Текст книги "С Корниловским конным"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)

– Сколько же тебе лет? – смотрю я на этого рыжеватого, заросшего, настоящего русского мужичка.

– Да под тридцать будет, господин полковник!

– Давно дома был?

– Да с полгода...

– А домой хочешь?

– Хто ж не хочет домой, господин полковник? – весело отвечает он.

– Так вот что, братец! – говорю ему серьезно. – Во-первых, стань смирно!

При этих словах – он изумленно посмотрел на меня, вытянулся в воинскую стойку и сразу же стал серьезным. Он, видимо, подумал, что будет арестован мной и наказан «за плен». Но я, все так же серьезно, продолжаю:

– Во-вторых, – поздравляю тебя в младшие урядники! В третьих, – дарю тебе эту лошадь, что ты привел от красных. В четвертых, – даю тебе месячный отпуск... забирай этого коня к себе в хозяйство и езжай в свою станицу. Согласен? – закончил я.

Жалкий ты мой брат-казак!.. Видели бы посторонние люди, сколько было радости и счастья в его глазах! Он буквально растерялся и не верил, – правду ли я ему говорю или нет? Но я ему подтвердил это тем, что – в тот же день отдал пространный приказ по полку с пояснением его пленения при гибели разъезда, – где и когда? Потом о его возвращении-бегстве из красного плена и о производстве в младшие урядники. В тот же день был приготовлен и выдан ему отпускной билет, на имя «младшего урядника Курочкина». Была выдана и «литера» для провоза его лошади по железной дороге от Торговой до Тихорецкой.

Наученный горьким опытом, смертью доблестного есаула Васильева, кстати сказать, его командира сотни – я приказал ему выехать в отпуск немедленно же.

Судьбе было угодно, чтобы такое благодеяние я сделал маленькому человеку, для которого оно было очень большим и бесконечно приятным. И сделано было именно тогда, когда я оказался и сам буквально накануне крушения своей власти командира полка. И оно оказалось моим последним деянием в родном Корниловском конном полку.

...Есаул Козлов остался «за Манычем», где готовил фураж для полка. Старый хозяйственный вахмистр оказался и здесь на высоте своей должности заведывающего хозяйством полка.

В калмыцких селах Дербетовского улуса Ставропольской губернии он нашел достаточно сена. И вот, вслед за полком, проделав около 150 верст, – он прислал десять подвод фуража. Это было большое богатство для полка. Фураж привезли калмыки на своих «железных ходах», упряжкой в две лошади. Две подводы с сеном я уступил штабу дивизии, остальное сено приказал сложить, как резерв, в «полковой стожок».

За все сено Козлов уплатил на месте, я же дал калмыкам «на магарыч», чем они были очень довольны. Я впервые

вижу калмыков в их хозяйственном быту. Калмыки уже собирались возвращаться к себе домой, как в полк прибыл Бабиев, чтобы посмотреть на «сенное богатство» полка. Приехал и увидел, что у калмыков хорошие лошади в упряжи. «Хорошие», конечно, относительно.

«Обменять!» – приказал он своему офицеру-ординар-цу. Тот поскакал в штаб дивизии. Не прошло и десяти минут, как чины его штаба привели своих худых лошадей и, не рассуждая, немедленно же забрали у калмыков подходящих под седло лошадей, а им бросили у подвод своих.

Бедные калмыки!. Их доводы мне, что их там «наняла ад-на афицера-казак вазить сена белм (белым)» – конечно, не имели никакого успеха у Бабиева. Вначале я и сам старался разъяснить ему, что это грабеж! И грабеж своих же верных союзников-калмыков. И каково будет положение есаула Козлова, когда эти ограбленные калмыки вернутся в свои села? И что после этого никто из калмыков не повезет сюда сена!

Все это мной сказанное даже озлобило Бабиева. Мне стыдно было смотреть не только что на этих несчастных калмыков, но и на свет Божий! На последней пирушке, при всех, совершенно открыто, он произнес, словно девиз, слова: «Это Астраханская губерния... Здесь еще нет губернатора, а потому – все позволено!»

Мой старший брат, «Хаджи Мурат» Коля Бабиев, стал меняться.

Произвол власти

В полк, в село Ремонтное Астраханской губернии, из отпуска вернулся есаул Трубачев. Я о нем уже и забыл. Пробыв недолго в полку, 3 февраля он выехал из села Дивного в месячный отпуск, но пробыл в нем ровно три месяца. Все это было очень странно и совершенно недопустимо в Императорской армии, но теперь, в гражданской войне – многое было иначе... Я и не предполагал, что его прибытие связано с продуманным планом Бабиева. Его я назначил первым помощником по строевой части, а есаула Маркова – вторым.

Где был противник, полкам не было известно. Они отдыхают в богатом селе третий день. 2 мая, после полудня, я выехал за село промять свою кобылицу. Вернувшись часов в пять – я не нашел в штабе полка никого из офицеров. Со мной жили – Трубачев, Марков и за полкового адъютанта хорунжий Андрей Бэх. Отсутствие всех меня удивило. К тому же в штаб полка всегда приходили командиры сотен, чтобы узнать новости, да и скоротать время. Я приучал всех «не бежать от штаба полка», как от «внутреннего врага», а наоборот – приходить в него, чтобы обо всем переговорить, все выяснить, а нет, то просто – на чай. Привыкнув к этому, я удивился пустоте в нем. «Ну, может быть, куда вышли?» – думаю я.

Минут через пятнадцать – вдруг в штаб вошли все офицеры.

– Где Вы были, господа? – весело спрашиваю их, но больше смотрю на есаула Маркова, как на долгого своего помощника. Но вижу, что все пасмурны и словно стесняются смотреть на меня. Вошли, заняли места у окон, стоят молча.

– Что с Вами, господа? – допытываюсь у них. Но – все молчат.

– Да где же Вы были?.. Что случилось? – уже удивленно спрашиваю и обвожу всех глазами. Все продолжают молчать.

– Вот что, господа! – вдруг выступает вперед командир 3-й сотни содник Литвиненко. – Мы как военные ничего не должны скрывать... и в особенности от своего командира полка. И так как старшие офицеры молчат, словно боятся чего-то, то я, хотя и младший в чине – я скажу все...

И, повернувшись ко мне лицом, начал:

– Господин полковник! Мы только что были у генерала Бабиева. Вы выехали верхом, он прислал за нами... Мы, ничего не зная и думая, что Вы там – пошли. Бабиев встретил нас очень сердито... не позволил сесть и сразу же спросил почему-то:

– Вам нравится Ваш командир полка полковник Елисеев?

Мы, совершенно не ожидая такого вопроса, – стоим и

молчим. Он строго смотрит на нас и вновь спрашивает:

– Почему Вы молчите? Боитесь, что ли? Я Вас спрашиваю – нравится ли Вам полковник Елисеев, как командир полка?

Мы вначале не понимали – к чему этот вопрос? Да и можем ли мы критиковать своего командира? Думаем... лично я думал, что здесь что-то неладное. И так как все молчали, как вот и сейчас молчат – я, зная хорошее расположение к себе генерала Бабиева, – спрашиваю его:

– Почему Вы задаете нам такой вопрос?

– А потому, – отвечает Бабиев, – что до меня дошли слухи, что вы недовольны!.. Да и к тому же – есть распоряжение от Походного атамана генерала Науменко – полковника Елисеева откомандировать в распоряжение войскового штаба.

Тогда я, не спрашивая никого, отвечаю генералу Бабиеву:

– Если есть такое распоряжение, то зачем же вы нас спрашиваете? Мы не вправе критиковать – ни волю начальства, ни своего командира полка.

Вот и все, что я ему ответил. Бабиеву этот ответ, видимо, не понравился. Он хотел, чтобы мы осудили вас.

– Никто больше ничего не скажет? – спросил Бабиев вновь. Все мы молчали.

– Ну тогда можете быть свободны. И я сам поступлю так, как мне будет угодно... – закончил Литвиненко слова генерала Бабиева.

Я молча, с бледным лицом и с оскорбленным чувством выслушал этот нескладный монолог самого смелого на слово и самого храброго офицера, поверив в его искренность. Все офицеры Корниловского полка стояли тут же и глупо, убого молчали... И я точно представил себе, что они вот так же робко стояли и молчали перед властным и не терпящим противоречий генералом Бабиевым. И мне стало стыдно за них, за таких доблестных офицеров в боях, но не имевших гражданской мужественности перед Бабиевым, своевольный характер которого хорошо знали.

Возможно ли было подобное молчание среди кадрового офицерства!? Да еще после таких победных дел полка? Да ник-когда бы!

Конечно, – я не нуждался в заступничестве своих офицеров. И если бы это случилось, то я был бы зависим от них. Но все же высказать свое мнение они должны были бы. Я оскорбился за их человеческие души. И мой труд в развитии у них офицерского и человеческого достоинства – оказался проделанным впустую. Объясняться и говорить с ними о заявлении Бабиева – считал излишним.

– Идите, господа, по домам, – сказал им.

Оставшийся есаул Марков полностью подтвердил слова Литвиненко. И добавил, что все офицеры не только удивлены, но и огорчены этой какой-то каверзной неизвестностью. Я же не понимал – что хочет Бабиев? И как он мог вызывать моих офицеров, чтобы вырвать у них какой-то протест против своего командира полка?!

Это был столь недопустимый случай в организации и психологии всякой армии, что я отказывался понять Бабиева. Но пока мы говорили с Марковым, буквально минут через пятнадцать после ухода офицеров – из штаба дивизии прибыл ординарец и вручил мне пакет, на котором было написано: «Срочно. Лично. Полковнику Елисееву».

Вскрываю при Маркове пакет, вынимаю две бумажки и читаю: «1. Согласно телеграммы Походного Атамана генерала Науменко – приказываю Вам сдать полк есаулу Тру-бачеву и выехать в Екатеринодар, в распоряжение Войскового штаба.

2. Предъявитель сего есть полковник Кубанского казачьего войска Феодор Елисеев, что подписью и приложением печати удостоверяется.

Начальник 3-й Кубанской казачьей дивизии, генерал-майор Бабиев».

Свершилось... Свершилась затаенная месть за сопротивление своевольной власти Бабиева в полку. И я не только понял, «за что именно», но этого и ждал. Началом было, конечно, эти его «три искусственных ранения в полку». А потом сопротивление тому, что он генерал и начальник дивизии – не вникал бы в полк, которым командует уже другой. Но Бабиев хотел командовать и дивизией, и Корниловским полком. Этого, конечно, ни один новый командир полка не

допустил бы. Не допускал и я этого, но старался делать в мягкой форме, всегда считаясь с ним, как со старым командиром полка и долгим личным другом. Ничего не говорило о таком исходе! И так коварно... чисто по-персидски! Молча, в тыл, без объяснений, за глаза... Да еще после таких молодецких конных атак, с такими богатыми трофеями! И с такими большими кровавыми потерями полка! За три атаки, в течение двух недель потерять убитыми двух офицеров – командиров сотен и семь ранеными... в том числе раненым был и сам командир полка – увольняемый... И за эти три атаки захватить пять полевых орудий, 15 пулеметов и целую дивизию красной пехоты.

Объяснения с Бабиевым я считал излишними. Я сразу же «закусился». Может быть, Бабиев был храбрее меня? Может быть, он был авторитетнее меня в полку? Может быть, лучше меня представлял тип кубанского казака? Мо-жеть быть, лучше меня сидел в седле? Может быть, сильнее меня любил Корниловский полк?..

Его любовь к полку лучше, глубже всех охарактеризовал как-то все тот же остроумный и смелый на слово сотник Литвиненко, сказавший: «Як бы Бабиев мэньш любыв наш полк – нам було б лэхчэ»...

Возмутительно было еще то, что в дни главных боевых операций всего фронта, чтобы отбросить красных от границ Кубани, когда, казалось, нужно было «все тыловое» насильно выбросить на фронт, в строевые части, – одного из командиров полков «отзывают» в тыл, в распоряжение Войскового штаба.

Меня возмутило и то, что в «удостоверении о личности» – он указал, что я есть «просто» полковник Кубанского Войска. Для исправления этого я тут же написал ему частное письмо, подчеркивая, что я являюсь «командующим Корниловским конным полком» и как таковой – откомандировываюсь в распоряжение Войскового штаба.

Бабиев не заставил долго ждать и скоро прислал «новое удостоверение о личности», в котором не указал «командующий полком», но проставил – «полковник Корниловского полка». Не желая «раздувать эту историю» —

я уже не протестовал. И выехать в Екатеринодар решил завтра.

Мы обносились. Плохо дело было с обувью. Скота было много. Он был калмыцкой породы, буро-красный. Я приказал в сотнях шить «выворотные чевяки», шерстью наружу, как шили себе когда-то наши пластуны «постолы» и какие носили турецкие солдаты, татары и курды Закавказья. Они были мягки и удобны в сухую погоду, а в седле тем более. Сшил таковые и себе.

По воинскому положению – всякий офицер, прибывая или убывая из части, должен представиться своему непосредственному начальнику. Таковым для меня был генерал Бабиев. Утром 3 мая я выехал в штаб дивизии. Через офи-цера-ординарца доложил о себе Бабиеву.

– Войдите! – громко ответил он на мой стук в дверь.

В гимнастерке, при кинжале и револьвере и в папахе—

стоял он в просторной комнате, в противоположном углу. Он всегда был в папахе в комнате. Не снимая папахи и взяв руку под козырек, твердо рапортую ему, остро смотря ему в глаза:

– Ваше превосходительство! Командующий Корниловским конным полком, полковник Елисеев представляется, по случаю откомандирования в Екатеринодар, в распоряжение Кубанского Войскового штаба!

Бабиев немедленно же взял левую (здоровую) руку под козырек и серьезно выслушал рапорт. Он всегда был отчетлив. Первый его взгляд был на мои рыжие чевяки-постолы с острыми носами, по-восточному загнутые кверху. И я заметил, как у него дрогнули глаза. К тому же – на мне истрепанная черкеска, потертая небольшая, коричневого каракуля, папаха, туркменский кривой «клыч» в кавказских ножнах с легкой отделкой серебра «с подчернью», длинный кинжал в черных ножнах с таким же скромным серебром, как и шашка. В общем, вид почти абрека, что всегда нравилось Бабиеву. И все это «резнуло» по сердцу Бабиева. Я-то хорошо знал Бабиева, в особенности выражение его серых глаз.

Конечно, он знал, что я должен ему представиться. И к этому приготовился, встав в самый дальний угол большой

комнаты, чтобы не подать мне руки, якобы «за дальностью расстояния». И не подал... Да это было уже излишним. Объяснений быть не могло. У него все было подготовлено заранее для моего увольнения, он, видимо, ждал дня прибытия есаула Трубачева, лабинца и молодого корниловца, которому хотел вручить полк.

Отрапортовав, я опустил руку. Он стоял молча, не подошел ко мне и даже не сказал «здравствуйте». Мы оба стоим и молчим. Думаю, что он сознавал и стыдился своего решения. Не только раньше, когда он был командиром полка, но и теперь, будучи генералом и начальником дивизии, а я три месяца командиром полка и его подчиненным – он ни разу не сделал мне и одного замечания по службе или неудовольствия. Так в чем же дело? – невольно навязывается вопрос. Значит, он не прав?

– Вы, Джембулат, на меня не сердитесь... так все случилось... но я знаю, что и в другом полку Вы будете отличным офицером, – наконец, выдавил он из себя, «Юпитер»...

Я на это ничего ему не ответил. И чтобы окончить этот ненужный разговор и показать, что я его выслушал, – взял руку под козырек, давая понять, что хочу уходить. Я чувствовал себя зло и грустно. С отъездом из полка – я терял очень много не только в своей военной карьере, но я чувствовал банкротство в человеческой правде. Я чувствовал, что я «смят, разбит и почти что уничтожен». Убери открыто! Вызови к себе! Выцукай! Но так коварно...

Видимо, и он переживал подобное и понимал «все это». Он подошел ко мне, протянул руку, поцеловал в губы и пожелал... счастливого пути. Еще одна незабываемая и горестная страница перевернулась в моей личной жизни.

Утром 3 мая 1919 г. вся дивизия выступала дальше на север. Полк был выстроен у моей квартиры. Я выехал к нему, чтобы попрощаться навсегда. Есаул Трубачев скомандовал «встречу». Тихо, рысью, спокойно подъехал я к тому полку, к которому подлетал раньше, словно на крыльях своей нарядной кобылицы. «Что говорить?.. К чему говорить?.. И как говорить?.. И как здороваться с полком?» – неслась мысль. Бодро говорить – не могу. Грустно говорить – не к чему. И я не поздоровался с полком, так как моя душа была наполнена одной печалью.

Было тихо-тихо кругом. Дышали, может быть, только лошади, для которых было все равно – в природе, в полку, в людской ли ссоре. Мой прощальный приказ был уже прочитан в сотнях. Что же еще сказать? Я нисколько не сомневался в полном сочувствии офицеров, но для казаков, может быть, это было «все равно»?

– Я уезжаю из полка по воле начальства... Оставайтесь, братцы, все такими же храбрыми и молодецкими, которыми были всегда. Кубань родная – вас возблагодарит. Прощайте! – закончил я.

– Покорно... Рады стараться... Счастливо!.. – все это перемешалось в ответах казаков, так как мой минорный тон речи и сама речь были таковы, что казакам понять было трудно, – как ответить?

Козырнув офицерам и поворотя свою кобылицу, крупной ускользающей рысью шел я к воротам своего былого

штаба полка. Корниловский конный полк – оставался в гробовом молчании. И свой родной, кровный полк – я встретил ровно через год, на Черноморском побережье в 1920 г., в трагические дни Кубанской армии, когда он вошел в состав 2-й Кубанской казачьей дивизии, которой я командовал тогда.

В тот же день я выехал в тыл, в Екатеринодар. На второй день мьг проезжаем места боев, где обильно была пролита кровь полка в конных атаках. Следующая ночевка в Дивном. Много разгороженных дворов: это полки разобрали доски на постройку гробов погибшим казакам, отправляя их на Кубань, в свои станицы...

На вокзале села Петровского неожиданно встречаю полковника Камянского, того старого корниловца, которого Бабиев не принял в полк, куда он вернулся после болезни.

– Куда и как?.. Где дивизия? – забросал он меня вопросами. Я пояснил ему, «где дивизия», и сообщил по-дружески, что «отстранен по Войску».

– Как, т. е.? – недоуменно спрашивает он.

– Не подошел Бабиеву... – поясняю ему.

– Да, такому человеку трудно подойти, понравиться, – смеется он. – Ия очень рад, что еду к своим, в свой 1-й Полтавский полк. А вы еще послужите, вы так еще молоды. Это мы, старики... – смеется он, добряк. Этому «старику» тогда было не больше 38 лет.

Встречаю старшего полкового писаря, вахмистра Александра Шарапова, казака станицы Ильинской, сослуживца по Турецкому фронту.

– Слышали?.. Георгий Константинович перевернулся ведь! – кричит он мне.

– Где?.. Когда? – с горестью спрашиваю его.

– Да на Маныче!.. Под Великокняжеской! – отвечает он.

Это был убит мой долгий командир сотни по мирному

времени и Кавказскому фронту, теперь полковник и начальник 1-й Кубанской казачьей дивизии, Маневский. Производство в генералы застало его в гробу. От такой жуткой новости – гибели этого выдающегося кубанского штаб-офицера – мое личное горе сжалось в маленький комочек.

Финал

Я в Екатеринодаре. Иду в Войсковой штаб. И только что стал подниматься по лестнице на 2-й этаж, – как навстречу мне спускается Походный атаман Кубанского Войска, генерал Науменко. Отступив назад, – рапортую:

– Ваше превосходительство! Командующий Корниловским конным полком полковник...

Я не договорил рапорта, как генерал Науменко быстро обнимает меня за плечи и со своей подкупающей улыбкой, с веселым видом, перебивает меня словами:

– Елисеев... выбирайте любой полк на штаб-офицерскую вакансию, но в Корниловский полк Вы не можете вернуться, – и добавляет: – Против Вас здесь есть недовольные и в тылу...

Но это было уже возмутительно, безосновательно и недопустимо. Во время Великой войны на Кавказском фронте офицеры нашего полка, да, думаю, и всех остальных полков войска – всякое распоряжение Войскового штаба (фактически Кубанского Наказного атамана), назначенного Императором, – считали справедливым, почти священным. Воспитанный и привыкший так мыслить – теперь я усомнился в этом, так как исключительная любезность Походного атамана и его слова ясно говорили мне, что генерал Бабиев условился с генералом Науменко лично, чтобы он «отозвал» меня с фронта, но не Бабиев «уволил» меня. И главное, безо всяких причин – ни со стороны начальника дивизии генерала Бабиева, ни со стороны Походного атамана генерала Науменко.

Единоначалие во всякой армии необходимо. Это есть тот основной стержень, на котором она держится. Но надо быть очень честным и благородным «в верхах», чтобы армию не расшатывать пристрастием, протекционизмом, дружеством, кумовством и вообще разным произволом. Я был жертвой всего перечисленного.

– Я не знаю других полков, Ваше превосходительство, почему и назначайте меня сами, куда угодно... Мне все равно, – ответил я генералу Науменко.

Я был взволнован. Чуткий Науменко, конечно, все знал и понял меня. Он остановился, немного подумал и говорит:

– Хотите к полковнику Гамалию? Он в станице Екатерининской формирует 3-й Уманский полк. Вы знаете его? Он, кажется, однокашник с Вами по военному училищу?

«К Васылю!.. К юнкерскому защитнику всех сирых и обиженных... к кубанскому герою и богатырю-казаку?» – думаю я: И тут же дал согласие. Науменко был очень рад такому быстрому исходу, поднялся наверх и приказал написать мне соответствующее предписание.

СПИСОК

офицерам Корниловского конного полка Кубанского войска, убитым и раненым с 13 сентября 1918 г. по 3 мая 1919 г., за время моего пребывания в полку, что точно известно мне, как происшедшее па мот глазах.

Убиты:

1. Полковник Федоренко, командир полка – убит под станицей Михайловской Лабинского отдела 13 сентября 1918 г.

2. Есаул Удовенко, полковой адъютант – убит под станицей Курганной Лабинского отдела 18 сентябя 1918 г.

3. Прапорщик Шевченко – убит под хутором Абдурахмановым Лабинского отдела 15 октября 1918 г.

4. Зауряд-хорунжий Корякин – убит у станицы Уруп-ской Лабинского отдела 18 октября 1918 г.

5. Сотник Поляков, командир сотни – убит у Соленых хуторов Ставропольской губернии 12 ноября 1918 г.

6. Сотник станицы Михайловской Лабинского отдела (фамилия забыта) – убит у села Константиновского Ставропольской губернии 15 ноября 1918 г.

7. Есаул Васильев, полковой адъютант – убит у Макин-ских хуторов Ставропольской губернии 13 апреля 1919 г.

8. Хорунжий Яковенко, командир 6-й сотни – убит у села Кормового Астраханской губернии 27 апреля 1919г.

Ранены:

1. Полковник Бабиев, командир полка – легко ранен у станицы Урупской Лабинского отдела 13 октября 1918 г., остался в строю.

2. Сотник Васильев, командир 1-й сотни – тяжело ранен у хутора Абдурахманова Лабинского отдела 15 октября 1918 г.

3. Полковник Артифексов, помощник командира полка – тяжело ранен у хутора Стасикова Лабинского отдела 16 октября 1918 г.

4. Подъесаул Черножуков, командир 4-й сотни – тяжело ранен у хутора Стасикова Лабинского отдела 16 октября 1918 г.

5. Сотник Мишуров, командир сотни – тяжело ранен у станицы Урупской Лабинского отдела 18 октября 1918 г.

6. Подъесаул Елисеев Феодор, командир дивизиона – ранен у станицы Убеженской Лабинского отдела 24 октября 1918 г.

7. Прапорщик Хлус – ранен у станицы Убеженской Лабинского отдела 24 октября 1918 г.

8. Сотник Друшляков, командир 2-й сотни – тяжело ранен под Ставрополем в начале ноября 1918 г.

9. Прапорщик Тюнин – ранен у села Константиновского Ставропольской губернии 10 ноября 1918 г.

10. Подъесаул Елисеев Феодор, вр. полковой адъютант – контужен в правый глаз у села Константиновского Ставропольской губернии 10 ноября 1918 г., остался в строю.

11. Хорунжий Литвиненко, командир 3-й сотни – ранен у села Константиновского Ставропольской губернии 10 ноября 1918 г.

12. Сотник Демяник, командир 5-й сотни – ранен у хутора Соленого Ставропольской губернии 12 ноября 1918 г.

13. Сотник Зеленский, командир 3-й сотни – ранен у хутора Соленого Ставропольской губернии 12 ноября 1918 г.

14. Подъесаул Лопатин, командир 4-й сотни – ранен у села Константиновского Ставропольской губернии 15 ноября 1918 г.

15. Одновременно ранен хорунжий 4-й сотни (фамилия забыта), казак станицы Михайловской Лабинского отдела.

16. Подъесаул Елисеев Феодор, помощник командира полка – тяжело ранен у села Спицевка Ставропольской губернии 21 ноября 1918 г.

17. Хорунжий Елисеев Георгий – тяжело ранен под селом Большие Айгуры Ставропольской губернии в январе 1919 г.

18. Сотник Литвиненко, командир 3-й сотни – ранен под селом Приютным Астраханской губернии 21 апреля 1919 г., остался в строю.

19. Хорунжий Сердечный, пулеметчик – ранен под селом Приютным Астраханской губернии 21 апреля 1919 г.

20. Есаул Кононенко (большой), командир 5-й сотни – ранен у села Кормового Астраханской губернии *23 апреля 1919 г.

21. Хорунжий Бэх (большой), офицер 5-й сотни – ранен тогда же и там же.

22. Сотник Степаненко, командир 4-й сотни – ранен тогда же и там же.

23. Есаул Твердый, командир 1-й сотни – тяжело ранен у села Кормового Астраханской губернии 27 апреля 1919 г.

24. Полковник Елисеев Феодор, командир полка – легко ранен у села Кормового Астраханской губернии 27 апреля 1919 г., остался в строю.

25. Хорунжий Шеховцов, командир 5-й сотни – тяжело ранен у села Кормового Астраханской губернии 26 февраля 1919 г.

О потерях полка после 2 мая 1919г. – мне ничего не известно. Но известно, что погибли, в том числе в боях в Таврии и в десанте на Кубань в 1920 г. следующие офицеры:

1. Сотник (поручик) Дубовик – под Царицыном в 1919 г.

2. Есаул Елисеев Георгий (младший брат) – в Таврии.

3. Есаул Марков и 4. Есаул Клыгин – в десанте на Кубань.

5. Полковник Литвиненко, последний командир корниловцев – погиб на Перекопе, в последней атаке полка на пехоту красных, смертельно раненный в живот. Погиб в Таврии и генерал Бабиев, замкнув свой долгий молодецкий круг казачьей доблести.

Потери полка были исключительно большие, и за отсутствием полкового архива – точность их не может быть выяснена.

ОБ АВТОРЕ

Федор Иванович Елисеев родился 11(24) ноября 1892 г. в станице Кавказской Кубанского Войска в многодетной казачьей семье. 17 лет от роду поступает вольноопределяющимся в 1-й Екатеринодарский Кошевого атамана Чепеги полк ККВ. На полковой джигитовке получает первый приз из рук Наказного атамана генерал-лейтенанта М.П. Бабыча – массивные серебряные часы с цепочкой, с правом ношения в строю.

В 1910 г. принимается на трехгодичный курс Оренбургского казачьего училища и оканчивает его взводным портупей-юнкером с двумя золотыми жетонами за джигитовку и гимнастику. В 1913 г. выходит хорунжим в 1-й Кавказский наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полк ККВ в Туркестанский военный округ (г. Мере). С началом Великой войны на Кавказском фронте (19 октября 1914 г.) Елисеев непрерывно в строю: младший офицер сотни, полковой адъютант, командир сотни на Западном фронте (Финляндия), награжден шестью боевыми орденами до ордена Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом включительно.

Походный атаман всех казачьих Войск, великий князь Борис Владимирович, инспектируя части Русской армии на турецком фронте, в Карсе, после концерта казаков приглашает полкового адъютанта 1 -го Кавказского полка перейти в свой штаб.

Только февральская революция помешала подъесаулу Елисееву поступить в Собственный Е.И.В. Конвой.

По возвращении казачьих частей на Кубань – активный участник восстания против большевиков в Кавказском отделе Войска в марте 1918 г., командир конного отряда. Потерпев неудачу, восставшие рассеиваются. Елисеев тайно пробирается в Ставрополь. С освобождением города частями полковника А. Г. Шкуро вступает к нему в отряд и начинает свою боевую работу в Белом движении.

С сентября того же года и по май 1919-го он – в Корниловском конном полку: четыре раза ранен, командир сотни, помощник командира полка Н.Г. Бабиева, «яркой и талантливой личности, как бы воплотившей в себе, в эпоху последних кавалерийских битв, самый дух конницы, с ее стремительными рейдами, сокрушительными атаками и такими неотъемлемыми чертами, как особая картинность, удаль и непременный «порыв, не терпящий перерыва» (А.С. Кручи-нин, главный редактор журнала «Военная быль»),

В должности командующего полком, Ф.И. Елисеев разрабатывает и утверждает своим приказом форму и знаки отличия Корниловского конного полка, известные на всем южном фронте гражданской войны.

С осени 1919 г. полковник Елисеев – командир Хоперских полков (от Воронежа и до Кубани), 1-го Лабинского полка и командующий 2-й Кубанской казачьей дивизии (Улагаевской) при отступлении с боями к Черному морю и капитуляции Кубанской армии под Адлером и Сочи в апреле 1920 г.

Плен, лагеря и тюрьмы в Екатеринодаре, Костроме, Москве и Екатеринбурге, откуда Елисеев бежит в Олонецкую губернию и летом 1921 г. переходит границу с Финляндией.

Атаман Финляндско-Кубанской станицы, работа на лесопильной фабрике, в октябре 1924 г., получив визы, вместе со своими казаками отбывает во Францию. В 1925-1926 гг организатор и главный участник джигитовки под руководством генерал-лейтенанта Шкуро в Париже и по странам Европы.

В г. Виши полковник Елисеев назначается представителем Кубанского войскового атамана генерал-майора В.Г. Науменко, начальником армейской рабочей группы РОВС, активно помогает Русскому зарубежному союзу военных инвалидов генерала от кавалерии Н.Н. Баратова.

С 1933 по 1939 гг. – руководитель группы джигитов в «кругосветном турне» по Индии, на островах Ява, Борнео,

Филиппинах, в Индокитае, Бирме, Сиаме, Малайе, Сингапуре и других странах.

В 1937-1938 гг., проживая в Шанхае, – назначен представителем Кубанского атамана на Дальнем Востоке для установления и поддержания связи с возглавителем Дальневосточной эмиграции атаманом Г.М. Семеновым.

В 1939 г. на о. Суматра Елисеева застает 2-я мировая война. Как офицер союзной армии по 1-й мировой войне, вступает офицером во Французский Иностранный Легион в Индокитае, участвует в боях с японцами. В 1945 г., прикрывая отход батальона легионеров в арьергарде и спасая раненого товарища, сам дважды раненый, попадает в плен. Ему шел 53-й год, это была его третья война. После освобождения в 1946 г. возвращается во Францию. За боевые отличия в Легионе Елисеев награждался девять раз, в том числе орденом Круа де Герр (Военного Креста) 2-й степени с золотой звездой на ленте.

В 1947-1948 гг. работал с группой джигитов в Голландии, Швейцарии и Бельгии. Когда он слез с седла, ему было 56 лет.

Еще в джигитовке по странам Юго-Восточной Азии Ф.И. Елисеев закончил писать свой труд (пять тысяч страниц), посвященный истории полков ККВ с начала XX в.

«Федор Иванович Елисеев – не только боевой офицер, но один из наиболее крупных военных историков и мемуаристов русского зарубежья. Он оставил тысячи страниц произведений, посвященных истории полков Кубанского казачьего Войска, начиная с предвоенного времени. Собственно, большую часть того, что было написано в эмиграции по истории кубанских частей, составляют именно труды Ф.И. Елисеева. Да и за исключением ряда высших руководителей Белого движения и профессиональных военных историков, пожалуй, никто другой среди русской военной эмиграции не оставил такого обширного наследия.