Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 44 страниц)

В село Успенское генерал Врангель прибыл к вечеру 22 октября. На улицах села боя не было. Как-то не было даже и «живой связи» между ближайшими участками наступающих войск. При нас бронепоезд 1 -й пехотной дивизии прошел село Успенское, направляясь к станции Овечка. Туда же были двинуты 1-й Линейный и Черкесский полки под начальством полковника Мурзаева. Бригада полковника Топоркова действовала в направлении на станцию Коноково, т. е. левее бригады полковника Науменко. Мы тогда не знали, что Таманская красная армия, отступая на нашем фронте, прорвала фронт белых и заняла Ставрополь.

О боевой обстановке этих дней генерал Деникин пишет в своих «Очерках Русской смуты»: «18 октября генерал Покровский, после упорного боя, овладел станицей и станцией Невинномысской. От Армавира и Урупа потянулись уже большевистские резервы в сторону Невинномысской и вступили в бой с Покровским 19 октября. Этим ослаблением Армавирской группы воспользовалась 1-я Конная дивизия. 20 октября генерал Врангель произвел перегруппировку, оставив заслон у Урупской и перебросив главные силы к Безскорбной.

21 октября, перейдя реку, он обрушился на большевистскую дивизию, разбил ее наголову и преследовал уцелевшие остатки ее в направлении села Успенского. Юго-восточнее такая же участь постигла еще два большевистских полка.

22 октября доблестная казачья дивизия, продолжая преследование, добила оставшиеся части противника и захватила станцию Овечка, куда вскоре подошла пехота генерала Казановича с бронепоездом.

За эти два дня Кубанцы Врангеля взяли около 2 тысяч пленных, 19 пулеметов, огромные обозы» (т. 3, стр. 232).

Очерк этих дней под пером генерала Деникина более объективен и очень широко и правильно освещает события и факты. Указанные им «около 2 тысяч пленных» близки к действительности. Генерал Врангель, на стр. 84, пишет: «мы взяли более 3 тысяч пленных, огромное число пулеметов (одна лишь 1-я сотня Корниловского полка захватила 23)».

Некоторые строевые начальники, в своих донесениях, любили сгущать краски и обязательно в свою пользу. О 23 пулеметах, захваченных 1-й сотней сотника Полякова, у меня вышло со свЪим командиром полка, полковником Баби-евым, расхождение. 1-я сотня, находясь на правом фланге полка, у самого села Успенское, бросилась в преследование за красным обозом, захватила несколько подвод и на них обнаружила 21 пулемет, запасных. В донесении, конечно, так и надо было написать. Сотник Поляков, дельный, храбрый, но скромный офицер – он не считал это подвигом, а считал, что захватил подводы с ценным боевым имуществом и только. В душе и сам Бабиев считал так же, но тогда было время упоительных побед, полковой и боевой личной славы, поэтому как были захвачены пулеметы, – Бабиев не указал. Так это и вошло в историю. Но должен подчеркнуть, что только здесь полки обогатились боевыми патронами и пулеметами. Тогда 15-20 патронов у казака считалось богатством. В походе казак, уввдев на дороге патрон, спешит первым схватить его, как ценную находку. Теперь же у казаков полные патронташи, патроны в торбах, в сумах. Некоторые казаки опоясались даже пулеметными лентами. Начальник полковой пулеметной команды прапорщик Костик Дзюба заменил свои истрепанные пулеметы новыми и увеличил число их. Наш полк особенно ликовал от этого. Вечером этого дня с офицерами 1-го Екатерино-дарского полка вышла маленькая пирушка.

Мы ликовали еще потому, что вся левобережная наша Кубань была полностью очищена от красных. Под их властью оставалось лишь несколько станиц Кубанского полкового округа, находящихся около Ставрополя. К этому времени, как потом мы узнали, Донская казачья армия полностью очистила от красных войск свою войсковую территорию. Что делалось в Терском Войске, мы абсолютно ничего не знали.

На 23 октября нашей бригаде дана дневка в селе Успенском. С утра был выслан взвод казаков под командой поручика Пухальского на правый берег Кубани, для обнаружения противника. К обеду пришло от него донесение, что он занял станицу Николаевскую без боя, и мост через Кубань не разрушен.

От Добровольческой пехоты генерала Казановича, со станции Овечка, в наш полк, для связи, прибыл офицер, девушка-прапорщик. Во всем новеньком защитном обмундировании, в блестящих золотых погонах, очень юная и миловидная барышня – она отчетливо отрапортовала Бабиеву и доложила об успешном продвижении их частей вперед. Нам было неловко от ее отчетливого рапорта; мы встали, но не как перед «офицером с рапортом», а как перед женщиной, «перед дамой». Смутилась и она, покраснела в лице перед двумя молодыми и холостыми офицерами. И, получив «сводку», – немедленно же выехала в свою часть.

Странный случай. Под станицей Убеженской

На стр. 85 генерал Врангель пишет: «Накануне (т. е. 21 октября, под ст. Безскорбной, Ф.Е.) части захватили значительное число пленных и большую военную добычу... При моей дивизии имелись кадры пластунского батальона, сформированного когда-то из безлошадных казаков и добровольцев. Я решил сделать опыт укомплектования пластунов захваченными нами пленными. Выделив из их среды весь начальствующий элемент, вплоть до отделенных командиров, в числе 370 человек, я приказал их тут же расстрелять. Затем, объявив остальным, что и они достойны были бы этой участи, но что ответственность я возлагаю на тех, кто вел их против своей родины, что я хочу дать им возможность загладить свой грех и доказать, что они верные сыны отечества. Тут же раздав им оружие, я поставил их в ряды пластунского батальона, переименовав последний в 1-й стрелковый полк, командиром которого назначил полковника Чичинадзе, а помощником его полковника князя Черкесова».

Генерал Врангель не указывает, где произошел расстрел 370 пленных. Но его слова «накануне захваченных» ясно говорят, что дело происходило в станице Безскорбной и формирование происходило из тех пленных, которых захватила бригада полковника Науменко и которые, в своей массе, состояли из лабинских казаков и иногородних. О формировании мы тогда знали, но о расстреле всех начальствующих лиц до отделенного командира – ничего не слышали. Это и есть «странный случай», чтобы не сказать больше, так как процент расстрелянных был слишком велик.

24 октября корниловцы и екатеринодарцы выступили на правый берег Кубани. Впереди шел Корниловский полк. Перейдя по мосту Кубань и потом железнодорожное полотно Армавир—Ставрополь, полки повернули на север, оставив станицу Николаевскую в стороне, не заходя в нее.

Полки поднялись на плато. Дул холодный ветер. В природе было неуютно. Издали мы увидели длиннейшую линию красных обозов, которые двигались со стороны Армавира на Ставрополь. По бокам обоза – шла гуськом их пехота. Возможно, что это шла сама армия на подводах.

Пылкий Бабиев, опьяненный боевыми успехами последних дней, сразу перевел полк в аллюр рысью, построив его во взводную колонну. Бригадой никто не руководил. С левой

к

стороны, шагов на сто, коротким наметом, наш полк обгонял генерал Врангель. В бурке, в черной косматой папахе, на подаренном кабардинце станицы Петропавловской, вперив взгляд вперед, скакал он к очень высокому остроконечному кургану в направлении станицы Убеженской. Мы впервые видим его в нашей кубанской форме одежды. Бурка, косматая папаха и его остро устремленный взгляд вперед – делали его немного «хищным», даже похожим на черкеса, и если бы не низкий кабардинец под ним, не соответствующий его высокому росту, вид его, как кавказца, был бы правилен и хорош.

Левее его и чуть позади, скакал наш командир бригады полковник Науменко. За ними – до взвода казаков-орди-нарцев. По всему видно было, что Врангель не был в курсе боевой обстановки и торопился к высокому кургану, чтобы с него «осмотреться» и потом уже действовать. Линия красных обозов с войсками тянулась сплошной лентой с запада на восток, – насколько хватал человеческий глаз. Атака для конницы, безусловно, была очень заманчива.

Всегда в походе и в боях – я находился рядом с Бабие-вым, являясь временно полковым адъютантом и самым старшим офицером в полку, а следовательно, и его заместителем. Мы идем во главе полка уже широкой рысью, чуть параллельно движению красных, но где и как их атаковать при их многочисленности – Бабиев еще не решил, но весь свой взгляд вперил в их сторону.

– Бери головных три сотни и атакуй их, а я буду следовать непосредственно за тобой, – вдруг коротко, на широкой рыси, бросает он мне.

Схватив три сотни, – наметом выбросился вперед, перескочил баночку с замерзшим ручейком, покрытым по берегам камышем и кугой и, не замедляя аллюра, – перестроил их «в три эшелона», как полагается для атаки на пехоту.

Головной эшелон ведет сотник Друшляков, второй эшелон – сотник Лебедев, оба отличные боевые офицеры. Я скачу перед вторым эшелоном. Сотни идут широким наметом. Красные солдаты, соскочив со своих подвод и, кто как попало, кто стоя, кто «с колена», открыли по казакам огонь.

Мы были так близко к ним, что видны были уже их лица. Но мне показалось, что головная сотня начинает сдерживать свой аллюр. Второй эшелон, не замедляя широкого намета, стал нагонять головной. Я вижу, как в головной сотне падают казаки и кони, как некоторые казаки, бросив своих убитых лошадей, бегут влево и скрываются в балочке, другие тащат туда же поводом своих раненых лошадей. Потом мне показалось, что я галлюцинирую и что головная сотня и сам сотник Друшляков начинают сворачивать своих лошадей также влево. И пока я, как мне показалось, галлюцинировал, – головной эшелон быстро повернул налево и скрылся в балочке, не выдержав огня красных. Ободренные красные перенесли его на второй эшелон. Потом я почувствовал, что кто-то очень сильно ударил меня в правое плечо, как бы палкой, и рука, с поднятой шашкой, беспомощно опустилась вниз... Боли не было никакой, и я скорее понял, чем почувствовал, что я ранен в правое плечо. Второй эшелон сотника Лебедева, и я с ним, автоматически, так же как и головной эшелон, свернули влево и скрылись в балочке. За нами сделал это и третий эшелон. Огонь красных сразу же затих, так как казаки скрылись от него. Тут только я глянул через ручеек влево и увидел, что и Бабиев, со своими тремя сотнями, отступил и находится ниже моих сотен От линии боя.

Выйдя из сферы огня, перейдя вновь ручеек и построив сотни в резервную колонну, подошел с ними к полку и остановился. Бабиев, видимо, ущемленный неудачной атакой и желая на ком-то сорвать свою досаду, производил своим сотням «полковое ученье», летал по интервалам меж сотен и громко ругался. Он «разносил» начальника пулеметной команды прапорщика Дзюбу за то, что тот своими многочисленными пулеметами на линейках не так «лихо» делал взводные заезды. Дзюба же, спокойный и храбрый черноморский казак, нахлобучив свою папаху на глаза, молча слушал его «разнос», ничем не реагируя, что еще больше бесило Бабиева.

В интервале между сотнями лежал убитый молодой казак, лицом к земле, словно спал. В добротной гимнастерке, в очень новеньких красных погонах, с черной, траурной оторочкой по краям погона, эмблемой нашего полка – все говорило мне, что он только недавно прибыл в полк и вот погиб– Занятые полковым учением – никто не обращал на него внимания. А мне вспомнилось из «Полтавского боя» А.С. Пушкина:

Сраженный в нескольких шагах,

Младой казак в крови валялся.

А конь, весь в пене и пыли,

Почуя волю, дико мчался —

Скрываясь в огненной дали...

Наконец, Бабиев закончил «свое учение» и глянул в нашу сторону.

– Господин полковник... с первым дивизионом, после неудачной атаки – прибыл, – рапортую ему.

– Зачем же Вы перескочили через ручеек? – с упреком и еще не успокоившись, горячо спросил он.

– Потому что он неожиданно встретился перед нами, —• в тон отвечаю ему. Бабиев это знал, но ему надо было «говорить», чтобы в разговоре, в цукании – забыться от неудачи.

– Господин полковник, я ранен... позвольте сделать перевязку? – докладываю ему.

– Так чего же Вы молчите?! – вдруг крикнул он. – Доктора сюда! – бросил он в сторону. Но когда я повернул голову туда, куда были брошены его слова, – я увидел, что полковой зауряд-врач Александров, сидя на корточках, перевязывал ногу прапорщику Александру Хлусу, раненому также.

Мой вестовой Федот Ермолов помог вложить мне шашку в ножны. Раздели, на холодном ветру перевязали. Пуля навылет прошла через' мякоть правого плеча. Пальцы руки работали, но саму руку поднять я не мог. Нас, раненых офицеров, немедленно же отправили в Успенское, в дивизий-ную летучку, начальницей которой была супруга генерала Врангеля.

– Как мой муж?! – тревожно спрашивает она.

– Бой окончен, и Ваш супруг жив и здоров, – успоко-ил я ее.

Наша хозяюшка-крестьянка села Успенского была

удивлена:

– Ведь Вы же выехали здоровым... и вдруг так скоро ранены! Вот страсть-то! – говорит она и не знает – чем же меня накормить.

В этом сказалось сердолюбие русской женщины: «выехал здоровым, а вернулся раненым». Словно раненым может быть только «нездоровый человек», т. е. больной, или должен быть ранен сразу же, в хате...

К ночи полки вернулись в Успенское. Бабиев выразил радость, что я ранен легко. Ночью – мы вновь вместе. И говорим о причинах неудачной атаки.

– Неповоротливы «хохлы», – сокрушается он. – А этот прапорщик Дзюба!.. Я его ругаю, на чем свет стоит, а он смотрит на меня исподлобья и... молчит. Этак может вывести каждого из терпенья, – горячится он и теперь. А я слушаю его и улыбаюсь, улыбаюсь. «Горяч ты, Коля, – думал я, – но ты же и молодец, и как таковой ты скоро поймешь храбрых своих корниловцев, в массе состоявших из черноморских казаков».

Напутствуемый добрыми пожеланиями Бабиева, с просьбой «не задерживаться в тылу» и скорей возвращаться в полк, – утром 25 октября, с Хлусом и ранеными казаками, со станции Коноково – выехали поездом в Кавказскую.

За этот мой период пребывания в Корниловском конном полку, с 13 сентября до 25 октября 1918 г. – полк понес следующие потери в офицерском составе:

1. Полковник Федоренко – убит 13 сентября у ст. Михайловской.

2. Есаул Удовенко – убит 18 сентября у ст. Курганной.

3. Прапорщик Шевченко – убит 15 октября у хут. Абдурахманова.

4. Зауряд-хорунжий Карякин – убит 18 октября у ст. Урупской.

Ранены:

1. Полковник Бабиев – у ст. Урупской 13 октября.

2. Сотник Васильев – у хут. Абдурахманова 15 октября.

3. Полковник Артифексов – у хут. Стасикова 16 октября.

4. Подъесаул Черножуков – у хут. Стасикова 16 октября.

5. Сотник Мишуров – у ст. Урупской 18 октября.

6. Прапорщик Хлус – у ст. Убеженской 24 октября.

7. Подъесаул Елисеев – у ст. Убеженской 24 октября.

За этот период времени было убито и ранено очень много казаков. Войсковая история никогда не будет знать их имена – подхорунжих, урядников, приказных и казаков, так как нет полкового архива и участников этой героической эпохи никого не осталось в живых.

В книге генерала Врангеля «Белое Дело» (т. 5, стр. 86) идет описание, расходящееся с действительностью и с датами. Вот оно; «На рассвете 26 октября я с Корниловцами и Екатеринодарцами, переправившись через Кубань, спешно двинулся к Армавиру, одновременно послав приказание полковнику Топоркову также идти туда. Сильнейший ледяной северный ветер временами переходил в ураган. Полки могли двигаться лишь шагом. Плохо одетые казаки окончательно застыли. Около полудня наши обе колонны почти одновременно вошли в соприкосновение с противником, последний, уклоняясь от боя, бросился на северо-восток, здесь был перехвачен частями полковника Топоркова и жестоко потрепан. Угроза Армавиру была устранена, и я приказал отходить на ночлег полковнику Топоркову в хутора Горькореченские, полковнику Науменко к станице Убеженской. Сам я проехал в Успенское».

Здесь, видимо, спутаны даты. Корниловцы и екатерино-дарцы из села Успенского выступили на правый берег Кубани 24 октября, но не 26-го. Если 22 октября «разбитый противник бежал», как пишет генерал Врангель на стр. 85, то – победные Корниловский и 1-й Екатеринодарский полки не могли же оставаться в ничегонеделании в селе Успенском ровно три с половиной дня, т. е. – полдня 22-го и потом полные дни 23, 24 и 25 октября?

1-я Конная дивизия все время действовала разрозненно, а полковник Топорков со своими полками – запорожцами и уманцами – действовал просто изолированно от дивизии. Мурзаев также. И если посмотреть на схему, то видно, что все три бригады дивизии действовали не только что в различных, но прямо в противоположных направлениях. После неудачной атаки Корниловского полка 24 октября оба полка, в тот же день, к ночи, вернулись в село Успенское, но не в станицу Убеженскую, до которой не дошли.

Неприятно звучит и фраза, что – «Полки могли двигаться лишь шагом». Конский состав тогда в полках был достаточно хорош, так как вся дивизия шла походом по своим родным станицам с богатым и гостеприимным населением, и всего было вдоволь как для казаков, так и для лошадей.

Не соответствует действительности и то, как пишет там же генерал Врангель, что – «Плохо одетые казаки окончательно застыли». В полку у Бабиева «не застынешь»... Да и в остальных полках так же. Боевой дух казачества в то время был очень высок. В психологии и офицеров, и казаков война шла освободительная, полная порыва, как и необходимости. Не ослабляло этих качеств у казаков порою не совсем умелое боевое руководство.

В дни эвакуации

Наш поезд переполнен ранеными. Со мной сидит подпоручик, «рядовой офицерского батальона» 1 -й пехотной дивизии генерала Казановича. Он легко ранен в ногу и был очень рад этому, чтобы «хоть немного отдохнуть в тылу», как он сказал. Но как он восхищается храбростью своего офицерского батальона!

«Наш батальон наступает с винтовками на ремне на одном плече, и красные этого не выдерживают, – говорит он, но добавляет: – Батальон несет очень большие потери. Я сам ранен глупо: шли в рост... когда лучше бы было сделать перебежки. Но офицерский батальон – это сталь, и поэтому – ничуть не страшно. Своих не выдадут, потому что – мы все офицеры», – закончил он. Я ему сочувствовал и вполне понимал все. Русская пехота всегда была доблестная, стойкая, но офицерские части – и должны быть в особенности таковыми. В полночь поезд с ранеными прибыл на станцию Кавказскую.

– Фед-дюш-ка... ты ранен?! – заголосила мать, и весь дом был поднят на ноги.

–Я ранен легко... и я с вами... чего же вы плачете все? – с улыбкой, но твердо говорю, чтобы прекратить эти ненужные слезы.

– Ну-да... но в тебя стреляли!., И могли ведь убить?! – говорит сокрушенно мать. А когда сказал, что я голоден, так как ел только вчера утром, то это сразу же оздоровило всех.

Я лечусь дома, хожу на перевязки в местную войсковую больницу и, когда стало легче, через неделю поехал в Ека-теринодар, по делам полка. В станице Усть-Лабинской находился громоздкий наш обоз 2-го разряда, а в Екатерино-даре имелась «полковая швальная мастерская» под начальством 60-летнего корнета Ярошева, богатого «мукомола», и помещалась в его собственном доме. От этой мастерской полку не только что не было пользы, но она и не имела связи с полком при его ежедневном походе и боях. Кроме того, корнет Ярошев на требование еще подъесаула Безладнова присоединиться к обозу 2-го разряда в Усть-Ла-бинскую просто игнорировал это распоряжение командира полка. Бабиев просил меня выяснить – что там?

В очень большом особняке с двором, в конце Красной улицы, недалеко от обелиска 200-летия Кубанскому Войску, на застекленной веранде второго этажа, три казака-корни-ловца шьют... дамские туфли.

– Кому Вы это шьете? – спрашиваю.

– Барыне... – отвечает старший.

– Какой барыне? – уточняю вопрос.

– Да жене нашего корнета, – с улыбкой поясняет он.

– А где остальные мастера? – допытываюсь.

– Одни в городе, а некоторые в отпуску, – доверительно говорит старший.

Появился корнет Ярошев. Стройный, высокий, плечистый и очень любезный. Его лета и подстриженная борода с сединой совершенно не гармонировали с его чином. Разговор с ним был корректный и короткий. Он был рад познакомиться «со строгим полковым адъютантом», как он выразился. Но дело было не в адъютантстве. Он говорил, докладывал старшему офицеру полка, прибывшему с фронта и имевшему чин подъесаула. Тогда, в 1918 г. и в начале 1919-го, когда еще не было производств в следующие чины; когда многие старые офицеры по тяжким боевым условиям гражданской войны не могли принять в ней участие; когда офицерский состав нес большие потери убитыми и ранеными; когда сотнями на фронте командовали сотники и хорунжие, а полками даже подъесаулы – этот чин тогда считался очень солидным. Он говорил первым долгом о пройденном боевом стаже в Великой войне 1914-1917 гг., не говоря уже о законченном военном образовании. Доклад-оправдание корнета Ярошева меня не удовлетворил, работы его мастерской на пользу полка, конечно, не было. Результат же был таков: когда я вернулся в полк, Бабиев как-то смущенно спрашивает о моем разговоре с Яроше-вым. Я доложил суть разговора и «работы мастерской» и тут же задал ему вопрос – «а что?»

– Да, я получил слезливое письмо от корнета: он просит остаться с мастерской на месте. Он старый человек, ну я и ответил согласием, – сказал и как-то неловко улыбнулся.

2 февраля 1919 г. я принял в командование Корниловский полк. Тогда в полку были такие молодецкие офицеры-правдисты, как Васильев, Литвиненко*, Мартыненко, Лебедев, Лопатин, Дорошенко и другие, все старые корниловцы и знавшие все, что было в полку. Собрал их, поговорил и распорядился о присоединении «мастерской» к обозу 2-го разряда. Корнет Ярошев, по старости лет, сам ушел из полка, т. е. остался жить в Екатеринодаре в собственном доме, как жил и раньше.

Это было еще малое тыловое зло, но это было зло, которое нужно было уничтожить. Бабиев решил перевести обоз

2-го разряда из Усть-Лабинской в свою родную Михайловскую станицу. Должен подчеркнуть, что он всегда советовался со мной. На это я ему ответил, что «это нехорошо; будут разговоры в полку, что командир полка полковой обоз устраивает в своей станице по каким-то личным соображениям». При всей своей горячности и властности, Бабиев часто был очень сговорчив. Мои доводы он понял, и обоз был переведен в станицу Лабинскую. Там нашли «приют» многие. Потом полк несколько месяцев был на Маныче, вел бои, голодал, а его «полковое снабжение было за тридевять земель» и полку ни в чем не помогало. Об этом потом. Но по горькому опыту убедился, что в гражданской войне совершенно не нужен был обоз 2-го разряда, так как части питались «местными средствами» и его не видели.

Возвращение в полк. Новые назначения

Бабиев рад моему возвращению. Сейчас он оставлен «за командира бригады» (корниловцы и екатеринодарцы). За него полком командует подъесаул Сменов, но он говорит мне, чтобы я как старший в чине не принимал бы полк, так как дня через два возвращается полковник Муравьев, настоящий командир 1-го Екатеринодарского полка, и он сразу же вернется в полк.

Наконец, мы в штабе своего полка, но там кроме денщиков никого нет. Мы ждем. С темнотой приходит командующий полком, мой старый друг Сменов.

– Фед-дя-а!.. дорого-ой! ты знаешь, где я был? – были первые его слова. И тут же возбужденно продолжает: – Генерал Врангель приказал согнать всех мужиков на площадь у сельского правления и держал к ним речь. Даже я не понял, что он говорил, а мужики, стоя без шапок, только чесали в своих затылках. Вот где может быть наша гибель, – покрутив головой, закончил он и не стал передавать мне содержание речи Врангеля.

9 ноября назначена дневка всей 1-й Конной дивизии. С временно командующим полком, подъесаулом Сменовым, мы говорим в этот день много и обо всем. Говорит больше он, а я слушаю. Он мне всегда нравился своим анализом всего, что делается вокруг. Он очень опытный казак и старый службист. В 1910 г. в Оренбург из полков прибыло несколько десятков вольнопределяющихся для держания вступительного экзамена в военное казачье училище ото всех войск, кроме Донского. Распоряжением коменданта города все мы были размещены в большом доме, и старшим над нами был назначен фельдфебель одного из Кубанских пластунских батальонов, Михаил Сменов, прибывший из Закавказья. Он почему-то не был в ранге «вольноопределяющегося», т. е. – его погоны не были обшиты трехцветными «витейками», определяющими положение этого воинского «нижнего чина», а на малиновом погоне красовался «золотой галун» фельдфебеля. Маленького роста, сухой, подтянутый, воински отчетливый – он нам всем понравился. К тому же он хорошо пел хоровые казачьи песни. Мы, кубанцы, скоро все перешли с ним на «ты», а я лично – искренне подружился с ним. Но экзамена он не выдержал, остался жить в Оренбурге как ушедший «на льготу казак», готовился и только через два года, в 1912 г., выдержал экзамен и поступил юнкером «в общий класс». Я тогда был уже на старшем курсе, во 2-м специальном классе и взводным портупей-юнкером. Дружба наша усилилась, и вот теперь – мы в одном полку, храбром Корниловском конном.

Происходя из очень бедного казачьего семейства, он упорным трудом достиг офицерскаго чина. Видимо, от этого он и стал «анализировать» события и во всем искать правду». За это его недолюбливал Бабиев, делающий все горячо, «скопытка». Сменов отвечал ему тем же. К тому же Сменов тогда был настроен очень либерально.

Из штаба генерала Врангеля в полки прислали воззвание генерала Деникина, с указанием – «за что борется Добровольческая армия?» Эти воззвания приказано разбрасывать по селам конными разъездами. Миша развернул передо мною почти аршинного размера листы, в которых напечатано «о земельном вопросе, о конечной цели борьбы и о будущем государственном строе, который «выявит» сам народ».

– Ну, почему не написать прямо: через Учредительное собрание, – нервничает он. – Нет... тут есть какая-то хитрость. Народ этого не поймет и не поверит. Да и какая это пропаганда в каких-нибудь двадцать листов, данных мне в штабе?! – продолжает он все также нервно.

Он рвет один лист. Потом садится за стол, берет карандаш, зачеркивает слова «народных представителей» и вписывает на их место – «за Учредительное собрание». Карандаш у него плохой, зачеркнутое и написанное плохо видно, но он доволен и добавляет: «Пусть крестьяне хоть будут знать, за что мы боремся». Все мы тогда и не интересовались, и не разбирались в политике, почему я и смеюсь над своим Мишей и этим его как бы успокаиваю. Кроме того, все мы, строевые офицеры, считали, что политика – не наше дело. Наше прямое дело было: чтобы войска не обижали жителей; чтобы наш приход в села был бы для крестьян приятен; чтобы они видели в нас друзей, освободителей, а не врагов, насильников, карателей.

Генерал Врангель пишет, что 6 ноября был вызван генералом Деникиным на станцию Рыздвяную (вторая станция от Ставрополя на Кавказскую), где в поезде генерал Деникин объявил мне о назначении меня командиром 1-го Конного корпуса, в состав которого, кроме моей (1-й Конной дивизии), включалась 2-я Кубанская казачья дивизия полковника Улагая. Последняя прорвавшимся из Ставрополя на северо-восток противником была оттеснена из района деревень Ду-бовка—Тугулук и ныне располагалась в районе села Донского. 1-му Конному корпусу приказывалось продолжать преследование Таманской красной армии, действуя к северу от железнодорожной линии Ставрополь—Петровское. К югу от этой линии наступали части генерала Казановича и 1-я Кубанская казачья дивизия генерала Покровского.

Полковник Науменко отбыл в Екатеринодар (до атаки Ставрополя) на заседания Кубанской Рады. Полковник Топорков вступил в командование 1 -й Конной дивизией. Бригада полковника Мурзаева (Линейцы и Черкесы) временно оставалась в подчинении генерала Казановича (1-я пехотная дивизия). Взамен ее мне передавалась из 3-й пехотной дивизии (полковника Дроздовского) бригада генерала Че-котовского – 2-й Офицерский конный и 1 -й Черноморский казачий полк (стр. 88, 91 и 92).

Маленькое примечание: обо всем этом мы узнали только числа 12 ноября в селе Константиновском и были удивлены (мы, офицеры Корниловского полка), что конный корпус, состоящий исключительно из десяти Кубанских полков, назван только «Конным», когда фактически он был чисто Кубанским. Это, естественно, задевало нашу войсковую гордость.

10 ноября 1918 г. дивизии двинулись: 1-я Конная – на село Константиновское, а 2-я Кубанская – на село Благодатное. Авангардом от 1 -й Конной шел Корниловский полк.

В холодный пасмурный вечер мы достигли села Кон-стантиновского. Красные неглубоко окопались западнее его и встретили наш полк огнем. Цепи их тянулись далеко на юг и на север от села, насколько хватало глаз. Дул холодный восточный ветер. Казаки в овчинных полушубках (кожухах), закутанные в бурки и башлыки, были отличной мишенью для красных. Сменов рассыпал сотни в лаву. Две левофланговые сотни бросились в шашки и сбили пехоту, но в это же время из балки и во фланг кучной массой выскочил неожиданно красный эскадрон, опрокинув и отбросив наши жидкие лавы, так же быстро скрылся назад. Здесь был упущен момент, и полк, «на плечах красных», не ворвался в село. Но странно было то, что мы не видели позади себя не только что всей нашей 1-й Конной дивизии, но мы не видели и своего бригадного 1-го Екатеринодарского полка вместе с полковником Бабиевым. Полки тогда были малочисленны, но и одной головной бригады было достаточно, чтобы в тот момент ворваться в село и закрепить его за собой. Тогда была еще странная манера – растягивать полки в длину и ширину, вместо того чтобы «бить кулаком» и в одну точку.

Красные конники поняли это раньше нас. Их примитивный мозг работал просто: у них конный бой выливался словно в «кулачный бой» – скопом, грудью, порывом, мы же действовали «широкой лавой».

Наш успех был сорван, и мы, вновь широко раскинув полк в лаву, маневрировали и постреливали в красных, кто как мог и хотел. Даже и с седла. Хорошей приманкой для огня красных был наш штаб полка с ординарцами человек в двадцать, с большим и высоким полковым флагом. Неожиданно, слева, заговорил красный пулемет, и рой пуль шипяще пронесся над нашими головами. Мы не обратили на это внимание. Но вот второй рой пуль пронесся уже гораздо ниже, и некоторые ординарцы пригнулись к луке своих седел. Сменов заволновался и приказал быстро рассыпаться в лаву тем, кто был с нами. И только что казаки бросились в стороны, как третий сноп пуль прошел, пронизал всех нас выше седла. Что-то щелкнуло у меня на груди и дернуло в поясе. Что-то запорошило мне правый глаз. Мой нервный конь запрыгал.