилась для освобождения Терека, на юг со стороны Ставропольской губернии, и с запада, по железнодорожной магистрали Армавир—Петровск, и со стороны Баталпашинской станицы. Минеральные Воды были еще в руках красных.

«Безостановочно гоня красных, генерал Улагай 24 декабря 1918 г. овладел селом Благодатным и 4 января 1919 г. захватил базу Таманской красной армии – Святой Крест, овладев здесь огромными запасами» (там же, стр. 106).

«Конница генерала Топоркова усиленным маршем перерезала железнодорожную ветку Святой Крест—Георги-

евск, отрезав путь бегущим на юг красным эшелонам. Генерал Ляхов продолжал теснить противника к Минеральным Водам. Части генерала Топоркова – 1-я Конная дивизия и генерала Крыжановского – 1-я Кубанская казачья дивизия, под общим командованием генерала Шатилова, после двухдневного боя – 8 января овладела г. Георгиевском (жел.-дорожный узел).