Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

исполнительной власти». – Ну, так возьмите кабылку для сына...

Ни Бабиева, ни меня – он так и не назвал по чину. И хотя обращался почтительно, но совершенно независимо, видя в нас, хотя и господ офицеров, и сильных в своей власти, но не над ним. Мы, в его понятии, были «их дети», только в офицерских чинах. Старик был казак Константи-новской или Родниковской станицы. Так жаль, что забыл его фамилию. Для войсковой истории – нужна и она.

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Для войсковой истории – важен каждый штрих современника. Воспоминания пишут, обыкновенно, люди в высоких чинах и должностях, а отсюда – они не могли видеть многое «мелкое» в обыденной жизни, на службе и в боях, из чего и составляется часто «большое».

Я не раз говорил рядовым казакам и урядникам здесь, в Америке, чтобы и они написали «свою историю», подчеркивая, что наблюдение и переживание офицера на войне и в боях отличается от наблюдений и переживаний рядового казака и урядника. И вот – некоторые откликнулись. Подхорунжий К.П. Ишутин озаглавил свою «эпопею» так – «Мое участие в 1-м Запорожском полку от станицы Михайловской до станицы Николаевской Лабинского отдела».

В 1-м Запорожском палку

30 сентября 1918 г. большевики в станице Михайловской мобилизовали всех казаков, кто только мог держать винтовку, и сказали им: «на фронт – или пулю в лоб!» В эту же ночь под 1 октября они начали отступать из станицы Михайловской. Нас, группа в 27 казаков, под командой урядника Максима Дмитренка, сговорились – «перейти к казакам», почему сразу же поехали в разведку – «как и куда, бежать?»

Видим, – идет их обоз без охраны, и мы присоединились к нему, как бы «прикрытие к обозу», но нас спрашивают:

– Что вы тут делаете?.. Думаете остаться?

Мы же им отвечаем:

– Прикрытие обоза! – а сами, один за другим, стали уходить в назначенное место. Около 12 часов ночи мы собрались и двинулись в направлении хутора Чаплыгина, где стоял полковник Топорков со своей бригадой. Когда прошли большевистские окопы, то мы не могли дальше двигаться. Спустились в небольшую балку, остановились и выставили кругом посты – ожидали рассвета. И как только стала заниматься заря, мы двинулись вперед. Проехав версты полторы, – показался казачий разъезд. Мы остановились, не зная, – кто они? Заметили и они нас и также остановились; один из них поскакал назад, к скирдам соломы. Видим: из-под скирдов выехал взвод казаков, развернулся в лаву и шагом двинулся к нам. Наш урядник говорит: «Вы стойте тут, а я поеду и узнаю – кто они?»

И навязал белый платок на длинное «стебло» кукурузы – бросился с места в намет, к казакам. Они остановились, и от них тоже один двинулся к нему навстречу. Не доезжая друг до друга шагов на пятьдесят, они остановились, переговорили и поскакали, каждый к своим. Наш урядник прискакал и говорит, что это наши казаки, и чтобы мы, не доезжая саженей на 50, бросили свои винтовки и ехали бы в их сторону. Они стояли все «наготове», пока мы не побросали свои винтовки. Подъехали к нам, впереди, видим, офицер в чине сотника. Это была 3-я сотня 1-го Запорожского полка, и нас сразу же отправили в штаб бригады полковника Топоркова. Когда прибыли – доложили Топоркову, а сами выстроились в две шеренги. Топорков вышел, и наш урядник скомандовал: «Взвод – смирно!»

Он поздоровался с нами и благодарил нас, что мы «перешли». Мы начали просить его, чтобы сейчас же наступать на станицу Михайловскую, он сразу вызвал трубача, приказал трубить «сбор». Бригада быстро выстроилась и двинулась в направлении станицы; нас причислили к полку, в 3-ю сотню, в 3-й и 4-й взводы. Не доходя две или три версты до Михайловской, – Топорков получил извещение, что станица уже занята казаками и там находится генерал Врангель, а бригаде Топоркова приказано двигаться на полустанок Андрей-Дмитриевский, Чамлыкский поселок (хутор Синюхин) и дальше в направлении станицы Урупской.

Ночевали на Синюхинском хуторе. Здесь нас посылают в сторожевое охранение, а винтовок нет... Мы говорим: «как же это так? на пост – и без оружия? где наши винтовки?»

«Та щэй ны прывызлы...» – отвечают они. Потом дали винтовки, а утром 2 октября двинулись в направлении станицы Урупской. Шли колоннами, и нас стали обстреливать, почему вся бригада свернула под скирды соломы. Казаки всегда бывают неугомонные и весельчаки – тут же пошли танцы, Наурская, пули летят сверху, но нас не достают. Идут шутки, запорожцы нас «дразнят», а мы их, и вдруг – команда:

– По коням!.. В атаку!.. Ур-ра-а! – и видим – перед нами лава красной кавалерии, и мы сразу же кинулись на них. Впереди нас командир 3-й сотни и наш урядник Максим Дмитренко и – красные приостановились и начали забегать на фланг, а впереди красных был сам Кочубей – в бурке, красный башлык и белая папаха, и кричит:

– Я сам Кочубей!.. Мы вам покажем! – и тут они нас «сбили», и мы стали отходить. Много наших казаков ранили; мой станичник, старый казак, был убит, другой ранен в плечо. Убит Максим Амельченко, а ранен Иван Ша-поваленко, и под Василием Колесниковым ранен конь. И благодаря, не помню, какому полку – левее нас действовал, – он выскочил и отбил красных. Говорили, что это был Корниловский полк. После этого полк выстроился, приехал генерал Врангель и ругал запорожцев. Тут же пошли вперед, и когда дошли до тех же скирдов, встретил я моего сослуживца по Первой мировой войне Максима Гридина, станицы Константиновской. Он был у красных и спрашивает меня:

– Что будет?

Я ему говорю:

– Ничиво... пойдешь домой.

Через некоторое время казаки в полку говорят, что «казаков расстреляли», и начали казаки волноваться и говорить, что «это не хорошо... почему расстреливают?!»

После я узнал, что мой сослуживец был жив. В ночь на 8 октября, как пишете Вы, господин полковник, стали готовиться к наступлению. Перед этим – был послан разъезд в шесть казаков, в том числе и я. Когда мы подъехали близко, то увидели, как один верховой на лошади разъезжает перед окопами и слышен гомон. Наш старший разъезда, урядник, говорит нам:

– Я отъеду в сторону и выстрельну.

Мы ему говорим, что «не надо». Но он не послушался, отъехал и дал один выстрел. В ответ – красные нас засыпали пулями, но нам ничего, а в штабе были раненые. После этого пошли в наступление. Я был во второй шеренге, и командиры сотен все время говорили казакам: «братцы – держитесь, не бойтесь и не падайте духом и назад не убегать!» И когда дошли до первых окопов они были пусты. Также были пусты и вторые, и третьи. Большевики ушли, и мы ночью вошли в станицу Урупскую. Наш

4-й взвод остался возле мельницы, где была переправа через Уруп.

На рассвете нас обстреляли. Мы дали им ответ, и они замолчали. Сколько мы стояли в Урупской, я не помню, но когда перешли Уруп, это было ночью, был большой ветер. Шли мы по направлению станции Коноково и догнали отступающую красную армию. Полковник Топорков начал кричать – «сдавайте оружие!.. Бросай винтовки!» – и они начали бросать их. Но подошла другая колонна красных и, узнав в чем дело, комиссар кричит: «товарищи!.. В цепь... пли!» – и они как «врезали», но не знают куда, потому что было темно. Мы сразу назад. Немного отошли, остановились и стояли в чистом поле до утра. И как только занялась заря, – тронулись вперед. Поднявшись на бугорок, видим, как на ладони – красные отходят цепью к Кубани. Топорков остановил бригаду и говорит командиру 3-й сотни: «пошлите взвод казаков, чтобы красные сдали оружие». Послан был наш 4-й взвод.

Когда мы, не доезжая 50 саженей, остановились, – они смотрят на нас, отходят, но не стреляют. Взводный крикнул – «сдавай оружие!» – они как «всыпят» по нам... Было ранено два или три казака; но тут бригада бросилась в атаку и многих там забрали в плен, и много их осталось в Кубани. Когда мы стали подходить к железной дороге, из Армавира шел поезд и командир сотни кричит взводному

4-го взвода – «пошлите казака узнать – кто это такой?»

Взводный посылает меня. Подскакав к поезду шагов на сто, кричу – «кто такой?» Отвечают: «2-й Офицерский полк!» – тогда только у меня отлегло в сердце, но они спрашивают – «а это кто?» Я отвечаю – «дивизия генерала Врангеля!»

Не доходя станции Коноково, выстроился 1-й Запорожский полк. Приезжает генерал Врангель, здоровается с полком и хвалит запорожцев «за храбрость». А ему казаки в ответ, что говорил: «не буду с Вами здороваться... и ругал нас, а сейчас хвалишь и здороваешься!» А он проезжает и смеется.

В храм Войсковой славы

19 октября 1918 г. Корниловскому полку приказано спешно переброситься из станицы Урупской в Безскорб-ную. Запорожцы и уманцы оставались в Урупской. В Без-скорбной были екатеринодарцы, линейцы и черкесы.

Время было послеполуденное. Наш полк шел переменным аллюром вдоль левого берега Урупа. Стоял сухой солнечный осенний день. Полк с песнями вошел в Безскорб-ную. Во главе полка шла моя 2-я сотня певучих казаков незамаевцев и калниболотцев. Временно сотней командовал сотник Друшляков. Бабиев весь пылал от восторга, вступая со своим храбрым полком во вторую станицу своего Лабинского отдела, где его очень многие знали.

Полковник Бабиев не только понравился полку, но и сразу же очаровал всех. Казаки сразу же оценили его и увидели в нем настоящего орла-командира. Когда он подъезжал к полку, чтобы поздороваться – полк невольно принимал молодецкий вид, «ловил глазами его» и ждал только его «слова», чтобы громко, молодецки, вдохновенно – ответить:

– Здравия желаем, господин полковник!

На своем светло-рыжем, лысом, белоногом коне, веселом и прытком, широкими аллюрами – к полку он подлетал всегда наметом. Быстро, сноровисто остановив коня, в три-пять прыжков и, взяв левую руку под козырек, – он, своим зычным, чуть хриповатым голосом, при этом кивнув головой вверх так, чтобы его голос прошел поверх голов строя, – он будирующе пронизывал полк:

– Здорово, молодцы корниловцы!

И после их ответа, поведя глазами по сотням, – уже весело, с улыбкой произнесет слова команды, словно рассказывая:

– Справа «по три»... головная сотня, шагом ма-арш!

Во всем этом чувствовалась большая опытность, знание

души казака, знание как к ней подойти, чтобы ее, надорванную, – только бодрить и бодрить. Полк втянулся в главную улицу Безскорбной. Головная 2-я сотня, запевая по-полко-вому в два голоса, с воодушевлением гаркнула в сорок песенников двухшереножного конного строя:

Ты Кубань, ты наша Родина, вековой наш Богатырь!

Многоводная, раздольная – разлилась ты вдоль и вширь...

Жители станицы, услышав родную песню в столь мощном исполнении, бегут к воротам и плетням. Старые казаки снимают папахи, детвора бежит и визжит от радости, а наши родные казачки-страдалицы, облокотившись на заборы, рыдают радостными слезами. Идет казачье войско, идет, спешит к ним на помощь, для защиты от этих изуверов-большевиков, которые еще занимают позиции на правом высоком берегу Урупа. 33-летний Бабиев, сам по рождению и по службе кровный лабинец – он весь горел горделивостью и не успевал откланиваться своим родным лабинцам, тепло улыбаясь в свой жесткий, торчащий вверх ус.

Неожиданно для нас у парадного крыльца одного дома появился наш командир бригады, полковник Науменко.

Он только что вернулся из Екатеринодара, отсутствуя около месяца. Бабиев немедленно же скомандовал полку «смирно» и с рапортом подскакал к нему. Настроение у всех было повышенное, победное. Науменко здоровается с каждой сотней, благодарит за отличную боевую работу и сам радостно улыбается, встречая свой храбрый полк. Офицерам полка, которых он отлично знал всех в лицо и по фамилиям, – он делает приветствия отдельно, также мило улыбаясь.

Пропустив полк, – он прощается с нами, и мы, широким наметом обогнав все сотни, стали вновь в голове полка. Песни воодушевленно продолжались. Построив полк на церковной площади в резервную колонну, Бабиев нажал коленями на тебеньки седла, резко подлетел к молодецкой

2-й сотне, поблагодарил за песни и добавил:

– Это, братцы, есть наш войсковой гимн... и его надо петь только в торжественных случаях!

Геройский Бабиев был прав, но здесь он ошибся: полк входил в освобожденную свою кубанскую станицу, и это уже и был торжественный случай.

Под станицей Безскорбной

20 октября Корниловский и 1-й Екатеринодарский полки, под командованием полковника Науменко, пройдя вброд Уруп, заняли высокие бугры широкой долины Урупа. 1-й Линейный и Черкесский полки, под командованием полковника Мурзаева, двинулись восточнее, на село Козь-минское, находившееся между Коноково и Невинномыс-ской. 1-й Запорожский и 1-й Уманский полки полковника Топоркова вели бой севернее Урупской. Штаб 1-й Конной дивизии и сам генерал Врангель находились в Безскорбной. Красные, пропустив на бугры бригаду Науменко, скоро перешли в наступление и сбили наш левый фланг екатерино-дарцев, которые спустились обратно в долину Урупа. Положение Корниловского полка было достаточно твердое. Науменко все время находился при Корниловском полку. Писать донесение было некогда, и он спешно командировал меня к генералу Врангелю, чтобы доложить обстановку и если можно – прислать помощь. Врангеля я нашел на площади станицы, и взволнованным. Я тогда еще не знал, что бригада Мурзаева уже была отброшена красными до самой станицы. На мой доклад о помощи бригаде Науменко он указал на свой конвой и ответил: «Это весь мой резерв». Но то, что Корниловский полк еще твердо занимает свои позиции, – он просил меня передать Мурзаеву.

Скачу-на восток станицы и из-за угла «натыкаюсь» на Черкесский полк, кучно стоявший в улице. Вдали вижу полковника Мурзаева. На крупном темно-гнедом коне, в светло-сером офицерском пальто мирного времени, совершенно один, даже без вестового, стоял он, пропуская мимо себя сотни своего 1-го Линейного полка во взводных колоннах. Скачу к нему и передаю слова генерала Врангеля. Мурзаев мрачно посмотрел на меня и, коротко бросив: «Хорошо... подождите», ждет подхода последней сотни. И когда голова ее поравнялась с ним и казаки молча, сумрачно и, как мне показалось, стыдливо повернули к нему свои головы, – я услышал от него короткие бранные слова, бросаемые им в строй с горьким негодованием:

– Трусы!.. М-рзавцы!.. Двадцать верст наметом удирать?! Я вам покажу-у!

Я не понимаю – в чем дело. Вижу, только, что призна-ный храбрец, доблестный командир полка лихих линейцев, командир, любимый казаками, человек интеллигентный – он очень грозен и грубо ругает свой молодецкий 1-й Линейный полк.

Он «не расстроен», а был очень грозен. Видно было, что такого человека не сломишь и ничем не испугаешь, и если он сейчас грозен, то, видимо, что-то случилось особенное и неприятное. Одна рука его была на широкой черной перевязке – старое тяжелое ранение в 1-м Кубанском походе. Это еще более импонировало: он законно мог «устроиться» в тылу, но Мурзаев – не таков...

Пропустив линейцев, – он повернул лицо ко мне и спокойно поясняет:

– Подумайте только... Мы подошли к Козьминскому... шли переменным аллюром (5 минут шагом, 10 минут рысью). Я нисколько не сомневался, что село мы возьмем. Хотя – на кой черт оно нам нужно?! Стоит оно в стороне, только расброска сил!.. И вдруг – на нас неожиданно налетает красная конница... наши полки не выдерживают... поворачивают назад и... стыдно сказать: мы 20 верст «бежали» почти широким наметом. Никакие команды и угрозы – не помогли. Все кричат – «Стой!.. Стой!» и все, все же скачут назад. Скакал и я с ними... И что досадно, что красной конницы было столько же, сколько и нас! И я полки остановил только вот здесь, у станицы. Здесь я их собрал, и вот – церемониальным маршем – пропускал «через мат»... – закончил он.

Я вполне понял гнев этого доблестнаго кубанского штаб-офицера. И невольно вспомнил маршала Нея, сподвижника Наполеона. По истории – храбрый маршал, чтобы возбудить храбрость своих подчиненных, – перед боем ругал, оскорблял их последними словами, что они «трусы, негодники и прочее», и накалял их так, что они, брошенные в бой, творили чудеса.

Приближалась голова Черкесского конного полка. Они без слов пели «лезгинку», словно ничего и не случилось особенного. «Так ли Мурзаев будет ругать-оскорблять черкесов, как своих линейцев?» – невольно подумал я. И можно ли с черкесами так поступить?

Офицеры-черкесы скомандовали «Равнение на-право!» Всадники, перестав мурлыкать лезгинку, молча повернули головы в сторону своего бригадного командира.

– Спасибо за молодецкую службу! – громко, мощным своим баритоном встречает Мурзаев каждую сотню.

– Ряди старатььь...! – отвечают разбросанно они.

Мурзаев был психолог.

По той же дороге скачу обратно в полк, доложить «обстановку» в резерве генерала Врангеля и на нашем правом фланге полковника Мурзаева. Навстречу мне идет параконный экипажек в две лошади – одна «в дуге», а вторая «в пристяжке». Из него выскакивает офицер. На нем легкий дорожный плащ, он в коричневых лайковых перчатках, лицо молодое, красивое, нежное и явно гвардейское.

– Я корнет, князь Оболенский... командирован в штаб генерала Врангеля! Не знаете ли Вы, где он находится? – легко, по-кавалерийски козырнув мне и не называя по чину, спрашивает он, добавив, что едет из Армавира.

Экипаж, лайковые перчатки, нежное благородное лицо и мягкий дорожный плащ, и сам этот корнет-князь – все это было так не к месту здесь и не вязалось с боевой и тревожной обстановкой... Быстро ориентировав его в обстановке на фронте, я посоветовал ему как можно скорее двигаться к штабу дивизии, находившемуся на площади станицы, и корнет-князь, вновь козырнув, бросился в станицу.

Ингермашишдский гусарский полк

К ночи Корниловскому полку приказано было отойти к станице, оставив на буграх сильное сторожевое охранение. Полк входит вновь в Безскорбную. Было очень темно. У одного из казачьих дворов стоит спешенная конная группа около двух взводов. На фронте было принято: проходя всякую воинскую группу, спрашивать – какая часть? или – какой полк? Бабиев любил спрашивать громко и на черноморском языке.

– Якого полка? – крикнул он в темноту.

Так как из пяти казачьих полков 1-й Конной дивизии четыре были черноморских, то к казакам в подобных случаях, в темноте, чтобы «родным языком» сразу же сказать им о себе, что идут свои же казаки, – все офицеры обращались именно с этуми словами, по-черноморски.

Бабиев хотя и был исключительным и «правоверным ли-нейцем», но ему очень нравились казаки-черноморцы, и он мог сказать несколько слов на этом, для него трудном, черноморском наречии.

– Ынгыр... гыр-гыр-дыр... та чорти – якогось Ынгыр-ланського драгунського!.. – ответил ближайший казак в темноте.

Бабиев был в восторге и весело расхохотался. Сам он, безусловно, большой казак – «казакоман», как тогда принято было определять подобных орлов, и был очень дисциплинированный офицер, далекий от неуместной критики своего начальства, отдающий должную и похвальную дань русской кавалерии и кавалерийским офицерам, находившимся при генерале Врангеле, но и его все же возмущало следующее:

1. В штабе дивизии не было и одного офицера-казака.

2. От полков требовалось бесчисленное количество конных вестовых ко всем офицерам-кавалеристам, находившимся при штабе дивизии, и часто – строевые казачьи лошади с седлами.

3. Из полков отнимались бойцы для формирования Ин-германландского гусарского полка при штабе дивизии.

До сотни казаков там было для разных назначений, тогда как сотенные командиры дорожили буквально каждым казаком в строю. Кто командовал на войне сотней, тот отлично поймет этих командиров. И главное еще: штаб дивизии требовал от полков «лучших казаков». Конечно, таковых им не давал ни один полк. Посланных возвращали обратно, с приказом «заменить лучшими», но им посылались вновь – як нэ Иван, то Дэмьян...

Это была настоящая война между штабом дивизии и полками – долгая, непримиримая и постоянная. И побеждали, обыкновенно, сотенные вахмистры, которые назначали казаков.

Об этом Ингерманландском полку генерал Врангель пишет: «В двадцатых числах сентября 1918 г. прибыла ко мне группа офицеров-кавалеристов, большею частью, бывших офицеров Ингерманландского гусарского полка. Из офицеров-кавалеристов я сформировал при дивизии ординарчес-кий взвод. Впоследствии мне удалось его развернуть, и он послужил ядром к восстановлению Ингерманландского гусарского полка» (Белое Дело, т. 5, стр. 79).

Конечно, все это было хорошо и естественно, если бы этот полк формировался из солдат, оставив в покое казаков, и не ослаблял бы полки. Но в этом-то и было главное зло, что все ложилось на казаков.

Казаки не хотели идти туда. И не хотели по психологическим причинам. Как ни странно – у казаков и офицеров-ка-валеристов не было никакого «общего языка». Кавалеристы совершенно не умели говорить с казаками. У нас всех казаков называли на «ты», по фамилии, иного и по имени – Пэ-тро, Грыцько, а не зная – кричишь порой так: «Эй, козаче! хлопче! давай коня!» – и казак, услышав это, быстро выполняет приказание.

Там же, при штабе дивизии – было совсем иное. Кавалеристы не знали, говорить ли казаку «Вы» или «ты». Больше называли на «Вы», что для рядового казака было тогда странно и отчужденно. Фамилии же казачьи они плохо запоминали. Да и как их можно было запомнить, такие «странные», как, например – Нидилько, Шрамко, Супоня, Мамрак, Индыло...

Второпях кавалерист требует свою лошадь. Фамилию казака, конечно, не помнит, и он выкрикивает:

– Эй, казак! вестовой! да давайте же мне, наконец, мою лошадь! – возмущенно кричит он. И казак только по внешности офицера видит, что это его барин. И он с досадой за слово «вестовой», словно «лакей» лениво подводит ему коня, а сам думает: «хай бы вин тоби здох...».

Все прибывающие офицеры-кавалеристы, конечно, были без лошадей и без седел. Где же их было достать? Да, конечно, опять-таки в полках... И самое благое начинание генерала Врангеля – формировать кавалерийский полк – вносило только неприятности в дело, в жизнь, и портило взаимоотношения.

Бабиев навсегда запомнил этот «исторический» казачий ответ ему и часто повторял, как анекдот, в своей среде.

ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ

Рано утром 21 октября Корниловский, 1-й Екатерино-дарский и Черкесский полки, под общим начальством полковника Науменко, пройдя вверх по реке Уруп версты три-четыре, спокойно переправились вброд через реку у села

Ливонского, которое находилось на правом берегу Урупа. Круто повернув на северо-запад, прошли до уровня Без-екорбной, остановились и спешились. Красных на месте вчерашняго боя не оказалось. Для выяснения обстановки, на север, в направлении крестьянского села Успенского, послана разведывательная сотня.

Нам всем так наскучило безрезультатное хождение «по Урупу», переход за Уруп и обратно, что и Науменко, и Муравьев, и Бабиев, уйдя из станицы Безскорбной на север, за гребни, скрывшись из глаз генерала Врангеля, решили передохнуть, точно выяснить боевую обстановку и уж тогда действовать. А чтобы все были «в курсе дела», Науменко собрал вокруг себя командиров полков и всех командиров сотен, и мы все лежим под бугорком, слушаем старших. Командир 1-го Екатеринодарского полка полковник Муравьев резко критикует генерала Врангеля: что мы все время «толчемся на месте», действуем разрозненно вместо того, чтобы собрать всю дивизию «в кулак» и ударить на красных в одну точку, прорвать их фронт и потом бить по частям.

Полковник Бабиев молчит, но видно, что и он разделяет взгляд Муравьева, но как молодой полковник и только недавно принявший полк – он молчит. Командиры сотен, на которых ложилась основная боевая работа, полностью находятся на стороне Муравьева. Полковник Науменко очень ласково успокаивает Муравьева, но по тому, как он улыбается, также видно его сочувствие словам не всегда сдержанного Муравьева. Во всяком случае, сейчас, здесь собралась чисто строевая среда офицеров, которые думают однородно. И так как полковник Науменко являлся старейшим офицером 1-й Конной дивизии, который допускал свободно выражать свое мнение подчиненным, чтобы лучше быть в курсе всякого дела, – то вот ему это мнение и выражали.

Прискакал казак с донесением от разведывательной сотни об обнаружении противника, который наступает на нас. Офицеры бросились к своим полкам. Разведывательная сотня отходила шагом, лавой. Пехота красных, в две длинных цепи, шла уверенно вперед, так как ей никто не сопротивлялся. И вот, когда она поравнялась с полками, скрытыми в ложбине, – Науменко, в голову, в конную атаку, бросил Корниловский полк Бабиева.

Солнце было на закате. Морозно, холодно, но сухо. Казаки и лошади промерзли. Как полагается по уставу «для атаки на пехоту» – Корниловский полк шел тремя эшелонами, по две сотни в каждом, развернутым строем. Бабиев шел во втором эшелоне. 1 -й Екатеринодарский полк шел следом, «в линии колонн», как поддержка. Черкесский полк – резерв Науменко.

Полки шли ровно во фланг красных. Появление нашей конницы их обескуражило. Перестраивать свои длинные цепи или заходить плечом – им было уже поздно. Крайние с их левого фланга открыли по казакам беспорядочный огонь, и Корниловский полк немедленно же перешел в широкий намет. И через каких-нибудь две-три минуты – красная пехота побросала винтовки и бросилась навстречу атаковавшим. Все было захвачено полностью, без всяких потерь с нашей стороны. Было даже как-то досадно из-за этого... словно мы и не вели боя. Полки быстро окружили пленных и... не поверили своим глазам: пленные почти полностью состояли из казаков и иногородних пройденных станиц Лабинского полкового округа. Как оказалось потом, все они были мобилизованы, при отходе по этим станицам, Таманской красной армией. Они были так рады, что мы их атаковали, и Совсем не считали себя «пленными», прося сейчас же вступить в бой с красными. Из толпы пленных послышались веселые казачьи остроты и радость встречи со своими казаками. Они были очень богато снабжены патронами и табаком, чего в наших полках совершенно недоставало. Они щедро роздают их своим победителям. Одеты же они были как попало – кто в ватных бешметах, кто в полушубках, кто в шинели. На ногах рабочие «чирики», кто в опорках, кто в солдатских ботинках и редко кто в сапогах. Но зато большинство было в своих черных потертых казачьих папахах. Командный состав был, больше, свои же люди.

Их оказалась два полка, численностью в обоих чуть свыше 1500 человек. Казаки!.. Казаки!.. Сомнений не было ни у кош, но война есть война: всех их, под небольшим конвоем, препроводили в Безскорбную, в штаб дивизии. Генерал Врангель был в восторге и ликовал.

Все это произошло на уровне станицы Безскорбной, за гребнями, верстах в трех-четырех к северу от нее. Станицы Урупская и Безскорбная расположены на левом низком берегу Урупа. Долина самого Урупа шириной до двух верст. Правый берег этой долины, но не реки, очень высокий и довольно крутой. За гребнем его тянется ровное плато до самой реки Кубани. Явно от Безскорбной ничего не видно, что делается за буграми. Конная атака прошла не по приказу генерала Врангеля, а по обстановке и распоряжению полковника Науменко. Я не помню, была ли с нами артиллерия, но если и была, то она огонь не открывала, так как он и не был нужен. К ночи полки вернулись в Безскорбную, где и заночевали.

На следующий день, 22 октября

Утром корниловцы и екатеринодарцы, под начальством своего бригадного командира полковника Науменко, не торопясь, выступили в поход на крестьянское село Успенское, расположенное на левом берегу Кубани, у железнодорожного полотна, ровно на середине расстояния между Армавиром и Невинномысской. От станицы Безскорбной до него, на север, около 20 верст.

Накануне в Безскорбную прибыла полковая канцелярия. Канцелярия – это «тачанка» с 2-3 писарями на лошадях и вооруженных, как и все. Ее мы не видели несколько дней. Старший полковой писарь доложил о накопившейся переписке. На мой доклад Бабиеву об этом – последний ответил: «До завтрака управьтесь с бумагами, а потом вместе с командой связи – догоняйте полк». Подумав немного, улыбаясь, добавил: «А может быть, мы, как всегда, к вечеру опять вернемся в Безскорбную».

Закончив работу ровно «к завтраку», с командой связи прапорщика Ишутина выступили. Проезжая восточную площадь станицы, где находился штаб дивизии, мы увидели вчерашних своих плененных. Они были выстроены в две длинных шеренги, стояли беззаботно и находились даже в веселом настроении. Оказывается, их вливали в пехотный стрелковый полк, формируемый при нашей 1-й Конной дивизии. Здесь же узнаем, что наши полки, сбив красных, успешно двигались к селу Успенскому.

Поднявшись на бугры, переменным аллюром следуем по ровной сухой дороге. Навстречу нам тянутся беженцы-крестьяне на своих подводах. Они смотрят на нас с робостью. Они боятся насилий и, главное, «мены лошадей». Я это точно вижу в их растерянных взглядах на нас. Легко делать насилие в бою или сейчас же после боя, но потом, над мирным жителем, – не для всех натур это возможно... Я запретил это делать своим казакам и ускоренным переменным аллюром – тороплюсь к полку.

По дороге встречаем до десятка зарубленных красноармейцев, раскинутых в беспорядке, может быть, сторожевую заставу. И хотя они наши злейшие враги, но... как тяжко смотреть на окровавленные трупы убитых людей, зарубленных шашками и, конечно, по головам, может быть, только полчаса тому назад. Не останавливаясь и не рассматривая их, к обеду (часам к 12 дня) мы подошли к селу. Корниловские сотни, с разных сторон, втягивались в него, к площади, на которой, верхом на лошадях, стояли полковники Науменко и Бабиев. Скоро подошли екатеринодарцы, и полки разместились по квартирам. Здесь «застряло» много беженцев из пройденных станиц, как и немало местных красноармейцев, спрятавшихся кто где мог. Их начали вылавливать...

Об этом дне генерал Врангель пишет так: «Переночевав в станице Урупской (в Безскорбной, Ф.Е.) я, на рассвете, верхом, в сопровождении начальника штаба дивизии полковника Соколовского* и нескольких ординарцев, выехал к станице Успенской (к селу, а не к станице Успенской, Ф.Е.). Навстречу нам попадались длинные вереницы пленных, лазаретные линейки с ранеными, тянулся под конвоем казаков захваченный неприятельский обоз. Мы подошли к станице (к селу, Ф.Е.) Успенскому, когда на улицах станицы (села) еще шел бой. Отдельные кучки противника, засев в домах, оказывали еще сопротивление.

L

Разбитый противник, переправившись через Кубань, бежал частью вдоль линии железной дороги прямо на Ставрополь, частью двинулся через ст. Убеженскую, вниз по течению Кубани, на Армавир, выходя, таким образом, в тыл частям 1-й пехотной дивизии генерала Казановича. Город Армавир прикрывался лишь слабыми силами. По требованию генерала Казановича, я выделил бригаду полковника Топоркова (Запорожцы и Уманцы, Ф.Е.) для преследования угрожающей Армавиру неприятельской колонны. Бригада полковника Мурзаева (Линейцы и Черкесы, Ф.Е.) продолжала действовать на левом фланге 1-й пехотной дивизии, наступавшей вдоль линии Владикавказской железной дороги, по направлению на станицу Невинномысскую. Сам я, с Корниловцами и Екатеринодарцами, оставался в селе Успенском. Накануне части захватили значительное число пленных и большую военную добычу. Необходимо было все это разобрать и привести в известность» (Белое Дело, т. 5, стр. 85).