Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц)

Остальные части Кавказского полкового округа были как-то в тени. 2-й Кавказский полк, прибыв с Западного фронта без своих офицеров и разойдясь по станицам как подлежащий демобилизации, – штаб полка оставил в станице Новопокровской. Полк привел с фронта революционно выбранный командир полка, подхорунжий Никита Лебе-динцев*. В Новопокровской ютились и штабы пластунских батальонов – 4-го, 10-го, 16-го и 22-го и постепенно заканчивали свое существование. 3-й Кавказский полк, давно прибыв с Кавказского фронта, – со своими пожилыми казаками, по-семейному ликвидировал свое полковое хозяйство.

И на местах по станицам, и в центре отдела – власть была бессильна, чтобы остановить революционно-разрушительную стихию. И лишь родные страдальцы-старики, эти стойкие хранители вековой казачьей патриархальности и казачьей обыкновенности, да все поголовно бабы-казачки – они с нескрываемою злобою активно выступали против «хрантавиков», тыча им в глаза проклятия.

Хотя, должен подчеркнуть, что в станицах не было резкого деления на два лагеря. Фронтовики, безусловно, устали и хотели окончания своей военной службы, что было вполне нормально. Что ждало всех в будущем, никто ничего не знал. Не знали этого и мы, офицеры. Предсказателей тогда не было.

В управление отдела созваны все офицеры строевых частей. Приказ войскового атамана полковника Филимонова говорил, что в 1 -м Кавказском полку оставить только десять офицеров, а остальным прибыть в Екатеринодар, для поступления в правительственные отряды. В полку должны остаться: командир полка, его два помощника, полковой адъютант и шесть командиров сотен. Всего десять офицеров. Но в наличии, при полку, оставались только следующие офицеры: кроме командира полка войскового старшины Калугина, в порядке старшинства чинов, подъесаулы: Елисеев, Некрасов, Поволоцкий, Винников (командиры сотен), Ма-цак, Бабаев, сотник Фендриков и хорунжий Косульников.

Не говоря о младших офицерах – все остальные уехали к своим семьям и в полк уже не вернулись. Войсковые старшины Пучков, Маневский, есаул Авильцев и подъесаул Дьячевский навсегда остались в Майкопе. У первых трех там были свои собственные дома. У всех четырех были семьи. Полковой адъютант подъесаул Кулабухов, отличный офицер – также не прибыл в полк. Подъесаул Расте-гаев, видя пустоту жизни в полку, обогнув с севера красный центр хутора Романовского, ускакал в свою Ладожскую станицу на своем мощном коне. «Не догнали красные», – сказал он мне потом.

С захватом железнодорожного узла станции Кавказская и хутора Романовского с сорокатысячным не казачьим населением живая связь управления Кавказского отдела с Екате-ринодаром и Войсковым штабом фактически прервалась. Хутор Романовский стал сильным и страшным красным очагом. Офицеры, хотя и без погон, желавшие проехать в Екатеринодар, опознавались и арестовывались. Некоторым из них удалось скрыться и пробраться в станицу Кавказскую, где еще существовала законная казачья власть в виде управления отделом и нашего полка. Мимолетно появились в ней войсковой старшина Мальцев и есаулы братья Гетмановы – Михаил* и Сергей*. Наш отец нашел им надежного соседа-извозчика, старого солдата, и они благополучно, кружным путем, минули Романовский и пробрались в Екатеринодар. Мальцев погиб в бою при штурме Екатеринода-ра 31 марта, а братья Гетмановы совершили 1-й Кубанский поход, участвовали в гражданской войне.

В студеную зимнюю полночь кто-то требовательно постучал в наши ворота.

– Здесь ли живет Ф.И. Елисеев? – спросили отца два подозрительных субъекта, небритых, в солдатских шинелях и солдатских же «репаных» с отворотами серых шапках.

– А Вы-то кто? – спросил отец.

– Не бойтесь, папаша... мы его друзья. Разбудите Федю, пусть он выйдет... он нас узнает, – говорит один из них.

То были мои сверстники по Оренбургскому училищу, теперь подъесаулы 3-го Кубанского полка Степан Сердюк* и Назар Савченко*. Бежали из полка, из станицы Ново-Александровской Лабинского отдела. Несмотря на то что они были в солдатской форме и без погон, в них заподозрили офицеров и арестовали. Оба они были умны, но настоящей военной выправки не имели и в военном училище. Савченко – замкнутый человек, но Сердюк был разговорчивый и с черноморским юмором. И он внушил красногвардейцу, охранявшему их, что они есть «прости козакы... булы мобылызовани и тэпэрь йидуть до дому». Солдат долго сомневался в правдивости этих слов, но потом отпустил «на их совесть». И так как в Екатеринодар нельзя было пробраться, они и вспомнили обо мне, жителе Кавказской станицы, не находящейся еще под властью красных.

Наша семья приняла их как сыновей. Отдохнули бедолаги. Сердюк и здесь был интересен в своем юморе. Нашу мать называл «тетенька» или «мамаша». И, расставаясь, неграмотной казачке – поцеловал руку. Отец вновь уговорил извозчика-соседа, солдата Прокошку, кружным путем доставить их в станицу Казанскую, откуда можно было еще проехать в Екатеринодар по железной дороге.

Но не всем судьба уготовила благоприятный исход. В полковой канцелярии неожиданно встретил 2-го Екате-ринодарского полка войскового старшину Журавель. Он ехал из Персии, как квартирьер своего полка. Узнав о преграждении пути в Романовском, со станции Гульке-вичи, на извозчике, он прибыл в нашу станицу и представился командиру полка Калугину, у которого и остановился.

В тужурке с меховым отложным воротником нараспашку – под ней гимнастерка с погонами и на груди белый офицерский Георгиевский крестик. Офицерские диагоналевые темно-синие бриджи вобраны в боксовые сапоги. Он брюнет с круглыми большими глазами. Среднего роста, чуть полный, но по-офицерски очень подтянутый. Он мало говорил с нами и... сидя в канцелярии, наполненной писарями и казаками, о чем-то думал. Мне особенно приятна была эта встреча, да еще в нашем полку и в моей станице, с однополчанином по 1-му Екатеринодарскому кошевого атамана Чепеги полку 1910 г. Тогда он молодым хорунжим взял 1-й офицерский приз на скачках, с препятствиями, а я, 17-летний вольноопределяющийся, был награжден 1-м полковым призом за наездничество и джигитовку. Это было 6 мая, в день тезоименитства Государя Императора Николая Второго. Вид его был всегда грустный. Возможно, что душа-вещун предсказывала ему близкую смерть.

И вот, в один из дней, в полку не стало его и подъесаула Саши Винникова. Потом мы узнали, что Журавель, Винников и два молодых офицера-пластуна ночью, пешком, вышли из станицы, обогнули с севера хутор Романовский и, добравшись до станицы Ловлинской (бывший хутор станицы Казанской), под греблей решили отдохнуть. Здесь их увидел конный разъезд красных и арестовал. Под штатскими тужурками они имели офицерское одеяние. На допросе признались, что пробирались в Екатеринодар. Разбор дела и суда был короткий. Красные достали в станице лопаты, приказали им вырыть яму и потом зарубили шашками, добив прикладами винтовок...

Узнав очень скоро об этом, мы были потрясены!.. Было жаль погибших так трагически, в особенности, однополчанина Шуру Винникова. Жгучий брюнет с лицом матового цвета. Замкнутый с казаками, но в среде молодежи – остроумный и стойкий полковой товарищ. В июле 1914 г. он прибыл молодым хорунжим в Мере, с полком проделал всю войну и вот... так жутко погиб от рук своего же русского солдата... Было о чем подумать!

Но наряду с глубоким сожалением – мы удивлялись, почему они двинулись пешком? Ведь так легко было достать в станице верховых лошадей! Да у Винникова и была своя строевая кобылица! Кроме того, почти все офицеры нашего полка своих строевых лошадей передали вестовым в ожидании лучших дней или продали им за бесценок. Хотя все это есть бесплодное гадание «вслед»...

Бессилие казачьей власти

Наш полк, вернувшись на Кубань, не надел погон. Приказа об этом не было, и мы, офицеры, не сговариваясь, считали: это может вызвать вредные разговоры среди казаков. В станице было много иногородних и демобилизованных солдат. Были неприятные случаи с чинами управления отдела, даже и с заслуженными писарями – «почему они еще носят погоны?» – дерзко говорили солдаты. В понятии солдат и мужиков – во всей России установилась красная власть; всей бывшей армии показано снять погоны, и вот только кучка казаков еще придерживается старого строя.

Атаман Кавказского отдела полковник Репников отлично понимал психологическое настроение черни и отдал приказ: «всем оцять погоны во избежание могущих быть неприятностей». Случай к могущим быть неприятностям проявился очень скоро.

В одну из ночей рота красноармейцев чуть свыше ста человек, придя из Романовского, захватила станичную крепость с арсеналами. По грязи и слякоти, растянувшись по узкому тротуару Красной улицы, она дошла до церковной площади и попыталась захватить ящики с новыми винтовками, бывшими при нашей полковой канцелярии. Все это было сделано совершенно беспрепятственно со стороны нашей власти. К удивлению и похвале – отстояли захват оружия несколько казаков нашего 1-го полка, и рота вернулась в Романовский. Она была послана военно-революционным трибуналом, видимо, как разведка для испытания военной мощи казачьих сил. И не нужно быть провидцем – как красногвардейцы поступили бы при встрече с офицерами в погонах. Положение казачьей власти становилось совершенно беспомощным. И хотя фронтовые казаки стали «праветь», но воинской дисциплины не существовало... Это проникновение вооруженных красных в станицу взбудоражило многих. Станичная власть устроила что-то вроде митинга в помещении прогимназии, на который пригласила своих офицеров-станичников, весь цвет стариков и бывших станичных атаманов. Решено было: станицу разбить на четыре боевых участка, под начальством своих офицеров. Мне предложено быть начальником 1-го участка, западного, главного, на который уже было нападение с Романовского.

Условлено было: на ночь выставлять пешую заставу на шляху, у кургана с крестом, как главного пути красных в станицу. Застава выставлена. Была снежная метель и очень холодно. Вдруг в полночь, в парадную дверь резкий стук в наш дом. Видимо, донесение с заставы, думаю я. Быстро выхожу на крыльцо и вижу, – вся боевая застава с винтовками, у нашего дома, согнулась закутанная в башлыки и зимние полушубки.

– Вы что это? – недоуменно спрашиваю своих подчиненных воинов, которым поручено охранять станицу.

– Холодно, Федор Ваныч... – отвечает начальник заставы и добавляет: – Разрешите идти по домам? – И для убедительности своего аргумента о холоде, заканчивает: – Да и какой черт в такую метель пойдет на станицу?!

Почесал я за ухом, подумал и... отпустил охрану по домам, зная, что, если не отпущу, они все равно сами разойдутся.

Убедившись, что оставаться в станице бесплодно, решил пробраться в Екатеринодар. Отец и брат Андрей, хорунжий, видя сборы, оба молчат. Видимо, сочувствуют. Тогда в умах казаков было, что войсковая власть окрепнет и очистит войсковую территорию от красных. Нужно только время. Пригорюнилась лишь наша любимая мать.

– Куда ты, сыночек?.. Все офицеры живут дома, а ты опять на войну? – только и сказала она, но не заплакала, так как каждая казачка всегда сознавала обязанности казака – служить и... воевать.

Я еще не решил, – как, каким путем пробраться через красный хутор Романовский – как почувствовал какую-то, мне раньше неизвестную боль в прямой кишке, откуда появилась кровь. В местной войсковой больнице старый, знакомый всем доктор Власов, военный врач с двумя просветами, определил острый приступ геморроя, который нужно немедленно же удалить операционным путем. Хотя эта болезнь свойственна многим кавалеристам, но о ее состоянии и способе лечения я ничего не знал.

Предварительное очищение желудка, бритье и... меня положили в местную войсковую больницу. После операции под хлороформом, когда я проснулся, почувствовал себя так, словно мне воткнули в организм сучковатый кол, и я никак не могу даже и лежать. Три дня никакой пищи, кроме двух-трех стаканов молока. Потом был «вытянут кол», и желудок перестал работать. Лечение – постель, диета. Я совершенно был выбит из строя, и мой план пробраться в Екатеринодар – отпал безвозвратно.

Установление советской власти в отделе

23 февраля 1918 г. открылся съезд делегатов от всех станиц Кавказского отдела. Он происходил в прогимназии нашей станицы и был скоротечен, как и малолюден. Не было сомнений, что он был созван явочным порядком и с точно продуманной целью: признать власть совета народных комиссаров в Петрограде. Это не был казачий съезд. Он был «общий» и от иногородних. В нем было что-то конспиративное. Мы, офицеры, совершенно не интересовались им, посчитав это бутафорией. А оказалось иное.

Съезд признал центральную власть в Петрограде, предписал установить советскую власть в станицах и избрал из своей среды комиссара Кавказского отдела, некоего Одарю-ка*. И мы столкнулись с очень неприятной реальной действительностью.

Атаману отдела полковнику Репникову приказано было в трехдневный срок сдать все дела Одарюку и быть свободным. Мирно сдав власть, он выехал в свою станицу. В станицах избраны станичные комиссары и советы, уже от всего населения. Пока что – все происходило по-мирному.

Одарюк – по профессии учитель, офицер военного времени. Небольшого роста, «малыш», назвали бы его казаки, брюнет со смуглым лицом. Спокойный, умный, хорошо говорил и знал, что надо говорить. Он в офицерском пальто защитного цвета (конечно, без погон), под пальто обыкновенный, не первой свежести китель, темно-синие брюки су-женки с красным кантом, вобранные в сапоги; через плечо обыкновенная шашка в черных ножнах. Ничего воинственного и страшного. Его ближайшим помощником был штабс-капитан из иногородних, станицы Тифлисской, также в кителе и при пехотной сабле. Видом этот штабс-капитан был более суровый и явно недоброжелателен к казакам. Мы удивлялись – как это два офицера, люди, видимо, не глупые и серьезные, носящие еще офицерский мундир, хотя и без погон, могли стать большевиками? И, считая это несерьезным и временным, – не обратили должного внимания – ни на них, ни на совершившийся переворот на наших же глазах.

28 февраля пал Екатеринодар. Кубанские правительственные части отошли на юг. Это был сильный удар для нас. 7 марта в Кавказскую прибыл с Персидского фронта Екате-ринославский казачий полк, бывший 2-й Сводно-Кубанский при формировании его в 1915 г. Его привел младший полковой делопроизводитель «из писарей» в чине коллежского регистратора, так как все офицеры были арестованы в Армавире военно-революционным солдатским трибуналом и брошены в тюрьму.

Из станицы Новопокровской в Кавказскую переселился штаб 2-го Кавказского полка со своим революционным командиром подхорунжим Лебединцевым. Командирами сотен у него были урядники. Из станицы Павловской прибыла 6-я Кубанская батарея 4-орудийного состава под командой прапорщика из студентов Павлова. Он не казачьего рода. В Кавказской образовался наплыв штабов, частей, казаков, совершенно не знающих – что же будет «завтра»?

Безвыходное положение полка

После падения Екатеринодара, когда фактически советская власть восторжествовала во всех населенных пунктах земель Кубанского Войска, как и во всей России, – Ода-рюк отдал «приказ о полной демобилизации старых частей, о формировании новых, но только пластунских батальонов смешанного состава, т. е. из казаков и иногородних, и о формировании «отряда особого назначения».

Этого никто не ожидал. Даже и рядовые казаки поняли, что с расформированием войсковых казачьих частей, со сформированием смешанных, в особенности отряда особого назначения – они лишатся права и возможности отстаивать свои казачьи интересы.

На многолюдном митинге в крепости – решено не расформировываться и ждать событий. События же приближались: формирование смешанных частей не прошло, в отряд особого назначения никто не хотел идти, а тут прошел слух, что генерал Корнилов с Добровольческой Армией идет на Кубань. Все заволновались.

В интимном собрании немногих офицеров предрешено: всеми способами сохранить полк с целью – при развертывающихся событиях захватить в свои руки узловые станции Кавказская и Тихорецкая и ждать отряды генерала Корнилова и войскового атамана полковника Филимонова.

В этот план были посвящены только немногие молодые офицеры, но он полностью понимался нутром всех казаков. Начались ежедневные митинги в крепости. Я уже выписался из больницы, но так ослабел после операции, что не мог присутствовать на них, но был в курсе всего. Войсковой старшина Калугин совершенно отошел от дел, остальные же штаб-офицеры так и не вернулись в полк. Все дело вел самый младший из нас, 22-летний Паша Бабаев. С первых же дней революции он очень удачно и успокаивающе действовал на казаков своими выступлениями. У него были и такт, и логика, и отсутствие ненужной и неуместной тогда офицерской гордости. Он по инерции, по уважению к нему казаков – теперь стал неофициальным руководителем полка. Ему казаки верили. Как все происходило в подробностях, – я тогда не расспрашивал, но полк избрал его командиром полка, что нисколько никого не обидело. По моменту – он был самый подходящий.

Командирами сотен избраны были в порядке старшинства своих чинов: подъесаулы – Елисеев, Некрасов, Ма-цак, Поволоцкий, сотник Фендриков и подхорунжий Не-шатов. Его 3-ю сотню составляли его же станичники казанцы и соседи тифлисцы. Никаких помощников и адъютантов в полку. Полк стоял, словно на вулкане. Радовались мы зачислению в полк молодого хорунжего Сергея Поволоцкого, родного брата Володи Поволоцкого. Он окончил кадетский корпус и сотню Николаевского кавалерийского училища 1 октября 1917 г. – курс один год. Вошел в полк и наш младший брат, Георгий. И как приятно было смотреть на Сережу Поволоцкого и на нашего Жоржа. Оба молоды, красивы, стройно сложенные богатыри, на «ты» выпившие в нашем доме в пирушке.

Они оба и хорунжий Косульников – вошли младшими офицерами. Все офицеры были казаки станиц не Кавказского отдела. Они не имели никого родственников в нашей станице, почему и жили вместе в общественном доме для офицеров старого урядника-конвойца Севастьянова. С братьями Поволоцкими жил и их отец, полковник одного из пластунских батальонов. За исключением Некрасова и Ко-сульникова – все были холосты. Жилось им не совсем весело в чужой станице. Вот почему наш многолюдный и большой дом отца с тремя сыновьями-офицерами и щебе-туньей-сестренкой Надюшей – был для очень многих заброшенных сюда офицеров и друзей – и домом веселия, и духовного уюта, и заговорщицких планов против красных.

Одарюк согласился оставить полк в прежнем составе присяг старых казаков Великой войны, но твердо потребовал, чтобы он назывался бы 1-й Кавказский «революционный» полк. Казакам совершенно не улыбалось припечатать к своему былому славному полку это позорное слово, но... иного выхода не было. То же случилось и с 6-й Кубанской батареей.

По слухам – генерал Корнилов приближался к пределам Кубанской области. Одарюк приказал полку и батарее сосредоточиться на станции Тихорецкой, но в пешем строе, т. е. выступить без лошадей. Казаки закрутили головами. Начались бурные митинги «отказа» исполнить это распоряжение. Сам Одарюк был уже где-то на фронте и оттуда прислал ультимативное требование: «Полку и батарее выступить в Тихорецкую или сдать оружие и разойтись».

Этого казаки никак не ожидали. От Одарюка последовали новые угрозы. Пришлось подчиниться. Погрузившись в вагоны, одним эшелоном, полк и батарея прибыли в Тихорецкую. Там много красных войск, штабов и полная неразбериха. Но армия генерала Корнилова уже пересекла железнодорожную линию Ростов-Тихорецкая и вела бои под станицей Березанской. Воспользовавшись этим, полк и батарея, простояв сутки в бездействии, самовольно вернулись назад, в станицу Кавказскую.

В тот же день получен Бабаевым новый и очень грозный ультиматум от Одарюка: «В 24 часа казакам сдать оружие, а нет, – в станицу вышлют карательный отряд с броневиками и бронепоездами». Тон ультиматума был слишком определенный, чтобы его не учесть. События же в некоторых станицах говорили о предстоящей близкой кровавой развязке. Карательный отряд с бронепоездом, подойдя к станице Новопокровской, обстрелял ее артиллерийским огнем и принудил казаков разоружиться. Многие казаки этой станицы прибыли в Кавказскую и просили немедленной помощи. То же произошло и со станицей Архангельской, где был расстрелян почетный казак и брошен в свалочное место.

К нам во двор въехали три казака станицы Темижбекс-кой. Их кони в поту, в грязи. Все три казака при винтовках. Приказный Авильцев 5-й сотни, который не раз бывал ординарцем при мне в Турции, доложил, что в станицу прибыл бронепоезд с карательным отрядом и разоружил ее. Все оружие уже снесено казаками в станичное правление, его приказано ночью отправить в Романовский. Их прислал сюда за помощью станичный комиссар, бывший урядник Конвоя Его Величества и, в доказательство верности, прислал делегатом своего младшего брата, который мне и представился с Авильцсвым.

Тучи сгущались. Над некоторыми станицами уже разразилась гроза. Надо было спасать положение или положить оружие. Последнего мы совершенно не желали делать. Оставалось – ВЗЯТЬСЯ ЗА ШАШКИ...

Голос обиды и возмущения всколыхнул всех, так как произошло неслыханное явление: казаки перестали быть хозяевами своих станиц, хозяевами своих очагов... У них отбиралось даже и оружие, как решающее достояние казачьего существования в течение многих веков! В этот момент ультиматум Одарюка сыграл роль поджигателя горючего вещества.