Текст книги "Преданный и проданный"

Автор книги: Борис Павленок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

4

По стёртым ступеням гости поднялись в тесные сени государственной тюрьмы. Чурмантеев вынул из кармана подвешенный к поясу ключ, большой, чёрный, отомкнул им низенькую окованную дверь, ввёл в другие сени. При появлении царя и свиты вскочили приставы – капитан Власьев и поручик Пекин. Чурмантеев достал ещё один ключ, повернул в скважине, вторым ключом отпер двери капитан Власьев.

Каземат принца Иоанна был аршин десяти в длину и пяти в ширину. Мрачные стены смыкались сводом. Узкое, с толстыми и частыми решётками окно выходило на сумрачную галерею. Слева от входа высилась большая, выложенная зелёным кафелем печь, поперёк помещения шла тесовая, потемневшая от времени перегородка, за ней находилась постель. Возле окна стол, тоже почерневший от времени, грубой, в полном смысле слова топорной работы; у стола – скамья. Дрова, сложенные за окном на галерее, скрадывали и без того скудный северный свет.

Свита скучилась в дверях, царь и приближённые прошли далее.

– Шреклих, ужасно, – шепнул Унгерну Пётр. – Гроб, а не жильё. А где же Безымянный?

– За ширмой, – сообщил Чурмантеев. – Он по статусу, ежели входит кто, должен скрыться.

– И так с детских лет?

– С младенчества, можно сказать.

– А говорить умеет?

– И читать даже... церковное.

– Зови.

– Иван Антонович, выдьте.

Из-за загородки бесшумно и медленно показался сначала лоснящийся бледный лоб, потом глаз – настороженный и тусклый. Узник смотрел на вошедших так, как глядят малые дети на чужого человека.

– Не опасайтесь, сударь, – враз охрипнув, позвал Пётр. – Я к вам послом от государя.

Иоанн, приосанясь, выдвинулся вперёд. Сухощавый, высокий, но сутулый, он был всё же выше Петра и смотрел на него сверху вниз большими светло-голубыми глазами, обведёнными тёмными кругами. Шмыгнув длинным носом, он ответил:

– Я вас сюда не посылал! – И гордо вскинул голову, обрамленную длинными бесцветными волосами, вздёрнул рыжеватую редкую бородку и застыл. Перед вошедшими было не лицо, а лик исстрадавшегося, отрешённого от мира человека.

– Но я от императора, – продолжал настаивать Пётр.

– А я и есть сам император... Божьего милостью царь российский. – Иванушка на мгновение запнулся и закончил: – Иоанн Третий, да.

Одетый в заношенную матросскую куртку без застёжек, синие полосатые холщовые штаны, корявые башмаки на босу ногу, он был смешон в своих амбициях, когда бы не этот узкий лик, бледность, тёмные круг у глаз, свисающие до плеч волосы. Страдалец, рождённый для темницы.

– Иоанн Третий давно помер, сударь мой, – попытался разуверить его Корф.

– Померла телесная оболочка, да-да! А дух его, быв взят на небо, снизошёл потом на землю. – Он снова приосанился: – Меня же Иродиада с Фридрихом со света гонят.

– Опомнитесь, – снова воззвал Корф.

Но узник гнул своё:

– А правда: что померла рыжая Иродиада, именуемая Елизаветой?

– Почила в Бозе императрица Елизавета, – перекрестился Корф.

– Он слишком осведомлён и опасен, – шепнул Петру Гудович, тот ответно кивнул.

– Фу-у, то-то вольней будто стало. А скажите, – он запнулся на мгновение, – будет прибавка провизии или останется две полтины на обед?

– Удвою, утрою содержание! – вдруг выкрикнул Пётр, ошеломлённый увиденным.

– И уйти помоги отсюда. – Узник приблизился к нему, зашептал жарко в самое ухо: – По галерее в окно. Мне бы пилку... Решётка, катер на берегу, я их иногда вижу... Лошадей... И лесом, лесом, горами, и чтоб сад большой, я помню. – Иванушка сжал ладонями виски.

– Будет всё, у царя попросим. – Корф пытался успокоить узника.

– А зачем просить, он вот, передо мной, ты же всё можешь, царь? Ты ведь жив – пока жив... И всё можешь. Все мы смертны, и мой конец близок, и твой. Вижу! Вижу!.. Оскудеша, излился во прах... Брат по жизни и по смерти, помоги! Помоги, брат! – Иванушка пал на колени.

Потрясённый Пётр сорвал с пальца перстень, кинул в протянутые ладони. Тут же все остальные стали бросать – кто перстень, кто табакерку, кто золотой. Иванушка изумлённо воззрился на богатство, потом резким движением ладоней поднёс дары к лицу Петра.

– На, возьми, всё отдаю... Только свободы! На волю хочу, на волю! Ушли в Сибирь, в глушь... Спаси! Ты смертен, я смертен... Ты внук Петра, я внук Ивана, брата его. Помоги, мы родные по крови! Ты человек, я человек, поможем друг другу. – Сознание Иванушки отключилось, он разве руки, бездумно глядя на раскатывающиеся сокровища, охватил на миг колени перепуганного Петра, потом отполз в угол, где теплилась лампада. – Слава в вышних Богу. И на земле мир, а во человецех благословение...

Пётр, резко повернувшись, кинулся прочь. Свитские едва успели пропустить его в дверь.

Иванушка бил и бил поклоны.

5

На воле Пётр отошёл в сторону, отвернулся. Бледное рябое лицо его перекосили судорога жалости. Пронизывающий ветер с Невы выдувал слезу из царских глаз. К императору подошёл Волков.

– Ваше Величество...

– Дай отдышаться. – Пётр резко обернулся к нему. – Надо в момент, без промедления конец всему положить. – Он снова отвернулся, всхлипнул. – Лицедеи, душегубы, банда гиен могильных...

– Ваше Величество... умоляю об одном: что бы вы ни решили, не приводите в исполнение теперь же...

Пётр поднял голову и удивлённо посмотрел на собеседника.

Тот продолжал:

– Сердце ваше жалостью объято в эту минуту... – И так как царь всё ещё непонимающе смотрел на него, пояснил: – Опасные прояснения ума у него бывают, зело опасные для государства.

На лице Петра появилось столь свойственное ему упрямое выражение, он помотал головой.

– Его Величество король Фридрих, – прибёг к последнему аргументу хитрый царедворец, – неоднова дружески советовал нам крепче прятать безумца, дабы дерзостная рука не посмела на трон его возвести...

Император ненадолго задумался, вглядываясь в серую зимнюю мглу над рекой, потом снова мотнул головой:

– Пустяки, суесловие... О троне и речи нет. – Он подозрительно посмотрел на Волкова. – Кто тебя настраивает? Я, один я могу решить судьбу Безымянного!

– Я по долгу службы, Ваше Величество, – склонился в поклоне Волков, – предостеречь обязан.

А «дерзостная рука» в тот самый миг сжимала руку Поликсены.

– Так вот твоя тайна!.. – Мирович задыхался от любви, собственной решимости и смелости. – Я, Полинька, моя шпага, горстка храбрецов... мы освободим узника, возведём его на престол!

Полина с сомнением посмотрела на бывшего жениха.

– На тебя же возложено поручение государя с негоциями о мире ехать, – покачала она головой.

Мирович вскочил, горячо зашагал по комнате.

– Я выполню, вернусь, припаду к стопам...

Поликсена поймала его за руку, притянула к себе. Он, упав перед ней на колени, прижался пылающим лицом к её ногам. Она прохладными руками приподняла его голову, заставила посмотреть на себя. В её глазах плескалась тревога.

– Охолонись, Васенька! Я уже жалею, что открылась тебе. При твоей горячности... – Взгляд её сделался строгим. – А дело-то ведь такое, что спокойствия требует.

– Обещаю тебе, Полинька, – шептал Мирович, – обещаю тебе, что ни единым жестом, ни единым словом не открою тайну. Клянусь любовью нашей без совета с тобой и шага не сделать... – Он привлёк её к себе, прикоснулся губами к её яркому и прохладному рту.

И уже возле самых губ его еле слышно прошептали её губы:

– Ещё раз говорю тебе: один неверный шаг – и плаха...

Покидая крепость, Пётр вдруг остановился возле самых ворот обернулся к Унгерну.

– Завтра же вызвать этого офицера.

– Мировича?

– Да, да, Мировича. И услать куда подальше, да пусть пробудет в отъезде подольше. Негоже, чтоб шатался по гостиным Петербурга и рассказывал о встрече с царём да где и как виделись... – Пётр снова сморщился. – Бедный принц, из ума нейдёт... – Потряс головой, посмотрел на сопровождающих: – Господа, а где же, сделав важный визит, мы выкурим нашу солдатскую трубочку?

– На почте всё готово, Ваше Императорское Величество. – Следуя за Петром, принц Георг подошёл к обледеневшим каменным ступеням. Нерешительно посмотрев вниз, поискал глазами вокруг себя. Ординарец – Потёмкин – мгновенно оказался рядом:

– Тут скользко, Ваше Величество, позвольте помочь.

Григорий подставил руку, принц опёрся на неё, но, ступая в своих негнущихся ботфортах, поскользнулся и, нелепо замахав руками, едва не упал. Выпрастываясь из объятий подхватившего его Потёмкина, со злостью влепил ему пощёчину.

– Ферфлюхте руссише швайн!

Потёмкин, сверкнув глазами и сжав зубы, молча, истуканом снёс экзекуцию.

А по камере, рыдая и смеясь одновременно бегал несчастный узник. На полу россыпью валялись сокровища.

В карете с изрядно выпившим Петром ехали Корф и Волков. Волков, откинувшись в угол, делал вид, что дремлет, а Корф поддерживал разговор – вино и ему развязало язык.

– А ведаете, Ваше Величество, что Шванвич, поколечивший Алехана Орлова, вновь появился в Петербурге?

Пётр фыркнул:

– Трус он и фанфарон, твой Шванвич, чего скрываться? Не под суд – я бы ему руку пожал, чтоб и Гришку калекой сделал... Подумаешь, харю подпортил. Гришку-жеребца вообще кое от чего надо бы избавить... – Он заржал. – Ну да всему свой час, и с Гришкой и с жёнушкой расправлюсь.

– Веду реестр её прегрешениям, Ваше Величество, – угодливо поддакнул Корф. – Всё, как есть, по ведомостям расписано, и отечественные таланты, и иноземные... Расписано и пронумеровано, предъявим в любой момент.

Император нехорошо оживился, наклонился, таинственно тараща глаза, к собутыльнику:

– У меня, барон, и проектец имеется... Свет ахнет! Даёшь слово молчать?

– Их швере... Айн ворт, айн манн! – поклялся Корф. – Слово мужчины, как говорят русские.

– В мае... – начал Пётр, – нет, в июне возьму я Иванушку из крепости в Петербург, обвенчаю с дочкой дяди моего принцессой Голштейнбекской и прокламирую как своего наследника!

Это ошеломило даже пьяного Корфа.

– А государыня, а ваш сын? – пролепетал он.

Лицо императора перекосило ненавистью.

– Майне либе фрау я постригу в монахини, как сделал мой великий дед со своей первой женой, – пусть кается да грехи отмаливает. А сына её приблудного в каземат заточу на место Иванушки...

У притворяющегося спящим Волкова дёрнулось лицо.

Корф испуганно зашептал:

– Чтоб с того не вышла гибель для государства и для вас самих, майн либер Питер... Вы ведь ещё коронацию не совершили.

– С этим успеется, – беспечно махнул рукой Пётр. – Сперва Лизхен под венец поставлю... – Он вдруг встревоженно посмотрел на барона: – Или трусишь сделать этот маленький мятеж? Будешь мне верен?

Вмиг протрезвевшего Корфа трясло, как в ознобе. Он пробормотал, тоскливо покосившись в окно:

– Герр Питер, мы, как говорят в России, одной верёвкой повязаны...

Слышавший всё до последнего слова Волков покрепче вжался в угол кареты.

6

Григорий Орлов, пробираясь в спальню Екатерины своим тайным ходом, чувствовал себя, так сказать, не в своей тарелке. Ибо, хотя он давно считал императрицу не то чтоб совсем уж женой, но как бы наречённой, стеснялся являться к ней после загула – уж больно не любила она пьяных.

Вот и в этот раз, прежде чем нырнуть к спящей Екатерине под одеяло, он потёр голые ступни одна о другую, угодливо хихикнул. Екатерина, не открывая глаз, сквозь сон буркнула:

– Опять винищем несёт...

– А ты всё спишь, машер... – Он пошарил рукой под одеялом, почувствовал, что она лежит обнажённая, приободрился: – Спи, спи, только смотри, как бы не проспать чего главного.

– Не мешай, – отвернулась от него Екатерина, – я правда спать хочу... Нынче работала допоздна.

Обняв её сзади и прижимаясь к ней всем своим могучим телом, Григорий продолжал:

– Я тебе, Като, такое скажу, что сон враз пропадёт. Таа-кое...

– Ну? – Она нехотя повернула голову.

– За картишками сидели нынче, – начал Орлов. – И понтировал со мной офицеришко один из худородных с Украины, Мирович, не слыхала такого? – Он завистливо хмыкнул: – Удачлив, шельма, обчистил меня, ободрал, как лозу на лапти...

– Всё равно ни копейки не дам, у самой нету, – враз потеряла интерес Екатерина.

– Я не про то... Посидели потом у Дрезденши за вином и шумнули почти весь его выигрыш...

– То есть твои деньги?

Гришка осуждающе посмотрел на Екатерину:

– Ну, ты всё о деньгах да о деньгах, я про другое... Проболтался он по пьяному делу, что повстречал нынче его императорское величество – не поверишь где – в Шлиссельбургской крепости. Посетил известную вам персону – принца Иванушку.

– Ну и что? – не пошевелившись, равнодушно отозвалась Екатерина.

– Как что? – Орлов вскочил на кровати, поправил съехавший набок колпак. – Ты понимаешь, что это значит?

– И даже знаю о цели визита. – Помолчав, подумав, она сообщила: – Намерен мой супруг оженить Иванушку на кузине своей Голштейнбекской, меня – в монастырь, Павлушу – за решётку...

Орлов аж рот приоткрыл, обдав её волной перегара.

– Отколь сведала?

Екатерина поморщилась, помахала перед своим лицом ручкой, безмятежно отозвалась:

– Дура была бы я, только на пьяных болтунов надеясь.

– Хитра ты, матка, – только и сказал Гришка, восхищённо покрутив головой. – Неуж в ближних императора твои люди есть?

– Много будешь знать, скоро состаришься, – засмеялась она. – А ты мне молодой нужен. – Екатерина приподнялась на локте, отвела со лба его волосы, в глазах появилась нежность.

Его он, будто и не заметив ласки, горячо зашептал:

– А не пора ли нам, Като, своих да верных сватов в императорские покои запускать? – И почувствовал её нагое тело, прижавшееся к нему.

– Дела, Гришенька, надо днём обговаривать, а не ночью... – Её рука, шаловливо проведя по его крепкой груди, спустилась ниже.

Орлов посмотрел на неё: тонкие губы приоткрылись в улыбке, обнажив ровные, поблескивавшие в полумраке спальни зубы, из-под полуприкрытых век призывно светились казавшиеся сейчас совсем тёмными глаза. Она изогнулась кошкой, позвала:

– Иди-ка ты лучше ко мне, Гриша...

– И то верно, – пробормотал Орлов, прижав к себе гибкое тело.

7

Чёрная закрытая карета жутковатым призраком вылетела из ворот Шлиссельбургской крепости. Пара чёрных коней лихо промчалась мимо одинокого приблудного пса, дремавшего петербургской белой ночью возле дороги. Пёс поднял крупную голову, проводил сумрачным взглядом карету, больше напоминавшую ночное видение, чем реальный предмет, и, тяжко, по-собачьи вздохнув, снова свернулся калачиком.

В карете, вжавшись в угол сиденья, полулежал шлиссельбургский узник – арестант Безымянный. Из-под непривычной треуголки, натянутой на лоб, испуганно и изумлённо смотрели его глубоко запавшие глаза, отражая неясный свет призрачной ночи. То и дело вздрагивая в ознобе под прикрывавшим его военным плащом, Иванушка робко поглядывал на своего спутника – пожилого офицера в гарнизонном мундире пристава по фамилии Жихарев, – пытаясь разглядеть выражение его лица. Но скучная физиономия стража, привыкшего проводить время в караулах, этапах и перегонах (то есть в безделии), ничего не выражала.

Быстро миновав разбросанные тут и там по полям дремавшие в полусумраке белой ночи деревни, карета въехала во двор загородного имения, спрятанного в глубине разросшегося парка. Полусонного арестанта под руки провели в дом, тихонько притворив за ним дверь. Карету отвели на задний двор, где распрягли чёрных скакунов, отправив их в небольшую конюшню отдохнуть. После чего имение погрузилось в такую тишину, что стало казаться необитаемым – прикрытые ставни, пустой двор, безмолвные деревья в парке. Лишь одинокая фигура полицейского сутуло маячила возле крыльца.

Шелест деревьев, возвестивший о наступлении утра, разбудил спящего. Принц Иванушка открыл глаза и оглядел непривычную обстановку – рубленые стены, навощённый пол, широкая кровать. Не поднимая головы, Иванушка покосился на пышную постель и боязливо потрогал рукой, сразу ощутив её мягкость. Встал, предварительно коснувшись ногами блестящего пола, подошёл к большому кованому сундуку, на котором разложена была одежда, не раздумывая, принялся одеваться – натянул на себя жёлтые панталоны и жёлтый же камзол, обул лаковые, украшенные металлическими пряжками башмаки, влез в зелёный кафтан, шитый серебром, с красным воротником и отворотами манжет, долго приспосабливал треуголку. Одевшись, тихонько прошёлся по комнате, случайно увидел себя в зеркале и, испуганно шарахнувшись, кинулся в первую попавшуюся дверь, оттуда – в коридор, где мирно похрапывал Жихарев.

Полицейский на крыльце тоже спал, прислонившись спиной к перилам и приоткрыв рот. Иванушка ужом проскользнул мимо него и тихо пошёл по дорожке. Оказавшись в глубине парка, становился, прислушиваясь. Заливались соловьи, каждая на свой манер подпевали пташки рангом пониже. С болота долетел тоскливый зов выпи.

– Трубы Иерихона, громче звучите! Осанна в вышних... – Ему казалось, что он кричит, срывая голос, а выходил не то шёпот, не то хрипение. – Падут грешные стены, падут... Аз есьм альфа и омега, первый и последний, начало и конец.

Говорят, что убогому счастье даётся само, так и Иванушка блаженный неведомо какими путями набрёл на пролом в заборе и оказался вовсе вольным. Шёл по тропинке меж кастами, как зверь, – по наитию, не обращая внимания ни на что. Вышел на ясную поляну и замер, увидев корову – существо в материальности своей ему абсолютно неведомое. Она не спеша двигалась навстречу, подбирая из-под ног сочную траву. Иоанн замер, поражённый до глубины души. Хрум-хрум-хрум.

Пожевав, корова шумно вздохнула, и снова: хрум-хрум...

Не отрывая взгляда от диковинного зверя, Иванушка тоже встал на четвереньки и попробовал срывать губами траву. Это у него не получилось. Тогда он, подойдя ближе к корове, изобразил единственный знакомый ему звук из животного мира:

– Гав! Гав!

Корова, со свойственной этому виду животных меланхоличностью, продолжала своё: хрум-хрум-хрум...

– Что ты есть, тварь Божия или создание Сатаны? – озабоченно спросил Иоанн и задумался. – Рога есть, а глаза добрые... – Улыбнулся. – Нет, творение Божие.

Опустил голову, вгляделся себе под ноги. Присев на корточки, внимательно рассмотрел в подробностях лист, бегущего муравья, жёлтенький цветочек – дивные творения природы. Взгляд его, ограниченный многие годы пространством темницы, видел мир отдельными кусками. Стоило оглядеться окрест – в глазах кружило. Иванушка поднялся, прислушался. Издалека донеслись звуки песни, послышалось девичье взвизгиванье. Пошатываясь и волоча ноги, Безымянный пошёл на звуки и вскоре выбрался на большую поляну, посреди которой горел костёр. Изумлённо глядел он, как парни и девушки прыгали через вольный огонь, смеялись, убегали парочками в лес. Двое выбежали прямо на него, затаившегося в кустах. Иванушка заворожённо смотрел, как парень, пытаясь обнять светловолосую девушку, гнул и ломал её, а она, смеясь, весело отбивалась.

Иоанн, словно заколдованный, шагнул к ним:

– Дай мне... золотые волосы ладаном пахнут... – Он потянулся руками.

Девчонка испуганно взвизгнула, бросилась прочь. Парень испуганно попятился от невесть как попавшего сюда барина.

– Не един убо зверь подобен жене сей... – шептал Иоанн, пугая парнишку безумными глазами, – змеи и аспиды в пустыне убояшися...

Разглядев, что перед ним безумец, парень осмелел:

– Я те, аспид, щас по шее вломлю. Почто в кустах таишься? – И, выставив рогами пальцы, скривив рожу, высунув язык, закричал: – Бе-е-е!

– Сатана! – ахнув, возопил Иоанн и кинулся бежать.

Вслед ему понёсся пронзительный свист.

В глазах Иоанна всё шаталось, двоилось, мельтешило. Зацепившись ногой за корягу, он полетел кубарем да так и остался лежать, прижавшись к земле, закрыв голову руками. Спустя некоторое время он осторожно приоткрыл один глаз и увидел, как близко-близко, возле самого лица его шевелился большой зелёный кузнечик, потирая лапки одна о другую, проводил задумчивым взглядом божью коровку с красной спинкой, широко распахнул глаза, увидев некоего шестикрыла, который взлетел прямо перед самым носом, обнажив оранжевые подкрылки.

– Домой, домой хочу, не могу тут! – вскочил Иванушка. – Домой! – И забормотал, пытаясь сам себя успокоить: – Аз есьм альфа и омега...

Путаясь ногами в траве, он бросился по дорожке, затем напролом через ямы, кусты, ручьи, пока не открылся перед ним берег Невы. Иоанн остановился, тяжело дыша, перед лодочником, ставившим верши. Только лодочник, почуяв человека, обернулся – повалился перед ним безумный принц на колени.

– Домой хочу, к князю Чурмантееву... – горько заплакал он. – Домой, там камера, там тихо, там хорошо мне...

– Это в крепость, чо ли, к Чурмантееву-то? – отозвался коренастый красноносый лодочник и, присмотревшись к Иванушке, предположил: – Подгулямши, видать, вчерась, головка болит. Ну, – понимающе вздохнул он, – с кем не быват... Денежку бы надо, а то мозоль набью, – и протянул руку.

Иоанн, не глядя, порылся в карманах, вытащив что-то, сунул в раскрытую ладонь лодочника. У того полезли на лоб глаза – плата явно была немалой. Старик радостно засуетился:

– Это мы счас, это мигом, – и налёг на вёсла.

У крепости в нетерпении метались вокруг Иванушки Чурмантеев, Власьев, тайный советник Волков. Узник радостно улыбался своим стражам.

– Дома, дома... Дщерь идумеска живуща на земле... И явилась она, облачённая в виссон, пурпур и солнце... И всяка тварь, живуща на земле... – Он испуганно огляделся и заторопился вдруг: – Домой, домой, а то придут, прикуют на цепь, как зверя, и не увижу я ни лика человечья, ни солнца...

– Пойдём, пойдём, Иванушка, – почти нежно ворковал Чурмантеев, – твой дом ждёт тебя...

Тайный советник Волков передал Чурмантееву пакет:

– Тут инструкция, как поступить, ежели кто-либо без письменного царского указа попытается добром ли, силой исторгнуть Безымянного из узилища... Если явится столь сильная рука, что спасти будет немочно, арестанта умертвить, живого никому в руки не давать.

– Мы сию инструкцию имеем, – сказал Чурмантеев.

– Имеете, но не исполняете.

– Так ведь прибыл адъютант от его величества...

– А письменный указ вручали?

– Никак нет.

– По поручению Тайной канцелярии чиновник Шешковский проведёт расследование, и, ежели не будет обнаружено с вашей стороны злого умысла, отделаетесь одной лишь высылкой на Калмыцкую линию. От должности главного пристава отлучены с сего дня...

Чурмантеев бухнулся в ноги:

– У меня девочки малые... Прошу пощады...

– Одновременно с вами выедет и гувернантка ваша, так что дети без присмотра не останутся.

– А госпожа Пчелкина за что же?

– За осведомлённость излишнюю и нескромность языка. Господин Шешковский, приступайте к дознанию.

Невзрачный чиновник с плешью и серым безусым лицом, на которого как-то никто не обратил внимания, молча поклонился.