Текст книги "Преданный и проданный"

Автор книги: Борис Павленок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

4

За высоким плетнём и зарослями вишняка Поликсена увидела наконец белый бок мазанки – типичного строения Малороссии, золотом отливала на солнце соломенная крыша. Девчонка, одетая в длинную плахту и белую с расшивкой сорочку, первая вышла из кареты и сказала:

– Ось туточки, пани.

– Возьми денежку, милая, – протянула ей медяк Поликсена.

Девчонка радостно взвизгнула.

– Ой, спасыби! – Сунула монетку за щёку и запрыгала на одной ножке, припевая: – Я в карети панской йихала сьогодни... Я в карети панской йихала сьогодни...

Поликсена ступила ногой на пыльную дорогу, подобрала платье и обернулась, сказав в глубь кареты:

– Можете выйти, девочки.

– А конив напуваты дозволите? – спросил усатый возница.

– Только быстро.

– Та вон ричка туточки. – Кучер ткнул кнутовищем в сторону оврага на задворках хаты.

– Мы тоже к речке, до воды. – Из кареты высунулась темноволосая девичья головка.

– Не остудитесь только. – Поликсена подошла к плетню, встала на перелаз. – Есть кто живой?

Живой был один – Мирович. Он сидел на завалинке с равнодушно-отвлечённым видом, скорее всего, дремал, хотя рука словно бы сама собой водила прутиком по песку.

Поликсена не узнала в обросшем, неопрятном человеке своего жениха, да и он не откликнулся на голос, даже глаз не открыл. Зато отворилась дверь хаты, и оттуда выглянул сивоусый дед, древний и заросший шерстью.

– Вам кого?

– Василия Яковлевича, господина Мировича.

Дед, очевидно, был глух, потому что переспросил скрипуче:

– Вам кого?

Мирович приоткрыл веки над затуманенными глазами. По мере того как до его дремавшего сознания доходило, кто перед ним, он постепенно светлел лицом, прояснялись глаза, сам он выпрямлялся, поднимаясь, становясь выше ростом. Прикрыв рукой глаза, быстро отдёрнул ладонь – видение не пропало. Внезапно он бросился к ногам подруги, обхватив руками её колени. Поликсена вскрикнула, отшатнулась, снова вскрикнула – уже узнавая.

– Полинька! – бормотал счастливый Мирович. – Поликсена Ивановна! Вас ли вижу, любовь моя?

Дед, который был, видать, не только глух, но и глуповат, подойдя ближе, опять гукнул:

– Вам кого?

Поликсена Ивановна тщетно пыталась разъять руки Мировича – он держал её крепко, не понимая, что ей неудобно стоять на перелазе, и твердил:

– Любовь моя... нежданная... Полинька...

Наконец не выдержав, она сердито сказала:

– Да отпустите же мои ноги, я упаду!

Лишь этот окрик привёл Мировича в чувство, и он, поднявшись, помог ей сойти с доски, а она, оглядев его, растерянно пробормотала:

– Вы ли это, Василий Яковлевич?

– Я, Полинька... Поликсена Ивановна... Я сейчас, минутку... сейчас переоденусь, приведу себя в порядок... присядьте, вот колода... У нас тут, извините, всё попросту...

– Не утруждайтесь! – испуганно замахала на него руками Поликсена, придя в ужас при мысли, что ей здесь придётся пробыть долго. – Я на минуту, и дальше поеду...

– Нет, нет, нет!.. Не ждал, не чаял, не надеялся... Как вы на мои письма ответ не давали, так и осел в глуши, послал прошение об отставке. – Он всё заглядывал ей в глаза.

А дед всё не отставал:

– Вам кого?

– Меня, дед Божко, меня! – радостно закричал ему прямо в ухо Мирович.

Дед умильно закивал, а Поликсена тронула платочком колоду и раздумала садиться, её не ослеплённый страстью разум быстро оценил ситуацию.

– Пройдём до кареты, Василий Яковлевич. У меня в самом деле времени нету. Мы с девочками проездом до Киева, думаю, дай загляну... – Пройдя вперёд, она обернулась и, раздражённо взглянув на деда, который с заинтересованным выражением лица усаживался на колоду с явным намерением понаблюдать за ними, добавила: – Не огорчайтесь домашним видом, проводите.

Мирович послушно пошёл за ней. Поликсена решительно шагнула на перелаз, он подал ей руку, сам прыгнул вслед – молодец молодцом.

Молча пройдя несколько метров, они остановились в прохладной тени плакучей ивы. Поликсена, критически осмотрев бывшего жениха, сразу взяла быка за рога.

– Не ожидала вас найти в таком состоянии, – жёстко начала она. – Получив стихи ваши о несчастном голубе, подумала: наконец-то герой мой решился взломать клетку несчастного принца... наконец свершится наша мечта о совместном счастии. Поверила, дурочка...

По лицу Мировича расползлось виноватое выражение.

– Я, Поликсена Ивановна... – Его пальцы забегали по обтёрханному мундиру, хватаясь за те места, где прежде были пуговицы, пытались соединить края ворота, приложить и прижать оборванный лоскут...

– ...И полетела, думая увидеть сокола, а встретила... – Она помолчала и безжалостно добавила: – Ворона.

– Полинька, – взмолился Мирович, – не убивай, не смотри на вид мой!

Поликсена, утирая несуществующие слёзы, отвернулась, будто стыдясь слабости. Всхлипнув, продолжала:

– Если бы вы знали, как стонет народ под игом деспотии, как зреет гнев... В Петербурге составилась могущественная партия в поддержку бедного Иванушки, и вас поддержат, лишь откроете дверь темницы. Я думала, надеялась, а вы, оказывается... один поэтический марьяж, чтоб завладеть сердцем сироты.

– Полинька, любовь моя! – Не голосом, сердцем крикнул Мирович. – Я немедленно вернусь в полк! – Он попытался схватить её за руки. – Я совершу подвиг во славу любви и народа! Я... – Он захлебнулся словами.

Поликсена, всё ещё отирая сухие слёзы, всмотрелась исподтишка в лицо своего героя – бледен, чёрным пламенем полыхают расширенные зрачки глаз, пот выступил на лбу. Короче, возлюбленный был в той степени исступления, которая позволяла ей считать свою миссию выполненной. Довольная улыбка, мелькнувшая было на её губах, снова сменилась беспокойством: Мирович бухнулся на колени, пытаясь обхватить её ноги. К счастью, раздался конский топот, застучали колёса, из-за зарослей ивняка показалась карета. Поликсена вдруг расщедрилась – подняв Мировича с колен, обняла его, поцеловала в губы.

– Я надеюсь, я жду... в ссылке моей... – страстно зашептала она. – Освободи его и меня. Жду, Васенька. – Она быстро перекрестила обалдевшего от счастья беднягу и юркнула в карету.

Ещё один – воздушный – поцелуй, и кони тронулись. Мирович побежал следом, глотая пыль, потом остановился, проводил взглядом исчезающую за поворотом коляску и забормотал, растерянно глядя, как взвихренный песок медленно оседает, стелется по земле, по траве, по цветам:

– Было – не было?.. Видение, ангел мой... Пыль...

5

Потёмкин, стоя у зеркала в залитой светом гостиной, осматривал себя – всё ли ладно? Всё было ладно: мундир сидел как влитой, алый шарф с элегантной небрежностью охватывал шею, кидая отблеск на смуглые щёки, чёрные кудри красиво обрамляли выпуклый лоб, большие ясные глаза глядели весело. Отступив и прищурившись, Потёмкин представил, как ему пошла бы, скажем, алмазная зернь на золоте эполет, голубая лента через плечо да две-три звезды – больше и не надо. Видение так ясно представилось ему, что Потёмкин на миг зажмурился, – ей-ей, здорово!..

– Пардон, месье... Ах, Григорий Александрович!

Открыв глаза, Потёмкин увидел в зеркале нечто бело-розовое, воздушное, вспенившееся кружевом за его спиной. Умело подчёркнутые краской глазки-вишенки, жаркий огонь нарумяненных щёк, сложенные сердечком губки будто ждут поцелуя, ещё одно сердечко – мушка, прилепленная немного ниже и сбоку от уголка рта, – говорит, что дама нынче находится в весьма игривом настроении...

– Пардон, мадам.

Поклонившись, Потёмкин успел увидеть, как из рук небесного создания выпорхнул платочек и, кружась, опустился возле его туфли.

– Ах! – кокетливо воскликнула дама – они чуть не стукнулись лбами, склоняясь за платочком. Прошептала: – Жду вас нынче во втором часу.

– Извольте, мадам. – Потёмкин снова склонил голову, не то отдавая дань вежливости, не то подтверждая, что аванс принят.

– Мерси, месье...

– Варенька... э... ты что... э... замешкалась? – Теперь в зеркале появился коричневый, покрытый сеткой морщин лик с двумя белесоватыми бусинками глаз, рот, прорезанный чуть ниже пуговки носа, расползся в улыбке, открывая десны с остатками зубов: – Мой поклон, господин Потёмкин.

– Иду, милый. – Одарив Потёмкина на прощание обворожительным взглядом, дама поплыла из комнаты, колыша куполом юбок.

Она вынуждена держать локоток на отлёте, чтобы «милый» мог уцепиться, и вот он уже тащится за супругой – маленький, тонконогий, с негнущимися коленками, незначительный, будто шлюпка за кормой бригантины.

Усмехнувшись им вслед, Потёмкин нырнул в водоворот париков, фижм, мундиров и, кивая во все стороны, целеустремлённо двинулся вперёд, едва заметно поводя головой в такт нежной музыке.

– Батюшка Григорий Александрович... – Перед ним страшным сновидением возникла Мавра Шувалова. – А я решила, что ты ослеп. Ужо как напужалася! Сколько лет, сколько зим...

Отшатнувшийся было Потёмкин постарался загладить невежливый свой испуг:

– Считай, шесть... нет, семь.

– Летит, летит времечко... Ты Полиньку помнишь мою?

В мгновение вывернулась откуда-то Поликсена, жадно заглядывающая ему в глаза.

– Как не помнить... – Потёмкин приложился к ручке своей случайной любви, метнув глазами в стороны – как бы улизнуть.

Но Мавра – хитрая бестия! – опередила:

– Вы поворкуйте тут, а я... – И мигом растворилась в гудящем рое.

– Я вас не видел давно, – прохладно-вежливо сказал Григорий. – Где изволите скрываться?

– При детях князя Чурмантеева.

– Он разве в Петербурге?

В Оренбурге. – Полинька невесело усмехнулась своему каламбуру. – Я проездом из Киева, буду тут три дня.

Потёмкин оглядел Поликсену: по-прежнему хороша, свежа и привлекательна, да и мушка приклеена едва ли не у подбородка, что по негласной дворцовой договорённости значит – сегодня готова на всё.

– Прошу покорно извинить, – услышал Григорий вкрадчивый голос ливрейного служителя. – Вас, Григорий Александрович, ждут-с в оранжерее его сиятельство.

Потёмкин поднёс к губам покорную ручку Поликсены, но прежде чем поцеловать, пустил пробный шар:

– Если позволите, где вас сыскать?

– В доме Алексея Петровича Бестужева, – ответила быстро она и чуть-чуть сжала пальцы Потёмкина.

В оранжерее посреди диковинных растений и цветов была устроена беседка для небольшой компании. Витые колонны, покрытые позолотой, поддерживали некое подобие шатра из серебристой ткани с прозолотью, ажурные решётки белым кружевом ограждали восьмигранный помост, посреди которого размещался стол. Сооружение говорило не столько о хорошем вкусе, сколько о расточительстве хозяина. Компания собралась невелика – Григорий и Алехан, Федька да Шванвич, Пассек с гетманом Разумовским. Неожиданно для себя Потёмкин обнаружил здесь Мировича. Стало быть, как раз восемь персон – по одному на каждую грань стола. Григорий поднялся навстречу и по праву хозяина пригласил:

– Садись, Гриц. Я, первое, решил вызволить тебя из когтей Мавры, а второе, знаю, ты удачлив, спасай от разору – Мирович опять чудеса вытворяет, обчистил всех за два часа... Шампанского?

– Сам знаешь, не охотник я до хмельного. Да и в игре надо голову иметь светлую.

– Ер-рунда, – изрёк Мирович, тасуя колоду. – Главное – удача. Как говаривает его светлость Алексей Григорьевич Разумовский, важно ухватить судьбу за чуприну.

– Давно в Петербурге? – опросил Потёмкин. – Всё небось имение отсудить хотите? Пустое дело, Сенат отказал.

– Вот я и беру судьбу за чуприну, – блеснул зубами Мирович, не то улыбаясь, не то щерясь, и принялся быстро тасовать колоду, карты скользили у него меж пальцев словно сами по себе.

– Ты в памяти уже нетвёрд, Васенька, – сказал гетман. – Брось на сегодня игру.

– Неправда, извините, граф. У меня голова нынче чище, чем сиротская слеза. – Мирович выгреб из кармана груду каменьев и золотых монет, бросил на стол.

– Василий Яковлевич... – снова заговорил гетман.

– Кто ещё? – Мирович пропустил между пальцев колоду. Был он мертвенно бледен, черты лица заострились, глаза зияли чёрными провалами. – Господин Потёмкин?

Григорий засмеялся.

– Да ты небось рака от таракана отличить не сможешь.

– Я решительно требую сатисфакции... Теперь это дело чести, прошу.

– Господа. – Потёмкин развёл руками. – Бог свидетель, я вынужден.

Потёмкин выложил из кармана несколько камешков и монет, положил возле себя. Мирович посмотрел ему в глаза – нет, он не был пьян, этот армейский поручик, взгляд его показался Потёмкину бешеным. Мирович выдал карту Потёмкину, сбросил себе, снова Потёмкину, хотел опять себе, но Потёмкин придержал руку:

– Ещё мне.

В глазах Мировича появилось некое смятение, но карту он выложил сопернику: это было его право – просить третью. Потёмкин перевернул свои карты вниз рубашками и принялся отделять от казны Мировича ровно столько, сколько было у него.

– Может быть, хватит, Василий Яковлевич?

Мирович разорвал новую колоду, предложил Потёмкину снять, но тот махнул рукой:

– Себе.

– Мне.

– Себе.

– Мне.

– Дана.

– Хватит.

Мирович и Потёмкин встретились глазами и замерли. Игра – не столько удача, сколько поединок воль и расчётов, умение высмотреть в глазах соперника сомнение, надежду, уверенность, намёк, интуитивно появляющийся и исчезающий. Мирович медленно доставал карту, но не успел.

Потёмкин крикнул:

– Снизу!

Мирович бросил колоду, отсчитал проигрыш. Потёмкин аккуратно собрал выигрыш в карман, оставив опять ровно столько, сколько было у Мировича.

– Не верите, что расплачусь?

– Уравниваю. А может, всё-таки довольно?

Вместо ответа Мирович протянул неразорванную колоду Потёмкину:

– Теперь вы.

Последний кон был молниеносным: карта – взгляд, ещё карта – ещё взгляд, карта, карта... И Мирович встал. Щебетали канарейки да что-то урчали мартышки в вольере.

– Яко наг, яко благ... Я пошёл, господа. – Пошатываясь, он выбрался из беседки.

– Погодите, карету вызову! – крикнул Орлов, но Мирович лишь вяло отмахнулся.

– Обидели хлопчика, – сочувственно проговорил гетман.

– Этот хлопчик ещё немало горшков набьёт, – усмехнулся Григорий Орлов. – Всё случая ищет.

– Насчёт случаев это ты у нас мастак, Гришенька, – хохотнул Федька.

– А ты не вякай... Нам, Орлятам, не на случай, на себя надеяться надо. Захотели – сотворили царицу, захотим – переталдычим. Как думаешь, Алехан, месяца хватит, ежели сватам моим откажет?

– Ври, да знай меру, – сурово промолвил гетман Разумовский. – Может, за месяц и переталдычите, да только мы вас до того за две недели перевешаем, понял? – И встал. – Спокойной ночи, господа.

Глядя вслед гетману, Григорий Орлов сжал в побелевших пальцах колоду карт, потянул, и она разошлась на две половинки.

– Не серчай, Григорий Григорьевич, – сказал Потёмкин. – Гетман прав – сугубую тайну не след афишировать.

– А ты не встревай промеж нас, замечаю, больно услужлив её величеству, да и она, ровно шлюха, ногами елозит, завидя твой кочан смоляной.

– Не гоже так про царицу. – Потёмкин аж почернел, но сдержал себя.

– Я не про державный, про бабий интерес. Постель – дело полюбовное: хочу – сплю, хочу – кину.

– Гринька, не кобенься, – вмешался Алехан.

– А чего он, моя баба – и право моё, – огрызнулся Григорий. – Хочу – сам владею, а нет – другому уступлю... Может, метнём на неё, а, Потёмочка? – Гришка тряхнул колодой игранных карт.

Потёмкина захлестнула злость, и он, теряя самообладание, заорал:

– Сволочь! Словно о бабе площадной! – Ухватив за ворот, он рванул Григория на себя, врезался лбом в розовую мякоть ненавистного лица.

Самой быстрой оказалась реакция у Федьки. Он тут же въехал Потёмкину в ухо.

Алехан закрыл Потёмкина от разъярённых братьев:

– Цыц, браты! Закона не знаете? Гость – лицо неприкосновенное... в доме. – Оттолкнув Потёмкина, проговорил неторопливо: – А ты, чернявый, иди, да помни: Орловы обид не прощают.

– Дуэль? Я к вашим услугам.

– Нам эти французские штучки ни к чему. Мы – русские.

Сходятся и расходятся танцующие кавалеры и дамы. Григорий Орлов с Поликсеной. От недавнего инцидента на лице графа лишь наклейка, пересекающая бровь.

– Вы в Петербурге ещё долго?

– Все вечера мои расписаны, – лукавит Полинька.

– А нынешний, душа моя?

– Пока свободна...

– Я от вас без ума...

– Ах... – Полинька почти висит на руках Григория.

Сходятся – расходятся. И всё дальше, дальше Полинька и Орлов. Лёгкое па – и они в соседнем покое. Ливрейный лакей притворяет дверь и становится, загородив её спиной.

Он отпустил извозчика возле дома и едва шагнул за калитку, как получил тяжелейший удар в голову, за ним последовали другие. Молотили деловито и молча. Лишь однажды прорезался голос Алехана: «Не до смерти, для науки...» Бред и явь смешались: оскаленная и оттого вдвойне страшная в лунном свете физиономия Алехана, кулак в бойцовской перчатке, ещё чьи-то головы, кружение месяца в небе, взлёт – и тяжкое падение оземь.

Ещё запомнилось: два мёртвых пса валялись на белом песке...

И трудный путь от калитки до крыльца, бесплодные попытки подняться на ступени...

6

Орлов, как нашкодивший кот, подобрался к спящей Екатерине бесшумно, на цыпочках, подгибая коленки и стелясь по полу. Задержав дыхание, тонким листом проскользнул под одеяло, под бочок к своей венценосной подруге, немного повозился, устраиваясь поудобнее и, взглянув на Екатерину, вздрогнул: она презрительно смотрела на него.

– Пфуй! – брезгливо отодвинулась Екатерина. – Вином воняешь и вульгарными духами... Опять с девками шлялся?

– Като, солнышко моё... – как можно слаще промурлыкал Орлов.

Но она резко оттолкнула его, и сиятельный любовник едва не свалился с царской кровати, задержавшись или скорее, запутавшись в кружевах пододеяльника.

Глядя на него потемневшими от злости глазами, Екатерина проговорила с горечью и тоской:

– Господи, когда это кончится... Ждёшь его, ждёшь, а он является под утро пьян, вонюч, девками облизан, истаскан, как кобель драный. – Она резко повернулась к нему: – Блудил ведь? С кем?

– Блудил, блудил... – с видом оскорблённой невинности пробормотал Григорий. – Куртаг наладил. Почто не пришла? Звал ведь... Вот и осталось только с девками плясать, а они, дуры, все духами облитые, в помадах и мазях, где ж тут не нахвататься. – Он придвинулся, пытаясь поцеловать её в шею. – Да разве я, Като... Да ты у меня...

– Отстань, развидняется скоро. Вставать пора, – попыталась оттолкнуть его Екатерина, но Григорий прижался к ней ещё крепче, провёл рукой по её бедру, прикрытому ночной рубашкой. – Ладно, только обмойся иди, – смягчилась она.

– Так бы и сказала. – Григорий вскочил, но прежде чем идти, сообщил: – Тут один офицерик набивается служить в Шлиссельбурге, да я тебе про него рассказывал.

– Ну и что? – равнодушно спросила Екатерина, внутренне напрягшись.

– Подпили, он стихи читал... Про то, чтоб голубя пленённого освободить. И дружка себе ищет.

– А не спьяну тебе примстилось? – зевнув, усмехнулась она.

Орлов энергично замотал головой.

– Когда дурак захочет свой лоб расшибить, никто не удержит.

Екатерина приподнялась на локте, внимательно посмотрела на Орлова.

Он спросил:

– Может, Шешковскому намекнуть?

Помолчав, она вдруг снова легла.

– К чему лишние заботы? Нет силы, способной Иванушку из-под стражи взять. – И, потянувшись, лениво спросила: – Так мне вставать?

– Бегу, Като, – засуетился Орлов, – бегу, мои шер ами...

7

Закатное солнце скрылось в набухшей дождём туче, вызолотив её верхний угол и окантовав золотой тесьмой весь край, красная заря залила огнём прогал над горизонтом, зажигая кирпичные крепостные стены зловещим багрянцем. Листья деревьев тяжело обвисли. Мирович, настороженно озираясь, обходил территорию, примечая, кто, что и где находится. Встреча с приставом Власьевым – он знаком нам, как и его подручный, по корчме – была неожиданной. Мирович вздрогнул и заискивающе улыбнулся.

– Гуляете, Данило Власьич?

– Променад совершаю али моцион вечерний... А вам, поручик, это самое, не гулять, на абвахте быть положено. Артикул-с требует.

– Я по артикулу, Данило Власьич, и поскольку недавно в караульной команде, стараюсь досконально изучить каждый закуток да переулок, а то случись что...

– А что может случиться?

– Я к слову...

– Каждому слову своё место должно быть, – наставительно произнёс пристав. – Коменданту Бердникову доложите, что я вам замечание сделал...

– Что так строго, Данило Власьич?

– Тут без строгости нельзя, знаешь небось, кого охраняем. Ну ин ладно, на первый раз прощаю... Пойду, ужин пора давать Безымянному...

– Табачку не желаете-с? Отменный, – лебезил Мирович.

– Отменный, говорите? Ну, если уж так... – Раскурили трубки. Власьич сплюнул. – Опостылел, будь он проклят, Безымяный этот... Сколь годов таскаюсь за ним, хотя бы Всевышний прибрал несчастного.

Мирович насторожился, но поддержал капитана:

– Истинно, несчастный, истинно. Вот бы ему свобода вышла...

– А по мне, хоть на свадьбу, хоть на погост, абы с рук. Эх, махнул бы я на Дон к себе и бродил бы, бродил по степи вольной, чтоб забылись эти стены проклятые. – Корявое и грубое лицо солдата озарила улыбка.

– И мне вас жалко, Данило Власьич, – сочувственно проговорил Мирович. – Это ж столько лет, и все за ним, за ним... Уж небось вы и рады будете, ежели кто сможет пособить бедному на волю выйти.

Старый служака, уловив опасный ход мыслей поручика, сделал стойку, как охотничий пёс.

– То есть как пособить? И откуда вы знаете про Безымянного, про годы мои? Вы, господин поручик, загадками не изъясняйтесь, а то я, это самое... С такими думками..., Мирович растерялся, понял, что допустил оплошность, и это ясно отразилось на его лице.

– Вы не в том смысле, господин капитан, то есть я... Я в смысле, может быть, прошение... у меня связи... люди...

– Что за связи? Какие люди? – вцепился Власьич. – Какое содействие государственному преступнику? Вы на страже, при абвахте, и будьте добры... – Власьич, оборачиваясь и бросая быстрые взгляды на Мировича, заспешил к лестнице, ведущей в каземат.

Мирович, тоже оглядываясь, кинулся в караулку. Рывком открыл дверь, плюхнулся на скамью, вытащил трубку. Руки не слушались, табак рассыпался. В караулку вбежал вестовой.

– Господин поручик! По поручению старшего пристава в город нарочный, велите открыть ворота и дайте ключ от лодки.

– А?

– Выпустить в город нарочного, капитан приказал. С пакетом.

– Вели... вели обождать, я... я сейчас... Ступай!

Едва вестовой вышел, Мирович плюхнулся у окна на колени. Вытащив из-за пазухи портрет-ладанку, поднёс её к свету и молитвенно зашептал:

– Ангел мой, Полинька, медлить нельзя, час подвига настал... – Взор его потемнел, глаза расширились. – Моли Бога об успехе дела праведного, о даровании воли заточенному. В том счастье твоё и моё... Помяни в святой молитве, любовь моя, раба Божия Василия. – Он успел вскочить, заслышав скрип двери.

Снова вестовой:

– Ваше благородие, нарочный торопит...

– Иду, иду, вот только ключ возьму, ступай. – Вытащив из кармана связку ключей и оглянувшись, куда их спрятать, затолкал в щель меж досками пола, отделив один. Сорвал с вешалки шинель, вспорол палашом подкладку, вытащил бумагу. Подойдя к свету, прочитал:

«Я волею моей монаршею повелеваю... Безымянного, кой является женихом моим, царём Иваном Шестым...» Распахнув дверь в казарму, подал команду:

– К ружью!

Первым вскочил капрал. Мирович приказал:

– Бей в барабан, подымай всех... На плац! – И выбежал за дверь.

Грохотал барабан, разбуженные солдаты становились в строй. Тёмная мглистая туча висела совсем низко над крепостью. Запалили факелы.

– Что случилось?

– Сбёг Безымянный?

– Особу высокую встречать.

– Поверка...

Мирович метался перед строем:

– Боевые заряжай! Ружьё наизготовку!

С крыльца сбежал тучный офицер – комендант Бердников, на ходу застёгивая мундир.

– Кто бил тревогу?

Мирович заступил ему дорогу и закричал:

– Мерзавец и душегуб! Ты держишь за семью замками невинное лицо – государя российского Ивана Шестого. – Не дав опомниться, ударил его палашом по голове, тот упал. – Взять под караул! Слушай команду: правое плечо вперёд, скорым шагом к тюрьме – марш! – Сам побежал первым.

У моста через ров, отделяющий гауптвахту от тюремных ворот, строй сбился, случилась заминка: часовой, услышав шум, запер ворота.

– Стой! Кто идёт!

– Свои, не видишь? – Мирович поднёс факел к лицу.

Но вырвавшийся из рук стражи комендант оттолкнул Мировича и, вбежав на мост, закричал:

– Измена! Закладывай ворота!

Мирович швырнул коменданта на землю, но из-за моста ударили выстрелы – наружная стража втянулась на тюремный двор.

– К стрельбе изготовьсь! – суетился Мирович. – Пали! – Но залп не получился, так, горох. Между тем Мирович орал: – Сдавайтесь, ежели по доброй воле, царь помилует, а кто против пойдёт – в каторгу!

В ответ скрипнули тяжёлые створки ворот, из-за них выкатилось несколько бочек, воз, груженный мешками. Обороняющиеся ответили залпом. Команда Мировича отступила, солдаты укрывались от пуль.

– Заряжай! – приказал поручик.

Но к нему подошёл капрал:

– Ваше благородие, солдаты говорят, невместно, мол, своим своих бить. Вида требуют с печатью... И комендант не знает.

– Это он мутит, кляп ему в рот! Слушайте указ императрицы: «Стало известно нам, что в Шлиссельбургской крепости содержится незаконно и изменнически брат наш, коронованный царь России. А посему указую немедленно оного узника из-под стражи освободить. А ежели кто сопротивление... предать смерти... Императрица... и прочая, и прочая... Екатерина Вторая». Ясно?

Из-за баррикады опять раздался залп, пуля прорвала бумагу, которой размахивал Мирович.

– Пушку! – приказал Мирович. Пушку выкатили.

– По изменникам царю и отечеству пали! – Грохнул выстрел, раскатились бочки. – Ядра! Ядра давай! Заряжай, пали! – Вспышка света озарила крепость. Ядро бухнуло по крякнувшим створкам ворот, полетели щепки.

Во дворе у входа в каземат поднялась паника. Суетилась кучка – до отделения солдат. Кто-то засветил в окне. Кто-то матюгнулся:

– Гаси, мать твою! Они по огню палить будут.

Ещё выстрел пушки – и будто эхо ему ответил гром, полыхнула молния, что-то загорелось.

В каморке, где находились Власьев и Чекин, пламя гоняло всполохи. Чекин с тревогой сказал:

– Против пушки не выдержать, что делать будем?

– А вы как полагаете?

– Думай не думай, а выходит афронт один – сдаваться.

– Теряете голову, поручик. Забыли инструкцию?

– Во, бегут уже по ступеням. – Власьев перекрестился, одёрнул полы мундира, скомандовал: – Палаш мне! Открывай камеру. – Пробежал пальцами по пуговицам мундира, надел фуражку.

– Ваше благородие, бесчеловечно это. – Лицо Чекина перекосил ужас.

– А ежели в петлю за неисполнение приказа? И вас и меня? Это человечно? И родню до третьего колена – в каторгу?.. Исполним приказ. – Ступив в камеру, приказал часовому: – Ступай, крикни: не стрелять, сдаёмся. Держи ножны. – У часового округлились глаза. Срывая зло, Власьев заорал: – Кому сказано? Марш!

Пристава вдвоём вошли в камеру. В сполохах огня, блеске молний, красноватом отсвете лампады можно было разглядеть аккуратно свёрнутые куртку и штаны, возле стояли башмаки, у изголовья висело полотенце. Узник лежал на спине, запрокинув голову, усы трепетали от дыхания. На изогнутой шее крупно выделялся кадык.

Власьев перекрестился и сказал:

– Именем статута и во исполнение приказа...

Чекин, вынувший шпагу, зажмурил глаза и отвернулся.

Послышался удар обо что-то мягкое, что-то хрястнуло, раздался не то стон, не то хрип. Возня, и сиплый голос, натужный, будто из-под ладони, зажавшей рот:

– За что?.. Боже... мя...

От кровати пятились белый, как привидение, Иоанн и кряжистый, твердокаменный Власьев. Власьев отступил, тяжко дыша. Иоанн, ставший вроде бы ещё длиннее и тоньше, окровавленный, с рассечённым лбом и безумно вытаращенными глазами, белым пятном навис над Власьевым, надвигаясь на него с обломком палаша в руке, и храпел:

– Иуда, убивец... Иродиада с того света руки тянет...

– Шпагу, поручик, – задыхаясь, бормотал Власьев. – Штык от солдата...

За дверью слышался грохот сапог. Чекин вложил в руку Власьева шпагу и отпрянул к двери. Иванушка бледным лицом наклонился над малорослым Власьевым, сипел:

– Зла не свершал... невинен... Вся жизнь в темнице...

Власьев, крякнув, насадил Иванушку на шпагу, он повалился на убийцу. Упал и Чекин, отброшенный Мировичем, который с группой солдат ворвался в камеру.

– Где государь?

– У нас императрица, а не государь, – ответил Власьев и отступил, открывая тело.

– Огня!

Убиенный лежал, скрючившись и охватив ладонями шпагу, на лице застыла беспомощная улыбка.

– Убийцы наёмные, что сотворили?! Солдаты, пред вами император, ваш бывший император, никем не развенчанный! – кричал Мирович, став на колени и подняв руки, будто взывая к Богу или товарищам.

– Не ведаем, кто он был. – Власьев отвёл глаза в сторону. – Мы по указу, чтоб живым в руки не давать.

– Освободился, голубь, наконец, – причитал Мирович, стоя на коленях и оглаживая ладонями голову мёртвого.

– Освободился, – осенил себя крестом Власьев.

– Крестится, аспид! – взвизгнул кто-то. – Иуда! В штыки их, ребята!

– Не сметь! – Мирович встал с колен, заслонив приставов собою. – Теперь мой ответ. Спасибо, ребятушки, и простите, ежели сможете. – Он поясно поклонился и протянул руки: – Вяжите.

Приблизившийся сквозь толпу солдат комендант с повязанной головой ударом кулака сбил Мировича с ног.

Власьев на дворе скинул шляпу, расстегнул мундир и отшвырнул его, повертел шпагу, тоже кинул наземь.

– Свободен!

С неба лил дождь. По двору мимо пристава несли тело Иванушки, завёрнутое в флаг России.

Следом, стиснутый часовыми, шагал Мирович, за ним комендант. А ещё дальше, ружья наперевес, солдаты, окружив, вели других солдат.

Колыхалось пламя факелов.