Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 44 страниц)

Подъесаул Кулабухов

Больше всех мне было жаль подъесаула Владимира Николаевича Кулабухова. Это был во всех отношениях отличный офицер. Мы знали, что у него немного тяжелый характер для казаков – он властный и службист. Получалось дикое положение: 2-я сотня не удаляла его из полка и не оставляла в сотне на должности. Было тяжело смотреть на былого гордого офицера, теперь беспомощно фланирующего от своей квартиры в полковую канцелярию и... обратно.

– Ну, куда я поеду теперь, Ф.И.?.. В какой полк?.. И что я там буду делать?! – вздыхал и откровенничал он мне. Его душа была разбита, измята в лучших своих воинских и офицерских пониманиях.

После Екатеринодарского реального училища он окончил Елисаветградское кавалерийское училище в 1912 г. и хорунжим вышел в 1 -й Запорожский полк, имевший стоянку в городе Кагызмане Карской области. Произошло увлечение одной полковой дамой, и он должен был покинуть полк. Общество офицеров нашего полка его приняло, и он прибыл в Мерв перед самой войной. В полку он проявил себя как отличный строевой офицер, так и отличный полковой товарищ.

Осенью 1916 г., как старший в чине подъесаул среди нас, молодежи, – он принял на законном основании 2-ю сотню, наполовину состоявшую из его станичников новопокров-цев. Он очень активно стал ею командовать.

– Я свою сотню сделаю как эскадрон юнкеров! – не раз он, полушутейно, высказывал нам. На это мы только улыбались, но Володя делал свое дело, что казакам, естественно, не нравилось. Для отчетливости, редко, но давал он «леща» неповоротливым казакам, а главное – «давал» своим станичникам, которые его любили, вначале гордились им, но потом обижены были в своих лучших чувствах к нему. Вот главные причины, почему сотня удалила его от себя.

Я ломал голову, как помочь этому отличному офицеру и большому другу. Быть полковым казначеем – он отказался. Назначить помощником командира полкового обоза, было стыдно предлагать.

«Я не уеду из полка! Пускай они что хотят, то и делают!» – печально сказал он как-то мне. «Хотите быть полковым адъютантом, Владимир Николаевич? А я приму Вашу сотню!» – решился я на сверхъестественную меру. «А разве это возможно? Ведь это такая почетная должность», – неуверенно сказал он.

Адъютант, по службе и жизни полка, является буквально вторым лицом после командира полка. Так как же можно допустить на эту должность «удаляемого офицера»!

«А как же Вы, Ф.И.? Неужели Вы искренне уступаете мне должность?.. Из опальных, да на самую верхушку полка?» – все еще недоверчиво спрашивает он.

«Владимир Николаевич! По рукам! Но пока все это между нами! Без согласия командира полка и полкового комитета – этого сделать никак нельзя! В особенности последнего. Их надо подготовить. А Вы словно ничего не знаете!» – говорю ему искренне и обнимаю за плечи, по-мужски.

Калугин не допускал мысли, что с этим согласятся казаки и в особенности полковой комитет. Кулабухова, как своего младшего офицера во все годы войны, он любил, уважал и ценил. С полковым же комитетом я обещал ему говорить сам. Он согласился.

Председатель полкового комитета фельдшер Куприн был станичник подъесаула Кулабухова. Отец Кулабухова был богатый землевладелец, обрабатывал до ста десятин хлеба. Семья была большая, много родственников, и уважаемая в станице. Фельдшеру Куприну с этим считаться было надо. Станичный священник Алексей Иванович Ку-лабухов, глубоко уважаемый в своей станице, был двоюродным братом Володи. Их отцы родные братья. Сам Куприн уважал Кулабухова. Все это я отлично знал. Рассказав Куприну о своем плане, я просил его помощи. Он взялся руками за голову, а потом, раскрыв их и широко улыбаясь, произнес:

– Господин подъесаул... я не знаю. И поднимать этот вопрос в комитете – страшно! Вы же знаете, за что удалили Владимира Николаевича, и теперь Вы предлагаете его на самую главную должность в полку. Это просто невозможно! – ответил он.

– Я Вас прошу лично, Куприн, чтобы Вы не мешали нам. А главное, чтобы не протестовали. А если кто поднимет этот вопрос, умейте противопоставить. Полковой комитет мы запрашивать не будем. Приказом по полку подъесаул Кулабухов будет назначен полковым адъютантом. Это право командира полка. Не так ли, Куприн? Вот это-то и надо сказать Вам полковому комитету, если он будет протестовать! – продолжаю гипнотизировать я его. – В полковую канцелярию требуется активный и хорошо грамотный офицер. Кулабухов именно таков. А кроме того – я принимаю его «взбунтовавшуюся» сотню. Вы так и объясните комитету! – вливаю я в Куприна все свои доводы. – Если же мы так беспомощно поддадимся казакам в назначении на должности офицеров, то и 2-я сотня может не захотеть меня принять. Что же будет тогда? – урезониваю я Куприна.

И урезонил. И урезонил, что это не есть дело полкового комитета. На самом деле – полковой комитет «по событиям дней революции» мог не только что не допустить этого, но мог настоять перед Карским солдатским комитетом немедленно же «извлечь из полка» любого офицера, под предлогом «врага народа».

Теперь мне надо урезонить старшего полкового писаря по строевой части вахмистра Халанского. Услышав мой план, он буквально взвыл:

– Господин подъесаул, подъесаула Кулабухова удалила от себя сотня! А Вы его хотите назначить на должность полкового адъютанта?.. То есть на ту должность, которая стоит над всеми сотнями полка!.. Он тогда будет иметь такую власть, которую не имел, будучи командиром сотни... Да и не согласится на это полковой комитет. Я-то хорошо знаю настроение казаков! – закончил он свою первую тираду слов.

Халанский был умный, честный и добрый по натуре человек. Свое дело он знал лучше любого адъютанта. Старшим полковым писарем он был уже в 1913 г., когда мы прибыли в Мерв молодыми зелеными хорунжими, и он помогал некоторым из нас составлять личные рапорты на имя командира полка. Небольшого роста, пухленький, с приятным лицом и маленькими руками – он больше подходил на штатского канцеляриста, но был всегда воински почтителен. На свой десяток писарей он никогда не накричит, а только упрекнет в чем-либо. Они его глубоко уважали.

– Не согласятся и писаря принять его, – урезонивает он меня. – Вы же знаете, господин подъесаул, какой у него характер? – добавляет он.

– Я хорошо знаю характер подъесаула Кулабухова, – теперь уже я урезониваю Халанского, – а что касается писарей, то Вашего одного слова для них достаточно и они Вас послушают, – рублю ему. Говорю ему, что Куприн будет молчать. – Я и Вас прошу только молчать, когда состоится приказ по полку о Кулабухове. – Урезонил.

Все это пишется для того, чтобы показать – как была тяжела ситуация для нас, офицеров, полная ненормальности, постигшей армию.

26 марта 1917 г. был издан приказ по полку: «Подъесаул Кулабухов назначается полковым адъютантом, подъесаул Елисеев назначается командиром 2-й сотни на законном основании. О сдаче и приеме должности – донести».

На удивление – никакого протеста ни от кого не получилось. Когда наша дивизия была уже в Финляндии, я спросил некоторых казаков трубаческой команды: «Каков их новый начальник подъесаул Кулабухов?»

«Ничего... хороший», – был ответ... Кулабухов действительно переменился и был отличным адъютантом.

Офицерский состав полка после дней революции

Удаленные офицеры выехали в Персию. Острых вопросов в полку уже не было. После 26 марта офицерский состав полка принял следующее положение:

1. Войсковой старшина Калугин Степан – временно командующий полком.

2. Войсковой старшина Пучков Александр – помощник по хозяйственной части.

3. Войсковой старшина Бабаев Иван – помощник по строевой части.

4. Войсковой старшина Маневский Георгий – помощник по строевой части.

5. Подъесаул Поволоцкий Владимир* – командир 1-й сотни.

6. Подъесаул Елисеев Феодор – командир 2-й сотни.

7. Подъесаул Винников Александр* – командир 3-й сотни.

8. Подъесаул Дьячевский Диамид* – командир 4-й сотни.

9. Есаул Авильцев Владимир – командир 5-й сотни.

10. Подъесаул Некрасов Александр* – командир 6-й сотни.

11. Подъесаул Кулабухов Владимир – полковой адъютант.

12. Подъесаул Мацак Гавриил* – начальник команды связи.

13. Есаул Ламанов Петр* – командир обоза.

Младшие офицеры с законченным средним образованием и из выпусков военных училищ ускоренного курса во время войны: 14. Сотник Щербаков Иван*. 15. Сотник Бабаев Павел. 16. Сотник Фендриков Филипп*. 17. Хорунжий Субботин*. 18. Хорунжий Катасонов Михаил*.

Из школ прапорщиков: 19. Хорунжий Гончаров*. 20. Хорунжий Косульников*. 21. Корнет Кантемиров (осетин).

Бывшие урядники 3-го Кавказского (льготного) полка, окончившие школы прапорщиков и прибывшие в полк летом 1916 г. перед 2-й Мема-Хатунской операцией: 22. Хорунжий Суворов*. 23. Хорунжий Кузмичев*. 24. Хорунжий Трубицын*. 25. Хорунжий Кабища*. 26. Хорунжий Луценко*.

Военные чиновники: 27. Лекарь Копелиович – старший медицинский врач. 28. Зауряд-лекарь Жуков – младший врач. 29. Гиршберг* – ветеринарный доктор. 30. Надворный советник Чирсков* – старший делопроизводитель, терский казак.

В таком составе полк был переброшен из-под Карса на Западный фронт, в Финляндию, куда прибыл в самых первых числах мая 1917 г.

...Из дому получил телеграмму, что с нашей матерью произошел удар и она лишилась возможности говорить. Калугин отпустил меня. Свой полк я встретил уже на станции Кавказской.

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ

Екатеринодар. На станции Кавказской и в пути

Мы с братьями идем по Красной улице. Издали видна длинная колонна конных казаков. Гуляющая публика остановилась и ждет ее. Ждем и мы. Узнаем, что идет Конвой Государя со своими двумя штандартами, чтобы сдать их на хранение в Войсковой штаб, где содержатся все Войсковые регалии Кубанского Войска. Колонна проходит мимо шпалер публики.

Их две сотни казаков. Все одеты однообразно в черкески защитного цвета с кручеными желтыми гвардейскими жгутами на них вместо погон. Красные бешметы, обшитые желтой тесьмой, и в крупных черных папахах с красными верхами. Под всеми, словно на подбор, темно-гнедые кабардинские кони с черными гривами и хвостами. У всех холодное оружие в серебре. Офицеры одеты особенно щегольски. Под ними нарядные лошади. Седельная сбруя в кавказском серебре. Два императорских штандарта с двуглавыми орлами на древках поверх черных чехлов парили над строем конвойцев и говорили всем, что это идет «особенная строевая часть».

Сотни шли спокойным шагом в колоне «по шести», абсолютно молчаливо и своим нарядным видом так загипнотизировали публику, что она молча, сосредоточенно и торжественно смотрела на казачий конный строй, как на сказочное видение, которое она встречает впервые в своей жизни и которое уже не повторится н и к о г д а...

Из полка получил телеграмму: «Дивизия перебрасывается на Западный фронт. Ждите полк в Кавказской».

Станция Кавказская на хуторе Романовском (теперь город Кропоткин) – это историческая идиллия 1-го Кавказского полка. Ежегодно здесь грузился эшелон молодых казаков, отправляясь на царскую службу в далекую Закаспийскую область. Ежегодно на эту станцию приходил эшелон старых казаков из той же области, окончивших свою действительную, 4 с половиной лет, службу. И вот теперь полк, в полном своем тысячном составе, должен пройти ее, следуя на Западный фронт. И он прибыл. Каждый эшелон разгружался на три дня, чтобы дать казакам возможность повидать свои семьи, пребывающие в хутор Романовский. Надо сказать, что самые молодые казаки, прибывшие в полк в январе 1914 г., не видели своих жен три с половиной года, а самые старые казаки, прибытия в полк 1910 г., не видели семь с половиной лет. Отпуски на родину были тогда настолько редки, что о них лучше не писать. Какова была радость казаков и их семейств при встрече – также лучше не писать.

3 Елисеев Ф. И.

Эшелоны двигались на север. Со станции Тихорецкой их повернули на Царицын. Там перегрузка на пароходы и двинули вверх по Волге. Лично я шел с последним эшелоном полка, который составляли 1-я сотня подъесаула Поволоцкого и взвод артиллерии 4-й Кубанской батареи, под командой подъесаула Миронова-младшего (Васи, как его называли).

В 1-й сотне половина казаков мои станичники. Всех знаю с детских лет. Взаимоотношения чисто дружеские, но почтительные. В Царицыне проездка по городу. Казаки только в бешметах и при кинжалах. Сотню ведет вахмистр. Для развлечения присоединяюсь и я к сотне «рядовым казаком» со станичниками, одетый также в бешмет и при кинжале. Иногда и офицеру приятно «ощутить свободу»... Сотня идет с песнями. Толпы народа «изучают казаков». Вот на углу стоит группа пленных австрийских офицеров, человек сорок. Все они в своих военных мундирах, довольно чисто одеты и воински подтянуты. Они активно вперились глазами в строй, видимо, изучая своих врагов – храбрую казачью конницу.

1 -я сотня была признана самой лихой в полку. Она идет с веселыми молодецкими песнями, с бубнами, с тарелками и с зурною. Это была школа мирного времени оригинального командира сотни есаула фон Озаровского и подъесаула Доморацкого, его младшего офицера.

Мы проходим так мне знакомые с юнкерских лет места, «пароходом по Волге» – Камышин, Саратов, Сызрань, Самару. У всех этих городов пароход стоит долго. На пристанях много праздного народа. Изобилие всяких продуктов. Богата Россия. Толпы солдат в шинелях нараспашку, с картузами на затылок, с вихрами волос из-под них. Теплое весеннее солнце и революция «распарили» их. На казаков они смотрят недоброжелательно, вступают с ними в революционные разговоры, и я вижу, что казакам это совершенно не нравится.

В Нижнем Новгороде выгрузка «для проездки» лошадей. Еду с сотней и с удовольствием рассматриваю сохранившиеся постройки знаменитой Нижегородской ярмарки. Плывем дальше. В Рыбинске эшелон выгружается с паро-

хода и делает посадку в товарный поезд. Начальники эшелонов не знают конечного пункта нашего движения, и свой маршрут получают по этапам.

Москва. Здесь эшелон не задерживается и немедленно же направляется в Петроград. Мы теряем головы – куда нас направляют? И только в Петрограде узнали, что дивизия направляется в Финляндию, к городу Або, для противодействия возможного сюда десанта немецких войск.

Белоостров – пограничная станция с Финляндией. Здесь смена железнодорожной бригады – русской на финскую – и паровоза. Он очень маленький и в блестящей медной оправе. Казалось, что такому маленькому паровозу не поднять наш длинный поезд товарных вагонов. Короткий тонкий свисток, и этот паровозик-муравей как-то незаметно сдвинул поезд с места и очень скоро развил большую скорость. На станциях короткие остановки. Везде чистота исключительная. И не только что никаких толп праздношатающихся солдат, каких казаки видели на каждой остановке в России, но вообще здесь не видно русских солдат.

До Выборга – сплошные дачи. На железнодорожных станциях элегантные дачницы всех возрастов. Все это петроградская знать и аристократия. Они влюбленно смотрят на казаков и при отходе поезда – долго и активно машут беленькими платочками. Казакам это нравится, льстит им, и они отвечают добрыми улыбками и также машут руками в ответ.

В Финляндии. Наш новый командир полка

Части нашей 5-й Кавказской казачьей дивизии расположились восточнее города Або. Штаб нашего полка расположился в каком-то имении. В имении тишина, чистота и порядок. Было часа четыре дня 5 мая, но имение словно вымерло. Солнце стояло, по-нашему, в полдень. Оказалось, что у финнов и на полевых работах установлен 8-часовой рабочий день, почему все лошади уже в конюшнях, а рабочие и работницы разошлись по своим квартирам – очень чистым и уютным.

У входа в главный дом-дворец имения ординарец доложил мне, что прибыл новый командир полка, но фамилию его он еще не знает. Поднимаюсь во 2-й этаж и в большом зале вижу всех наших штаб-офицеров – Калугина, Пучкова, Бабаева и Маневского, полкового адъютанта подъесаула Кулабухова и еще некоторых своих офицеров. Во главе стола сидит незнакомый мне полковник с приятным чистым и красивым лицом и с небольшими, но густыми усами, уже посеребренными сединой. Они обедают. И выпивают. Войсковой старшина Калугин, увидев меня, вдруг говорит, так обращаясь к этому неизвестному мне полковнику:

– Жорж! А вот еще один наш командир сотни, подъесаул Елисеев.

Из этих слов Калугина, и то, что этот полковник сидел за столом на председательском месте, – я понял, что он есть наш новый и законный командир полка. Отрапортовал, как положено. Полковник быстро поднялся со стула на ноги, как поднялись и все офицеры, что требует воинский устав внутренней службы, но главное, он принял меня так, как будто он давно меня знал. Немедленно же усадил за стол, закуска, выпивка, а у них продолжение прерванного мной разговора. Калугин и Пучков называют его при нас по имени – «Жорж» и на «ты», а он их так же. Оказывается – они старые друзья и сослуживцы.

Вызван полковой хор трубачей. Это не был кутеж, а просто – первая приятная встреча нового командира полка и большого и старого приятеля наших штаб-офицеров. Новый командир полка – веселый, разговорчивый и шутник. Со всеми офицерами он обращается, как с равными, называя сразу же всех по имени и отчеству. А потом, как бы желая подчеркнуть полковое офицерское товарищество, – выкрикнул хору трубачей:

– А ну-ка, дайте «казачка»!

И когда хор бравурно выбросил его из своих инструментов – он быстро встал из-за стола, и коротко, и так легко прошелся «навприсядку», что мы и диву дались и почувствовали, что наш полк возглавил стопроцентный кубанский казак-полковник.

То был Георгий Яковлевич Косинов*, с чина хорунжего офицер 1 -го Екатеринодарского полка, теперь он прибыл из

2-го Екатеринодарского льготного полка. Летом 1919 г. он стал генералом. О нем потом.

2-я сотня. Новый полковой комитет

С нею я познакомился только здесь, в Финляндии. Она была расположена по квартирам в селе, отстоящем от штаба полка на восток около 20 километров. Сотня нисколько не была «взбунтовавшаяся» против своего командира сотни подъесаула Кулабухова.

В мирное время она стояла совершенно изолированная от полка в урочище Тахта-базар, на Афганской границе. Сотней командовал старый кавказец есаул Ерыгин*. Высокий, стройный и красивый брюнет, которого трудно отличить от нашего кубанского черкеса, но характера был флегматичного. С началом войны 1914 г., он был назначен помощником командира полка по хозяйственной части. Командиром сотни был назначен его же младший офицер подъесаул Пучков, человек добрый и тоже флегматичный. Оба они, и Ерыгин, и Пучков, не любили напрягать службою ни себя, ни казаков, передав все вахмистру сотни, сверхсрочной службы подхорунжему Соболеву*. Подхорунжий был «крутоват» по службе, но зато были отличные и добрые душой взводные урядники. Казаки были богатых и хозяйственных станиц – Новопокровской и Дмитриевской. И вот, привыкнув к добрым былым своим командирам сотен и семейственно-изолированному укладу своей сотенной жизни-службы, – они были «вздернуты на дыбы» своим новым и молодым командиром сотни подъесаулом Кулабуховым, который, как говорил нам, сверстникам, – решил сотню свою подтянуть так, чтобы она стала «как эскадрон юнкеров кавалерийского училища». Кстати, он окончил Елисаветградское кавалерийское училище в 1912 г. Не будь революции, – сотня терпела бы, но вот произошла стихия, и казаки отомстили своему командиру-станичнику.

Теперь я нашел сотню совершенно спокойную, сбитую долгим сотенным товариществом, отлично поющую песни. Все урядники мне хорошо известные, некоторые мои воспитанники по учебной команде, соседи по станице. Казаки интересовались политикой и ежедневно, по вечерам, да еще «в белые финские ночи» – читали газету «Речь», конституционно-монархического направления. Я был холост. Самые молодые казаки, прихода в полк 1914 г. – были мои сверстники летами. Мы зажили очень дружно и... с песнями и с плясками.

Согласно революционному закону по армии – сотенные и полковой комитеты переизбирались каждые два месяца. Командир полка с удручающим настроением ждал результата выборов и когда я к нему явился и доложил, – не сдержался экспансивный полковник Косинов. Обнял он меня крепко и с каким-то особенным восторгом произнес: «Ну, слава Богу! Наконец-то во главе офицер, легче будет вести дело. А то эти доклады-требования фельдшера – просто голова туманится от всего и... с ума можно сойти». Полковник Косинов был большой души казак, добрый, широкий по размаху, вспыльчивый, но отходчивый.

Всегда, при всех возникающих в полку вопросах, – я вначале докладывал командиру. При этом всегда присутствовал могиканин полка Калугин, часто Маневский и, конечно, полковой адъютант подъесаул Кулабухов, который оказался отличным адъютантом и очень покладистым во взаимоотношениях с казаками. Обсудив вопросы, с долею возможных «уступок казакам», – собирал комитет, докладывал, и все сходило гладко. Это было еще потому, что полк, прорезав всю взбаломошенную Русь с самого крайнего юга и до крайнего севера и насмотревшись на расхлябанных солдат, нашел, что с ними казакам не по пути. Кроме того, исключительно оздоровляющее впечатление на казаков произвела Финляндия. После революционной России казаки попали в край тишины, порядка, вежливости и труда.

Финны вначале встретили казаков молчаливо и подозрительно, но, присмотревшись к ним и сравнив их с революционным солдатским элементом, искренне полюбили – и за сохранившийся порядок в частях, и за молодечество, и за доброе отношение к их хозяйственному добру. Казаки – земледельцы в своих станицах, почему посмотрев на спокойных и трудолюбивых финнов, которых в их быту русская революция совершенно не коснулась, – они дали им должную оценку и полюбили их. Казаки сами, без нашего принуждения, как-то сразу же подтянулись воински, одевались аккуратно и старались щегольнуть перед их девицами («нэйти» – девушка) и вообще показать себя перед финнами. Казаки нашего полка буквально переродились психологически.

Выступление дивизии под Двинск

В десятых числах июня месяца 1917 г., по железной дороге из-под Або, эшелоны полков выступили на Петроград. В Пскове долгая остановка и скопление трех эшелонов (сотен) нашего полка. С подъесаулами Некрасовым и Винниковым осматриваем древний русский город, его кремль. Потом заходим в городской сад и на веранде летнего помещения ресторана – пьем кофе.

В саду тучи солдат. Почти все они в шинелях, наброшенных на плечи с расстегнутыми хлястиками, с помятыми фуражками на затылок – вихрастые, с ленивыми движениями, чем-то недовольные. Воинский вид их, самый отвратительный и до того небрежный, словно их мозг растворился, словно этот их мозг также «помялся» и сдвинулся «на бок» вместе с фуражками.

Мы сидим за столиком в черных черкесках при серебряных погонах, при кинжалах и шашках и при револьверах. Боже! Какие злые взгляды бросали солдаты на нас! Уже вечерело. «Пойдемте, господа, в свои вагоны... а то в темноте и в глуши – долго ли до греха?» – говорю я своим друзь-ям-сверстникам. Они соглашаются, и мы уходим из полутемного городского сада под все те же злые взгляды солдат.

Перешагнув границу Финляндии и появившись в своей России, мы попали в какой-то солдатский Содом и Гоморру. На каждой станции много газет и журналов. В иллюстрированных лубочных журналах такая похабщина на царскую семью с Распутиным, что самое дикое воображение не может представить, чтобы это могло быть, даже в самом скверном крестьянском или рабочем семействе. Наши казаки совершенно не верили этому и относились к подобным журналам брезгливо и с возмущением. На железнодорожных станциях было такое, словно открылось исчадие ада, все темные силы зла вышли наружу и справляют свое дьявольское дело...

Вся наша дивизия была сосредоточена в пяти-семи верстах восточнее города Двинска, расположившись биваком в сосновых лесах. Здесь мы почувствовали остроту Западного фронта и чувство беспомощности от налетов германской авиации. Против нас здесь стояли немецкие части. Близость фронта сказывалась во всем. Везде было много солдат и обозов. Немецкая авиация очень тревожила войска. И несмотря на это митинги в полках нашей дивизии проводились как никогда часто и уже при участии солдат.

Наш полк стоял биваком рядом с 3-м Екатеринодарским полком, в котором были, как и полагается, пожилые казаки со льготы третьей очереди. На митингах их офицеры вели себя совершенно иначе, чем офицеры нашего полка. Мы приходили в черкесках и при полном положенном для офицеров оружии, становились все вместе позади своего командира полка. На все запросы казаков отвечал командир полка полковник Косинов, горячо и по-отечески, смело и логично, с большой долей грусти в душе – высказывал им все по существу дела.

У екатеринодарцев же было иначе. Офицеры приходили одетые в гимнастерки, иные без оружия и, раскинувшись по бивачному среди сочувствующих им казаков – лежа, сидя, стоя, – они бросали критические реплики ораторам довольно смело и улыбались при этом самодовольно. Их поддерживали многие казаки, но по их адресу тут же бросались от солдат оскорбления и даже угрозы.

Я считал этот способ работы екатеринодарцев не только что несолидным, но и вредным. Дразнить людей, воспринявших революцию, совершенно нельзя. Им надо противопоставить логику и холодный ум.

Смело и хорошо говорил их помощник командира полка войсковой старшина Муравьев*. Маленького роста, юркий, смуглый – он отлично знал казачью душу.

Тут же бывал и их командир полка, полковник Миргородский*, наш старейший кавказец. Богатый человек. В юрте своей станицы имел офицерский участок земли и дом в Романовском. Добрейший человек. В молодости джигит и мог кутнуть. Его дом в Мерве с добрейшей супругой и детьми посещаем был всеми офицерами с большой любовью. Для казаков он был у нас в полку выше родного отца. Черноморский казак по рождению – он им остался по психологии и своему разговору и среди «линей-цев». Как всегда – он много курит и молчит. Конечно, молчал и душою плакал за казачество, которое он так любил и для которого всю свою долгую офицерскую службу делал только добро. «Хай балакають... побалакують и пэ-рэстануть», – как-то ответил он, когда кто-то попросил и его сказать слово.

На удивление, при всей той государственной разрухе и падении воинской дисциплины – в полки приезжали солдатские делегаты из высших войсковых соединений, звавшие казаков продолжать войну до победного конца. Это была подготовка к одной очень неприятной экспедиции...