Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)

И когда я отошел от неожиданности, то обнаружил, что одной пулей был пробит мой бинокль, висевший на груди, а второй пулей – разбита поясная серебряная пряжка. В бинокле пробит был правый глазок, запорошивший мне правый глаз.

Странное тогда было мышление: мне было жаль бинокль, который с одним глазком – был уже негоден. К тому же это был «пятикратный бинокль системы Цейса», который мы все получали при производстве в офицеры мирного времени и бесплатно, как «дар царя» – так и говорилось тогда. В гражданскую его уже нельзя было достать, купить – как редкостную вещь.

– Замечательное ранение, – сказал мне Бабиев тогда, улыбаясь. – Храните этот бинокль, как память, – добавил он.

Как негодная вещь – бинокль висел в нашем доме на стене, в зале. Когда я оставил с 1-м Лабинским полком свою станицу в феврале 1920 г., и красная конница влетела в станицу, глава ее ворвался в наш дом.

– Где Ваши сыновья? – крикнул он нашей матери.

– Ушли в поход, – просто ответила она.

– A-а!.. Военный бинокль! Забыли они его? – зло продолжил он.

– Да он негоден... он разбит пулей, – так же просто ответила мать.

– Это военный предмет... военная добыча, – поясняет он матери, и тут же сам снял его со стены и взял себе. Маленькая, но интересная история.

...Наш бой принял нудную форму. Полком мы были бессильны атаковать село, а наша дивизия не подходила. С темнотой красные отошли на восток, оставив село Кон-стантиновское, куда Корниловский полк и вошел без боя. К ночи в него вошла и 1-я Конная дивизия.

В этом бою был ранен прапорщик Александр Тюнин и эвакуирован. Я, контуженный в глаз, остался в строю. Под командиром 3-й сотни хорунжим Литвиненко Илларионом – убита лошадь. Потери в казаках и лошадях были, как всегда, более заметные.

11 ноября, с легким боем, 1-я Конная дивизия заняла село Донская Балка, а 2-я Кубанская дивизия полковника Ула-гая – село Петровское. Но ненадолго.

Об этих двух днях генерал Врангель пишет так: «10 ноября части корпуса одновременно овладели – 1-я Конная селом Константиновским, а 2-я Кубанская – селом Благодатным. В обоих пунктах красные оказали отчаянное сопротивление, но остановить наше победное шествие уже не могли.

11 ноября, после ожесточенного боя, корпус овладел селом Петровским, конечной станцией железной дороги. Здесь вновь мы захватили пленных, пулеметы и одно орудие. К корпусу присоединились, наконец, Линейцы. Черкесы же остались при дивизии генерала Казановича» (стр. 92).

Нс все это было гораздо проще и скромнее, чем сказано здесь.

ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ Донская Балка

Утром 12 ноября в полк вернулся полковник Бабиев и вступил в командование. Подъесаул Сменов выехал в свою

6-ю сотню. С утра вся 1 -я Конная дивизия, разными дорогами, поднялась на довольно высокое плато, вернее, на восточный берег широчайшей Калаусской долины, продвинулась версты на две-три и была встречена залегшей красной пехотой. Спешившись – полки вступили в бой. Дивизией командовал полковник Топорков.

Вдруг пронесся слух, что красные напали на село Кон-етантиновское, в котором дивизия ночевала вчера и которое находится от нас, от села Донская Балка, в 15 верстах на запад, т. е. находится в нашем далеком тылу – будто налетел красный эскадрон и захватил в плен весь наш штаб корпуса и самого генерала Врангеля. Это было настолько невероятно, что даже и не верилось. Но когда полковник Топорков немедленно же бросил туда 1 -й Запорожский полк, мы поняли, – что-то случилось. А что именно случилось, – послушаем самого генерала Врангеля.

«На рассвете мы были разбужены шедшей в селении (Константиновском) перестрелкой. По-видимому, предупрежденные кем-либо .из местных жителей-болыиевиков, красные, воспользовавшись выдвинутым положением корпуса, выслали отряд для нападения на наш тыл. Около 2 рот пехоты, посаженные на повозки, при 2 орудиях, прошли ночью от села Спицевки к Константиновке и, сбив наши посты, подошли к самой деревне. Около взвода красных ворвалось в самую деревню, произведя сильный переполох. В прикрытии обоза находилась полусотня, около тридцати казаков; столько же почти было у меня в конвое. О сопротивлении думать не приходилось. Будь красные решительнее, они могли захватить нас всех. Однако большевики действовали вяло, обстреливали село, но атаковать нас не решались. К тому же обозы, имея приказание с рассветом переходить в Петровское, были уже запряжены, люди не спали и паники особой не было. Мы успели кое-как одеться, поседлать коней и выскочить из села. Однако обоз 2 полков и наша летучка были захвачены противником. Доктор успел бежать, но сестра попала в плен. Красные захватили было и нашу радиостанцию, но начальник артиллерии генерал Беляев, едва сам успевший выскочить в одной рубахе из дому, собрав вокруг себя несколько десятков артиллеристов и обозных казаков, радиостанцию отбил.

К полковнику Топоркову, части которого занимали ряд хуторов к югу от Петровского, прискакало несколько вырвавшихся из Константиновки обозных казаков и сообщили ему, что я, со всем своим штабом, захвачен в плен. Полковник Топорков спешно выслал в Константиновку Запорожцев, при приближении которых красные, бросив Константиновку, отошли, уведя наших пленных и разграбив захваченный обоз. Большинство наших вещей пропало, в том числе и ряд моих документов.

Между тем в районе села Петровского противник с рассветом перешел в наступление. Части полковника Улагая держались, но положение его было тяжелое, главным образом ввиду недостатка патронов. Я поехал к нему и, подъезжая к Петровскому, нагнал казака с приказанием от генерала Чайковского, заменившего временно командовавшего отдельной бригадой генерала Чекотовского. Чайковский писал Улагаю о том, что «командир корпуса со штабом попал в плен; что он, генерал Чайковский, как старший, вступает в командование корпусом и приказывает немедленно начать отход».

Расписавшись в прочтении, я тут же, на приказании, написал: «в плен не попадал, приказываю наступать» – и отправил казака обратно» (Белое Дело, т. 5, стр. 93).

Гибель сотника Полякова

Затянулся нудный пеший бой. Уже вечерело. Бабиев послал меня на левый (северный) фланг полка, узнать – что там?

Широкой рысью иду по скошенному подсолнечному полю. Левее меня, по отходящей диагонали, шагом движется полковник Топорков с десятком ординарцев, направляясь в тыл. Хотя он идет навстречу мне, но меж нами такое расстояние, что «чести» можно не отдавать. Да он и не смотрел в мою сторону. Вдруг я слышу его тонкий, слегка визгливый голос:

– Полковник Бабиев! – и тут же следует взмах руки, дескать, – езжайте сюда. Так как я не есть полковник Бабиев, то и двигаюсь дальше.

– Полковник Бабиев! Езжайте сюда! – громче и уже сердито выкрикнул он.

Я понял, что по костюму и посадке в седле – он принял меня за Бабиева. Легким наметом, рассекая бурьян грудью своего молодецкого коня, приближаюсь к нему, беру руку под козырек и спрашиваю:

– Чего изволите, господин полковник?

– A-а!.. Это Вы?! А я Вас спутал с полковником Бабие-вым, – говорит он и, к моему удивлению, произносит эти слова ласково и тихо. Мне стало стыдно, что и я считал его не особенно любезным.

Пули щелкают и здесь. Кто-то вскрикнул позади: это был ранен один из его ординарцев. Расспросив спокойно о позициях Корниловского полка, – отпустил.

Рысью иду к маленькому пологому курганчику, на котором залегли несколько казаков. Красные перенесли свой огонь на двух всадников. Я был с вестовым. Так неприятно идти навстречу обстрелу. Подсолнечники срублены высоко, до колен лошади. Они высохшие, твердые, иглообразные кверху. Перейти в намет (галоп) – можно сильно поранить ноги коня в его прыжках, предполагаю я. Огонь красных усилился. Перехожу в намет. Казаки на курганчи-ке зашевелились. Среди них узнаю командира 1-й сотни сотника Полякова. Рукой даю ему знать, чтобы он не поднимался с докладом. Под огнем не выдерживаю и бросаю коня в широкий намет, чтобы проскочить это смертоносное пространство и, подскочив к курганчику, сбрасываюсь с седла. В это время на самом курганчике приподнялся Поляков и, вскрикнув от боли, упал. Казаки быстро снесли его вниз. Он стонет и указывает на живот.

Было очень холодно. Поляков в овчинной шубе-черкеске. На поясе кинжал, шашка, револьвер. Распоясали, расстегнули, а он все стонет, но крови не видно. Его бешмет «вобран» в широкие шаровары на очкуре. И, когда развязали очкур и освободили бешмет, только тогда полилась кровь: он был ранен в живот, и пуля застряла там. Сотенный фельдшер перевязал рану, и его немедленно же отправили в село Константиновское. И по дороге на Кубань – он скончался, этот высокодоблестный, смирный и спокойный наш старейший корниловец. Все искрение жалели о его гибели, выдающегося офицера и дивного полкового товарища. И так мне было скорбно писать в станицу Динскую, его родителям, старым и простым людям, о смерти их любимого сына. Я так ласково, успокаивающе писал им, хотя и знал, что своим полковым сообщением, пространным в описании гибели, и за подписью самого командира полка полковника Бабиева – залечить их рану-пробоину мы все равно не сможем.

Его младшему офицеру, сотнику Саше Клерже, без спроса Бабиева, тут же приказал принять сотню. Красные цепи были очень близко, и медлить было нельзя. Они брали «на мушку» все, что только показывалось. И это было начало...

По всему фронту – красные открыли жестокий огонь. Вправо, выдвинувшись вперед, вела перестрелку 2-я сотня сотника Лебедева. Вдруг огонь ее затих, и я вижу, как она, числом до сорока стрелков, поднявшись во весь рост, бегом бросилась назад.

– Коноводов!.. Давай коноводов!.. – грозно, тревожно раздались многие голоса с ее стороны.

Я не знаю причины, почему сотня так неожиданно бросила свою позицию, но я вижу, что она, густой линией своих стрелков, спешно бежит назад, словно ища спасения. Раненый казак, оставленный в цепи, бессвязно алкал каким-то странным страдальческим прищелкиванием: «ай-я-яй! ай-я-яй!»

В тихой предвечерней погоде оно было страшным. Я возмутился, что сотня, моя 2-я сотня, бросила в бою своего тяжело раненного товарища, но – тут я увидел, как из балки выскочила густая конная группа человек в двести и ринулась за казаками.

– Коноводы, вперед! В карьер! – кричу назад. И они, молодецкие коноводы, гудя своим конным строем, под характерное «цоканье» стальных кавказских стремян, уже неслись к своей сотне. Соседняя 1-я сотня, увидев красную конницу, также бросилась к своим коноводам. И я, с двумя левофланговыми сотнями полка, – кубарем валюсь вниз, к Соленым хуторам. Левее нас, по маршруту нашего отступления, с остальными сотнями, «катился» вниз и сам Бабиев. Было немного смешно и досадно: как все это быстро и неожиданно случилось.

Красные, доскакав до гребня плато, остановились и, грозя поднятыми вверх обнаженными шашками, – громко ругались нам вслед самой отборной матерной бранью. Был очень тихий осенний вечер и при закате солнца, все это было так ясно слышно.

Оставаться на ночь внизу, под непосредственным обстрелом красных, явно было невозможно, и полки 1 -й Конной дивизии, с разных сторон, двинулись назад, в село Кон-стантиновское.

Генерал Врангель о конце этого дня пишет так: «До самого вечера части наши удерживали свои позиции, однако к вечеру, расстреляв патроны, вынуждены были отходить. Отдав распоряжение полковнику Топоркову оттягиваться к Кон-стантиновке, я поехал к полковнику Улагаю, части которого еще держались на гребне, к северу от Петровского» (стр. 93).

День 13 ноября

Рано утром 13 ноября, неожиданно для нас, красные подступили к селу Константиновскому. Мы их совершенно не ожидали так близко и так скоро. Полки нашей дивизии быстро выбросились из села, спешились и заняли позиции: уманцы и запорожцы впереди восточной окраины села; ли-нейцы южнее их; по линии фронта и к северу от села – екатеринодарцы и дальше корниловцы.

2-я Кубанская дивизия полковника Улагая накануне, по приказу генерала Врангеля (смотри стр. 93) отойдя на ночлег в село Благодатное, сегодня выдвинулась на восток от него и остановилась. Своим 2-м Кубанским полком, выдвинутым к югу, – она вошла в живую связь с нашим Корниловским.

Было очень холодно. В лицо нам дул жестокий морозный восточный ветер. Спешенные полки занимали отроги западного берега 15-верстной Калаусской долины, посредине которой текла болотистая речка Калаус.

Красные цепи были внизу. Ветер дул им в спину и, несясь над их головами, бил казакам прямо в лицо, словно срывая свою злость. Весь день шел нудный пеший бой. Обе стороны нс проявили активности и до вечера оставались на тех же местах-позициях, которые заняли с утра.

Казаки и офицеры были достаточно хорошо, тепло одеты, т. е. имели полушубки, но мы с Бабиевым, в одних чер-кесочках и в чевяках – буквально замерзали. Бабиев много курил и этим словно грел себя. Я же был некурящим, почему, как будто, от холода страдал больше, чем он.

На ночь, на 14 ноября, полки остались на позициях. Бабиев не выдержал холода и ночевать поехал в село, которое было не больше как в версте от расположения полка.

В сотни была подана горячая пища, а лошадям фураж.

С Бабиевым мы на старой квартире, довольно богатого крестьянина. Семья у него большая. Одних «молодух» три или четыре. Живы еще и 80-летние дед и бабка. Часть парней где-то отсутствуют. Может быть, у красных, но Бабиев не спрашивает – где они? У хозяина просторная хата, но не дом, где и обитает все семейство. Семейство хлебосольное, но как-то сдержанное с нами. Во дворе сараи, базы, скот, овцы, птица, и все они заняты «по хозяйству». Сегодня они, в особенности молодицы, – мало общительны: дали кушать, отошли в свои углы и молчат. Бабиев всегда был очень разговорчивый с хозяевами, где бы он ни останавливался, и любил пошутить с «молодухами». Сегодня же словно у них заговор против нас. Но Бабиев не обращает на это внимания. Он просит найти портного, просит достать хорошей выделки овчин и за ночь сшить ему легкую мягкую шубу «без застежек», чтобы ее можно было одевать «под черкеску».

– Где же достать портного ночью... где же достать овчин? – как-то полуотказно отвечает глава семьи.

– Мне надо шубу! Мне ее нужно сделать в эту же ночь! И я за все это уплачу, – решительно говорит Бабиев. – Да чиво Вы такие грустные? – не выдерживает он.

И от него мы узнаем, что, после набега на село красных, «ваш главный начальник наложил на село большую денежную контрибуцию... некоторых крестьян арестовал, как бы за сочувствие красным и жестоко наказал... а при чем тут мы, крестьяне?» – добавил он.

Кроме того, приказано реквизировать для казаков 800 пар валенок. «Реквизировали и у нас, и теперь бабам не в чем утром ходить доить коров», – закончил он. Все это для нас было больше чем неожиданно. Полки, находясь весь день на позициях, ничего об этом не знали. Бабиев, при кажущейся своей строгости, – он таким не был. Всему этому он был удивлен. Не помню, как и кому дано было распоряжение, но валенки в этот же вечер были возвращены нашим молодухам, и они сразу же повеселели.

Надо отметить то, что подобная и бесплатная реквизиция чего бы то ни было в казачьих станицах, хотя бы и для нужд армии, – без распоряжения войскового правительства, – совершенно не могла бы совершиться. Чувство внутреннего станичного самоуправления «через станичный сбор стариков» настолько глубоко вкоренилось в казачестве, что его нарушить считалось просто невозможным. Здесь же, в Ставропольской губернии, распоряжалась фронтовая военная власть, ослушаться которую – было опасно.

Об этом дне 13 ноября генерал Врангель пишет: «С рассветом противник возобновил наступление. Прикрывая Константиновку и Благодатное, корпус в течение всего дня удерживал свои позиции. Патроны были совсем на исходе; в запасе ничего не имелось. Наступила ночь, полки заночевали на позициях» (стр. 94).

День 14 ноября

Рано утром наш штаб полка выехал к своим сотням. Бабиев ликовал: белоснежная мягкая шуба отлично выделанной овчины под черкеской была как нельзя лучше к настоящему холоду. Шубу за ночь сшили сами молодухи общительному казачьему командиру полка. Бабиев щедро заплатил им, что-то 200 или 250 рублей. Тогда эта сумма была довольно заметная и равнялась жалованью младшего офицера в месяц. Оклад же командира полка был 750 рублей. Бабиев вообще за все расплачивался, где бы он ни стоял. Расплачивался и бывший вр. командир полка подъесаул Безладнов. Мы платили за все. Наши казачки всегда отказывались брать деньги, считая это прямо-таки греховным делом «в такой войне», но тогда мы щедро давали деньги «детям на конфекты». В понятии казачки – это делать можно было, и она с доброй улыбкой принимала их.

Я достал в обозе солдатскую овчинную куртку безрукавку, одел ее поверх черкески «нараспашку» и сразу же почувствовал тепло.

Бой начался с раннего утра. Каков был этот бой? Весь наш 1-й Конный корпус, имея правый фланг южнее села Константиновского, а левый у села Благодатного, по фронту, не менее 15 верст, был разбросан по полкам в одну линию. Перед всем фронтом корпуса, насколько хватало глаз вправо и влево, – мы видели перед собой две густые цепи красных с многочисленными пулеметами на линейках. Думать о наступлении в конном жидком строе на эту стену ружей и пулеметов было просто смешно. Полки никогда бы не дошли до них не только что до шашечного удара, но не дошли бы и на 500 шагов под их сокрушительным огнем. Полки же тогда были немногочис-лены – не свыше 400 шашек в каждом. С нашим левым флангом 1-й Конной дивизии, с Корниловским полком, также расбросавшись в лаву, – действовал 2-й Кубанский полк. Севернее его полковник Улагай с тремя полками своей 2-й Кубанской дивизии держался кучно, словно выжидая момента, чтобы ударить этими полками в нужную минуту. От села Благодатного, в сторону Константиновки, шел пологий скат, который делал широкую седловину и переходил в бугорчатые берега Калаусской долины у нашего села. Поэтому, с позиций Корниловского полка, вся дивизия Улагая была видна нам как на ладони. И на этом широчайшем фронте в 15 верст десять Кубанских конных полков, в спешенном порядке, все же задержали наступление красной пехоты. Она остановилась и залегла. Фронт как бы затих. Было очень холодно. Казаков пронизывал ледяной восточный ветер. Солнца не было с самого утра.

Время дня определялось только по часам. И вот после полудня среди красных замечен был легкий отход назад. Они, видимо, не хотели еще одну ночь проводить в степи, в стуже. Позади их цепей протекал болотистый Калаус. Это был самый лучший момент на фронте 1 -й Конной дивизии, чтобы, собрав ее в кулак, – конной массивной атакой прорвать фронт – и распространиться по долине. Бабиев это видел и ждал проявления инициативы со стороны старших и... не дождался. Мы видели, как вправо от нас разновременно бросались «в шашки» сотни 1-го Екатери-нодарского полка, но – безрезультатно: смельчаки погибали, а красные, отразив удар, тихо отходили к следующим бугоркам, прикрываясь огнем своих многочисленных пулеметов. Наша артиллерия, находясь в Константиновке, за отсутствием снарядов, только изредка стреляла. А какая была отличная зрительная цель стрельбы и ее корректирование сверху вниз!

Бабиев оживился. Спешенные сотни полка, на широком фронте, перебегая от бугорка к бугорку, перешли в наступление. Но как только казаки появлялись на ровном месте – целая группа красных пулеметов на линейках, с разных сторон и под разными углами стрельбы моментально останавливала их. За короткий промежуток времени были ранены три командира сотен – сотник Зеленский, сотник Де-мяник и подъесаул Лопатин. Последний сразу двумя пулями. Ранен и его младший офицер, фамилию не помню. Убит сотник, казак станицы Михайловской, станичник Ба-биева, фамилию которого также забыл.

Какой-то злой рок руководил нашими полками в тот день. Был досадно, как и было понятно, что, если красные стали отступать сами, их надо еще и «опрокинуть», и придавить, и растерзать именно перед речкой, болотистой, топкой, не везде проходимой для подвод.

Наконец цепи красных, не разрываясь своим строем, решительно двинулись назад, к Калаусу, и в это же время многочисленные линейки с пулеметами – сколько их? может быть, до двухсот, – по всему фронту нашей дивизии выскочили вперед, остановились и группами, по плану, ощетинились на казаков, словно говоря: а ну-ка! попробуйте! так мы вас так «жарнем»...

Это было на участке Корниловского и 1-го Екатерино-дарского полков, где мы все остро переживали этот момент.

Наконец – момент был упущен полностью: пехота красных, двумя своими густыми и длиннейшими цепями, перешла болотистый Калаус вброд и остановилась, заняв позиции. Пулеметные же их линейки, выждав момент, наметом бросились в намеченные места «бродов для подвод» и очень скоро на том берегу вновь ощетинились против казачьих полков.

Думать о дальнейшем преследовании, когда уже упущен самый момент, не приходилось. А красные, оторвавшись от нас, быстро шли тем же своим боевым строем к возвышенностям села Петровского, Соленых хуторов и села Донская Балка, т. е. к тому высокому восточному берегу Калаусской долины, с которого они нас сбросили третьего дня, 12 ноября. Корниловцы и екатеринодарцы, в конном строю своих разрозненных сотен, двинулись к тем переправам вброд, где прошли пулеметные линейки красных.

На наших глазах их густые цепи, с многочисленными линейками и артиллерией, устало, тяжело взбирались на высокий крутой берег долины и... скрылись от нас.

Корниловский полк спокойно перешел Калаус вброд и на своем боевом участке нашел десятка два тяжело раненных красноармейцев, брошенных своими сотоварищами. Бабиев приказал дать им первую помощь, посадить на лазаретные линейки и отправить в крестьянские хаты.

По широкой долине ходили небольшие отары овец крестьян Соленых хуторов. Наш незначительный артиллерийский огонь пошкодил их. Кое-где блеяли раненые овечки. У Соленых хуторов захватили десяток отставших красноармейцев. Вид их говорил, что «нажми» красных перед речкой – многие бы из них не ушли. Грязные, обтрепанные, изможденные, все они мокрые, некоторые в растоптанных валенках, в илу после перехода вброд – вид их был более чем жалкий. При допросе они сказали, что не пошли с красными дальше потому, что – «в таком виде, в степи, в холоде, на ночлеге – можно околеть». Бабиев приказал их накормить и отпустить ночевать по крестьянским хатам «где кто хочет».

Полк вошел в один из Соленых хуторов, ближайший со стороны села Петровского и расположился по квартирам. Собрав крестьян, Бабиев решительно приказал им теперь же исправить деревянный мостик у самого хутора, нами пройденный, а для полка немедленно же дать казакам на ужин овец. Мужики предложили «дорезать раненых овечек», но Бабиев грозно прикрикнул на них и приказал дать «только целых».

Мужики молча, испуганно отошли, зачесали в своих затылках и стали о чем-то уславливаться между собой; и, может быть, думали тогда: «а не все ли равно – целые ли овечки или раненые в широком казачьем котле?»

Об этом боевом дне 14 ноября генерал Врангель пишет немного иначе, и вот как: «Наступила ночь. Полки заночевали на позициях. В 10 часов вечера прибыл от полковника Топоркова офицер-ординарец и привез перехваченный приказ противника, в коем красным приказывалось в шесть часов утра 14-го перейти в общее наступление. Я решил вырвать у противника инициативу и самому атаковать его прежде, чем он успеет перейти в наступление. Тут же, по телефону, я отдал необходимые приказания начальникам дивизий.

Оставив на позиции у Константиновки полковника Топоркова с одной спешенной бригадой, я сосредоточил все остальные части к своему левому флангу в районе хуторов Писаренки, на полдороге между Благодатным и Петровским, объединив их под общим начальством полковника Улагая. Все оставшиеся еще в корпусе патроны были переданы полковнику Топоркову, для чего их отобрали у казаков частей полковника Улагая, обозных и в тыловых командах.

Едва засерел восток, полковник Улагай построил свои части в боевой порядок и в пять часов, за час до намеченного приказом противника наступления, атаковал последнего в конном строю, прорвал фронт и обрушился на неприятельские полки, не успевшие еще закончить сосредоточение к месту атаки. Красные-были окончательно ошеломлены и обратились в паническое бегство, преследумые казаками, стремясь укрыться за реку Калаус. Значительное число красных было изрублено, многие потонули в реке, наши части вновь овладели Петровским и в последние дни, с помощью подошедшего ко мне пластунского батальона, закрепились на высотах к северу и востоку от местечка» (стр. 94 и 95).

Мое описание многих боев расходится с описанием их генералом Врангелем. Он все «обобщает», но не дает реальных картин боев. Так было и в других операциях.

1 -й Конный корпус генерала Врангеля тогда составляли 11 конных полков. 1-я Конная дивизия – Корниловский, 1-й Екатеринодарский, 1-й Запорожский, 1-й Уманский и

1– й Линейный. 2-я Кубанская дивизия – 1-й Кубанский,

2– й Кубанский, 1-й Лабинский и 1-й Полтавский (письмо генерала Фостикова от 10 декабря 1958 г., Ф.Е.) и Отдельная бригада – 2-й Офицерский конный полк, кроме командного офицерского состава, сплошь был из кубанских казаков и 1-й Черноморский полк.

По описанию генерала Врангеля – к дивизии полковника Улагая придано еще пять конных полков. Итого, у него оказалось девять, и он с ними «атаковал красных в конном строю, прорвал фронт, порубил и многих утопил в Калаусе». Ничего этого не было. К тому же мелкий и болотистый Калаус везде проходим вброд; и на наших же глазах длиннейшие цепи пехоты, совершенно без задержки, прошли его вброд там, где каждого стрелка застало место отступления.

От линии нашего фронта сел Константиновское—Благодатное, до линии село Петровское и хутора Соленые – 15 верст. К последним полки корпуса, и уже без боя, подошли перед самым вечером, с начинающейся темнотой, т. е. с начала боя, с пяти часов утра – шли почти что двенадцать часов – чуть более версты в час. Это по описанию Врангеля, Все это было не так; и не так поэтично.

В гостях у екатеринодарцев

Соленые хутора расположены у самой подошвы высокой и длинной кручи. Преследовать противника никто не собирался, и «на верх» выдвинуты только сторожевые сотни.

Командир 1 -го Екатеринодарского полка полковник Муравьев как старший в чине считался «за командира бригады», почему Бабиев и пошел к нему для получения распоряжений.

В просторной длинной крестьянской хате, у русской печки, с ворохом соломы, на табуретке сидел маленький ростом человек в нижней рубахе, вобранной в шаровары, и рогачом подавал в печь это сухое топливо, ярким пламенем пожирающееся там. Это был полковник Муравьев. Рядом с ним, в черкеске, стоял есаул Лебедев. Бабиев еще и не поздоровался, как мы услышали из уст Муравьева резкий «разнос» штаба корпуса, за отсутствие какого бы то ни было маневра в этот день. В выборе слов – Муравьев был беспощаден и настолько, что явно смутил Бабиева. В полках, даже и в мирное время, принято было поругивать и критиковать высшее начальство. Критиковал и поругивал, порой, и Бабиев, но не в такой мере. Во многом Муравьев был прав, но все же меры он не знал. Смущен был и есаул Лебедев, будучи его помощником, но никто из нас троих не реагировал в защиту штаба корпуса. Одно было хорошо, что в хате никого не было из посторонних, т. е. – ни хозя-ев-крестьян, ни ординарцев.

– Можно войти? – слышим голос снаружи.

– Заходи! – словно желая прекратить разговор, как всегда, громко, командно, произнес Бабиев, ближе Муравьева сидевший к двери.

Отворяется дверь, и в нее «вваливаются» человек шесть казаков в шубах, в папахах, в бурках, закутанных башлыками. Мы, в полутьме, при керосиновой лампе, удивленно смотрим на незнакомых людей, не зная, кто они и зачем вошли?

– Здравствуй, Коля! – говорит передний из них. Бабиев в полутьме и с ворвавшимся со двора холодным паром, не узнает – кто это? Но поднимается, идет к нему навстречу и...

– A-а!.. Миша!.. Дорогой! Вот где встретились! – радостно восклицает он, и они по-мужски обнимаются и целуются.

Это вошел к нам командир l-ro Кубанского полка, войсковой старшина Фостиков. Чины его штаба движутся за ним, козыряют Бабиеву и произносят каждый: «Здравия желаю, господин полковник».

Бабиев остро смотрит в глаза каждому и дает им руку. Все они проходят дальше вглубь хаты и представляются Муравьеву, Лебедеву и мне.

– Здравия желаю, господин полковник! – произносит предпоследний из них. Бабиев всматривается в него, выпрямляет стан и твердо отвечает:

– А Вам, подъесаул, я руки не подам... и Вы, конечно, знаете почему!

Офицер смутился, откозырнул и отступил в сторону. Бабиеву представлялся уже следующий.

В этом офицере я узнал бывшего сотника 2-го Черноморского полка по лагерным сборам Кавказского отдела в 1914 г., Григория Григорьевича Барагунова. Он кабардинец Терской области, но почему-то и тогда служил по Кубанскому Войску. Очень добрый человек, и офицеры-черноморцы называли его «Гри-Гри». Тогда, в майских лагерях, все офицеры полков – Кавказского, Черноморского и 10-го пластунского батальона – жили очень дружно между собой, и всяк о себе оставил приятную память. От жеста Бабаева было очень неприятно, но все присутствующие постарались этого «не заметить». У меня же – прошел легкий холодок по спине, так как подобное явление в офицерской среде тогда – могло окончиться большой неприятностью. Но я понял, что, если Бабиев не подал руки, значит, было за что. Было и жаль «Гри-Гри». Кстати сказать, он приходился родным дядей сотнику К.И. Барагунову, бывшему в Югославии в Гвардейском дивизионе и потом участнику джигитских групп.

Из-за этого ли инцидента с его подчиненным офицером или по боевой обстановке – но Фостиков недолго пробыл «в гостях у екатеринодарцев». Он и Бабиев говорили между собой добро, хорошо, ласково, как большие и старые друзья-сверстники. Первым долгом они вспоминали свой родной и славный 1 -й Лабинский полк по мирному времени, и по времени Кавказской войны, и видно было, как он им был до сих пор особенно дорог по воспоминаниям. Они оба после окончания военного училища прибыли в полк молодыми хорунжими, вместе были в Персии еще в мирное время в экспедициях против племени курдов «шаксевен», оба получили тогда же по две боевых награды. В чине сотника они вышли на Турецкий фронт в 1914 г. В самом начале февраля месяца 1915 г. сотник Фостиков, тогда полковой адъютант 1 -го Лабинского полка, был командирован в войско, на Кубань, где формировалась новая Сводно-Кубанская дивизия. С тех пор они не виделись и встретились впервые вот только здесь, через три с половиной года и в такой особенно неуютной обстановке. По отзывам офицеров лабин-цев – оба признаны были выдающимися офицерами. Через несколько месяцев – они стали генералами Кубанского Войска. Только война рождает Героев!