Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 44 страниц)

Полковник Науменко

Мы поднялись на склон балки. Большие скирды соломы. От них двинулись дальше на юг, уже без дороги. Пройдя с полверсты, вижу конную группу человек в десять, идущую нам навстречу. Урядник почтительно докладывает мне:

– Это идут наш командир полка полковник Науменко.

На высоком хорошем коне чалой масти вижу молодого

полковника лет 35. На нем простая широкая гимнастерка, небольшая черная папаха, офицерские темно-синие бриджи. Он при кавказской шашке и с полевой сумкой, наполненной довольно плотно бумагами. Перейдя в крупную рысь и осадив своего совкого Карабаха шагах в шести, рапортую:

– Господин полковник – из Армавира, с секретным пакетом от начальника 3-й пехотной дивизии, – представляюсь. Где находится начальник 1-й Конной дивизии, которому адресован пакет?

– Здравствуйте, – говорит он и глазами внимательно изучает незнакомого ему офицера.

Я так же изучаю его. Лицо сухое, доброе, с маленькими усиками.

Наблюдательные умные глаза. И никакой строгости – ни в лице, ни в интонации голоса и подкупающее к себе внимание. За ним идут верхом в седлах – сестра милосердия, какой-то сотник и не казачий прапорщик в фуражке, в очень потертом мундире «хаки». За ними следуют их конные вестовые.

– Дайте мне этот пакет, – спокойно говорит он.

– Пакет адресован начальнику 1-й Конной дивизии, почему я не могу вручить его Вам, – отвечаю.

Полковник посмотрел на меня серьезным, но не злым взглядом и спокойно и решительно произнес:

– Дайте мне пакет и за последствия я отвечаю.

Я передал, и он, быстро вскрыв его, прочитал написанное до конца.

– Поедемте с нами, – обращается он ко мне, и мы двинулись к тем скирдам соломы, которые только что прошли. По пути он расспрашивает о положении в Армавире, по моему личному наблюдению, и попутно, как бы вскользь, спрашивает: какое окончил военное училище и когда? в каком полку провел Великую войну? какие имею боевые награды и прочее, т. е. – спрашивал то, что было так нормально тогда среди кадрового офицерства.

Такой подход к незнакомому офицеру мне очень понравился, и я вывел заключение, что он, этот незнакомый мне полковник, которого я вижу впервые в своей жизни, – офицер умный и серьезный. У скирдов все спешились.

– Познакомьтесь, подъесаул, – говорит он, – это сестра милосердия Корниловского полка... а это мой адъютант, сотник Клерже*... это офицер для поручений прапорщик Сергеев. Это весь мой штаб бригады, – закончил он.

Мы все запросто расселись вокруг, казаки достали из своих сум закуску. Полковник Науменко был очень прост и приятен в обращении со всеми. Он был внимателен к сестре милосердия, шутя, острил над ней и над своим адъютантом сотником Клерже, называя его только по имени «Саша». Окончив закусывать, я спросил: когда мне можно будет вернуться в Армавир?

– Зачем? – спрашивает он.

– Я имею предписание Войскового штаба на службу во

2-й Кубанский полк и должен его найти.

– Никуда Вы не поедете, подъесаул. Вы останетесь в нашей дивизии. Я Вас назначаю в Корниловский полк. Нам нужны кадровые офицеры, и Вы примите сразу же сотню, – спокойно, как уже решенное, произнес он.

– Господин полковник! Я имею предписание и не могу ослушаться, – докладываю ему.

– Вам нравится быть офицером Корниловского полка?

– Я мечтал об этом еще в Екатеринодаре, – искренне ведаю ему.

– Ну, очень приятно. Так я Вас туда и назначаю, и всю ответственность перед Войсковым штабом – беру на себя. Саша! Напиши предписание подъесаулу, – закончил он, обращаясь к сотнику Клерже.

Все это произошло так неожиданно, странно, как и приятно. Я тогда не знал, что полковник Науменко только что принял бригаду в 1-й Конной дивизии.

Странная случайность: сотник Клерже, оказалось, уже был жених этой сестры милосердия. С февраля по май 1919 г., командуя Корниловским полком на Маныче в 3-й Кубанской казачьей дивизии генерала Бабиева, я получил рапорт от сотника Клерже из Екатеринодара с просьбой разрешить вступить в первый законный брак с нею. По положению мирного времени, этот вопрос разбирался обществом офицеров полка. Мы все любили Сашу Клерже, исключительного добряка, как и хорошо знали свою сестру милосердия. Постановление общества офицеров утвердил; собрали денег и командировали в Екатеринодар от полка офицера на свадьбу, с поручением «купить хороший подарок».

Полковник Науменко был очень опечален гибелью полковника Федоренко. По его словам, это был не только отличный офицер, но и его личный друг по 1-му Полтавскому полку мирного времени. Принимая бригаду, он вызвал своего друга, чтобы передать Корниловский полк достойному. И вот Федоренко вышел на курган Шамшале-тюбе, что перед станицей Михайловской, навел бинокль в сторону красных и... упал, сраженный пулей в голову.

– Ну, а теперь валяйте в полк. Полком командует войсковой старшина Камянский*, знаете ли Вы его? – говорит Науменко весело.

– Не знаю, – отвечаю. Встаю, прощаюсь и еду в полк, который где-то в версте или двух от нас.

Корниловский полк

Спешенная конная масса человек в 500 стояла в неглубокой ложбине, держа лошадей в поводу. При ней ни одного офицера. Спрашиваю – «где командир полка и господа офицеры?» Отвечают: «под курганом» и показали руками на запад.

В полуверсте стоял небольшой курган. Иду к нему крупной рысью. Прохожу голое поле. Слышу некоторый свист дего-то, а чего, не знаю. Из-под кургана кто-то поднялся и резко машет рукой – «слезай!» (условный кавалерийский сигнал). Я не понимаю «в чем дело», смотрю вперед и иду тем же аллюром.

«Дзынь... дзынь...» – вдруг услышал так знакомый звук полета пуль над головой.

«Обстреливают... – пронеслось в уме, – но откуда?» – думаю.

Из группы людей под курганом вскочили на ноги еще двое и нервно машут папахами, давая тот же кавалерийский знак – «слезай!» Я понял, что прохожу обстреливаемое красными пространство, почему – чуть-чуть подав корпус вперед и нажав коленями на тебеньки седла – как мой молодецкий Карабах быстро перешел в прыткий намет.

«Дзынь-дзынь...» – зачастило.

Доскакав до кургана, соскочил с коня. Под ним лежало человек 15 офицеров. На кургане и по его сторонам – редкая цепь казаков, фронтом на запад. Бросив взгляд на группу офицеров, – сразу же узнал друзей. Это были: сам командир полка войсковой старшина Камянский, бывший командир 3-й сотни 1-го Таманского полка в Турции, с которым я был дружен, подъесаулы Черножуков* и Сме-нов*. Я попадал сразу же в семью друзей, и мне стало так легко-легко на душе.

Я был без вестового. Держа коня в поводу, быстро заговорил под пулями:

– Господин войсковой старшина, подъесаул Елисеев представ...

– Да ложитесь скорей!.. Какой тут к черту может быть рапорт?! – своим тонким голосом, так мне знакомым, кри-чит-смеется милый и добрый Камянский, чуть приподнимается и тянет мне свою руку. – Откуда и как? – весело спрашивает он.

И я, пользуясь «вольностью позиционного положения», здороваюсь за руку со всеми. Черножуков и Сменов, старые друзья еще по мирному времени, радостно приветствуют со встречей и с назначением в их полк. В кратких словах рассказываю о своей «одиссее».

– Ну и хорошо, – говорит Камянский, прочитав предписание полковника Науменко. – Георгий Иванович! Вам как самому младшему в чине придется сдать 2-ю сотню подъесаулу Елисееву, – говорит он красивому пухленькому хорунжему, возрастом за 30 лет.

– Слушаюсь, – отвечает он, и я вижу, что это ему неприятно. Это был хорунжий Дронов*, старый екатери-нодарец.

К ночи полк отошел к знакомым уже мне скирдам соломы, выставив в охранение одну сотню казаков. Это было 13 сентября 1918 г. В этот день наличный офицерский состав полка на позиции, был следующий:

1. Войсковой старшина Камянский – вр. командующий полком.

2. Есаул Шурихин* – командир 1-й сотни.

3. Подъесаул Елисеев – вр. командир 2-й сотни.

4. Подъесаул Черножуков – командир 3-й сотни.

5. Сотник Зеленский* – вр. командир 4-й сотни.

6. Сотник Лебедев* – вр. командир 5-й сотни.

7. Подъесаул Сменов – командир 6-й сотни.

8. Есаул Удовенко* – полковой адъютант.

9. Прапорщик Ишутин* – начальник команды связи.

10. Прапорщик Астахов* – его помощник.

Младшие офицеры:

11. 1-й сотни – прапорщик Шиллинг*. 12. 2-й сотни – хорунжий Дронов. 13. 2-й сотни – прапорщик Ищенко*.

14. 3-й сотни – хорунжий Копчев*. 15. 4-й сотни – прапорщик Бэх*. 16. 5-й сотни – прапорщик Бэх (большой)*. 17. 6-й сотни – поручик Пухальский*. 18. Прапорщик Дзюба* – вр. начальник пулеметной команды.

В станице Усть-Лабинской находился обоз 2-го разряда с заведующим хозяйством полковником Кротовым*. При обозе 1-го разряда в Скобелевском хуторе было около 100 казаков и 8 пулеметов на линейках.

В полку в строю, на фронте, было около 500 казаков. Самая многочисленная была 2-я сотня, имея в строю чуть свыше 90 казаков. За исключением 1-й сотни, состоящей из казаков Новопокровской, Ильинской и Дмитриевской – остальные сотни состояли из казаков черноморских станиц, преимущественно Ейского отдела, через которые проходил полк во 2-м Кубанском походе. По своей психологии полк был чисто черноморским, сотни отлично пели песни. В тылу находилось много раненых офицеров и отпускных, почему почти все должности в строю занимались «временно».

Походно-боевой быт полка

Наш полковой бивак у скирдов соломы, в степи. Сотни, не расседлывая лошадей, стоят под открытым небом. Ни деревца кругом. Стога соломы – единственное наше укрытие от дневной жары. По очереди – одна сотня в охранении на линии кургана Шамшале-тюбе, который переходит из рук в руки – то белым, то красным. На нем полк уже понес большие потери. Это нервирует людей.

Сотенное питание приходит из обоза в походных кухнях. Кормят казаков сытно. У них много мяса, хлеба, овощей, фруктов. Все это идет полубесплатно из богатых станиц от щедрого казачьего населения. Бахчи в полной зрелости своих плодов. Они заброшены хозяевами, так как идут переменные бои, и работать в поле опасно, почему в сотнях много арбузов и дынь. В общем, казаки ни в чем не нуждаются, за исключением боевых патронов, которых у казака 5-10 в патронташе. Вся сила полка – удар холодным оружием, т. е. конной атакой, в то время как красные просто засыпают своим огнем.

Лошади у казаков подморены. Кроме недостатка зернового фуража, ввиду беспрерывных боев и передвижений – они не расседлываются, стоят на солнцепеке, что умаляет их аппетит. Далек водопой, и он бывает случаен. Ежедневно и еженощно в тревоге, почему нет не только что регулярной уборки лошадей, но и самим казакам некогда и негде выкупаться, отчего в полку появились чесоточные люди и лошади. Для свежего глаза заметно было переутомление полка. Старые корниловцы-первопоходники говорили о необходимости отвести полк на непродолжительный отдых, чтобы хоть «помыться казакам». Но это были только мечты утомленных в походах людей.

Господам офицерам из обоза 1-го разряда приходят пароконные линейки – с отличным борщом, курятиной, фруктами казачьих садов. Вначале мне было непонятно, что «этот выезд» принадлежит лично командиру сотни. Старая привычка, что у каждого офицера должен быть свой походный вьюк с одним денщиком, крепко укоренилась за долгую войну. И я не раз спрашивал вахмистра своей сотни: «можно ли мне достать чего-нибудь поесть?» А вахмистр сотни, подхорунжий Харченко*, умный и молодецкий казак, отчетливый по-юнкерски, выслушав мою наивность, вдруг заявляет-докладывает на третий день моего командования сотней:

– Господин подъесаул! Да Вы только прикажите! Все ведь это Ваше – сотенная линейка держится исключительно для командира сотни. Кладите и Ваши сумы туда... чего Вы их таскаете в тороках?

Это меня удивило, но вижу, вахмистр серьезный. Сотню он держит в руках не только что силой одной воинской дисциплины, но больше силой своего личного авторитета во всем. Он их станичник, козарлюга-казак и большой песельник. Со мной он говорит на очень чистом русском языке, а с казаками – только по-черноморски.

– А ну – выходь на писни! – только крикнет он, и все казаки летят к нему.

Все это было для меня странным. Для уточнения – обращаюсь к своему предшественнику, хорунжему Дронову, который теперь у меня младшим офицером в сотне и которого я называю только по имени и отчеству.

– Чья эта линейка, Георгий Иванович? – спрашиваю его.

– Да все это Ваше, Федор Иванович! – смеется он. – В других сотнях не только что у командира сотни, но и у младших офицеров есть свои линейки для личных услуг, – добавляет он. – А Вы чего-то спрашиваете, – смеется он.

– Ну тогда она будет у нас общая для всех офицеров сотни, – фиксирую я.

15 сентября прибывают в полк из отпуска и после ранений – командир 2-й сотни подъесаул Безладнов*, сотник Васильев*, сотник Друшляков* и хорунжий Воропаев*. Здесь произошли некоторые изменения в должностях: войсковой старшина Камянский эвакуируется по болезни и во временное командование полком вступает Безладнов, 1-й сотней – сотник Васильев, сотник Друшляков назначается младшим офицером в 5-ю сотню, а хорунжий Воропаев – в 6-ю.

Офицерский состав полка как боевой элемент был отличный. Кадровых офицеров было только 5 человек: есаул Удовенко и подъесаулы – Черножуков, Безладнов, Елисеев и Сменов (перечислены по старшинству), остальные были офицеры военного времени. В боевом отношении и в командовании сотнями – они были отличны. Большинство было «первопоходников», но здесь, на фронте – это совершенно не подчеркивалось ими. Обратное явление было «у тыловых». Это был их удел.

1-я конная дивизия и генерал Врангель

Она состояла из пяти первоочередных полков Кубанского войска и Черкесского конного – всего шесть полков и одной или двух конно-горных батарей (не казачьих). Весь штаб дивизии был не казачий, т. е. в нем не было ни одного казачьего офицера.

Командир 1-й бригады полковник Науменко, ее составляли —

Корниловский полк – подъесаул Безладнов, 1-й Екате-ринодарский полк – полковник Муравьев.

Командир 2-й бригады полковник Топорков*, ее составляли —

1-й Запорожский полк – подъесаул Кравченко*, 1-й Уманский полк – полковник Жарков*.

3-я бригада: 1 -й Линейный полк – полковник Мурзаев* и Черкесский конный полк – ротмистр кавалерии, фамилии не знаю.

В боях строгого разделения побригадно не было. Полки часто действовали разрозненно, но бывали случаи, когда три полка разных бригад действовали под командованием то полковника Науменко, то полковника Топоркова. В командование дивизией недавно вступил генерал-майор Врангель, но об этом в полку мало кто знал, о нем не говорили, и его еще никто не видел.

К моему прибытию в полк дивизия, разрозненными полками, занимала широкий участок фронта вокруг станицы Михайловской Лабинского отдела, имея на правом фланге, на левом берегу реки Лабы – 1-й Линейный и Черкесский конный полки, а на правом берегу – остальные полки. Корниловский полк находился на самом левом фланге дивизии, доходя своими разъездами до железнодорожной линии Курганная – Андрей Дмитриевка. Коп-Хабльская переправа через Лабу была в руках красных, и они имели даже небольшой плацдарм на левом берегу, перед переправой.

Правее 1 -й Конной дивизии, со стороны Майкопа, действовала 1-я Кубанская казачья дивизия генерала Покровского, а левее, по линии железной дороги Кавказская —

Армавир – 3-я пехотная дивизия полковника Дроздовско-го, которая, как мы потом узнали, 13 сентября оставила Армавир, и его заняли красные.

«По данным штаба дивизии, силы находившегося против нас противника исчислялись в 12-15 тысяч человек, главным образом пехоты, при 20-30 орудиях. Конницы было лишь несколько сотен. Противник был богато снабжен огнеприпасами и техническими средствами. При красных войсках имелось несколько бронеавтомобилей, достаточные средства связи. Дрались красные упорно, но общее управление было из рук вон плохо», – пишет генерал Врангель в своих воспоминаниях (Белое Дело. т. 6. стр. 74).

Это признание примем за исходный пункт. 1-я Конная дивизия действовала против Таманской красной армии. По занятии белыми войсками Екатеринодара – эта армия была отрезана от главных красных сил Сорокина. Через Новороссийск, по шоссе, она двинулась на юг берегом Черного моря. Из Туапсе вытеснила грузинские части, повернула на восток и из Майкопа вытеснила дивизию генерала Покровского. Потом, перейдя Лабу, – связалась со своими главными силами и окопалась в районе станицы Михайловской.

Дралась Таманская армия упорно, так как состояла, в своем большинстве, из иногородних Кубанской области района Черноморья, всегда непримиримых врагов казачества и, по нашему мнению строевых офицеров, действовавших против нее, – управлялась она хорошо. Это показали бои.

17-го сентября перед вечером получено было приказание – «полку быть в конном строю, для представления начальнику дивизии». Временно командующий полком подъесаул Безладнов сообщил нам, командирам сотен, что прибыл новый начальник дивизии генерал Врангель, который приедет посмотреть полк.

К вечеру, почти к заходу солнца, полк выстроился в резервную колонну у тех же скирдов, где имел постоянное охранение участка фронта дивизии. Издали показался маленький автомобиль и шагах в ста от полка – остановился. Из него вышел очень высокий и тонкий офицер в гимнастерке, при шашке и в фуражке. Безладнов, не любивший «тянуться» перед начальством, спокойно скомандовал:

– Корниловский полк – смир-рно! Шашки – вон! Господа оф-фицер-ры! – и ленивым наметом поскакал к нему, держа шашку «под-высь».

В полку не было ни полкового штандарта, ни хора трубачей, почему картина «встречи» была молчалива и совсем не величественна, как было в старых полках. Полк ведь родился на поле брани и был, безусловно, славен только своими подвигами.

Издали не видно было ни лица генерала, ни его погон. Приняв рапорт, Врангель прошел вперед несколько шагов, остановился, взял руку под козырек, и очень громко, внятно, с расстановкой, густым мощным баритоном, видимо, привыкший долго и картинно здороваться с войсками, произнес:

– Здо-ро-во мол-лод-цы кор-рнил-лов-цы!

– Здравия желаем Ваше-е-е...

Мы предупредили свои сотни, что ждем начальника дивизии, генерала. Конечно, все мы ждали, что появится он обязательно в черкеске и наш кубанский генерал, но оказалось иное. К тому же казакам не было видно ни лица, ни погон генерала, так как заходящее солнце слепило им глаза.

В своих воспоминаниях генерал Врангель пишет, что он привык и мог разговаривать с войсками, но в тот день, переговорив с Безладновым и передав ему какой-то пакет, – он сел в свою машину и тронулся назад, не сказав нашему полку ни одного слова. Безладнов же повернул коня и ленивой рысью возвращался к полку. Полк продолжал стоять молча, тоскливо. Общая картина получилась скучная и томительная.

В полной тишине полка вдруг я слышу слова из передней шеренги своей сотни:

– Шо воно такэ? – т. е. кто это таков?

– А чор-рти... – вторит ему кто-то.

Офицером я впервые стою перед строем черноморских казаков, и такая вольность меня и удивила и задела. «Строй есть святое место» – говорит наш воинский устав и вдруг такая вольность! Быстро повернувшсь в седле кругом – повел строго глазами вдоль строя передней шеренги, но... казаки смотрели вперед и лица их были «мертвы»...

Спокойный Безладнов объявил полку, что завтра, с рассветом, назначено общее наступление дивизии. На ночь полк разместился на прежнем месте, все у тех же стогов соломы. Перед ужином, собрав сотню, упрекнул ее, что она, как и все сотни, плохо ответила начальнику дивизии на его приветствие и не сказала слова – «превосходительство».

– Далэко було, и нэ видно було, чи то було прэвосходы-тэльство, чи ни... – кто-то ответил из задних рядов. Открывался новый лик казака.

Прорыв в тыл к красным

В средних числах сентября месяца 1918 г. Таманская красная армия занимала на Кубани толью территорию Ла-бинского полкового округа с городом Армавиром и часть Баталпашинского отдела с центром в Невинномысской. Со стороны Ставрополя на нее давили пехотные части Добровольческой армии и 2-я Кубанская казачья дивизия полковника Улагая; на Армавирском направлении действовала 2-я пехотная дивизия полковника Дроздовского; со стороны станицы Петропавловской, вправо и влево от нее – 1-я Конная дивизия генерала Врангеля; со стороны Майкопа – 1-я Кубанская казачья дивизия генерала Покровского и со стороны станицы Баталпашинской, как центра, действовали разные отряды и полки полковника Шкуро, потом переименованные в 1-ю Кавказскую казачью дивизию. Фактически Таманская красная армия была окружена с трех сторон, имея в своем распоряжении единственную железнодорожную магистраль Армавир—Невинномысская и дальше в Терскую область и Петровск, что на Каспийском море.

Как всегда, нам, строевым офицерам, общая обстановка совершенно не была известна. Ночью на 18 сентября в полку получен был приказ по дивизии, что она с рассветом сделает прорыв на станцию и станицу Курганную с востока. Ночью же в полку получен был и приказ по нашей бригаде от полковника Науменко, и так как он касался лично меня, то он хорошо запомнился. В нем писалось, что Корниловский полк назначается в авангард; от него выслать две головных сотни – 1 -ю и 2-ю, под общим командованием подъесаула Елисеева; головным сотням идти впереди полка шагом, в 2 верстах, держа конной цепочкой связь со своим полком и ни в коем случае не отрываться дальше от полка.

Задача головным сотням: заняв станцию Курганная, продолжать движение до Кош-Хабльской переправы через Лабу, и если удастся занять эту переправу, то связаться с бригадой полковника Мурзаева, которая действует с северо-запада против этой переправы.

Этот приказ мне запомнился хорошо потому, что 1-й сотней командовал есаул, старше меня в чине и старший по пребыванию в полку. Я же, только что прибывший всего лишь пять дней тому назад в полк, совершенно не знал боевой обстановки и получал очень ответственную задачу. И в том, что дивизия займет станцию и станицу Курганную и тем отрежет главную группу пехоты красных в станице Михайловской, – сомнений не было никаких.

В полночь, к нашим скирдам соломы, подошли пехотные части 2-й дивизии полковника Дроздовского и сменили наше полковое сторожевое охранение. Эта дивизия, 13 сентября оставив Армавир, теперь была переброшена сюда, чтобы, наступая на Михайловскую с северо-востока, отвлечь внимание красных от прорыва нашей дивизии с востока.

При полной темноте 18 сентября, с головными сотнями и 4 пулеметами на линейках, выступил. Сотни шли по ложбине, к мостику через Чамлык, находившемуся у самого полотна железной дороги. По пути головной разъезд захватывает пост красных в 5 красноармейцев. Уже светало. Два казака, ехавшие на мажаре в степь из Михайловской, сообщили, что в их станице очень много пехоты – «как червей их там, проклятых...» – пояснили они.

Головные сотни прошли деревянный мостик через Чамлык. Торная пыльная дорога лежит перед ними до самой станции Курганной. Слева, к югу, совершенно рядом – тянется железнодорожное полотно, а справа, к северу – сплошное поле кукурузы и подсолнечников. Все тихо, мертво кругом в предутренней дремоте. Рассвело. Уже видны станция и станица Курганная, как и Михайловская от нас к северу. Мы уже в тылу у красных. На широких рысях нас обгоняет сотня казаков. Впереди нее высокий тонкий ротмистр в фуражке.

– Кто Вы и куда? – бросаю ротмистру.

– Партизанская сотня 1-го Екатеринодарского полка, для захвата станции Курганная, – коротко отвечает он, не останавливаясь. Но не прошло и 20 минут, как вижу, что эта партизанская сотня, широким наметом, и уже в колонне «по шести», мчится прямо на нас, готовая все смять на своем пути. Ничего не зная о случившемся с нею и дав ей дорогу, – слышу от ротмистра:

– Скорее уходите!.. Позади бронепоезд!

И действительно: бронепоезд красных, хищным ястребом, несется на нас со стороны Курганной, готовый, как Змей Горыныч, раздавить, проглотить нас. У казаков только винтовки и пулеметы на линейках, и он неуязвим с нашей стороны. И единственное наше спасение – только в отступлении.

– Отделениями на-лево кругом! Широкой рысью – назад! Марш-марш! – пронизываю длинный конный строй казаков.

И только что мы проскочили наш узкий мостик через Чамлык, свернули налево и рассыпались по кукурузе, – как бронепоезд был уже на нашем уровне, быстро остановился и немедленно же осыпал сотни жестоким пулеметным огнем.

Рассыпавшись по кукурузе в две линии, фронтом к броневику, – послушные команде казаки спокойно оставались на своих местах, в каких-нибудь 150 шагах от бронепоезда противника, и лишь некоторые из них склонились грудью к передней луке. Высокая насыпь железнодорожного полотна дала нам как бы «мертвое пространство». Роем пчел пули пролетели над головами казаков и резко, сухо затрещали по твердым листьям кукурузы позади них.

Быстро соображаю, что по стрелковому уставу – огонь сверху, с горы – не всегда бывает действительный, дает «перелеты», и этим немного успокаиваюсь. Но тут слева, и также неожиданно, со стороны наших главных сил – раздались два резких орудийных выстрела, попавших прямо в бронепоезд. Он зашипел, заерзал, немедленно же ответил из своих орудий, потом дал задний ход и тихо скрылся от нас за лесом, что у переправы. Наши орудийные выстрелы преследовали его. Он отвечал. И между ними началась орудийная дуэль.

Ко мне подскакал полковник Науменко и тоном, не терпящим возражений, сердито приказал «преследовать бронепоезд». В колонне «по три» быстро выскочили сотни на дорогу, вновь через мостик, и устремились в преследование, но бронепоезд красных, обсыпав колонну шрапнелью, тихо отползал к Курганной. Наши пушки «не доставали» его, так как были горные, а бронепоезд был вооружен полевыми орудиями. Так было досадно тогда...

Рассыпав сотни в лаву – продвигаюсь к Курганной под шрапнельным огнем. Остальные сотни полка, перейдя Чамлык по тому же мостику, рассыпались почему-то на юг, по направлению к станице Константиновской. Их головные разъезды видны были далеко влево от нас, на курганах. Правофланговый разъезд головных сотен уже перерезал дорогу Михайловская—Курганная, захватив при этом около 30 подвод с продуктами.

«Один из наших боковых отрядов захватил большевистский обоз до 30 повозок, груженных овсом и хлебом», – так пишет генерал Врангель (Белое Дело. т. 5. стр. 77).

Их захватил небольшой урядничий разъезд моих головных сотен, но не отряд. Почувствовалась «заминка в наступлении», чтобы не сказать хуже...

За Михайловской слышалась сильная ружейная и пулеметная стрельба – это вела бой с красными 2-я пехотная дивизия полковника Дроздовского, но в нашу сторону, со стороны Михайловской, никто не выступал. Головные сотни Корниловского полка сдерживал своим орудийным огнем только бронепоезд красных. Остальные четыре сотни полка «сдвинулись» влево, на юг и стали терять связь со своими головными сотнями. Пришлось пересечь полотно железной дороги и образовать с ними «одну линию всадников в кукурузе».

На скирдах соломы, по нашу сторону Чамлыка, видны были фигуры людей. Там, как пишет генерал Врангель, был его наблюдательный и артиллерийский пункт. Возле них стояла спешенная конная группа в две-три сотни человек, кажется – 2-й Офицерский конный полк дивизии Дроздов-ского. Где были остальные три полка дивизии – 1-й Екате-ринодарский, 1-й Запорожский и 1-й Уманский – мы не знали и не видели их. Но по всему было видно, что наше появление здесь было полной неожиданностью для красных, как и то, что мы уже потеряли момент захвата Курганной. Вместо молниеносного наскока на нее всеми полками – лавами разбросан был только Корниловский полк; остальные полки бездействовали, и штаб Конной дивизии сидел на скирдах соломы...

Красные зашевелились. Из станицы Курганной выступила пехота вперемежку с конницей и без затруднения остановила жидкие лавы Корниловского полка. Высокая кукуруза и подсолнечник совершенно скрывали от нас их наступавшую пехоту. По всему широкому полю кукурузы видны были головы конных, наших и противника, определяющих линию фронта.

Вдруг из станицы Михайловской кучной массой несется конница человек в 200 на скирды, на штаб дивизии, явно угрожая нашему тылу. И если она захватит переправу через болотистый Чамлык, то мы попадем в ловушку. Но в этот момент генерал Врангель схватывает какой-то полк такой же силы и резервной колонной, сам впереди нее, широкой рысью, очень уверенно идет навстречу врагу.

Нам издали хорошо была видна эта прекрасная картина конного маневра. Силы были равны, но возьмет верх сильный духом. Видя смелое движение против них, – красные убавили свой аллюр, а генерал Врангель уже перешел в широкий намет. Красные не выдержали, повернули назад и разрозненно отскочили к южным окраинам Михайловской.

Отбросив красных, Врангель быстро отошел к скирдам. Здесь им была проявлена похвальная личная смелость.

Наше наступление-прорыв явно захлестнулось. Нас теперь бьют уже с двух сторон – с севера из Михайловской и с запада из Курганной. Чувствовалось, что мы ослабеваем. Противник же неуязвим, за отсутствием у нас патронов. Левый фланг нашего полка, с далеких курганов, стал отходить крупной рысью. Ободренные красные активно перешли в наступление на мои головные сотни. Шагом, по кукурузе, отходим и мы. Видя это, генерал Врангель, на невысоком кабардинском коне, в гимнастерке и фуражке, наметом скачет к нам, в лавы. Он уже недалеко от нас, и мы слышим его мощный твердый голос:

– Молод-цы кор-нилов-цы! Впе-ре-од!

Здесь я помещу строки самого генерала Врангеля (стр. 77): «Около часу дня цепи красных показались со стороны Курганной, охватывая наш правый фланг. Одновременно конница противника стала на рысях обходить нас, угрожая перехватить переправу через мост на реке Чамлык. В резерве у меня было 4 сотни Корниловского полка. Я приказал им атаковать конницу красных. Сотни развернулись в лаву, двинулись вперед, но, попав под фланговый пулеметный огонь красных, смешались и стали отходить.

Конница противника продолжала продвигаться. Положение становилось критическим: с захватом моста, имея в тылу болотистый, трудно проходимый Чамлык, – мы могли оказаться в тяжелом положении, нашей артиллерии грозила гибель. Я послал частям приказание медленно отходить к переправе и артиллерии – «сняться». Лава корниловцев быстро отходила. В сотнях заметно было замешательство. Я решил личным примером попытаться увлечь части за собой и, вскочив на лошадь, поскакал к отходившим корниловцам. Часть казаков повернула, другие приостановились. Стала отходить лава противника. Увлекая казаков криками, я бросился за противником, однако, обернувшись, увидел, что за мной следует лишь небольшая часть казаков. Остальная лава крутилась на месте. Ружейный огонь был чрезвычайно силен. Пули свистали, щелкали о землю, вздымая пыль.