Текст книги "Преданный и проданный"

Автор книги: Борис Павленок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

15

Опередив жениха и невесту, императрица первой отправилась в Петербург, чтобы подготовиться к свадьбе. О, сколь хлопотно это дело! Сидя в креслах у окна в своём будуаре старого Зимнего дворца, царица разглядывала драгоценности, которые раскладывал перед ней придворный ювелир. Солнечные лучи, пронзая стёкла окон, безумствовали, метались меж граней самоцветных камней. Каждое изделие – на отдельной бархатной подушечке, цвет коей наиболее выгодно подчёркивает достоинства каждого камушка, каждой безделушки. Бриллианты, рубины, изумруды, сапфиры, аквамарины и топазы сверкали и переливались, стреляя тонкими пронзительными лучиками, слепящими глаза. Всякий раз, перебирая пальцами драгоценные дары гор, Елизавета испытывала почти детскую радость – нет, не радость обладания столь несметными сокровищами, а радость общения с прекрасным. Она могла часами вот так сидеть перед инкрустированным столиком, что-то откладывая сразу, что-то примеряя, надевая на пальцы, прикладывая к груди и волосам. Глядя на себя в зеркало, которое держали перед ней два дюжих лакея, каждый раз дивилась она тому, как меняли внешность эти прекрасные безделушки...

Внезапно она нахмурилась, сузила глаза, рассматривая очередное сокровище, чем-то ей явно не угодившее, и взмахом руки отвергла:

– Продавай!

За её спиной вырос, отразившись в зеркале, дежурный флигель-адъютант:

– Ваше Величество, великий канцлер граф Бестужев прибыл.

– Проси. – Елизавета со вздохом отложила великолепный берилл в изящной золотой оправе. – Подите все прочь.

Придворный ювелир, стоявший на почтительном расстоянии, приблизился к столику, намереваясь прибрать отложенные драгоценности, но императрица предостерегающе подняла руку:

– Эти пока оставь, я ещё раз посмотрю, что-то выберу, а остальные заберёшь.

Ювелир, поглядывая на придворных дам, стоявших рядом со столиком и не сводивших с него глаз, нерешительно переступил с ноги на ногу:

– Я бы, фаше феличество, пока бы... футлярчики... Их бы...

– Ступай!

Завидев великого канцлера, Елизавета протянула руку для поцелуя. Продолговатое лицо Бестужева с тонким разрезом рта и даже тщательно завитые букли и белые чулки под короткими панталонами, выглядывающими из-под превосходно сшитого темно-красного кафтана, – всё это излучает высокомерие.

– Что нового, Алексей Петрович? – Императрица внимательно смотрела в лицо хитрого и умного царедворца.

– Слава Богу, ничего, – чуть дёрнув губой в ироничной усмешке, отвечал канцлер.

– И то хорошо, – кивнула Елизавета. – А у меня новина: думаю свадьбу великому князю сыграть.

Ювелир, не меняя почтительного положения, успел-таки перехватить одну дамскую ручку, которая, улучив момент, потянулась к полыхающему великолепием столику, поднёс ручку к губам, а столик, прикрыв шёлковым платком, отодвинул в глубь комнаты.

– Эта новость, Ваше Величество, каждому воробью ведома, – говорил Бестужев с бесстрастным выражением лица, но прежней усмешечкой в глазах. – Надеюсь, звали не затем, чтобы на свадьбу пригласить?

– Догадлив, граф, – тоже усмехнулась царица, – за то и ценю.

– Увы, матушка, – сразу приступил к делу граф, – казна пуста.

Елизавета, которой эти игры были хорошо известны, никак не отреагировала на горестный вздох канцлера.

Смекнув, что от трат не уйти, Бестужев осторожно спросил:

– Не меньше миллиона потратить думаете, а?

Императрица искренне расхохоталась.

– Миллион!.. Одни энти безделушки, – она показала на камни, – тыщ на триста потянут, и то придётся выторговывать каждую копейку... – Ювелир скромно потупился. – А невесту нашу бесприданную приодеть? Покои отделать, церкви золотой оклад подарить... – Елизавета вздохнула. – Да и сама пообносилась.

Понимая, что это бесполезно, канцлер всё ещё продолжал вяло сопротивляться:

– Армия третий месяц без жалованья, дворцовому штату, стыдно сказать, задолжали...

– Для чего вы мне это говорите, с меня своих забот хватает! – делано возмутилась Елизавета. – Прикажите генерал-прокурору деньги изыскать – это его дело... Сами придумайте что-нибудь, пусть откупщики мошной тряхнут. Вон, сказывают, соль дешева, накиньте на пуд копеечку, пусть губернии подать пришлют... Да мало ли откуда деньги берутся, не бедные же мы!..

– Оно так, матушка, – не сдавался Бестужев, – спереди шик, а сзади-то пшик. – И сделал попытку завершить разговор: – Значит, миллиона три.

– Три, пять, – никак не унималась Елизавета, – мы не на базаре, граф, не торгуйтесь...

На счастье Бестужева, за дверями послышался шум, и в будуар влетел встревоженный адъютант.

– Ваше Величество, депеша. Его императорское высочество великий князь Пётр Фёдорович, едучи с Москвы, занемог в Валдае.

– Что с ним?

– Докладывают, оспа.

16

Мчались впереди, припадая к гривам, драгуны сопровождения, и нёсся в холодном воздухе предостерегающий крик:

– Пади! Пади!

Невиданно ранний снег облепил ещё не сбросившие лист деревья, и они стояли, будто привидения, вдоль лесной дороги – сказочно и страшно.

– Пади!

Карета неслась, угрожающе кренясь, тёмною чащобой, светлым большаком, падала в низины, взлетала на бугры. Елизавета, укрытая полостью из песца, нетерпеливо поглядывала в окошечко кареты, залепленное комьями липкого первого снега, и с тоской вспоминала: ночь, гонка, тревога... Не успела тогда, не успела – та же проклятая оспа унесла жениха, сделав на всю жизнь невенчанной вдовой...

Лейб-медик Лесток, сидящий рядом, обменялся встревоженным взглядом с Чулковым – верный лакей, как всегда, у ног своей царицы.

– Матушка, может, утишим бег? – показалось в дверце в минуту остановки укутанное башлыком лицо кучера. – Двое коней пало...

– Сколь падёт, за всех плачу... Гони!

И снова мчались кони. Замешательство: пал передовой. Сзади подогнали заводного коня, быстро перепрягли. Падшего оттащили в сторону – он ещё бьётся, пытается встать, закинув голову, дико кричит, закатный луч вспыхивает красным огнём в глазу. Выстрел. Глаз померк.

– Гони!

– Пади! Пади!

17

Приёмным покоем великого князя стала изба захудалого дворянина, притулившаяся у дороги. Пётр метался в жару и беспамятстве на высокой постели – целой копне сена, покрытой ковром. Вздрагивали и колебались огоньки свечей.

Лампада озаряла чёрные подглазья Спасителя на иконе старого письма, оправленной в грубую деревянную раму, чёрную от времени.

Лик больного, густо испятнанный чёрными отметинами оспы, был страшен. Возле самого ложа притулилась на чурбачке Екатерина. Всхлипывая, она смачивала полотенце в тазике с водой и прикладывала к лицу больного. Посреди избы толпились лекарь в белом переднике, адъютанты, слуги, священник в полном облачении, ждущий своего часа. Было изрядно накурено, дымили лучины.

Елизавета, ворвавшись в избу вместе с клубом морозного воздуха, отрывисто спросила:

– Оспа?

– Оспа, матушка, – ответил лекарь, низко поклонившись, и было не понять, кто матушка – сама императрица или оспа.

Лесток, вошедший вслед за Елизаветой, мгновенно оценив обстановку, приказал:

– Все из горницы вон! Свиной дух развели... А ты, сударь, хочешь, чтоб и невеста заболела, что пристроил её в сиделки?

– Они сами, ваше превосходительство, я требовал уйти, не хотят, – развёл руками лекарь.

– Умница, заботница... – Елизавета подошла к Екатерине, прижала её голову к груди, погладила по волосам.

– Он так мучается, матушка, – пожаловалась та, подняв заплаканное лицо. – А я так боюсь... Вашего жениха оспа забрала... Неужели судьба? А если Питер... куда ж я?..

– Твоя правда, – бормотала Елизавета, вглядываясь в лицо больного, – хорош ли, плох ли, а тебе, безродной, он всех дороже тут... – Охватила ладонями лицо Екатерины, подняла, заставила посмотреть в глаза: – Уймись, не реви. Бог милостив... Уезжай в Петербург. Не дай Бог, мою судьбу повторить. Я тут побуду какое время...

Екатерина поднялась, как во сне, видя вокруг расплывающиеся фигуры, слыша издалека доносящийся голос Лестока:

– Обмойте руки уксусом, принцесса...

И – страшное, в чёрных пятнах лицо наречённого, тёмный провал рта и глазниц, дрожащие тени.

Выйдя на воздух в тёмную валдайскую ночь, Екатерина задохнулась от холодного морозного ветра. И сразу увидела снежную пустыню, подступающую вплотную тугими сугробами, раздвигающую лес, сливающуюся с низким небом.

Екатерина, одетая в шубку наотпашь, сошла неверными ногами с крыльца, сделала несколько шагов по жёстко хрустящему снегу и остановилась, всматриваясь в мутную бездонь, туда, где смыкалась белая пелена полей с чернотой леса и неба. Покрытые снегом вершины расчёркивали эту границу светлым зигзагом.

Екатерина со страхом вслушивалась в унылый посвист ветра, тоскливое шуршание позёмки и рвущий душу заунывный вой собаки. И вдруг – словно надежда в царстве смерти – одинокая, еле видимая красноватая звёздочка трепетно замигала вдали, пробивая набегающую хмарь.

И тогда Екатерина зашептала горячо и страстно, обращаясь к пустоте и тьме вокруг:

– Не попусти меня, Господи, не оставь милостью своей, не покинь...

И уже разгорались красные сполохи костра, разложенного ямщиками для сугрева, и высветили они неожиданно жёсткий профиль будущей царицы, вспыхнули искромётно на бриллиантах подвесок, высушили слёзы на глазах...

Глава вторая
ЗАМУЖНЯЯ ДЕВИЦА

1

Великий князь Пётр Фёдорович и до оспы не был красавцем, хотя его продолговатое и несколько вислогубое лицо имело обаяние детской наивности. Оспа же, оставив после себя бесчисленные щербины, огрубила и состарила лицо, губы его ещё больше отвисли и растянулись, утратив форму и подвижность, стали плоскими щёки, оттопырились и расплылись уши. Пышный и высокий чёрный парик, который натянули на жениха, чтобы сделать его выше ростом, лишь выявил несоразмерность головы и фигуры, характерную для карликов. Топорную грубость лица подчёркивали и лёгкий газовый шарф, и кружевное жабо сорочки, взбитое над бортами белого свадебного кафтана, обильно расшитого золотом и увешанного орденскими крестами и звёздами.

Невеста же, напротив, была бесподобно хороша в светлом и пышном свадебном убранстве – юная и тонкая, она выглядела настоящей принцессой рядом со своим карликом-женихом, больше напоминавшим уродливого гнома из страшной сказки.

Причёска из поднятых куполом и украшенных миниатюрной бриллиантовой коронкой пышных волос и узенькая завитая чёлочка, падающая на высокий лоб, рождали ощущение детскости и чистоты.

Что-то возглашал священник, заканчивающий свадебное наставление, тихо, будто удаляясь, пел хор. Екатерина, глядя на лики святых и шепча молитву, не столько видела, сколько чувствовала рядом дергающегося Петра, который, не понимая значительности момента и откровенно скучая, вертел головой во все стороны. Екатерина слышала, как ему что-то сказала шепотком графиня Чернышева, но он громко оборвал её:

– Убирайтесь, какой вздор! – И, почти не утишая голоса, поведал Екатерине: – Говорит, чтоб я не поворачивал голову, когда буду стоять перед священником, – пусть первой повернёшься ты: кто первый повернётся, тот первый помрёт...

– Какая гадость, – шепнула в ответ Екатерина, – и как некстати.

– Вот я её и спровадил, – ухмыльнулся довольный Пётр.

Корону над головой Екатерины держал граф Разумовский, над Петром – епископ Любекский, представлявший на церемонии Голштинскую фамилию. Курился ладан, поднимаясь к куполу голубыми волнами, было много света от солнца, щедро льющегося сквозь окна, и от тысяч свечей. Архимандрит Симон, приблизившись к молодым, спросил:

– Великий князь Пётр, берёшь ли ты рабу Божию принцессу Екатерину в жёны добровольно и по согласию?

– Йа, йа, доброфольно, – по-русски ответил Пётр.

– Принцесса Екатерина, берёшь ли ты в мужья великого князя Петра Фёдоровича, раба Божия, добровольно и по согласию?

– Да, ваше преосвященство, – отчётливо и громко сказала Екатерина.

– Венчается раба Божия Екатерина рабу Божию Петру... – басом запел Симон, – венчается раб Божий Пётр рабе Божией Екатерине... Отныне и присно и во веки веков будете вы перед Богом и людьми мужем и женой...

Священник подал серебряную тарелочку с золотыми кольцами. Пётр с недоумением уставился на неё.

– Бери кольцо, надень мне на палец, – быстро шепнула Екатерина.

– Ты первая, – недоверчиво посмотрев на невесту, совсем по-детски возразил Пётр.

Екатерина проворно надела кольцо на его палец, за спиной послышались смешки и шёпот, Пётр обернулся и едва не уронил кольцо, скользнувшее по тарелке. Екатерина придержала его мизинцем, будто приготовив безымянный палец для принятия кольца.

Священник осенил молодых крестным знамением, дал поцеловать богато украшенный каменьями золотой крест Петру:

– Буди счастлив, сын мой. – Потом Екатерине: – Желаю счастья и удачи, дочь моя. – Прозвучало это искренне, от души.

На головы молодых опустили короны, грянул хор, праздничным звоном отозвались колокола, и эхо раскатило пушечный залп. Послышался дикий вороний грай, и под куполом храма затрещали крыльями всполошённые птицы.

Перед Екатериной замелькали сотни рук: каждый стремился благословить новобрачных.

Пётр, приняв руку жены, резво повернулся и стремительно пошёл к выходу. Сопровождающие спешно двинулись вслед, но Пётр вдруг резко остановился, за ним – свита, задние налетели на передних. Раздались шум, вскрики. Пётр, удовлетворённо кивнув, снова пошёл вперёд.

Навстречу из сияющего проёма дверей рвалось громкоголосое «ура!», раздавалась пушечная пальба, вслед процессии из глубины храма летело торжественное пение. Екатерина шла как сквозь туман – глаза застили набегавшие слёзы счастья. Пётр, будучи в весёлом расположении духа, с удовольствием строил рожи окружающим.

Один парик склонился к другому:

– Как вы находите сию пару?

– Она очаровательна.

– А он?

– Три зеро.

– ?

– Хоть ростом, хоть рылом, хоть умом – кругом нуль.

– Тсс...

2

Оглушённая колокольным звоном и громом пушек, радостными криками и церковным пением, Екатерина не сразу услышала звуки менуэта, приглашающие к балу. Она обвела зал счастливыми глазами и вспомнила о повелении императрицы: дабы сопутствовали молодым чистота, страсть, надежды и мечты, приказала Елизавета, чтобы было на свадебном балу четыре цвета: белый – невесты и жениха, красный – её, императрицы, голубой – камергерский и розовый – дамский.

Пары, одетые каждая в свой цвет, плавно двигались из четырёх углов зала к центру. Екатерина лукаво улыбнулась, отметив про себя, что медлительность движений танцующих была обусловлена не столько церемонным ритмом танца, сколько возрастом гостей. Ибо приглашены были самые именитые – первые лица династий, и потому высокое собрание напоминало скорее музей древностей, коему излишние эмоции противопоказаны.

Исключение составляли неизменно блистательная Елизавета со своим хотя уже весьма отяжелевшим, но всё ещё элегантным возлюбленным – Разумовским, и она, Екатерина, восхитительная в наряде невесты, идущая об руку с мужем, в танце довольно-таки изящным.

Пары сошлись в центре, и Екатерина, увидев, что царица весело и заговорщицки кивнула ей, ответила Елизавете улыбкой и кивком. После чего, сделав книксен, убрала свою руку из руки Петра. Тот растерянно посмотрел на жену, но, вспомнив, в чём дело, взял её снова за руку и, стараясь не привлекать внимания, отступил в сторону.

Этот манёвр не остался незамеченным, и Екатерина покраснела, услышав негромкие аплодисменты. Все расступились перед женихом и невестой, чтобы они могли уйти в опочивальню.

– С Богом!

– Совет да любовь!

– Будьте счастливы!

– Деток тебе полный дом!

Пожелания были вовсе не предусмотрены этикетом, но что поделать, здесь собрались старики, которые вынесли традиции из прошлого века.

За дверями зала Екатерину отсекла от Петра стайка фрейлин, предводительствуемых Чоглоковой, вокруг Петра собрались камер-юнкеры и его наставник Брюммер. Две группы направились в разные стороны, но встретились вскоре возле дверей, расположенных рядом. В одну из них вошли Екатерина и Чоглокова, в другую – Пётр и Брюммер. Остальные бесшумно исчезли.

Войдя в спальню, Чоглокова принялась раздевать невесту, отвязывая ленты, расшнуровывая, расстёгивая крючки.

Сняв драгоценности и аккуратно уложив их в шкатулку на комоде, фрейлина перекрестила Екатерину.

– Благословляю вас, дитя моё, – торжественно проговорила она и, собрав платья, вышла.

Екатерина, вдруг почувствовав озноб, забралась в кровать и, укутавшись, замерла. Из бального зала долетали вихревые ритмы польского танца, и она сразу представила себе почему-то, как гордо и величественно плывёт в танце Елизавета, зная, что равных ей нет. Усталость навалилась на веки, и она прикрыла глаза: сразу закружились перед ней многочисленные лица, драгоценности, вот улыбнулась ей Елизавета, ухмыльнулся Разумовский, мелькнуло рябое лицо мужа...

Екатерина вздрогнула и открыла глаза. Сквозь кисею балдахина спальня показалась ей сказочно прекрасной. Она снова закрыла глаза, но, вспомнив что-то, вскочила и, подбежав к шкатулке с драгоценностями – немецкая душа, – переставила её на прикроватный столик. Подошла к зеркалу, босыми ногами чувствуя сквозняк, несущийся по полу, посмотрела на себя. Фыркнула, явно довольная собой, и легла снова. Немного повозилась, устраиваясь поудобнее, провела руками по причёске, оправила оборки на ночной рубашке и отогнула краешек одеяла так, чтобы была видна полуобнажённая грудь.

Вдруг Екатерина замерла. За стеной в коридоре послышался стук тяжёлых башмаков. Вспыхнул игривый женский смех, снова топот. Скрипнула дверь. Екатерина, слыша гулкие удары своего сердца, прикрыла глаза.

– Простите, ваше высочество, забыла свечи погасить, – услышала она голос Чоглоковой и разочарованно и раздражённо посмотрела на фрейлину.

Та, подойдя чуть ли не вплотную, старательно всматривалась в темноту алькова. Екатерина натянула на себя одеяло и проговорила предательски дрогнувшим голосом:

– Мадам Чоглокова, оставьте ваши заботы, идите спать.

– Сей момент, сей момент... – на цыпочках обегая комнату, фрейлина не сводила жадных глаз с постели: великого князя нет. – Потом, ваше высочество, когда великий князь придут, погасите сами два шандала, вот эти, возле ложа. Её императорское величество велели соломки под окна настелить, чтоб стуку карет не было слышно...

– Да идите же вон! – сорвалась на крик Екатерина.

Чоглокову как будто сдуло ветром. Екатерина тяжело вздохнула, прикрыла глаза и...

...Скользят танцующие пары, у стены, откинувшись на спинку дивана, полулежит красавец кавалергард, гигант с лицом Аполлона и кудрями Амура...

Екатерина резко поднялась, сбросила одним движением ночную рубашку. Легла на спину, выпростав обнажённые руки поверх одеяла. Из-за окна донёсся собачий брёх, отрывистый, редкий, монотонный. Она встала, снова подошла к зеркалу, придирчиво оглядела своё обнажённое тело. Взяла с подзеркальника флакончик духов, мазнула за ушами, тронула пробочкой щёки, подбородок. Подумала и, смочив пальцы духами, провела ими по груди. Ещё раз вгляделась в своё отражение.

Накинула на плечи пеньюар и решительно направилась к двери мужского покоя. Приоткрыв щёлочку, заглянула – никого. Тогда, распахнув дверь, вошла и пересекла комнату. Робко тронула филёнчатую створку и, чуть глянув внутрь, пулей кинулась назад, нырнула под одеяло, замерла в ожидании.

Шаги звоном отдавались в ушах. Она увидела в полутьме Петра, он был без мундира в одной сорочке, но в панталонах и башмаках, – закрыла глаза. Почувствовала, как он склоняется над ней, зовёт шёпотом:

– Катья... Катька...

Она, не открывая глаз и смущённо улыбаясь, прошептала:

– Питер... о, Питер... – и робко потянулась к нему. Но он приложил палец к её губам:

– Тсс... Мадам разбудишь... Вставай, идём, – и стащил с неё одеяло.

Екатерина, ничего не понимая, попыталась снова натянуть на себя одеяло.

– Куда... идём?

Но Пётр был неумолим:

– Идём.

Екатерина, решив быть покорной мужу, еле слышно вздохнула, встала и пошлёпала босыми ногами по холодному паркету вслед за супругом, или, вернее, вслед за тем, кто должен был стать таковым с минуты на минуту.

Невольно прислушиваясь к женскому смеху, топоту ног и мужскому хохоту за стеной, она вошла вслед за Петром в игровую комнату.

– Вот я сегодня прусское атакующее построение колонн понял, – лопотал Пётр, счастливый, что может поделиться с супругой своими маленькими радостями. – Первый регимент образует каре в центре. Второй – слева и сзади. Третий – справа...

Он, разгорячившись, бегал вокруг стола с солдатиками, задевая столик со стоящими на нём бутылками и стаканом. Екатерина, зябко поёжившись, подошла к креслу, на котором висел свадебный мундир Петра, и принялась рассеянно трогать пальцем золотой позумент. Время от времени она поднимала наполнявшиеся слезами глаза и смотрела изумлённо то на мужа, с ошалелым видом носившегося по комнате, то на стройные ряды его игрушечных армий.

– ...Это ежели иметь наступление клином... – Пётр вдруг осёкся, подозрительно посмотрел на жену и, слегка повысив голос, сделал ей замечание: – Ты плохо слушаешь! – Затем, обратив взоры на изумительно, с его точки зрения, построенное каре, продолжал: – Я буду маршал великой армии дядюшки Фридриха, короля прусского. Для этого я изучаю тактику. – Снова посмотрел на Екатерину и назидательно добавил: – И жена маршала тоже должна знать тактику наступления. – И смягчившись: – А теперь посмотри перестроение уступом. Первый регимент марширует...

– Мне холодно... – Екатерина переступила босыми ногами, оставив на паркете влажные следы.

– О, я имею согревание! – с непосредственностью идиота мгновенно переключил своё внимание Пётр. – Идём сделаем добрый солдатский пунш!

Он потащил её к столику с яствами, расплёскивая вино, наполнил бокалы. Екатерина машинально сделала один глоток, но, поперхнувшись, закашлялась и, почти расплакавшись, крикнула:

– Больше не могу! Не могу!!

– О, первая чарка, Катья, как первая палка: сначала больно, а потом полезно... – Пётр захохотал, довольный шуткой, и совсем уж некстати добавил: – Как первая ночь для девчонки...

Екатерина с ужасом посмотрела на него и, пробормотав: «Чудовище...», – отвернулась, чтобы не видеть больше его дурацкой, кривляющейся физиономии. Вдруг глаза её расширились, рот приоткрылся, она испуганно прижалась к Петру, трясясь и показывая рукой:

– Там... что там, Питер?..

В углу под одним из настенных бра судорожно дёргалась подвешенная за хвост крыса, пытаясь спрятать от горящей свечи усатую мордочку.

– О, это военный преступник. Она съела голову одного из моих солдат, и я сделаю ей инквизицию – сожгу, как презренного еретика.

Пётр взял шандал и направился к крысе. Екатерина, обливаясь холодным потом, смотрела, как чёрная тень князя ползла по стене, – ей всё это казалось кошмарным сном. Наконец, не выдержав, она сорвалась с места и опрометью бросилась вон, слыша несущийся ей вслед голос мужа:

– Катья, ты куда?..

Хлопнув дверью, она влетела в спальню и бросилась на постель. Не в силах больше сдерживать себя, разрыдалась в голос.

– Катья. – Пётр тихонько присел на край кровати. – Катья, тебе грустно? Отчего ты плачешь? – Пётр искренно недоумевал. – Хочешь, я на скрипке тебе поиграю? Колыбельную?..

Екатерина, зарыдав ещё громче, зарылась в подушки. Но муж, исчезнув на минуту, вернулся со своей малой скрипицей и, пристроив инструмент к плечу и глядя в чёрный провал окна, принялся играть нечто очень сентиментально-сладкое.

Белое корявое лицо его застыло, словно маска Арлекина, глаза сделались огромные, чёрные и печальные.

Екатерина теперь плакала молча, не открывая глаз, слёзы выкатывались из-под прикрытых век и стекали по щекам.

Ни он, ни она не заметили, как тихонько приоткрылась дверь и недреманное око мадам Чоглоковой зафиксировало каждую мелочь этой странной брачной ночи – и одетого Петра, и несмятый край его половины кровати, и уткнувшуюся в подушку Екатерину.

Фрейлина, бесшумно прикрыв дверь, отступила и испуганно охнула, почувствовав, как чьи-то сильные руки бесцеремонно обхватили её сзади. Резко обернувшись, она увидела мужа и больше для порядка, чем для острастки, выговорила:

– Тебе почто дома не сидится? За детьми бы приглядел лишний раз, я-то ведь неотрывно должна при великой княгине быть.

Путаясь в складках жениного платья, Чоглоков отозвался:

– По твоей неотрывности мне ночи страшнее ада стали... Ой, гляди, заведу себе любушку. А то ночью руку откинешь, цап – ан снова подушка...

– А то не бывало. Пусти... – Но, почувствовав на бёдрах руки мужа, она улыбнулась и обвила его шею руками.

– Идём... Они небось притомились, спят уже... – Чоглоков кивнул в сторону спальни.

– Притомились, – иронически протянула его жена и, как будто вспомнив о своих дворцовых обязанностях, попыталась освободиться. – И не ложился князь к своей-то сухопарой. Слышь, на скрипочке пиликает.

– Да ну-у? – удивился её муж, освобождая из корсета грудь фрейлины.

Чоглокова, с интересом наблюдая за его движениями, передразнила:

– Вот те и салазки гну... Завтра царица её в баню поведёт, а допрежь меня выпытать захочет, что да как. А я что отвечу?

– Скажи, как есть, – совсем уж невнятно, занятый розовым ушком жены, отозвался Чоглоков.

– Да уж врать не стану, ну и будет мне на калачи, что не способствовала...

Чоглоков, оживившись, заржал:

– А ты меня допусти в спальню к княгинюшке, я уж поспособствую!

– У-у, кобелина бесстыжий... Да постой ты, я сама. – Чоглокова придержала настойчивые руки мужа.

Он хохотнул:

– Вот у нас всё просто...

– Чего уж проще, что ни год, рожаю... – Он прикрыл ей рот губами. – И за что я люблю тебя, охальника?.. – задохнувшись в поцелуе, совсем уж тихо проговорила фрейлина.

– А за это самое... – Чоглокову наконец удалось справиться с юбками. – Вот ты где...

– Да тише ты... Идём в покой ко мне.

– А может, тут – на канапке?.. – Он присел на канапе и ловким движением посадил жену к себе на колени.

– У, бес нетерпеливый... – нежно проговорила она, закрывая глаза.