Текст книги "Преданный и проданный"

Автор книги: Борис Павленок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

9

В большом сводчатом зале с зарешеченными окнами который уже час заседал Российский Сенат.

Сами сенаторы расположились в удобных креслах с высокими спинками и пухлыми подлокотниками вдоль стола, безбрежного и покрытого мягким зелёным сукном. Чиновники, сенаторов обслуживающие, – сзади на стульях, а также у маленьких столиков вдоль стен и возле кафедры.

Представители великих русских династий – Голицыны, Воронцовы, Долгорукие, Румянцевы, Шереметевы, Нарышкины, Апраксины, Салтыковы, Черкасские, Вяземские, Бутурлины, Трубецкие, Куракины, Шуваловы и многие, многие другие, будто пчёлы медовые соты, заполнили все ячейки хитросплетённой и наисложнейше устроенной системы, именуемой государством Российским. Родные, двоюродные, свойственники третьей, четвёртой и иных степеней родства, зятья, шурины, сваты и крёстные отцы, светлейшие, светлые и сиятельные, просто их благородия и превосходительства гнездились у щедрых грудей матери-России.

Когда Екатерина, не предупредив о часе визита, явилась на заседание сената в сопровождении своей свиты – вице-канцлера Панина, фаворита и генерал-цехмейстера Григория Орлова, нескольких адъютантов и свежеиспечённого камер-юнкера Григория Потёмкина, уже обряженного в новенькую блестящую дворцовую униформу, – это не произвело на старцев никакого впечатления. Государыню попросту не заметили.

Стоя над столом, загромождённым кучею папок, и развернув одну из них, секретарь, почтенный до трухлявости господин в парике и вицмундире, держа у носа очки и близоруко поднеся к лицу бумагу, гундосил:

– «Купчую, написанную на имя городской управы уездного города Масальска, на выпаса для скотины, коя является приватной принадлежностью мещан, духовных лиц и крестьян, обитающих в этом городе, а также примыкающих к оному слободах, хотя столоначальник вашего превосходительства по чьим-то нерассудным представлениям ко мне выслал, якобы не к пользе и не по чести нашей переменять, однако я рассудил оную лучше переменить, переделав её сообразно требованиям и пожеланиям прежних владельцев угодий, чьи права восходят к одна тысяча шестьсот четырнадцатому году от Рождества Христова, а прежний из дела не изымать, с новой туда включить, чтобы оная исчезнуть в состоянии быть не могла...»

Считалось, что присутствие в Сенате требует продолжительного жизненного опыта, многолетней мудрости и неспешности при апробации мнений и принятии решений, а потому общим для всех сенаторов являлся возраст зрелый и более чем зрелый. Набор именитых персон, продавливающих кресла у стола, мог бы составить достойную основу любого музея древности. Седые и лысые, худые и раскормленные, высокие и низенькие – все они были заметно истлевшие и, как бы паутиной, покрытые пеленой времени, некоей прозеленью, созвучной тоскливой зелени скатерти, зеленоватой же пожухлости окраски стен и потолка, сине-зелёной тоске трещин в паркете, едва ли не поросшем мхом. Зеленоватой казалась даже позолота украшений на стенах и мундирах. Истинно расейская прелесть присутственных мест, с их затхлостью, убожеством, выморочностью!

Все присутствующие, иные по причине возрастной немощи, иные убаюканные гугнявым голосом секретаря, отсутствовали: кто дремал, повесив над мундиром мясистый нос, кто, сведя глаза в одну точку, был самоуглублён до полного бесчувствия, а кто и просто в силу более чем преклонных лет не способен был присутствовать, а мог только находиться в зале физически.

Остановившись посреди зала, Екатерина не без юмора разглядывала это антикварное собрание. Орлов, подойдя к секретарю, тронул своей лапищей тощее птичье плечо:

– Любезный, погоди-ка, дай императрице сказать.

«Любезный» недоумённо глянул поверх очков на молодого, невесть откуда взявшегося генерала, ничего не понял, отвёл его руку и продолжал своё:

– «А посему, ваше графское сиятельное достоинство, я имею честь обратиться к вам с наинижайшей просьбою...»

Екатерина нахмурилась и, обведя взглядом зал, громко сказала:

– Господа сенаторы, когда входит государыня, извольте встать!

Низкий и властный женский голос, запрещённый в этих стенах, взорвал милое очарование старческой неги.

Старцы, просыпаясь, зашевелились, недовольно загундели. Первым поднялся генерал-прокурор Глебов – лицо, совмещающее обязанности министра финансов, внутренних дел и государственного прокурора страны, а также председателя Сената.

– Матушка-государыня! Нижайше и почтительнейше приветствуем тебя в правительствующем Сенате! – Голос у пожилого генерала был на удивление зычный, державный.

Вслед за ним заторопились встать и остальные – у кого это не получилось, помогли чиновники.

– Не правительствующий, а спящий... – хмыкнула Екатерина. – Чем заняты ныне?

– Слушаем апелляцию, – охотно пояснил Глебов.

– О чём?

Несчастный секретарь Сената, всеми забытый, потерянно стоял возле стола с бумажками в руках. Взглянув на него, Глебов ответил императрице:

– Мещане города Массальска жалуются, что у них выпаса обрезали.

– Давно? – наслышанная о бюрократических прелестях российского Сената, не без лукавства спросила Екатерина.

– Сорок лет назад, – был ответ.

Брови царицы поползли вверх.

– И все эти годы дело в производстве?!

Глебов пожал плечами.

– У нас только шестой год, передали из губернии. Бумаг полтора воза скопили...

– И вы читаете их подряд? – Екатерина всё больше изумлялась.

– Истину по-другому не открыть.

– И не надо! – отрезала вдруг царица. – Где пасли скот мещане сорок лет?

– На выпасах же спорных.

– Значит, и быть по сему. А дело прекратить. Бумаги в архив.

Она прошлась по залу, явно испытывая желание вымести трухлявое собрание отсюда метлой.

– Слушаем, матушка, – склонился в поклоне генерал-прокурор. – Быть по-вашему... А может, явите милость ещё подсказать в одном дельце?

Екатерина резко обернулась:

– И тоже полувековой давности?

– Поболе... Вы бы сели, государыня, – неожиданно умоляющим голосом попросил Глебов. – Дело-то коротко не обскажешь.

– Что, у старцев ножки заболели? – насмешливо отозвалась царица. – Так пусть садятся, не обижусь. А я люблю ходить. – И она снова двинулась вглубь зала, что-то осматривая, к чему-то притрагиваясь.

Глебов тяжко вздохнул, но остался стоять. Некоторые же старцы облегчённо опустились в свои кресла.

Генерал-прокурор, порывшись в папках, извлёк на свет особенно дряхлую, истрёпанную до такой степени бумагу, что казалось, возьми её как-нибудь неловко, и она рассыплется прямо в руках.

– Тяжба о восьмидесяти шести четях земли между отпрысками старинных фамилий Болотовых и Голицыных ведёт начало с... – он бережно перебирал пожелтевшие листы, – с тысяча шестьсот шестьдесят седьмого года...

– Двести лет? – ахнула Екатерина и опустилась на первое попавшееся пустующее кресло.

Орлов, не удержавшись, хмыкнул. Потёмкин изо всех сил таращил глаза, чтобы не расхохотаться.

– Ещё при Алексее Михайловиче заведено, – важно подтвердил Глебов. – Три воза бумаг...

В зале повисла нехорошая тишина. Екатерина, потрясённая до глубины души, молча смотрела на прокурора. Наконец она резко встала и гневно выкрикнула:

– Господа сенаторы, здесь кладбище бумаг, а не правительственный орган! Вы что это тут устроили! Вам ли тыщи томов читать! Впредь велю читать экстрактивно, самую суть, а мелкое и кляузы отбрасывать! – Она взволнованно прошлась по залу. – Есть ведь дела важные, неоткладные. Кругом нехватка, армия без жалованья, казна пуста, сколь денег в обороте, никто не знает! Судейские поборы, лихоимство, правёж по делу и без дела... Заводские бунтуют, земледелец разорён, а не будет лапотника, не станет и бархатника... А вы на выпасах толчётесь да на четях... – Екатерина остановилась напротив генерал-прокурора: – Сколь воеводских мест вакантно?

Глебов в ответ кивнул в сторону сенатского аборигена, тощего, с профилем, похожим на ущербный месяц в последней четверти:

– Иван Евграфович, это по вашей части.

Только было усевшийся старичок попробовал встать – не получилось, чиновник поддержал под руки.

– Э... милостивый государь, – заблеял он скрипучим голосом, – э... сказать, государь... государыня, надобно судебное ведомство запросить...

Мигом явилось судебное ведомство – этаким живчиком, росточком мал, лицом кругл, голосом звонок:

– Нет, извольте, извольте! Таковые данные имеют быть в принадлежности государственной должности в статс-конторе...

Статс-контора отозвалась хриплым рыком, исходящим от бывшего брюнета с нафабренными усами и звероподобной внешностью:

– Полагаю, это лучше знает генерал-прокурор согласно ведомостей на выплату жалованья...

– Господа, господа! – метался между ними Глебов.

Потеряв терпение, Екатерина остановила перебранку:

– Ладно, разберётесь, потом доложите. Я наметила губернскую реформу и прибыла к вам с намерением обсудить оную. Дай карту империи.

В зале повисла недоумённая пауза. Сенаторы растерянно переглядывались. Наконец Глебов, разведя в стороны руки, признался:

– Карты нет... Надобно в морской департамент курьера послать, а, господа сенаторы?..

Инициативу за неимением должности ответственного за карту никто не поддержал. Екатерина молча оглядела паноптикум, стянув губы в ниточку. Траурное одеяние подчёркивало натянутость фигуры.

– Прошу извинить, каспода сенаторы, – медленно проговорила она, еле сдерживая себя, мелькнул кончик языка, облизнувшего губы, да выдал гнев акцент. – Адъютант, – обернулась она к свите, – возьмите пять рублей, сходите через Неву в Академию наук, купите ландкарту. Презентую высокому Сенату... – Она пренебрежительным движением швырнула невидмую карту. – Григорий Александрович...

Но Потёмкин, не отводивший от Екатерины зачарованного взгляда, – такую сильную, энергичную, стремительную он видел её впервые, – не услышал обращения. Орлов, заметив его вовсе не державное восхищение, пребольно пихнул в бок:

– Не пялься, глаз выткну... Тебя кличет.

Екатерина, для которой взгляд Потёмкина не остался незамеченным, улыбнулась.

– Григорий Александрович, не сочтите за труд, распахните окно, тут кладбищем пахнет. – Резко повернувшись на каблуках, бросила сенаторам: – С завтрашнего дня Сенату заседания проводить в Запасном павильоне близ моего дворца. Поручаю господину Потёмкину в ранге моего помощника ежедневно посещать заседания. Буду свободна – сама стану приходить. А засим позвольте откланяться.

– Ваше Величество, – подал голос упрямый Глебов, – а как же дело о четях?

– Заберите землю в государственный секвестр, – не оборачиваясь, бросила через плечо императрица, направляясь к двери в сопровождении свиты. – Дело прекратить. – И покинула зал.

Это был единственный случай, когда Екатерина изменила своему принципу: ругать наедине, хвалить прилюдно.

10

Одержимая государственными заботами, а вернее, некоей причастностью к ним, Катенька Дашкова не ходила, а передвигалась этакой деловой трусцой и, будучи особой доверенной, вторгалась в любые дворцовые покои беспрепятственно. Вот и нынче она вкатилась в библиотеку, где Екатерина беседовала с Потёмкиным. Он держал перед собой раскрытую папку с бумагами и что-то говорил, а царица, кажущаяся более хрупкой в трауре, сидела у стола, загромождённого книгами.

Дашкова бесцеремонно подлетела к Екатерине, чмокнула в щёку и, не дав себе труда повременить, выдохнула:

– Като... это правда?

– Что? – удивлённо подняла на неё глаза императрица. Катенька многозначительно повела глазами в сторону Потёмкина, он деликатно отошёл.

– Вижу, что правда. – Дашкова кивком указала на траурное платье. – Возвращаюсь из деревни, а мне говорят, что император Пётр... не то умер, не то...

– Апоплексический удар. – Екатерина не дала закончить фразу. – Осложнённый почечуем к тому же.

– По-че-чу-ем? – задрала вверх бровки Дашкова. – Что есть почечуй?

– Почечуй означает геморрой, – пояснила Екатерина, – коим его величество страдал постоянно, а при неумеренном пьянстве...

– Ты в этом уверена? – перебила Дашкова, посмотрев на Екатерину с ехидцей.

Не глядя на неё, Екатерина сухо отозвалась:

– Есть докторское свидетельство. Консилиум.

Катенька обежала вокруг стола, не забыв по пути оглянуться на Потёмкина, поглощённого чтением, и вполголоса возразила:

– Но докторов при этом не было, а вот Орловы были...

Екатерина надменно вскинула голову.

– Что ты хочешь этим сказать? – резко спросила она.

Дашкова слегка замялась.

– Знаешь, всё-таки говорят, что... всё-таки Алехан Орлов в Ропше был, а они с Григорием братья... Те, кто был тогда с Петром Фёдоровичем, не наказаны, а напротив, обласканы... Говорят, что смерть была не совсем естественной... ходят слухи... – Заметив взгляд Екатерины, Дашкова осеклась.

– Ну, договаривай! – почти крикнула императрица, и, поскольку Дашкова молчала, отвернулась, вздохнув: – «Говорят, говорят»... – Потом, будто вспомнив что-то, снова круто обернулась к подруге: – А вот ещё говорят, что ты весьма озабочена судьбой принца Иванушки, это правда?

– Так, понимаешь, он... – Катенька поняла, что угодила в ловушку, в которую пыталась загнать свою царственную наставницу. – Он... трагическая судьба с младенчества... Сердце замирает...

– А ты хочешь, чтоб узницей стала я? – горько упрекнула её Екатерина. – И ты вместе со мной?

– Ой, Като, неужели я... как можно думать... – Дашкова кинулась к Екатерине на шею.

Та приняла поцелуй, потом, отстранив подругу от себя, взяла в ладони её голову и, глядя в глаза, наставительно и внятно, даже с оттенком нежности, произнесла:

– Пусть, Катенька, твои разумные мозги будут заняты книгами, а не сплетнями. Так спокойней. – Хлопнула ласково ладошкой по лбу подруги. – Такую головку беречь надобно... – Сменив тон, спросила: – Что домашние твои, все здоровы?

– Слава Богу. – Смущённая Дашкова отвела глаза.

– А сестрица твоя, Лизавета отлучённая, а ныне вдовая... с кем утешается?

– Като, как ты можешь? Только умер супруг...

– Плакать прикажешь? – гневно спросила Екатерина. – Траур ношу для глаз людских, а сожаления не имею... Ты не ребёнок, понимаешь, что жизнь моя супружеская была мукой, а последние годы под страхом смерти или изгнания жила. Ступай, у меня дела. Или ещё что есть ко мне?

– Из Парижа весть пришла, – обрадовалась перемене темы Дашкова. – У Дидро нехватка денег на издание «Энциклопедии», вот бы помочь.

– Я написала Вольтеру, что готова печатать в Риге, в Петербурге, где угодно, и за российский счёт.

– Ты просто чудо! – снова бросилась обниматься Дашкова. – Вся Европа будет восхищена!

– Что мне Европа, – не рисуясь, пожала плечами императрица. – Своих дел невпроворот. Иди.

Дашкова исчезла, прошуршав платьем мимо Потёмкина.

– Господин Потёмкин, – позвала его Екатерина. – Продолжим?

Григорий кивнул и, подойдя ближе, заговорил:

– Полагаю необходимым в наставление для Сената вписать также, чтобы члены его на службу ходили ежедневно, не позднее десяти часов до полудня, а буде кто опоздал или не явился без объяснения достаточной причины – делать вычет из жалованья. Кто же и дальше станет манкировать, от дел уволить.

Екатерина, вспомнив «собрание антиквариата», усмехнулась:

– Жестоко, Григорий Александрович.

– Иначе как кнутом этих рамоликов к делу не приохотить.

Слово «рамолики» рассмешило Екатерину. Но, расхохотавшись, она покачала головой.

– Суров, суров, батюшка. – Помолчала, потом ласково посмотрела на Потёмкина. – Григорий Александрович, не сочтите за обиду, но замечаю, что ваш французский не очень хорош. Что бы вы сказали, ежели бы я вам учителя наняла за свой... то есть за государственный счёт?

– За что такие благодеяния, Ваше Величество?

– Вижу за вами прилежание к делу, светлый ум и преданность, и хотелось бы мне поддержать моего паренька. – Она улыбнулась ему тепло и приветливо.

Григорий опустился на колени, прижал к губам её руку.

– Государыня, матушка...

– Встаньте сейчас же, – шутливо нахмурилась Екатерина, – и не надо каждый раз бухаться на паркет, коленки отобьёте... Я хотела бы вам наставницей быть. По рукам? – И она озорно, совсем по-мальчишески, хлопнула ладошкой в подставленную ладонь Григория.

Он снова кинулся на колени, но, вспомнив выговор, поднялся, досадно махнув рукой. Екатерина рассмеялась.

– И вот ещё что – чтобы покончить с делами... Зная вашу набожность и эрудицию в богословии, прошу вас принять должность секретаря священного синода, там тоже пылью и нафталином пахнет. А заодно поможете мне подыскать среди старичков женишка. – В её глазах снова заиграли весёлые искры.

– Для Лизаветы Романовны небось? – широко улыбнулся Потёмкин.

– Помните? – удивилась она.

Он небрежно пожал плечами:

– Ваши заботы – мои заботы. Обещано было в день арестования его величества. – Не удержавшись, Потёмкин вдруг прыснул смехом. – Имею на примете... – Посерьёзнев, договорил: – Не сенатор, но роду почётного, почитай... – Он снова сдержал смех: – Почитай, Рюрикович.

– Кто таков?

– Да есть тут один... Челом бьёт на генерал-губернатора Глебова, обобрал тот его до нитки.

– Опять Глебов, – нахмурилась Екатерина. – Так кто он?

– Отставной секунд-майор Почечуев, – чётко и громко доложил Потёмкин, пряча смешинки в глазах.

– Почечуев? – механически переспросила Екатерина.

– «Что есть почечуй?» – передразнивая Катеньку Дашкову, тоненьким голосом проговорил Потёмкин, потом сам себе ответил – уже низким, грудным голосом Екатерины: – «Почечуй означает геморрой...»

Екатерина до слёз хохотала. Потом, утерев глаза, нараспев и со смаком произнесла: – Почечуева... Её сиятельство, графиня Почечуева... – И снова задохнулась от хохота.

Они, смеясь, не слышали, как дверь библиотеки распахнулась и на пороге появился хмурый Григорий Орлов. Он, недоумевая, уставился на веселящихся Екатерину и Потёмкина, потом неприязненно спросил:

– Пересмешничаете?

– Уморил, уморил он меня, Гришенька... – повернулась к нему хохочущая Екатерина, которая никак не могла успокоиться. – Ну, озорник, ну, смешной! Век бы такое в голову не пришло. Ну, спасибо! Её сиятельство Почечуева, и дети её Почечуйки... и внуки Почечуйники... – Она снова зашлась в хохоте и махнула Потёмкину рукой: иди, мол.

Орлов, ни разу не улыбнувшись, исподлобья смотрел на приближающегося Потёмкина, когда сошлись, сказал вполголоса:

– Не забыл про пороги и лестницы?

– На них каждый споткнуться может... ваше превосходительство. – Потёмкин глянул, как выстрелил.

– Сиятельство, – поправил граф.

– Указ ещё не обнародован, – быстро отозвался Потёмкин.

– А ты привыкай помалу. – Орлов высокомерно вздёрнул бровь.

Потёмкин взора не отвёл. Они несколько секунд неотрывно смотрели друг на друга – светлоголовый и черноволосый, пылающий и невозмутимый, – разные, как день и ночь, оба рослые, могучие. Фыркнули, как коты, и разошлись. За Потёмкиным громко хлопнула дверь.

Орлов подошёл к Екатерине, скривив губы в иронической усмешке.

– Чтой-то, Катерина Алексевна, весельчак этот чернявый зачастил к вам?

– Ревнуешь? – улыбнулась она.

– Не удержусь ведь от греха...

Она ласково улыбнулась.

– Дурачок ты, Гришенька, мне столько разных людей надобно. Ты ж не сможешь кружева распутывать, что плетут в Сенате, в синоде да и вообще кругом...

– У меня другая способность. – Он упрямо мотнул головой. – Я рубить могу.

– Потому и собираю людей, могущих не только рубить, но и связывать.

– Собирать-то собирай, но помни да край ведай: у чернявого не только в голове способность великая.

– Тебе откуда знать?

– У фрейлин спроси. Гриц по часам расписан после захода солнца…

– Ага, завидуешь, жалеешь, что тебя стреножила, – подвела итог Екатерина.

– Ты, матушка, со мною шибко не играйся... – Глаз Орлова потемнел. – Мы из простых, не учены, как этот барашек, но соображаем, что ножки твои на плечах Орловых стоят. А ну как расступимся мы или, скажем, у тебя вдруг почечуй случится?

Несмотря на то что это была прямая угроза, Екатерина ни обиды, ни страха не выказала, чем сразу обезоружила ревнивого не в меру таланта. Положив ладони на плечи Григория у могучей шеи, нежно улыбнулась, прижалась к нему всем телом и сказала вполшёпота грудным зовущим голосом:

– Дикарь... То под венец зовёт, то страх наводит. – Откинулась, заглянула в голубые глаза, вмиг посветлевшие. – Люблю я тебя, люблю. И никто мне более не нужен. – Пригнула к своей груди его упрямую голову и, пока его губы жадно искали её рот, дрожащими пальцами принялась расстёгивать пуговицы мундира и сорочки. Заскользила ладонями по мохнатой груди, опустилась к его коленям, потянула за собой, ложась на мягкий ковёр на полу библиотеки...

И Орлов услышал, как тот же голос, что выговаривал слова присяги, данной во время коронации: «Божею поспешествующею милостию, мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, царица Казанская, царица Астраханская, царица Сибирская, государыня Псковская, княгиня Смоленская, княгиня Эстляндская, Лифляндская, Карельская, Югорская... Пермская... Удорская... и прочая», – прошептал, задыхаясь:

– Гришенька, люблю...