Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 44 страниц)

И вот, когда Бабиев увидел полк по весне в таком виде, иа походе в село Дивное – в белых небольших папахах, а впереди сотен оформленные сотенные значки с пышными черными хвостами, колышащимися по ветру, – он пришел в восторг. В особенности мощный был полковой флаг с траурной полосой по диагонали его и крупными белыми буквами по этой полосе, вырезанными из белого сукна и нашитыми на нее – КОРНИЛОВСКИЙ.

Бабиев властный и завистливый. Новатором – должен быть он. Но здесь я опередил. Но так как он был умный человек, исключительно военный, а это новаторство введено в его полку, который он так любил, и введено его же другом и заместителем – он не только что не приревновал, но немедленно же ввел «бунчужный черный конский хвост» и к своему дивизийному флагу.

В первых числах февраля 1920 г. я принял в командование 1-й Лабинский полк. И каково же было мое удивление, как и восхищение, что в нем, на полковом флаге и на сотенных значках развевались белые конские хвосты.

Начальник 2-й Кубанской казачьей дивизии генерал Фо-стиков пригласил меня к себе на обед. Мы скачем с ним по улицам села Ивановка Ставропольской губернии и позади него его флаг с пышным белым конским хвостом.

За обедом я ему заметил, откуда и как появились в Корниловском конном полку «конские хвосты». Доблестный и умный офицер дружески улыбается и говорит: «Я это увидел под Царицыном, мне понравилось, и я, чтобы не путать – в своей дивизии ввел их, но только белые». Сказал, немного помолчал, а потом добавил: «А казаки говорят, что я потому их ввел, что моя фамилия Фостиков, как корень ее, а отсюда и эмблема». Сказал и засмеялся весело. Смеюсь и я над казачьим умозаключением.

В том же месяце, под станицами Кавказской и Дмитриевской, были жестокие успешные бои против пехоты красных. Были только конные атаки, и я видел, как эти белые конские хвосты на значках поднимали боевой дух казаков.

Каждая воинская часть любит свои полковые отличия и дорожит ими. Они дают пафос (воодушевление). Так устанавливаются традиции полков, вызываемые событиями, порой неожиданными и чрезвычайными и в обстановке исключительной.

По штатам военного времени, казачий полк имел около 1000 казаков, включая все команды. Здесь же, на Маныче, весной 1919 г., полки 3-й Кубанской казачьей дивизии имели по 200-300 шашек боевого состава. В Корниловском полку тогда насчитывалось чуть свыше 200 шашек, но на довольствии было около 400 казаков. Приняв эту цифру за основную – остальные составляли:

1) пулеметная команда – около 50 казаков; 2) санитарная команда – 20; 3) сотенных артельщиков – 6; 4) сотенных каптенармусов – 6; 5) шесть сотенных тачанок с кучером, писарем и его помощником – 18; 6) полковой хор трубачей – 15; 7) офицерских денщиков – 25; 8) конных вестовых – 25. Итого – 165.

К этому надо прибавить писарей полковой канцелярии, обоз 1 -го разряда, сотенные двуколки, кухни – всего наберется около 200 казаков, которые не участвуют в конных боях, в охранении и разведческой службе, кроме офицерских конных вестовых; последние участвуют в конных боях со своими офицерами.

Следовательно, на довольствии в полку находилось около 400 казаков, но вся тяжесть боевой службы ложилась только на строй. Офицеры полка всеми силами стремились сократить хозяйственный и другие наряды казаков, но жизнь жестоко коверкала их добрые намерения.

Кроме этого – в станице Лабинской находился обоз 2-го разряда и разные мастерские, которыми заведывал есаул Сменов. При нем полковой казначей хорунжий Клыгин, два военных чиновника и свыше сотни казаков. Все они были совершенно изолированы от полка. В своих описаниях – я «потревожу» и их покой...

При таком боевом составе Корниловского конного полка – подошел апрель месяц 1919 г. Начались переменные бои с красными на Маныче, с центром в селе Дивном Став-

ропольской губернии, закончившиеся полным разгромом и пленением всей пехоты красных этого участка; после чего началось победное движение Кавказской Добровольческой армии на Царицын.

ТЕТРАДЬ ОДИННАДЦАТАЯ

Бабиев и Корниловский конный полк

Старый корниловец, полковник, совершивший 2-й Кубанский поход из Донских степей, бравший Екатеринодар 2 августа 1918 г. и дошедший с ним до Царицына и за Волгу, пишет мне, что «только с прибытием Бабиева – начались конные атаки полка».

Не вдаваясь в рассуждения по этому поводу, должен подчеркнуть, что Бабиев, большой конник – действительно, признавал только конные атаки, как завершение боя и законченность победы над противником. Но, приняв в командование Корниловский полк 13 октября 1918 г. в станице Урупской Лабинского Отдела, паралельно с этим – он ковал и внутреннюю воинскую полковую спайку. Прибыв в полк вместе со своим другом по Турецкому фронту полковником Артифексовым, который стал его помощником по строевой части, – они решили работать над полком так, чтобы он был лучшим в 1-й Конной дивизии, которой тогда командовал генерал Врангель. Но через три-четыре дня Артифексов был тяжело ранен в ногу, эвакуировался и в полк уже никогда не вернулся. Ходом боевых событий – я стал и полковым адъютантом, и самым старшим офицером полка, его помощником и заместителем. По ежедневной боевой обстановке – мы не расставались с ним 24 часа в сутки.

Все планы Бабиева сводились к возвеличиванию боевой славы полка. Я полностью разделял это. Гордый и тщеславный – Бабиев был, безусловно, отличным строевым офицером, храбрым воином и одним из лучших офицеров Кубанского Войска. Как храбрый начальник, естественно, 17 Елисеев Ф. И.

он стремился к воинской славе и достиг ее. И если у него были немногие завистники и недоброжелатели – то Бабиев был тут ни при чем: всем была дана возможность выделиться в боях, чтобы быть даже лучше Бабиева. Но для этого надо было иметь соответствующие личные качества, и только.

Всегда скромно, но тонно одетый под кавказского горца. Под ним должен быть горячий и мощный конь. И в оружии, и в седле – все должно быть удобно и облегченно. Ничего лишнего. Глубокая легкая посадка в седле. Управление конем «на длинном поводе». И конь должен быть психологически подчинен тому, кто на нем сидит.

И вот, в таком виде появляясь перед полком, – он импонировал всем. И все чины полка, от старшего офицера и до рядового казака, – при виде Бабиева, при встрече с ним – они не могли не подтянуться воински и не ответить ему бодро, весело, молодецки. Бабиев не был строг воински и человечески. Сам он был всегда бодр и весел и хотел, и требовал от своих подчиненных, чтобы и они были бодры, веселы и обязательно отчетливы и молодецки. Зная Бабиева давно, – я разделял полностью его взгляд на воинское дело, на военную дисциплину, на казачье молодечество и был активным его помощником во всем.

Мы оба слыли наездниками, лезгинерами. При случае могли шумно кутнуть по-казачьи и обязательно с песнями, с плясками казачьими. И недаром Бабиев назвал меня своим «младшим братом»... Назначая меня командующим Корниловским полком, – он отлично знал, что я буду полностью продолжать его дело в полку.

По военной службе и по женитьбе его отца – родился он в Варшаве. Как пишет его однополчанин и друг, генерал Фостиков – «Коля Бабиев учился во многих гимназиях, но окончил Бакинскую». В это время его отец-есаул был переведен в I -й Лабинский полк, который стоял в немецкой колонии Еленендорф, под Елисаветполем, что между Баку и Тифлисом.

Судя по этому, сын, Коля Бабиев, почти не жил в своей станице Михайловской Лабинского отдела, а следовательно, хозяйственный станичный быт казаков знал мало. Это и наложило свой отпечаток на его психологию. Он считал, что – «казак есть слуга Царю и Отечеству и защитник его от врагов внешних и внутренних», как говорил 1-й параграф воинского устава внутренней службы, а каковы духовные запросы казака как земледельца, семьянина и хозяина в своей станице – Бабиев не хотел и знать.

При нем в полку было два-три кадровых офицера. Большинство получили офицерские чины за боевые отличия Великой войны, будучи урядниками или из школ прапорщиков и немногие с ускоренных курсов военных училищ, т. е. – «это большинство» офицеров были такие же земледельцы, каковыми были и их подчиненные казаки. Все Кубанское Войско было мобилизовано и стало в строй для решительной борьбы против красных. И стало в строй сознательно, добровольно. Следовательно, подход к воинской дисциплине должен быть иной, менее резкий и требовательный, как это было в мирное время.

Я уже второй месяц командую Корниловским полком. В феврале и марте месяцах непогодь. Все в сплошном снегу, а в селах невылазная грязь. Идет то снег, то дождь. Холодно и сыро. Сообщение только в седле. Офицеры и казаки в овчинных шубах (кожухах) отсюда и неповоротливы. За плечами всегда мокрый башлык. Папаха не в своей казачьей щеголеватости. Отдание чести не отчетливое. Прощается и это.

Но отдание воинской чести по всем правилам устава есть необходимость воинской дисциплины, воинской этики, духовной связи. Без них – нет воинской части. Да и скучно без них. Можно превратиться в обывателя. И вот – рапортует мне сотник или хорунжий, старше меня летами, громоздко одетый, и руку берет под козырек «по штаб-офицерски», т. е., как попало. Выслушав рапорт, спокойно говорю: «Возьмите руку под козырек так, как вас учили в учебной команде». Сказал одному, другому, третьему... и скоро все стали брать руку под козырек так, как их учили в учебных командах, в училищах и в школах прапорщиков.

J

Гости из тыла

«На кой черт обоз 2-го разряда стоит в станице Лабин-ской?!» – возмущались в полку. Бабиев не разрешил мне подтянуть его ближе к фронту.

Командиры полков, батальонов и батарей назначались Кубанским войсковым атаманом по кандидатскому списку, ведущемуся Войсковым штабом, и сместить их с занимаемой должности, без основательных причин, было нельзя, хотя в гражданской войне с этим уже мало считались. Командиры полков должны быть в чине полковника, а командиры пластунских батальонов и батарей – в чине войскового старшины. Я имел только чин есаула и был назначен командующим вакантным полком, как старший в полку, властью начальника дивизии генерала Бабиева и считался как бы временно командиром полка. Следовательно, мое положение зависело исключительно от личных взглядов генерала Бабиева. Он меня назначил и он меня мог снять с должности в любой момент, если ему не понравилось бы что в моем командовании полком. Вот почему я и не мог переместить свой обоз 2-го разряда ближе к полку, чего почему-то не хотел Бабиев.

Бабиев очень любил Корниловский полк и находил большое удовольствие быть в полку. Он, начальствуя над дивизией, негласно хотел руководить и Корниловским полком, имея в нем «свои глаза и уши» офицеров-станичников.

Я совершенно не боялся генерала Бабиева как своего начальника, так как при случае – мог говорить и доказывать ему все запросто, как и знал, что он меня любил, ценил и уважал и был давним другом, когда мы были оба в малых чинах. Но подобные его вмешательства во внутренние порядки полка были недопустимы и, естественно, мне были неприятны. Каждый полк есть самостоятельная единица, в особенности в хозяйственных своих порядках. У каждого полка Императорской армии были свои традиции и другие особенности, и все считали это не только что нормальным явлением, но никто не покушался и изменить их. И насколько должность всякого командира полка была высока, говорит то, что все командиры полков назначались Русским Императором и проводились

Высочайшим приказом по всей армии. В гражданской войне многое измельчало и было ненормальным.

Наш обоз был совершенно бесполезным для полка. Мы абсолютно ничего не получали от него. А там находились два офицера – заведующий им, есаул Сменов, назначенный еще Бабиевым, полковой казначей хорунжий Клыгин*, два военных чиновника и до 150 казаков разных рангов. Жалование для всех чинов полка получалось случайнб, с оказией, а аванс на довольствие полка – из штаба дивизии. Я писал есаулу Сменову строгие предписания и частные письма, но и он, разделяя мой взгляд, ничего не мог изменить из-за дальности расстояния; но в обозе составилось мнение обо мне как об очень строгом командире. Изверившись в возможностях перемены – послал в Лабинскую строгое предписание: полковому казначею и старшему делопроизводителю прибыть в полк с жалованьем для всех чинов полка, с авансом на довольствие и с точным докладом по хозяйственным и денежным вопросам. Это произвело переполох в Лабин-ской. И надо было видеть лица хорунжего Клыгина и военного чиновника, старшего делопроизводителя полка, когда они представлялись мне в селе Киевском. Делопроизводитель был «субботник» (иудействующая секта) и станичник Бабиева. Конечно, было странным, что за семь месяцев моего пребывания в полку – я впервые вижу полкового казначея.

Представились они отчетливо. Смотрю им в глаза, жму руку и прошу к столу.

Все это происходило в присутствии полкового адъютанта сотника Васильева, храброго и очень дельного офицера, ненавистника всего тылового. За обедом гости немного «отошли». Умный Васильев под столом толкает меня ногой, дескать – «посмотрите, каковы эти гуси!»

В полку всегда был запас белых курпеев на папахи. Они предназначались для тех офицеров, которые прибывали в полк и еще не имели «полковых белых папах», установленных приказом по полку. Это был подарок каждому от полка.

к

После обеда вызываю «шапошника», даю курпеи и приказываю сшить две папахи гостям к вечеру же этого дня, к общему офицерскому ужину.

После обеда начался отчет и выдача жалованья и аванс. Все офицеры радостно сидят во дворе, ждут очереди. И Клыгин, и делопроизводитель оказались очень приятными людьми и знающими свое дело. Лед был сломан, и все ждали приятного и веселого ужина.

По воскресеньям и разным случаям – все офицеры обедали в моей квартире. Это сближало людей и основывало полковое офицерское товарищество. Напитки были редки и только в исключительных случаях. Корниловцы очень хорошо Дели казачьи строевые песни, больше песни черноморского казачества. И вот, чтобы собрания-офицеров были бы более приятны и полезны, – предложено садиться за стол не по старшинству чинов, а «по голосам», чтобы стройно петь. В пении должна быть дисциплина, даже и в веселии. И если тамада запел песню, – все должны ее подхватить. Всем это понравилось.

В этот день все особенно ждали общего офицерского ужина. Прибыли гости из глубокого тыла, привезли всему полку жалованье, аванс – надо и повеселиться! А главное – показать им, тыловикам, – каковы мы на фронте! И когда дружная бойкая семья корниловских офицеров запела песни, то они совершенно были удивлены. Веселиться корниловцы умели.

Хорунжий Клыгин, вижу, спокойный, умный офицер. Он большой друг многих здесь. Хорунжий Литвиненко, как всегда веселый и смелый на слово, громко острит над ним:

– Ну, як?.. Лякався, як йихав сюды?!

Клыгин мягко улыбается и не скрывает того, что он «лякався» (боялся). Делопроизводитель, юркий молодой человек, экспансивный, произнес похвальный тост. И если он также боялся, едучи сюда, то отсюда выезжает «другим человеком».

При веселии, в особенности когда бывали гости, – обязательно избирался тамада. Им бывал сотник Иванов. Человек интеллигентный, находчивый, смелый на слово, хитрый и отличный командир сотни. Хорошо понимал в пении и хорошо знал роль тамады, умел «мелким бесиком» подойти ко всем.

Через два-три дня – Клыгин и делопроизводитель выехали к себе опять в обоз в станицу Лабинскую, и я их больше не видел.

Сюрприз для Бабиева

Бабиев любил Корниловский полк исключительно глубокой любовью. И молодецкие утехи он мог ощущать только в среде офицеров этого полка. Как и безжалостно бросал его в огонь боев. О потерях полка он не думал. И бросал полк потому, что хотел ему только славы. И если полковник Науменко исхлопотал для полка почетное и героическое имя КОРНИЛОВСКИЙ, – то Бабиев украсил полк и боевой славой, и молодечеством. Об этом я знал и оценивал больше, чем другие офицеры полка. За свои заслуги перед полком – он полностью был достоин, чтобы зачислить его имя в постоянные списки офицеров полка. Это делалось постановлением общего собрания офицеров, под председательством старшего в чине, конечно, всегда с согласия и благословения командира полка. Но для этого кто-то авторитетный должен проявить инициативу. По ранениям и по болезням состав офицеров полка быстро менялся. И то, что мы уже зачислили в постоянные списки полка полковника Науменко, многие и не знали. Собрание должен был вести есаул Лопатин. Я поделился с ним своим замыслом. И хотя он не был большим поклонником Бабиева, но нашел, что это сделать надо. Собрали офицеров, и я рассказал, – как и почему был зачислен в постоянные списки полковник Науменко, и подчеркнул, что Бабиев особенно этого достоин. Я знал, что офицеры полка недолюбливали Бабиева, именно за его требование к молодечеству, но что он был выдающийся командир полка в боях – никто отрицать не мог. Вообще же – Бабиев во всем был отличный офицер, дружественный и с подчиненными, доступный для каждого и примерный во всем – на коне, в бою, в казацкой пирушке...

Все согласились. Я вышел. Лопатин официально провел собрание, все дали свои подписи под актом и представили мне. Мой рапорт, постановление офицеров и приказ по полку о зачислении генерала Бабиева в постоянные списки полка – ему повез офицер. Бабиев ликовал, в чем мы и не сомневались.

Вот почему Бабиев и носил на своих генеральских погонах вензельную черную букву «К», что означало: он состоит в постоянных списках полка до самой смерти.

По положению, все полки, пластунские батальоны и батареи – ежемесячно должны представлять в штаб войска полный список офицеров, с указанием чина, фамилии, имени, отчества, должности и какой станицы. Отмечалось, кто эвакуирован и по какой причине. Список составлялся по старшинству в чинах. По списку, с эвакуированными, в Корниловском полку числилось чуть ли не около сотни офицеров. И мне приятно было подписывать этот перечень, который начинался в таком порядке:

1. Генерал-майор Науменко Вячеслав – зачислен в постоянные списки полка.

2. Генерал-майор Бабиев Николай – зачислен в постоянные списки полка.

3. Есаул Елисеев Феодор – командующий полком.

4. Есаул Лопатин Иосиф – помощник по строевой части.

5. Есаул Сменов Михаил – помощник по хозяйственной части.

Дальше шли командиры сотен в чинах сотника, из которых два командира сотен были только в чине хорунжего – Дорошенко и Литвиненко, за ними следовали десятки хорунжих. Это было показательно, – как мало было в строю старых офицеров.

По послужным спискам проверилось, что каждый офицер Корниловского полка был ранен не менее 2 раз. Многие имели большее число ранений. Это была марка полка: Официальное положение не требовало указания о ранениях офицеров, но мы ввели новую графу, в которой отмена-лось, – кто и сколько раз ранен, чтобы знал это и войсковой штаб.

Первая неприятность с Бабиевым

Ординарец привез пакет из штаба дивизии, адресованный лично мне. Вскрываю и читаю: «По приказанию генерала Бабиева, посылаю Вам свидетельства о трех его ранениях, которые проведите приказом по полку и копию приказа представить ему лично». Дальше стоит подпись начальника штаба дивизии. Им, кажется, уже не был полковник Рябов-Решетин.

Я прочитываю свидетельства о ранениях командира Корниловского полка полковника Бабиева. Они очень коротки. Подписаны старшим полковым врачом зауряд-лека-рем Александровым:

1. В январе 1919 г., во время движения полка от села Овощи в село Камбулат Ставропольской губернии – была обморожена правая щека.

2. В январе 1919 г., во время движения полка из села Камбулат в село Малые Айгуры – была обморожена левая щека.

3. Во время боя у села Казгулак Ставропольской губернии – пуля пробила черкеску и чиркнула по руке.

Прочитав эти свидетельства о ранениях, думаю: что это? незнание закона о ранениях? или что другое?

В самом начале войны 1914 г. вышел Высочайший приказ, который говорил, – привожу почти дословно и по существу совершенно точно:

«Ранение признается тогда, когда на теле появилась кровь от неприятельского оружия, полученного в бою. На каждое ранение должно быть выдано свидетельство пострадавшему, подписанное медицинским врачем, с точным указанием ранения. Это свидетельство должно быть полностью помещено в приказе по части, и только тогда офицер имеет право на серебряную нашивку на левом рукаве мундира. Получивший одновременно несколько ранений, допустим, от разорвавшейся шрапнели – считать за одно ранение, но не по числу царапин и пр., и имеет право только на одну нашивку на рукаве».

Таков был приказ по всей Русской Армии, подписанный Императором Николаем Вторым. Генерал Деникин подтвердил это приказом по Добровольческой армии, о чем не мог не знать Бабиев, человек исключительно военный, отлично знавший все воинские субординации и любивший их. И то, что он сам не провел их приказом, когда командовал полком, и в ближайшие же дни, как требовал закон, – все это показало мне, что он понимал незаконность подобных ранений. Теперь же приказывает мне их узаконить... т. е. накладывал официальную и моральную ответственность на меня.

«Что делать, что делать?!» – думаю я и чувствую, словно кто-то полынной горечью обдал меня, а по всему телу «чесоточно» проползли муравьи. Я отлично знал, что Бабиев был гордый, властный и тщеславный, и неисполнение его приказа, да еще по личному делу – он мне никогда не простит. И в то же время взять на себя эту фальшь – не позволяла воинская честь. Видимо, я переменился в лице, стоя у стола.

– Что там такое, Федор Иванович? – участливо спрашивает меня сотник Васильев.

Я передаю ему эти бумаги.

– Ну, это уже безобразие, ваше превосходительство... – спокойно, но с явным недоумением говорит он, правдист. – Где же тут ранения? Да я сам там был под этими селами и ничего не видел! Да и при чем тут обморожение? А мы-то разве не мерзли там? – философствует он.

– Как хотите, Ф.И., но я как полковой адъютант этого приказа не подпишу... и попрошу Вас тогда освободить меня от должности, – мрачно заявляет он. К тому же подпись зауряд-врача Александрова, для нас обоих, была одиозной. После боя под селом Кормовым 26 февраля – он выдал два ложных свидетельства о ранениях и выдал на третий день после боя. Я решил выждать и при встрече переговорить с Бабиевым.

Прошло несколько дней, как получаем запрос от начальника штаба дивизии: «Генерал Бабиев спрашивает, почему до сих пор не прислана копия приказа о его ранениях?»

Все полки должны ежедневно представлять свои копии приказов в штаб дивизии, по которым последний следит за работой и жизнью полков.

Отвечаю: «Прошу прислать подобное приказание за личной подписью генерала Бабиева». Я думал, что Бабиев как умный и честный офицер – подобного письменного приказания не сделает. Но я ошибся.

«Командиру Корниловскаш полка, есаулу Елисееву. Приказываю в трехдневный срок провести приказом по полку мои старые три ранения и копию приказа представить мне. Начальник 3-й Кубанской казачьей дивизии, генерал-майор Бабиев».

Тон предписания был настолько строгий, что сопротивление ему грозило мне печальными последствиями. Приказание было исполнено. Но Бабиев этого не забыл. И жестоко, коварно отомстил. И так как это повлияло на мою военную карьеру, то я и пишу все об этом. Как Бабиев отомстил, – будет подробно описано в последней брошюре о Корниловском конном полку.

Необходимо пояснение: зачисление в постоянные списки полка генералов Науменко и Бабиева, с указанием в графе по должности «командир полка» – не означало, что они оставались командирами полка и могли продолжать командовать им, занимая уже высшие должности. Это была почетная награда от полка, и единственно что – они могли носить мундир полка до самой своей смерти. В постоянные списки полка мог быть зачислен офицер и в младших чинах, за особые заслуги в полку или за боевой исключительный подвиг. И в каком бы он чине ни был потом – зачисление было в том чине, который он имел при зачислении или при совершении подвига.

Генерал Улагай. Гибель урядничьего разъезда

К концу марта снег сошел полностью. Под тепловыми лучами весеннего солнца – земля радостно дышала паром. Крестьяне выехали в поле пахать и сеять. В степи появились небольшие гурты рогатого скота. Пахари раскинулись

своими «таборами» по всему полю. Все это усугубляло разведывательную службу полка, так как издали, без бинокля, который не имели урядники в разъездах, – совершенно невозможно было распознать – гурт скота ли это или спешенный разъезд красных? Красные разведчики могли находиться и при крестьянских таборах. Как их можно отличить? К тому же мы видели, что ставропольские крестьяне, почти поголовно, сочувствовали красным, как своей «рабоче-крестьянской власти», в противовес нашей – белой, кадетской, казачьей.

С весенней теплотой – красные проявляли большую активность. В их руках был полностью весь Сальский округ Донского Войска с окружной Великокняжеской станицей, т. е. самая южная часть Донской области. Сильный кулак красных повис уже и над городком Батайском, готовый перерезать единственную железнодорожную магистраль Ростов—Баку, чем отрезал все донские силы от Кубани и Терека. Все наши силы новой Кавказской Добровольческой армии занимали позиции только по южному берегу болотистого Маныча. Наступал кризис...

Генерал Бабиев приказал выслать одну сотню корниловцев в селение Малая Джалга, что в пятнадцати верстах юго-западнее нашего села Киевского, где было неспокойно в связи с крестьянским восстанием в Медвежьенском уезде. Туда была послана 1-я сотня под командой хорунжего Тюнина.

Под вечер одного дня стою у своей квартиры, как из-за угла показалась конная группа казаков. «Кто они?» – думаю. И опознаю по сотенному значку свою 1-ю сотню. Человек сорок казаков, спешным шагом, на захлюстанных грязью лошадях, приближались ко мне. Впереди на красивой своей кобылице шел Тюнин. У меня разширились таза, так как приказания о присоединении сотни к полку я не отдавал.

– Вы почему возвращаетесь? – грозно крикнул я Тю-нину, не ожидая его команды и доклада.

– А ты знаешь... там мужики – такие черти, што они могли перебить нас в одну из ночей, – запросто, совсем не по-воински, хмуро отвечает мне Саша Тюнин, которого я знал с 1910 г. и был с ним на «ты».

Разцукал его и приказал стать по квартирам, а завтра – вновь идти и занять то же село.

Утром следующего дня прискакал урядничий разъезд от командира 1-го Черноморского полка полковника Малышен-ко, который сообщал мне, что – красные, на рассвете, по гребле перешли Маныч, выбили полк из села Кистинского и он отошел с полком на юг, о чем донес генералу Бабиеву и до получения от последнего приказания – просит поддержки.

Дело получалось скверное. Какой силы красные перешли Маныч, – Малышенко не указывал. Наш полк был изолирован от дивизии. В тылу были враждебные крестьяне. До села Кистинского пятнадцать верст.

Широкой рысью полк спешит к Кистинскому. Боевая обстановка неизвестна. Влево, в сторону Маныча – выслано два урядничьих разъезда, каждый силой в шесть коней. Одному разъезду приказано идти по самому берегу Маныча, а другому правее, охватывая северную сторону села. Из села Киевского полк вышел в полном составе, с обозами, предполагая, что по боевой обстановке – мы мотаем и не вернуться назад.

Не доходя до Кистинского версты две, – в голову была брошена лавой разведывательная сотня. За ней следовал полк в двухшереножном развернутом строе, предполагая – или наскоком захватить село, или вызвать красных на бой, чем сразу же выяснить приблизительно их силы. Полк шел крупной рысью, но, не доходя до села около версты, был встречен сильным огнем пехоты красных из окраин. Положение менялось. Где находился 1-й Черноморский полк, было неизвестно. Промаявшись до темноты, полк вернулся в свое село. Здесь ночью получено распоряжение от генерала Бабиева, который уведомлял, что черноморцы Малышенко ночуют в ближайшем селе к югу от Кистинского. Завтра, с утра, начнется наступление: с востока, от села Дивного – пластуны генерала Ходкевича, 1-й Таманский и 2-й Полтавский полки; с юга 1 -й Черноморский полк; Корниловскому полку приказано наступать с запада. Село Кистинское должно быть взято.

Наступление началось с утра. Полк вновь был встречен ружейным и пулеметным огнем красных, но гораздо слабее, каковой был вчера. Почувствовалось, что это, видимо, заслон. И когда полк перешел в намет – огонь красных сразу прекратился. Головная сотня, свернувшись – широкой рысью втянулась в главную улицу. За ней последовал полк, прошел село и на восточной окраине встретился со своми частями. По длинной прямой гребле через Маныч, длина которой была не менее одной версты, – виден был хвост колонны красной конницы. Их артиллерия, из-за закрытых позиций, редко стреляла шрапнелью по казакам.

Все полки подтянулись к очень высокому кургану перед греблей, на котором стоял сам командир 2-го Кубанского конного корпуса генерал-майор Улагай. Он вызвал к себе всех командиров полков со своими командирами сотен.

Я его вижу второй раз в своей жизни. Сейчас он одет в темно-серую черкеску кавказской «дачки», при черном бешмете. Было еще холодно. Поверх черкески – такого же цвета шуба-черкеска нараспашку, отделанная черным каракулевым курпеем. На голове небольшая черная каракулевая папаха, чуть суживающаяся кверху. Соколиный взгляд культурного красивого черкеса с тонкими правильными чертами лица. Стоя, веселым тоном, с улыбкой, но не зло, он возмущался, – как это Черноморский полк не заметил переправу красных через столь длиннейшую дамбу?

Курган был у самой гребли, под которым и была конная застава от сторожевой сотни. Оказывается – «дядькы» сбатовали лошадей и к утру заснули. На них и наскочила передовая красная конница. Тут же, около кургана, лежат три убитых казачьих лошади.

...Вчера, когда полк вел бой с красными около западной окраины села, сотник Васильев очень волновался и все время тревожно посматривал на север от нас, в сторону Маны-ча, и много курил.

– Чего это Вы так волнуетесь, Яков Клементьевич? – спросил его.

– Да, мой родной брат, рядовой казак, находится в левом разъезде... что-то душа неспокойна... – отвечает он.

И тут, в бою, я только узнал, что его два родных меньших брата, рядовые казаки, находятся в полку, в 1-й сотне.

– Чего же Вы мне не сказали раньше? Я бы взял их к себе ординарцами! – упрекаю его.

– Ну, вот еще!.. Не хватало этого... чтобы сказали, – братьев устроил на тепленькое место, – решительно отвечает мне.