Текст книги "Преданный и проданный"

Автор книги: Борис Павленок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)

16

Под сигнальным колоколом у моста через ров, ограждающий расположение полка, с ружьём на плече стоял часовой. Екатерина в сопровождении Алёхина вступила на мост.

Лицо часового расплылось в улыбке, он взял на караул, и это стало как бы сигналом: ударил полковой барабан, ему ответили ротные. На плацу Екатерину встретил Кирилл Разумовский в мундире полковника-измайловца – подлетел на коне, лихо спешился, поклонился:

– Доброе утро, Ваше Величество, государыня российская.

– Не преувеличивайте, граф. – Екатерина протянула руку для поцелуя.

– Это мы подправим, Екатерина Алексеевна.

Григорий Орлов с группой офицеров привели чуть ли не силой древнего полкового священника отца Алексия в полном облачении. Вынесли из церкви и поставили аналой. Между тем на плац сбегались роты. Признаться, людей в них было маловато – гвардия дисциплиной не отличалась, и это было не построение полка, а скорее построение представителей полка, – но важно не действие, а результат, не так ли? Недостаток людей возмещался усердием.

– Виват Екатерина!

– Присягать матушке Екатерине!

– Надёжа ты наша и избавительница!

– Ура!

– Полк, к присяге!

Екатерине подвели коня, подняли её в седло, она привстала на стременах, чтобы казаться выше.

Капралы подровняли ряды.

– Гвардейцы! Я явилась к вам за помощью! Опасность вынудила меня искать среди вас спасения. – Екатерина вглядывалась в лица людей – слушают ли, слышат ли?

Издалека не видно было, что губы её дрожат и что она на грани срыва, с трудом удерживает слёзы – ведь на карту поставлена жизнь. В этот миг, в это утро глазами немногих солдат и офицеров на неё смотрит вся Россия, огромная и чужая страна, которую она признала своей единственной родиной и которую ей предстоит взять в эти побелевшие от напряжения маленькие руки. Проигрыша быть не может, ибо проигрыш – смерть. Она возвысила голос:

– Советники государя, моего мужа, решили без промедления заточить меня и моего сына в Шлиссельбургскую крепость. – Голос сорвался, она сглотнула слезу и кинула не просьбу – мольбу: – На вас надеюсь, вам верю... От врагов было одно спасение – бежать к вам. Вы, гвардейцы, единственная надежда и опора. Окажете ли помощь мне и сыну моему?

– Жизнь положим, не выдадим! – зычно крикнул Алёхин. – Верно, гвардия?

– Веди нас, всех веди!

– Смерть голштинцам, смерть врагам!

– Смерть немчуре!

Екатерина вскинула руку, и полк утих.

– Никого не трогайте, наше дело Божие, и не годится его кровью поганить.

– Верим тебе, матка!

Запел рожок. Разумовский вскочил на коня.

– Полк, к присяге её императорскому величеству Екатерине Второй готовьсь! – Выждав время, пока станет тихо, слез с коня, встал на колени перед священником и сказал: – Клянёмся тебе в верности, императрица наша, и в том целуем крест.

Священник прошёл с крестом вдоль коленопреклонённого строя, осеняя крестом гвардейцев, окропляя их и давая каждому целовать крест.

Екатерина, пустив коня в галоп и воздев руку, поехала с Разумовским вдоль строя.

– Освободите волосы, – шепнул он.

Она лихо сдёрнула и отбросила треуголку, и по ветру заструился мощный поток тёмно-русых волос.

Так, с поднятой рукой и развевающимися волосами, она проследовала перед немногочисленным строем полка и повела измайловцев по городским улицам, где к ним примкнули другие полки, солдаты, оказавшиеся вне строя, и толпы люда, к Казанскому собору под благословение митрополита, потом на Дворцовую площадь, охваченную полукаре гвардейцев-конников, здесь она остановилась в центре, взялась за шпагу, пытаясь вытащить её, но, увы, шпага оказалась без темляка.

– Темляк, темляк, – шорохом прошло по строю.

Из переднего ряда конногвардейцев вылетел на вороном коне рослый, круглолицый вахмистр. Улыбаясь застенчиво и преданно глядя в глаза, он снял темляк с собственного палаша и, приподняв шляпу, подал его Екатерине.

– Вы, опять вы, студент?

– Опять и всегда, Ваше Величество. – Он поклонился.

Она в ответ сердечно улыбнулась. Потёмкин тронул своего вороного, намереваясь отъехать, но конь прошёл ровно столько, чтобы стать ухо в ухо рядом с белой кобылкой императрицы: он держал строй. Вахмистр дал шенкеля, конь вздыбился, совершил оборот и вновь занял строевую позицию.

– Строевой конь, Ваше Величество, – как бы извиняясь, сказал Потёмкин.

Но она ответила с весёлым смехом:

– Судьба... Благодарю вас, – и, салютуя шпагой, пустила свою кобылку, сопровождаемая Екатериной Дашковой, где-то присоединившейся к шествию.

Потёмкин с трудом удерживал вороного, рвущегося вслед.

Над площадью гремело:

– Виват Екатерина! Виват!

Часть третья
НА ТРОНЕ

Глава первая
БАГРЯНЫЙ ЦВЕТ ВЛАСТИ

1

Зимний взяли без крови, но вооружённых людей в коридорах и залах толклось предостаточно. Одни куда-то спешили, другие, стоя посреди комнат или опершись о стены, переговаривались, третьим приспичило спать, и они умостились где придётся.

Радостная и возбуждённая сознанием, что творит историю, Екатерина Дашкова, которой, кстати сказать, только-только сравнялось девятнадцать, промчалась по коридору и, нимало не умерив пыла, влетела в императорский рабочий кабинет, крича и размахивая какой-то бумагой:

– Като, Като, что я нашла! – И вдруг остановилась, точно наткнувшись на невидимую преграду.

Прямо перед её носом лежала подошва ботфорта величиной, почитай, с пол-аршина, вторая ножища громоздилась рядом на подлокотнике дивана, обмотанная портянкой, увы, не первой свежести.

С сосредоточенным видом перелистывая бумаги, подшитые в папку с гербом, на диване возлежал Григорий Орлов.

Мельком глянув на остолбеневшую Дашкову, он добродушно улыбнулся:

– А, это ты, Катюша...

Дашкову покоробило и это бесцеремонное «Катюша», и то, что солдафон разлёгся на державном диване, и эта, пардон, портянка. Задохнувшись от возмущения, путаясь в словах, она вскипела:

– Да как ты... вы... посмели лежать тут... и читать державный документ, который есть секрет? Тайна государства, понимать? – Беда, если родной речи с детства не учили!

Орлов без тени смущения принял на себя ушат кипятка и ответил, передразнивая:

– Понимать, как не понимать. Я ведь это... ногу малость подвернуть, и потому лежать, костоправ ожидать. – Он рассмеялся, и в улыбке лицо его было наивно-простодушным. – Не серчай, я шутнул. А нога правда болит, лекаря жду... Вот, – широким жестом показал он на груду папок, сваленных на полу. – Катерина просила меж делом глянуть... Да понимаешь, чёрт, глазами-то вижу, а они слипаются – прошлую ночь не спал, а надо ещё в Раниенбаум мчаться за его величеством. Может, посмотришь заместо меня, а? Да ты не торчи столбом, садись. Катерина явится сей момент – вишь, кофе запросила на троих, тебя ждала. Като! Като! – позвал он, повернувшись к двери в кабинет.

Листок бумаги, который Екатерина Малая несла Екатерине Большой, выпал из Катенькиных рук и плавно опустился возле ног Орлова. Круто развернувшись на каблуках, Дашкова вышла из комнаты.

Екатерина оглядела себя в зеркало и осталась довольна: всё пристойно и просто – малиновое платье, сшитое в русском стиле, отороченное золотым шитьём, на шее алмазное ожерелье, подаренное Елизаветой, надо лбом сияет золотой обруч, изукрашенный каменьями и тонкой резьбой, – не корона, но похоже на неё. Волосы собраны сзади в тяжёлый узел и закреплены массивными шпильками, образующими подобие веера. Чёрный траурный наряд, который она не снимала почти полгода, вздет на манекен.

Екатерина подошла к окнам, на стёклах которых играли сполохи огня от многочисленных костров и иллюминации, снаружи доносились песни, музыка, пьяный ор – Петербург гулял. В честь низложения ненавистного Петра и восшествия новой царицы (хуже не будет!) кабаки отпускали вино и снедь бесплатно.

Екатерина, направляясь к двери в приёмную, ещё раз мельком глянула на себя в зеркало и улыбнулась, поймав сияющий взгляд.

В приёмной кроме кавалергардов, стоящих по обе стороны двери, коротали время за шахматами Разумовский и Панин. Чуть поодаль у десертного столика застыл лакей, держа наготове бутыль шампанского в серебряном ведёрке. При появлении Екатерины именитые шахматисты встали.

– Сидите, друзья, – улыбнулась она ласково, – ежели дозволите, я пристроюсь рядом. – Лакей бегом поднёс кресло, помог ей сесть. – Что Ораниенбаум? Молчит?

– Ждём вестей, дорогая Екатерина Алексеевна, – вздохнул Панин.

Екатерина, глянув на доску, поинтересовалась:

– Кто ж выигрывает, господа соперники?

– Партия только началась, – улыбнулся Разумовский. И добавил, многозначительно взглянув на неё: – Кто победит, покажет время.

– И стратегический расчёт, – мигом сориентировавшись, включился в словесную игру Панин.

Весело глядя на них, Екатерина парировала:

– Рассчитывай не рассчитывай, а короля всё едино ждёт мат – таковы правила игры.

– А королеву? – лукаво сощурился Панин.

– Гибель или триумф, – без тени улыбки ответила она.

– А это зависит от того, поддержат ли её пешки... – Разумовский посмотрел на доску и сделал ход.

– Скорее фигуры, – отозвался Панин, передвинув белую ладью. – Шах, господин гетман.

– Может, и ваша правда, – подозрительно легко согласился Разумовский, – только ведь не бывает так, чтобы фигура в королевы проходила, а с пешками такое случается. Вот я и двину пешечку.

Панин надолго замолк, пытаясь разгадать манёвр соперника, и, так и не увидев ничего опасного, съехидничал:

– Вам насчёт пути, которыми пешки к трону ходят, виднее, пан гетман. А мы отойдём...

В сумраке прозрачной ночи за окном плеснуло пламя, осветив лепные потолки зала, издалека донёсся восторженный рёв толпы.

– О, бачите, – кивнул на окно Разумовский, – то пешки гуляют, и не дай бог, кто станет на пути... Шах, ваше сиятельство!

Панин изумлённо уставился на доску.

– И... и... мат?.. – только и сумел проговорить он.

– Вот оно, к пешкам-то пренебрежение, – съехидничал на этот раз гетман.

Екатерина, до сих пор внимательно следившая за диалогом двух маэстро, расхохоталась и смешала фигуры.

– А не пора ли, господа шахматисты, отставить сей отвлечённый спор и обговорить державные дела?

– Спор наш, драгоценная вы наша, Екатерина Алексеевна, – заговорил Панин, – имеет характер весьма предметный, я бы даже сказал, державный. Милейший, – обратился он к лакею, – разлей вино и оставь нас. И вы, господа гвардейцы. – Когда лакей и кавалергарды вышли, он откинулся на спинку кресла и посмотрел на Екатерину: взгляд его был тяжёл и строг, почти неприязнен. – Самая пора оглядеться – игра сделана, будем считать протори и барыши.

– А чего считать, – улыбнулся простодушно Разумовский и поднял бокал. – Предлагаю выпить за здоровье её величества самодержицы российской Екатерины Второй. – Не дожидаясь, пока кто-нибудь его поддержит, осушил бокал и опрокинул его, показывая, что не осталось ни капли. И это не было жестом завзятого гулевана – в те времена недопитая за чьё-то здоровье рюмка считалась оскорблением.

Панин пить не спешил. Держа бокал у самых глаз, он смотрел на золотистую жидкость, следя за игрой пузырьков.

– Как сказал недавно один мой юный, но весьма неглупый друг, ссылаясь на древних, мало взять власть – надо доказать её законность... А у нас имеется прямой наследник престола по мужской линии – великий князь Павел Петрович. Если завершим партию не в его пользу, что скажут... фигуры? – И Панин из-под полуопущенных век кинул острый взгляд на Екатерину.

Она не смутилась и глаз не отвела, принимая вызов:

– Ваш юный друг, э...

– Потёмкин, Екатерина Алексеевна.

– Знает законы, но не постиг ещё, что право подчиняется силе.

Разумовский согласно покивал головой, но Панин продолжал выжидательно смотреть на царицу. За окном плеснула, разливаясь, новая волна разгульного восторга. Екатерина качнула головой в ту сторону:

– Представьте, Никита Иванович, что вы, выйдя сейчас на балкон, сказали бы нечто против императрицы Екатерины, кою они – так считает каждый – воздвигли на трон? Что сталось бы с вами? – Панин молчал. – Вас разорвали бы на кусочки. – Она выпрямилась в кресле. – Вот мой аргумент и моё право. – Она, улыбаясь, подняла бокал: – Спасибо, господа, вам за помощь и поддержку, я пью за ваше здоровье. – Панин поспешно опрокинул бокал. Екатерина, удовлетворённо кивнув, заключила: – Мне хотелось бы иметь вас в числе моих ближайших помощников.

Минуту в приёмной стояла тишина, нарушаемая лишь возгласами восторга, доносившимися со стороны площади.

Первым отозвался Разумовский:

– Дозвольте, государыня, остаться мне в прежнем положении. Измайловский полк, великое гетманство малороссийское, Академия наук – не слишком ли тяжёл воз? А ещё деток аж десять, и вси, як кажуть у нас на Вкраини, хочуть исты. Та чортовы ляхи заворушились, православные сёла палят, нашу ридну землю топчуть, как бы не пришлось коней седлать. Коли можно, увольте хоть от Академии.

Екатерина подумала немного.

– Насчёт Академии – подождите два-три годочка, подрастим сменщика. А что до ляхов – найдём укорот. Дни круля польского сочтены, дадим панству володетеля, верного России.

– Понятовского? – встрепенулся Панин.

Екатерина пропустила мимо ушей его вопрос, но задала свой:

– А вы, граф, не смогли бы принять пост канцлера?

Панин, свесив руки с колен, помолчал, подумал, потом медленно покачал головой:

– Нет, золотце вы наше. Во-первых, ленив я неимоверно, чтобы корячиться дни и ночи, а во-вторых, – смогу ли идти против себя? Лгать и выкручиваться не стану, годы не те. Я, если помните, был за возведение на престол законного наследника Павла Петровича под вашим регентством...

– Под нашим. Общим, – уточнила Екатерина.

Разумовский бросил гневный взгляд на Панина.

– Под нашим, под вашим – какая разница, – как о чём-то несущественном сказал Панин. – Боюсь я, что ваши... аргументы и понятия о законности ещё подвергнутся испытаниям, а какой из меня вояка? Уж лучше при Павлуше воспитателем, может, иностранные дела доверите.

– Что ж, спасибо за откровенность. – Екатерина, не поднимая глаз, переставила коня на шахматной доске.

– А Петра Фёдоровича, извините за назойливость, куда приспособить думаете? – осторожно спросил Никита Иванович.

Екатерина посмотрела на него настороженно, но ответила неопределённо:

– Пределы России бескрайни...

– Может, в Голштинию отпустите? – предположил Панин.

Екатерина вскинула подбородок:

– Чтобы страдающая фигура его стала знаменем новой войны? Нет уж, быть ему в России под нашим надзором.

Панин прищурил глаза, поджал мясистые губы:

– А не много ли царей запасных в российских ломбардах соберётся? Иван Антонович, Пётр Фёдорович, законный наследник Павел Петрович...

– Вы можете предложить иное? – Екатерина в упор посмотрела на Панина.

– В делах между мужем и женой третий – лишний, Ваше Величество, – сразу умыл руки тот.

– Изворотливость вашего ума мне давно известна, – горько усмехнулась императрица. Помолчав, сказала: – Господа, я не задерживаю вас...

Она встала и прошлась по комнате. Остановилась, тревожно посмотрела на Разумовского.

– Что же молчит Ораниенбаум? Гетман, проверьте охрану дворца.

Мужчины откланялись, а Екатерина, сложив руки под грудью, опершись плечом о раму окна, стала смотреть на площадь. Сполохи огня бились на лице императрицы, несмолкающий ор стоял за окном.

Оглядевшись, как будто она оказалась впервые в этой огромной приёмной, новая владычица России показалась себе слишком маленькой для этих просторов.

2

За окном совсем светло – бессонное петербургское солнце начало новый круг. Екатерина, сломленная усталостью, прикорнула у шахматного столика со сдвинутыми на край фигурами, иные упали. Но чуткое ухо женщины уловило топот сапог и возбуждённые голоса из соседнего покоя. Она поднялась в тот момент, когда отворились двери и в приёмную ворвались Гришка и Алехан Орловы, Шванвич, Потёмкин, следом вошли Разумовский и Панин.

– Привезли анпиратора, матушка, доставили как есть в целости и сохранности, – слегка паясничая, хмельной от удачи, а может быть, и от вина, доложил Григорий Орлов. – Бывшее величество дважды в обморок кидались, да Алехан придержал. Встряхнёт, а он, глядь и очухался.

– А эта?.. – Екатерина не договорила.

– Лизка? И энта без повреждения... Сюда прикажете доставить?

– Вот ещё! – фыркнула императрица. – Разведите... Петра Фёдоровича в лакейскую, а Лизку в гардеробную, да глядите, чтоб не удавились на шнурке каком-нибудь.

– Ну, энта ещё кого хошь удавит. Шванвич, займись, да охрану сделай. И гляди у меня, вражина. – Алехан показал кулак. – Ежели что, за всё рассчитаюсь.

– Помирились? – усмехнулась Екатерина.

– Он в Раниенбауме молодцом сказался, часовых повалял, как поленья.

– Кровищи небось напускали голштинской...

– Ни-ни... Вот его заслуга. – Орлов показал на Потёмкина. – Такое учудил! Они в щанцах укрылись, изготовясь к обороне, а Гриц говорит: «Погодьте, я их враз укорочу». Вышел вперёд и как бы принц Жорж говорит... Гриц, да ты сам изобрази. – Гвардейцы хохотнули так, что на люстрах звякнули висюльки.

– Простите, государыня, но пришлось комедию сотворить, дабы кровь не пролилась. – Потёмкин вставил в глаз невидимый монокль так, как это делал принц Жорж, вытянул по-гусачьи шею и отчеканил металлическим голосом: – Зольдатен! Сдесь главнокомандуючи российская армия принц Георг Голштински. Именем его императорское величество Пьетр Третий приказываю слошить орушье и не чинить препятства вхождению зо мною императорски квардейцы. Кто не бутет слушать, бутет смерть.

Екатерина вместе со всеми хохотала, что называется, до упаду, выходка Потёмкина немного сняла напряжение последних дней. Оставался серьёзным лишь Потёмкин.

– А они поверили?

– Кто их знает, замешкались, однако, гергечут, шергечут, а мы той порой в шанцы да взашей их, взашей... Кулаками обошлось. Передовую заставу смяли, а там и царя настигли. Он конвертер передал. – Алехан протянул Екатерине пакет.

– Сам написал?

– Чуть толкнули под локоток, – отвёл глаза Алехан. Екатерина отошла к окну, вскрыла послание, быстро пробежав его глазами, сердито сказала:

– Отречение написал столь бестолковое, будто пьян был, и карандашом к тому же, кто такому документу поверит? Просится в Ропшу на жительство, да чтобы оставили ему мопсинку, арапа Нарциску, скрипочку и Лизавету. Тьфу, дурак! И это в обмен на державу! Нет уж, дудки насчёт Лизаветы, хватит, отлюбились, я ей тут старичка-моховичка в мужья подберу, то-то потешится. – Екатерина засмеялась.

– А мопсинку и скрипочку?

– И Нарциску пусть берёт, на кой они мне... Алексей Григорьевич, нынче же свезите Петрушу в Ропшу, охрану понадёжнее, да чтоб ни в еде, ни в питейных утехах дефициту не было.

– Это обеспечим, – засмеялся Алехан, – по нужде и компанию составим... Деньжат бы только, матушка.

– То моя забота... Да чтоб не перепились там, мало ли что по пьяному делу сотворить можете, – наставляла она внятно и заботливо, чтобы поняли хорошо. – Петруша во хмелю шумен бывает, драчлив, да и вы, сказывают, хулу мимо уха не пропустите.

– Это уж точно, – согласился Алехан. – У нас, ежели обидит хоть пан, хоть князь, ответ один. – Он махнул кулачищем, как кувалдой, но, заметив, что Екатерина деликатно отвернулась, смущённо закончил: – Так уж привыкши...

Панин и Разумовский переглянулись.

– И я в Ропшу, матушка? – спросил Григорий Орлов.

– Тебе там быть ни к чему, – сказала как приказала. – Здесь понадобишься, поди стряхни пыль дорожную, отмойся, позову скоро. А мы пока с Никитой Ивановичем да с Григорием... – Екатерина вопросительно глянула на Потёмкина.

– Григорием Александровичем зовут.

– Да с Григорием Александровичем документец этот приведём в нужную форму. Ты, докладывают, в русской грамоте твёрд, а документ наиважнейший. – Екатерина помахала отречением. – Надо, чтобы Пётр Фёдорович подписал до отбытия на отдых. – Екатерина позвонила, вошёл Шкурин. – Васенька, распорядись, чтоб для его превосходительства Григория Григорьевича Орлова подготовили апартаменты, в коих жил Пётр Фёдорович.

Остолбенели все.

В том числе и «его превосходительство».

3

Его превосходительство Григорий Григорьевич Орлов, обряженный в мундир генерал-адъютанта, сшитый явно наспех, что выдавали коротковатые рукава и затянутые проймы под мышками, широко и уверенно шагал по паркету переполненного тронного зала. Лицо его излучало радость. Ещё не искушённый в ханжестве и притворстве дворцового этикета, он не скрывал чувств и не мог удержаться, чтобы не подмигнуть вчерашнему своему товарищу, щекотнуть под бочок фрейлину, оглянувшись, не следит ли кто, самодовольно крутнуться возле зеркала, взъерошить паричок юному пажу, который проходит во дворце школу церемоний и вовсе не привык к вольностям со стороны дворцовых чинов. А чин любовника, или, как тогда говорили, таланта императрицы, счастливца, которому выпал «случай», был необыкновенно высок, это знали даже пажи.

Войдя в кавалергардскую, наполненную ожидавшими своего заступления в наряд кавалергардами и адъютантами, Орлов вскинул руку к виску – если вчера он обязан был выструниваться почти перед каждым из них, то сегодня роли переменились – поручики, капитаны и даже полковники тянулись перед ним.

Лакеи, изогнувшись в поклонах, услужливо распахнули двери, и он вошёл в тронный зал, заполненный придворными и другой знатью. В людском коридоре, выгороженном линиями голубых мундиров – они стояли через пять шагов друг от друга, – улыбки белозубые и беззубые, рты накрашенные и бескровные, щёки румяные и коричневые, гладкие и в корявых морщинах, парики белые, рыжие, голубые, зелёные, чёрные на почтительно склонившихся головах... И волной идущий следом за ним гул восхищения, отдельные приветствия – почтительные, в меру сдержанные.

Это был триумф молодого фаворита.

А он шагал размашисто и целеустремлённо, направляясь к двери, ведущей в покои её величества. Разок, правда, сорвался – увидел стоящего в ряду других Ванечку – Ивана Ивановича Шувалова. Милостиво огладив его щёку – не утерпел-таки! – поощрительно сказал:

– И ты явился? Ну-ну, служи. А Пётр Иванович помер, значит? Царствие ему Небесное. – Словно бы это Царствие Небесное зависело от его, Орлова Григория, воли, и тут же отвлёкся, узрев привлекательную мордашку фрейлиночки, приласкал, тронув оголённое плечико: – Ах, хороша, милашка! – Теперь и это было ему, Григорию Орлову, дозволено.

Метресса, стоявшая рядом, выказала и лицом, и телом всяческую признательность.

Два парика в дальнем конце зала, прильнув друг к другу, перебрасывались словами-мячиками:

– Вот «случай» – вчера капрал, ноне генерал!

– Ретив, такого не стреножишь, ежели взбрыкнёт. А их, Орлят, табунок.

– А ни к чему путы – куда кобылка поведёт, туда и жеребчик пойдёт.

– Так вить и кобылка с норовом, ловко всё обстряпала!

– А дурачка кто не обыграет?

– Многовато дурачков, вишь, полна зала...

– Тшш... Её величество идут!

Парики разошлись, будто кто раздёрнул шторку.

Гремел торжественный марш. Екатерина шествовала, имея по правую руку от себя Орлова, слева шагал чинно, по-взрослому, наследник Павлуша. За ними вечно торопливая Дашкова, вальяжный Панин, дородный Разумовский, надменные статс-дамы, важные камергеры, кокетливые камер-юнкеры, затянутые в мундиры камер-юнкеры. Двор склонился низко и почтительно. Екатерина не спеша взошла на трон, и по залу пронёсся вздох. Села, оглядела зал, обратилась к обер-церемониймейстеру Льву Нарышкину:

– Кресло для его превосходительства Григория Григорьевича вот здесь поставьте, и впредь упущений не дозволять.

Кресло водрузили рядом с троном. Шелест голосов прокатился и стих. Орлов сел и принялся устраиваться поудобнее. Найдя торжественную позу и изобразив на лице государственную значимость, замер. Он хоть и был шельма шельмой, но придворной мудростью сокрытия мыслей и чувств пока не обладал, его волнение выдавала излишняя напряжённость фигуры и взгляда. Екатерина встала, все выпрямились. Орлов, оглядевшись, тоже поднялся, хотя и несколько торопливее, чем ему следовало бы по статусу. Потом он постигнет тайны этикета. А пока что можно взять со средней руки дворянина? Да и молод был – едва за двадцать пять перевалило, а большинству его сподвижников по «капральской революции» и того меньше, в пределах двадцати. Мальчишки! А поди же, сотворили историю, да ещё какую – настоящую!

– Господа, – низкий голос маленькой императрицы прозвучал торжественно и внушительно. – Его императорское величество Пётр Третий оставил трон и столицу, соизволив отречься от престола. Мы, его супруга, беря во внимание малые лета наследника Павла Петровича, дали согласие принять на себя бремя власти. Торжественная присяга, кою принесли нам армия и народ перед ликом Бога и святой церкви, обязывает нас вступить на престол немедля. Считаю своим долгом довести до сведения двора, послов иноземных и всего российского общества отречение, добровольно написанное бывшим императором. Прошу его сиятельство графа Никиту Ивановича Панина огласить документ.

Панин выступил вперёд и начал читать:

– «В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное...»