Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)

Редко мне, за мою продолжительную боевую службу, пришлось бывать под таким огнем. Упал раненым мой значковый казак. У моего офицера-ординарца убита лошадь. Батарея наша снялась, и было видно, как она отходит рысью к переправе. Немногие скакавшие за мной казаки стали постепенно отставать. Пришлось повернуть и мне. Выругав казаков, я приказал им спешиться и занять небольшой хуторок у переправы».

Генералом Врангелем очень красочно описан этот момент боя, но это было немного не так. А было вот как.

Видя такое неожиданное и очень смелое появление самого начальника дивизии, скакавшего к лавам (сотни стояли в кукурузе, но не отходили, как пишет генерал Врангель), –ближайшие сотни, моя 2-я и 4-я сотника Зеленского (Врангель появился в стыке этих двух сотен), дружно рванулись вперед, но не за генералом, а с генералом. Мы, командиры сотен, были сами в лаве и даже впереди нее и видели, как скакал к нам генерал. По чувству обыкновенной воинской гордости, мы, до приближения его к нам с криками «молодцы корниловцы – вперед!» – бросились сами вперед с казаками, насколько позволяла коням высокая кукуруза, путавшая им ноги.

Нас, малочисленных и беспомощных, красные наглядно давили назад, к переправе. И мы тогда не знали, что отступление другим частям было дано начальником дивизии. И если это было так, то наша ничтожная жидкая лава трех сотен (моих 2 головных и соседней 4-й, сотника Зеленского) уже не могла спасти положение.

Красные, увидев наше движение вперед, открыли жесточайший огонь. Сотни, проскакав по-кукурузе несколько десятков шагов, замялись. Чувствуя свое превосходство в силах и видя по фронту отступление конных казаков рысью, – красные сами перешли в контратаку. Они были в кукурузе так близко от нас, что мы ясно слышали их крики:

– Лови!.. Лови генерала... «иво мать!»... – и еще смелее устремились на казаков.

Сотник Зеленский, находившийся в непосредственной близости от Врангеля, подскочил к нему и стал что-то активно говорить, а что – я не расслышал. Врангель остановился, потом повернул своего коня и рысью пошел назад, переводя его в намет.

Порыв сотен был отбит. Красные усилили свой нажим. И головные сотни, вначале шагом, а потом рысью, и со всех сторон торопливо двинулись к мосту. Картина полного и безудержного отступления была очень тягостна.

Генерал Врангель свое повествование заканчивает так: «Батарея благополучно перешла мост. Полки медленно отходили к переправе, частью переправились выше по реке, вброд. Наконец пришло донесение от полковника Дроздов-ского – он сообщал, что атака его дивизии успехом не увенчалась. Части понесли жестокие потери, и он вынужден отказаться от дальнейшего наступления.

На душе у меня было мерзко. Операция, которая, казалось, неминуемо сулила успех, не удалась» (стр. 77).

Генерал Врангель ускакал от нас. Мы остались, и, естественно, каждый командир сотни стремился с честью вывести своих подчиненных из тяжелого и проигранного боя.

Как гибнут казаки...

Я на линии фронта лавы своей отступающей 2-й сотни. Обнаженной шашкой, «показом», сдерживаю казаков, чтобы они отходили рысью, ровно, и не выскакивали бы вперед меня. Правее меня отступает 4-я сотня сотника Зеленского, а левее – 1 -я сотня есаула Шурихина. Мы пересекаем грунтовую дорогу. Вот маленькая прогалина без кукурузы. Огонь красных усилился. Один казак не выдержал огня нам в тыл, выскочил из строя вперед, что-то крикнул, быстро соскочил с коня, схватился руками за лицо, словно у него неожиданно заболели зубы, и, как-то визжа и хрюкая, побежал вперед и... упал. С обеих его щек лилась кровь. Пуля пробила его лицо сбоку, насквозь. Его конь бежит за ним. Несчастный вновь вскочил на ноги, схватился за лицо и побежал. Два казака подскочили к нему и, с седел схватив его под мышки, помогли ему бежать, спасаться дальше.

Мы проходим несколько раненых казачьих лошадей с раздробленными ногами и брошенными без седел своими хозяевами. Спасительный мостик через Чамлык находится по ту сторону полотна железной дороги, через которое надо перебросить четыре линейки с пулеметами. Правее нас ека-теринодарцы и наши остальные три сотни с командиром Безладным – уже наметом идут к переправе. У мостика, по которому можно проходить только в колонне «по три», – образовывается «пробка». Я чувствую, что если мы еще «хлынем» туда, – то будет что-то невообразимое. Умышленно сдерживаю свою сотню в аллюре рысью. Наши лавы головных сотен и Зеленского, сокращая ширину фронта, идут уже раздробленными взводными группами.

Рядом со мной взвизгнул казак, как-то неестественно вздернулся в седле и склонился телом на переднюю луку седла. Его немедленно же подхватили два казака, но... он уже не дышал: пуля пробила ему голову с затылка.

Впереди нас, на рысях, кривляясь из стороны в сторону, четыре пулеметных линейки переваливают через высокую железнодорожную насыпь. Они идут наискось через нее. Поднялись. Они у рельсов. Но колеса линеек своими железными шинами, с визгом скользя по стальным рельсам, как по льду, никак не могут «взять» их. Кучера-казаки ставят линейки по перпендикуляру к рельсам, а нумерные-казаки, быстро соскочив с седел, приподнимают передние колеса. Рельсы «взяты». Линейки кубарем скатываются на другую, северную сторону полотна. Там уже для них появляется некоторое «мертвое пространство» от огня противника. На душе стало легче: пулеметы спасены. И все это делается под жестоким огнем красных, деловито, с полным сознанием необходимости.

1-я, 2-я и 4-я сотни перевалили полотно и это теперь – арьергард дивизии. Сотни смыкаются в колонны и крупной рысью, сдерживаемые своими офицерами, безостановочно устремляются к мосту и быстро проходят его. По обеим сторонам его, у водяной мельницы, у пролеска и у железнодорожного полотна – цепью залег 1-й Уманский полк полковника Жаркова.

Мои две сотни, отойдя чуть севернее уманцев, заняли позицию фронтом на запад. Скоро снялись уманцы, и вся дивизия двинулась в свои исходные пункты, откуда пришла сюда, для прорыва в тыл красным.

Младшим и подчиненным офицерам тогда не разрешалось критиковать действия своих начальников. Неудачу надо объяснить тем, что в набег дивизия шла шагом. Утренний рассвет застал ее в пяти верстах от Курганной; в бой брошен только один Корниловский полк, и он действовал не скученной массой, а разбросался лавами по фронту на пять верст; вся же дивизия остановилась у самого Чамлыка и не приняла участие в предназначенном набеге.

В то время у красных еще не было дисциплины. Они не ждали и проспали наше наступление. И если боковой урядничий разъезд силой в 10 казаков достиг и перерезал их главную магистраль основных сил с тылом дороги Михайловская—Курганная и успел захватить 30 подвод с овсом и хлебом, то что же могло быть, если бы дивизия, всей своей силой в пять конных полков, свыше 2000 шашек, на рассвете появилась бы у станции Курганная?!

В арьергарде. Временный адъютант

Солнце перевалило за полдень. Казаки и лошади еще ничего не ели и не пили со вчерашнего вечера. Было нестерпимо жарко. А после неудачного боя – было нудно, досадно, тошно на душе. Вахмистр сотни, подхорунжий Харченко, доложил о потерях сотни: через него прошло 2 убитых и 8 тяжелораненых казаков. Лошадей же – гораздо больше. 10 процентов потерь для конницы – это много.

– А тот, что ранен в обе щеки? – спрашиваю его.

– Это не опасно, господин подъесаул, выживет. Я тоже ранен в обе щеки когда-то и – ничего! – докладывает он, молодецкий вахмистр, и показывает на свое лицо.

Действительно – у него, на уровне носа, на обеих щеках —■ два круглых шрама. Пуля прошла по хрящикам, и он совершенно здоров теперь.

К ночи приказано присоединиться к полку. У первого же большого степного колодца со срубом и корытом большой бадьей казаки достают воду и жадно пьют сами и поят своих изморенных лошадей. Мой конный вестовой из ведра дает пить моему Карабаху. Благородное животное с удовольствием, но совсем не жадно тянет холодную влагу, едва коснувшись воды своим маленьким изящным ртом. Он пьет воду мелкими глотками, и с каждым глотком его тонкие острые, всегда настороженные уши делают короткие, методичные движения вперед и назад, словно подсчитывают свои глотки воды – «раз-два, раз-два»... Выпуклые карие глаза всегда смотрят напряженно и «все видят кругом». Казак, держа ведро, смотрит на него любовно, улыбается и говорит:

– Як копэць...

– Хто? – спрашиваю его.

– Та Ваш кинь... ну, настоящый копэць! Пье и всэ бачэ! Добрый кинь, – поясняет он.

Копэць, копчик, т. е. – коршун, ястреб – это было очень меткое сравнение. Я это рассказал потом офицерам. Все посмеялись такому сравнению, и мой дивный, юркий как ртуть конь-залет с тех пор так и получил в полку кличку – «Копэць».

К ночи моим сотням приказано присоединиться к полку. В колонне «по три» Корниловский полк идет на ночлег к своим старым скирдам соломы.

– Командира 2-й сотни к командиру полка! – слышу вызов по длинной колонне полка.

Скачу вперед и представляюсь подъесаулу Безладнову.

– Первым долгом – опустите руку, Федор Иванович, и будем говорить просто. Выручайте! Я слышал, что вы были полковым адъютантом? Пожалуйста, примите должность! Адъютанта теперь у меня нет... Василий Иванович – убит!. – говорит он.

– Убит полковой адъютант?. Есаул Удовенко? Где?.. Когда? – закидываю его недоуменными вопрсами.

– Убит наповал... в голову, – печально сообщает он. – Выручайте! – повторяет добряк подъесаул Безладнов.

– К сожалению, не могу, – отвечаю ему.

– Почему, Ф.И.?

– Да должность полкового адъютанта стоит ведь ниже должности командира сотни! А потом – я хочу быть в строю, – отвечаю ему.

На ходу полка мы долго говорили об этом: он уговаривал, а я отказывался.

– Хорошо. Вы будете числиться командиром сотни, а адъютантство примите временно. Пожалуйста! А главное – выручайте. Я ничего не понимаю в канцелярской работе, – продолжает он. – И как хотите, но я вас не отпущу и прошу, как сверстника помочь мне.

Все это было сказано так искренне и так бесхитростно, что я согласился, подчеркнув, что это будет – временно.

В этом набеге командующий полком подъесаул Безлад-нов с четырьмя сотнями был на левом участке своего полка, по дороге на юг, на станицу Константинове кую. Со штабом полка, с ординарцами, крупной рысью – он так же отходил к мосту через Чамлык. Его пышные белые усы и красивый караковый жеребец под ним были видны нам ясно. К мосту мы подошли чуть позже него. Лицо его не выражало досаду и огорчение. О гибели полкового адъютанта есаула Удовенко, который и годами, и выпуском в офицеры из сотни Николаевского кавалерийского училища был гораздо старше его, он рассказывал:

– Василий Иванович шел позади меня. Вдруг я услышал его легкий окрик. Оглянулся назад и вижу, – он беспомощно склонился к луке своего седла. Казаки подхватили его за талию... но он был уже мертв: пуля пробила ему голову, сразив наповал. В таком положении его и увезли казаки, – закончил Безладнов.

Сотник Зеленский. Причины неудачи порыва

19 сентября полк на биваке все у тех же скирдов соломы. Из станицы Петропавловской к нам прибыл командир бригады полковник Науменко. Все мы сидим в кругу, на земле, под скирдами, прячась от жары. Науменко очень жалеет об убитом есауле Удовенко, который был его полковым адъютантом во 2-м Кубанском походе, да и был почти сверстником его. Взгрустнув немного, он, ласково улыбаясь и глядя в мою сторону, спрашивает:

– А кто это вчера в бою надерзил генералу Врангелю?

Мы все переглянулись между собой, так как ничего не

знаем об этом.

– Скажите, не стесняйтесь, – продолжает он. – Об этом мне сказал сам Врангель. «Когда атака захлестнулась на правом фланге корниловцев, какой-то молодой офицер, – рассказывал Врангель, – подскочил ко мне и кричит: «Уезжайте вон отсюда, Ваше превосходительство! Иначе я Вас уберу силой! Я,– говорит Врангель, – вначале опешил от такой дерзости... но потом вижу: красные наседают... атака не пошла... думаю, а может быть, и правда, что тут мне не меето и надо уехать? И я уехал...», – закончил Врангель свой рассказ мне, – дополнил Науменко.

Мы все молчим и переглядываемся, думая, кто же это сказал?

– Он не обижется... а только ему интересно знать, кто это был такой смелый офицер? – продолжал допрашивать полковник Науменко.

– Позвольте доложить, господин полковник? – вдруг говорит сотник Вася Зеленский, поднявшийся на ноги.

Все мы с нескрываемым любопытством подняли глаза на нашего скромного и доброго Васю. Науменко улыбается и говорит: ну расскажите, расскажите, как это было?

– Да как же! – начал он. – Мы уже отступали... силы нет! Вдруг скачет генерал Врангель и кричит: «Мо-лод-цы кор-нилов-цы – Впер-ре-од!» Мы, естественно, перешли в атаку, насколько позволяли кукуруза и подсолнухи, но... вновь захлестнулись. Вдруг я слышу крики красных – «лови!.. Лови генерала... иво мать!» Думаю, – дело плохо, – а вдруг и вправду поймают генерала! Ведь это был бы несмываемый позор для нашего полка... начальник дивизии попал в плен в радах Корниловского полка, и полк его не выручил! Да ведь это ужасно бы было!.. А нас так мало было кругом. Ну, я и решил действовать. Я так и сказал: «Ваше превосхо-

дительство, Вам здесь не место! Уезжайте вон отсюда!.. Иначе я Вас уберу силой!»

И Науменко, и мы все, выслушав все это, весело расхохотались.

– А право, молодец Вы, господин сотник, что так сделали. Это Вам делает честь. Генерал Врангель осознал свой промах. Но ему хочется только знать фамилию смелого офицера. И не бойтесь. Вам за это ничего не будет, – закончил с улыбкой полковник Науменко. Дивные прошлые времена, времена доверия, чести и полковой гордости...

«3-я пехотная дивизия полковника Дроздовского, на рассвете 18 сентября, должна атаковать противника с фронта. Одновременно я с дивизией и Офицерским конным полком должен был выйти в тыл противника, в районе станицы Курганной, и перехватить пути отхода красных между реками Чамлыком и Лабой», – так пишет Врангель (стр. 76).

«Недоволен я был и своей неудачной атакой. Части за мною не пошли. Значит, – они не были еще в руках, отсутствовала еще та необходимая духовная спайка между начальником и подчиненными, без которой не может быть успеха» (стр. 78).

В этих словах Врангеля есть правда. Генерала Врангеля полки не знали. К тому же – он был не в казачьей форме одежды, т. е. не в черкеске и папахе, как были одеты казаки. Начальник казачьей дивизии «в фуражке» не импонировал душе казака. Такова тогда была психология казачьей массы. К тому же – генерал Врангель вступил только «в первый бой гражданской войны», который совершенно отличается от психологии боя «внешней войны». В боях гражданской войны, в особенности в коннице, – мало «одних слов строевой команды». Кроме того, в приказе сказано было, что генерал Врангель «временно» командующий дивизией, о чем пишет в своей труде и генерал Деникин.

Все эти, казалось бы, маловажные факты были не в пользу его. И насколько он был поколеблен в своем первом и серьезном выступлении на поле брани гражданской войны, говорят его же собственные слова: «На душе у меня было мерзко. Операция, которая, казалось, неминуемо сулила успех, не удалась».

Для исторической точности должен отметить, что 2-й Офицерский конный полк тогда дивизии полковника Дроз-довского, приданный на время операции к 1-й Конной дивизии, полностью состоял из кубанских казаков и только офицерский состав его был из русской кавалерии. Все офицеры имели свою походную форму одежды, в гимнастерках и фуражках, казаки же, также в гимнастерках, но в папахах, на собственных лошадях и седлах и при своем холодном оружии. Все они поступили в полк добровольно, хотя и подлежали мобилизации по общему войсковому призыву. Полк был четырехэскадронного состава, силою около 250 шашек. Он был в отличном состоянии, так как, находясь при своей пехотной дивизии, не был так изнурен походами, боями и другими передрягами войны.

В течение гражданской войны я не раз спрашивал казаков: почему они поступили в части Добровольческой армии, а не в свои, кубанские? И всегда получал неизменный ответ: «здесь легче служить... всего вдоволь... не так «гоняют»... и солдатские офицеры нас очень любят и уважают». Ответ понятный. И почему им не уважать казаков, когда они прибыли к ним не только что на собственных лошадях и с вооружением, но и хорошо обученные строю, уже опытные в войне, как природная казачья конница.

На 2-й день после боя, сидя под скирдами соломы, полковник Науменко спрашивает всех нас о нуждах полка. В полку появилось много казаков с желудочными заболеваниями. Были чесоточные люди и лошади. Командующий полком подъесаул Безладнов просил отвести полк на отдых на несколько дней, чтобы казаки «хоть бы помылись». Науменко сам отлично понимал, как и отлично знал состояние полка, и обещал просить генерала Врангеля отвести полк в резерв, в станицу Петропавловскую, что и было сделано скоро.

Безладнов первопоходник и во 2-м Кубанском походе был законным командиром 2-й сотни, когда полком командовал Науменко. Взаимоотношения их были хорошие. Возможно – пользуясь этим, но, думаю, в силу своего прямо-

10 Елнсеез Ф. И.

го характера – Безладнов вдруг, как всегда, громко и грубо спрашивает полковника Науменко:

– А почему Вы все время назначаете наш полк в авангард да в авангард?

Все офицеры сочувственно посмотрели на него. А Науменко совершенно спокойно ответил:

– Потому что – полк носит шефство Великого человека, и он должен это оправдывать и чаще всех бывать в боях.

Наступило маленькое молчание. И Науменко, видимо, чтобы не давать в будущем поблажку подобным разговорам, добавил:

– А хотите, я буду назначать полк в прикрытие к обозам?

– Ну нет!.. Лучше в авангард! – смущенно и покорно ответил Безладнов, и все мы рассмеялись.

В последнем бою полк понес большие потери и, главное, бесплодно. Видимо, это и толкнуло Безладнова как-то сделать протест своему ближайшему начальнику, к которому тогда все относились с большим уважением.

Полковник Науменко поделился со своими корниловцами, что Кубанское правительство вызывает его в Екатеринодар для переговоров о занятии одного важного поста. И коща дня через два-три полк прибыл в Петропавловскую, его он там не застал: полковник Науменко выехал в Екатеринодар.

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

В станице Петропавловской

Корниловский полк, прибыв в станицу Петропавловскую, разместился по квартирам в северной ее части. Штаб полка занял кирпичный дом богатого казака у большой площади. При доме хозяйственный двор с фруктовым садом. Войдя в станицу, меня удивило то, что много хлеба было еще не обмолочено, стояло в громадных «одонках», уже побуревшее и проросшее от дождей зелеными побегами.

Главнокомандующим красными войсками Северо-Кавказского края был сотник Сорокин, коренной казак этой станицы, принадлежавший к довольно хорошему казачьему семейству. И вот, свой родной казак, с таким высоким, хотя и «красным положением» – он, конечно, имел авторитет в умах станичников, а главное – силу, власть. Уходя из станицы, он мобилизовал молодежь и увел ее с собой. За ними потянулись и некоторые семьи. Вот почему и брошен был хлеб на гумнах и во дворах необмолоченным, над которым казак трудился целый год и теперь бросил на произвол судьбы. Через станичный сбор генерал Врангель распорядился обмолотить его на выработанных процентных началах – одна часть в пользу работавших, а другая – в пользу станицы.

В военной исторической печати часто встречалось, что всеми красными войсками командует «фельдшер Сорокин», т. е. – не офицер и человек без образования. Сорокин окончил Екатеринодарскую войсковую военно-фельдшерскую школу. Она помещалась на Почтовой улице у самой Крепостной площади, т. е. в самом центре старого Екатеринодара, где когда-то стояли «курени для сиромы» при переселении былых запорожцев на Кубань, что говорит о ее значимости в войске. Это было закрытое учебное заведение с военным укладом жизни.

Для поступления в школу требовался конкурсный экзамен для казачат, окончивших станичные двухклассные училища. Курс в ней четырехгодичный. По окончаний школы они назначались старшими фельдшерами в свои кубанские полки и пластунские батальоны как помощники врачей и назывались – «классными фельдшерами», в отличие от «сотенных фельдшеров». Они носили погоны вольноопределяющегося «с витейками», значит, приравнены по образованию к 4-м классам гимназий и реальных училищ и – две нашивки младшего урядника. На левом рукаве черкески – большой галунный угол до локтя, основанием у конца рукава. Последовательно они получали следующие звания, до погон подхорунжего и потом, по удостоению, производились в первый чин военного чиновника – коллежского регистратора (серебряный погон с одним просветом и одной звездочкой). Все это шло по медицинскому ведомству.

ю*

Сорокин окончил именно эту школу и Войсковым штабом был назначен в один из Кубанских пластунских батальонов. На войне получил два Георгиевских креста, окончил школу прапорщиков и был выпущен офицером в 3-й Линейный полк Войска, воевавшим на Турецком фронте в нашей 5-й Кавказской казачьей дивизии. В Финляндии, в 1917 г., я встретил его уже в чине сотника. Таков был этот Сорокин.

В Петропавловскую прибыл и наш обоз 1-то разряда и полковая канцелярия. Надо было воспользоваться отдыхом, чтобы познакомиться с ней. Канцелярии, даже в понятии походов Великой войны, не было. Мне представилась «полковая тачанка» с двумя писарями и ворохом бумаг в сундучках, в казачьих сумах, в мешочках. При тачанке несколько прислуживающих казаков и до десятка заводных лошадей.

– Чьи это лошади? – спрашиваю старшего из них.

– Вакуированих ахвыцэрив, – отвечает он.

– Как их фамилии? – допытываюсь.

– Ны можу знать, – мрачно отвечает.

– А цэй... рябый? – спрашиваю уже по-черноморски, заинтересовавшись крупным пегим конем, чисто цыганского щегольства.

– Та войского старшины Ермолэнка, – распространяется казак.

– А дэ вин... войсковый? – допытываюсь.

–• Та в Катэлиндари (в Екатеринодаре), – отвечает.

Об остальных офицерских лошадях никто из казаков, ухаживавших за ними, не могли мне сказать, – когда и откуда эвакуировались офицеры и почему лошади остались при полку.

От старшего писаря требую офицерский список. По нему в полку числится около ста человек, а наличный состав их на фронте около 25. Узнаю, что есть еще обоз 2-го разряда в станице Усть-Лабинской, при помощнике командира полка по хозяйственной части полковнике Кротове. Имеется «швальная мастерская» в Екатеринодаре под начальством 60-летнего корнета Ярошева, богатого «муковладельца», которая помещается в его собственном доме. Докладывают, что этот корнет «очень хороший человек».

– Но дает ли он пользу полку? – спрашиваю.

– Да ведь обоз далеко, а полк все время в движении... вот почему оттуда пока ничего не получаем, – слышу я успокаивающий ответ.

Из всего этого я понял, что у нас есть «два полка»: один на позиции, а другой в тылу. Для ликвидации этого вопроса я вызвал на откровенный разговор временно командующего полком подъесаула Безладнова. Привести в порядок численный офицерский состав по закону он дал мне полное право. В то время почти все командиры сотен в полку были «временные», что было нехорошо. Это уменьшало желание работать каждого: сегодня он командир сотни, а завтра – вновь младший офицер. Казаки только привыкнут к своему сотенному, как скоро получают нового. Эта чехарда была вредна для дела.

По списку вижу, что многие офицеры не только что давно выбыли из полка, но по слухам – уже служат в разных тыловых учреждениях. Безладнов собрал всех офицеров, по спискам и опросам навели полные справки об отсутствующих и исключили некоторых из списков полка как давно выбывших.

В Петропавловскую прибыли следующие офицеры, коренные корниловцы и вновь назначенные: подъесаул Лопатин, сотники Демяник*, Ковалев*, прапорщики Хлус*, Шевченко*, Дзюба Семен*. Выбыли из полка: есаул Шури-хин – по болезни, прапорщики Астахов, Шилинг – оба в штаб дивизии.

После всего этого командующий полком утвердил приказом по полку следующие назначения: командир 1-й сотни – сотник Васильев, 2-й – подъесаул Елисеев, 3-й – подъесаул Черножуков, 4-й – подъесаул Лопатин, 5-й – сотник Демяник, 6-й – подъесаул Сменов, начальник пулеметной команды – сотник Ковалев. Все были зафиксированы как законные командиры сотен. Вместо меня временно командиром 2-й сотни назначен был сотник Лебедев.

Так как полк был «вакантный», то подъесаул Безладнов был зафиксирован командующим полком, что давало ему право получать жалованье по должности командира полка. Временным адъютантом – подъесаул Елисеев. Всем это понравилось, и мы приступили к ремонту полка.

Стояла сухая ясная осенняя погода. Сотни размещены были очень вольготно по квартирам и ни в чем не ощущали недостатка. 5 октября был наш войсковой праздник. Безладнов согласился отпраздновать «как следует». Было решено устроить полковую джигитовку. Начальником наезднической команды был избран всеми сотник Демяник. Казаков наездников набралось человек 30.

Немедленно были построены станки для лозы и укола шашками, препятствия, и тренировка началась. Но этим не удовлетворились: на ежедневные конные занятия выезжали и все офицеры. С ними обязательная сменная езда накоротко, потом – рубка и препятствия. Джигитовать же могли только желающие.

После занятий – легкий чай у командира полка во дворе, в тени, за просторным столом. И тут же, за чаем, решались все дела полка и строились дальнейшие планы. Всем это очень понравилось, чем достигалось следующее: во-первых, убили у всех скуку и призвали к активной работе, во-вторых, это общение усиливало полковое товарищество. Главой полка был свой же обер-офицер, с кем легко было всем и обо всем говорить. Да и вообще – в полку выше чина подъесаула никого не было. Весь штаб полка состоял только из двух лиц – командира и адъютанта, и между штабом полка и офицерами не было никаких посредников в лице былых помощников командира полка} пожилых людей в штаб-офицерских чинах.

Молодым прапорщикам и другим офицерам, получившим чины за боевые отличия, очень понравился «офицерский чай», на котором они приобщались к офицерской среде. Среди нас постоянное радушие, остроты, смех. А главное – никто не скучал и никто никого не цукал. И это было важно для каждого человека, а для воина, да еще на жестоком фронте – в особенности.

Генерал Врангель и подъесаул Безладнов

Как-то запросто, пешком и в одиночку, пришел в расположение полка наш начальник дивизии генерал Врангель. Командующий полком подъесаул Безладнов слегка заволновался, как при всяком посещении части высшим начальником. Но Врангель, приняв рапорт «о благополучии в полку», пошел с нами по всем квартирам осмотреть сотни, приказав не тревожить казаков и ничего не говорить об этом, как не вызывать и сотенных командиров. Он хотел посмотреть полк таковым, каковым он есть в обыденной жизни, без официальной натяжки.

Втроем мы заходим во все дворы, входим в сараи, где стоят казачьи лошади, в дома, где живут казаки, и Врангель воочию наблюдает, – как отдыхает полк? Он просит Без-ладнова говорить ему абсолютно обо всех нуждах полка, совершенно не стесняясь ничем, и говорить запросто, не по службе, а просто – «как равный равному».

– Я сделаю свою дивизию самой лучшей из всех или же... уйду! – бросил фразу он. И Безладнов, человек совершенно бесхитростный и очень правдивый, «многое ему наговорил»... да так, что Врангель, от восторга за эту его казачью правду и прямоту, обнял Безладнова за талию и прижал к себе. Но я, как не имеющий права голоса, заметил, что генерал порой прищуривал глаза. Мне тогда казалось, что это он делал «от удивления», как бы спрашивая самого себя – «откуда это появилось такое странное казачье дитя?», или – чтобы скрыть свои мысли, которые возникали у него, слушая Безладнова, и выявили бы его глаза. Последнее оказалось правильным – он им остался недоволен. Об этом укажется дальше.

Генерал Врангель просил уступить «хоть пару пулеметов другим полкам, ввиду изобилия их у корниловцев». Безладнов запротестовал. Врангель его уговаривал. И странное дело: чем генерал мягче говорил, тем Безладнов больше дерзил. А потом, словно для того, чтобы прекратить этот ненужный разговор, Безладнов вдруг резко заявил:

– Я тоже хочу, чтобы наш полк был самым лучшим в дивизии! И мы свои пулеметы нигде не получали, а отбили их в боях... пусть сделают это и другие полки!

Разговор переходил в такую форму, что я ожидал, что Врангель «вот-вот осадит» строптивого нашего командира. Но Врангель только улыбался на это и при расставании благодарил Безладнова за всю его откровенность, обещая полковые пулеметы не трогать.

Полк перед генералом Деникиным

В станицу Петропавловскую прибыл командующий Добровольческой армией генерал Деникин. По тревоге – наш полк был вызван на церковную площадь. Для нас все это было исключительно интересно и загадочно. Старые корниловцы давно ждали продолжительного отдыха для полка и отдыха основательного, вплоть до отвода в Ека-теринодар.

– Ну, теперь полк его и получит прямо из уст самого командующего, – говорили все. И сердца усиленно бились... ну, наконец-то!.. И сейчас полк получит долгожданный отпуск.

На широких рысях полк прибыл и выстроился резервной колонной на небольшой церковной площади. С пулеметной командой в полку было до 500 всадников. Заполнив всю площадь, сила эта казалось внушительной. Волновался на своем темно-караковом жеребце с густой гривой даже спокойный Безладнов.

Из-за угла скоро показался пешком генерал среднего роста, со спокойными движениями, немного мрачный и полнеющий, но в полном своем физическом расцвете сил. По тому, что его сопровождал генерал Врангель, – я понял, что это и есть генерал Деникин. Я его вижу впервые. На нем обыкновенный армейский китель защитного цвета, темные шаровары «суженки», вобранные в сапоги, аксельбанты офицера Генерального штаба и пехотного образца шашка через плечо. На голове фуражка защитного цвета. Все на нем было очень просто и скромно.

Безладнов, выкрикнув слова команды военного ритуала, поскакал к нему с рапортом.

– Здорово, храбрые корниловцы! – громко, густым, слегка грустным голосом огласил он ряды строя полка и площади.

– Здравия желаем Ваше прысь!.. – очень громко, дружно и восторженно ответил полк и замер в строю.

Командующий молча обошел ряды полка вплоть до пулеметной команды, все внимательно осматривал и никого ни о чем не расспрашивал. А потом, выйдя вперед и став посередине полка перед его фронтом, начал свою речь, полную похвалы полку за его доблестную работу в долгой боевой службе, полной жертвенности.