Текст книги "Преданный и проданный"

Автор книги: Борис Павленок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)

8

Ночь за окнами пиршественного зала озарялась сполохами торжественного салюта, гремели военные оркестры рёвом ослиной шкуры, пронзительно свистели флейты, вскрикивали медные тарелки. Обед в честь мира с Пруссией после окончания Семилетней войны был устроен по всем правилам казарменного этикета – его величество сидел окружённый полководцами, дипломатами, имея по правую руку прусского посланника, по левую – вестника мира Гудовича, коему доверено было подписывать мир в Берлине. Портреты императора Петра и вчерашнего супостата Фридриха, писанные в рост и поднятые над столами, перевитые гирляндами хвои и цветов, оплетённые лентами колеров прусского и русского флагов, являли собой символ трогательного и вечного единства. Дамы и господа, как и положено по фрунту, сидели за разными столами. Вдоль стен по периметру зала стояли верные янычары Петра – голштинцы. Пётр, как и обычно при застольях, был в подпитии, которое сопровождалось непомерными хвастовством и болтовнёй.

– Я вынужден буду, так и передайте королю, господин посол, защитить интересы своей Голштинии от наглых... датских притязаний! – кричал он через всю залу датскому посланнику Гакстгаузену. – Скоро, очень скоро мои бравые и верные голштинские быки пройдутся по полям и городам Дании. Я сам поведу их, и вы узнаете, что такое прусский дух и голштинская шпага. По пути я отдам честь и уважение королю Фридриху. Я имел честь служить в его армии как простой солдат, да, да, как простой солдат. – Со свойственной ему живостью, Пётр подбежал к капралу, нёсшему почётный караул у штандартов, выхватил у него ружьё и начал выделывать строевые артикулы: – Айн! Цвай! Драй! Линке! Рехтс! – Так же неожиданно бросил ружьё и подбежал к своему месту. – Я возьму у Фридриха армию и стану во главе двух армий – прусской и русской. И я сделаю своё герцогство счастливой страной. Дамы и господа! Майне либен геррен унд дамен! Я предлагаю тост за здоровье высокой голштинской фамилии. Всем встать!

Гости, привыкшие к бесноватым выходкам императора, встали, подняв бокалы. И лишь в одном месте частокол высоких куполообразных причёсок прервался – Екатерина не поднялась. Это не укрылось от взора императора. Он бросил на Екатерину бешеный взгляд:

– А ты... вы, Ваше Величество, почему не изволили встать?

– Потому что голштинская фамилия – это вы, я и наш сын. Когда здравят мою честь, я не обязана вставать.

– Кроме вас и сына есть ещё два члена нашей фамилии – мой дядя принц Жорж Голштинский и его высочество принц Голштейнбекский!

Екатерина была величественно спокойна и вроде бы не замечала беснований супруга. И всё же голос её сочился ядом, когда она произнесла своим низким и сильным голосом:

– Я надеюсь, они не обидятся, что женщина не встала. – И, выдержав паузу, сделала свой выпад: – Если они мужчины, Ваше Величество.

Кто-то поперхнулся смехом.

Пётр взорвался:

– Встать!

Екатерина кокетливым жестом поправила локон и ответила:

– Мы не на плацу, Ваше Величество.

Пётр плюхнулся на место, протянул руку к дежурному адъютанту. Тот вложил в царские перста перо, подставил чернильницу, расстелил листок бумаги. Пётр стремительно черкнул пером несколько слов и отдал Гудовичу. Весь зал, замерев, смотрел, как адъютант торжественно несёт лист бумаги с царственными словами. Екатерина развернула бумагу: «Ти дура!» Внизу растеклась клякса. Она разорвала бумагу и кинула через плечо. Пётр, наблюдавший всё это, вскочил и заорал:

– Ти – дура!

Потёмкин, стоявший неподалёку от царя за креслом своего патрона Георга Голштинского, видел, чего стоило Екатерине сохранить достоинство и сдержанность. Она неспешно поднялась, держась прямо, не теряя осанку, не засуетилась, не бросилась вон в рыданиях; она сделала общий поклон и, придерживая пальцами паутинную лёгкость кружев, вышла из зала.

Над столами висел деловитый гул: двигались ножи и вилки, позвякивали бокалы. Все делали вид, что ничего не произошло. Суетился только Пётр. Дёрнувшись туда-сюда, он за спиной наследника Павлуши наклонился к принцу Жоржу и что-то сказал. Тот выслушал с невозмутимым видом, кивнул, но опять склонился над тарелкой. Принц Голштейнбекский спросил:

– Что, Жорж?

Потёмкин напрягся, прислушиваясь.

– Велел послать дежурного коменданта к покоям императрицы и арестовать её.

– И ты думаешь...

– Не будем придавать внимания минутному капризу. Пётр слишком горячится расправиться с супругой. Подождал бы до коронации.

– Боюсь, не дождётся, у него полно сумасшедших идей.

– А откуда у дурака могут быть умные идеи?

– Боюсь, как бы нам не подпалить усы в чужом пожаре.

– Ну, до этого дело не дойдёт, народ смирен, дворянство жрёт да спит, армия в наших руках... Завтра выезжаем в Ораниенбаум всем двором?

– Так точно. Герр Потёмкин, поезжайте в штаб-квартиру, чтобы там всё было готово к отъезду.

Потёмкин вышел в комнату, где толклись адъютанты. Зрелище было весьма любопытное: по заведённому порядку они находились тут всё время, пока хозяева пировали, причём всё многочасовое бдение обязаны были находиться в строю, то есть на ногах. Ни стульев, ни скамей, ни диванов, естественно, не было, и потому все, начиная от мальчишек-пажей и до седеющих генерал-адъютантов, стояли или сидели на корточках. Некоторая дисциплинарная безответственность всё же была: наиболее беспечные и рискованные возлежали прямо на полу, кто-то, сложившись перочинным ножиком, устроился на подоконнике. Верзилу Дитриха Потёмкин отыскал в простенке между печкой и стеной – уперевшись коленками в стену, а спиной в бок печи, он спал. Потёмкин тронул его – никакого результата. Тогда, вытянувшись и изогнув голову так, как это делал принц Жорж, он сказал его голосом:

– Герр Дитрих, опять вы, скотина, бездельник этакий, спите, находясь во фрунте. Ви есть пльохо зольдат!

Дитрих под всеобщий смех вывалился из ниши и вытянулся перед Потёмкиным.

– Опять ноченьку бдил?

– Замотала совсем, кобылица этакая. – Дитрих крутнул головой, отгоняя сон.

– Лизка?

– Яволь. Её Петруша намнёт, раззадорит, а довести до кондиции не может. Вот она и кидается на меня, как тигрица голодная.

– Пошли ты её...

– С ума сошёл. А ежели царицей станет? А всё к тому идёт, – набивая трубку, размышлял предусмотрительный немец.

– А это, братец, не наши заботы. Иди к принцу, а я в штаб бумаги собирать.

– Э, принц тоже – как это по-русски? – зануда, так? Всегда дело даст.

– Герр Дитрих, ви пльохо исполняет солдацки долг! Смотреть, а то послать в Дойчланд картофель жрать!

9

Потёмкин подогнал коня к окнам особнячка и, прямо с седла забарабанил в шибку.

– Кто таков? – К стеклу прижалась физиономия поскрёбыша.

– Ослеп рази, не видишь?.. Гришка дома ли?

– Пошёл корму задать телушке. – Федька был неисправим.

– Вот пустят телушку под топор, и всем нам хана, – недовольно проворчал Потёмкин, входя в дом. – Алехан тут ли?

– Вот он я. – Алехан выходил из спальни. – Стряслось что?

– А то б я скакал ни свет ни заря... Император нынче велел взять Екатерину под арест.

– Федька! Подымай братьев!

А они и так уж подтягивались к двери – полуодетые, босые, заспанные.

– Погоди играть сполох. Длинный Георг придержал приказ: не время, говорит. Побаиваются они... Только, чаю, Орлов, не споздниться бы нам... Тот по дурости хлопнет – и всё.

– Может статься и такое... Проходи. Винца примешь?

– Мне хлеба да сала кусок бы, а то всё время торчишь за креслом, а они, заразы, пьют да жрут.

– Ничего, скоро мы им и прикурить дадим, дыхнут так уж дыхнут... Федька, тащи припас. Как твоя конная гвардия?

– И капральство, и драгуны в любой момент. Я наказал, чтоб все в казармах, по квартирам не расползаться.

– Умно. Ну, а командующего скрутишь?

– В момент, у него ко мне должок имеется. Можно и генерал-полицмейстера Корфа, он рядом живёт, а потом начнём город булгачить.

– А за нами, значит, остальные полки и его величество... Ладно, будь в готовности, а я поутру генералам доложусь, Разумовскому. Что-то они не чешутся, выжидают. После коронации хуже будет.

– Плевать на генералов нам, капралами обойдёмся... Их высокие превосходительства к раздаче наград успеют... Вот съедет двор в Ораниенбаум – и самая пора. Великий князь при маменьке в Петергофе под нашей защитой.

– Так-то оно так, только без генералов непривычно.

Потёмкин рвал зубами шматок сала, запивал вином.

Ел он всегда жадно и много. Потом даже говорили:

«Жрёт, как Потёмкин».

10

Майор Преображенского полка Пётр Петрович Воейков проводил ревизию караула. Вместе с капралом и двумя солдатами они приблизились к полосатой будке у дороги, ведущей в полк. Часовой, рослый, как и все гвардейцы-гренадеры, солдат Мухин окликнул издали:

– Стой, кто идёт?

– Свои.

– Пароль.

– Честь. Отзыв.

– Служба. Один ко мне, остальные на месте.

Воейков подошёл к солдату, выставившему штык навстречу.

– Здорово, Муха!

– Здравия желаю, ваше благородие Пётр Петрович.

– Всё спокойно?

– Так точно, всё спокойно. Спят, наломавшись на потехе вчерашней. А чужой разве забредёт в глухомань нашу?

– Но бывает?

– Бывает не бывает, а ухо держать надо востро, время ненадёжное. Сказывают, что голштинцы зашевелились, кабы чего против матушки-царицы худого не измыслили... А при Петре вовсе хана будет, засидят немцы.

– Кто говорит? – насторожился Воейков.

– Да все говорят... Я намедни спрашивал по тайности у капитана нашего его благородия Петра Богдановича Пассека, а он сказал: передай, говорит, солдатству, чтоб до поры языки не чесали, ещё прознает кто. Понадобятся багинеты наши, через капральство, мол, объявим.

– А зачем багинеты-то? – любопытствовал майор.

– Ясно зачем, чтобы императрицу, матушку нашу, от царя да его немчуры боронить. Недолго ждать осталось.

– Так и Пётр Богданович сказал? – допытывался майор.

– А мы что, пальцами деланы? Сами дворяны, и сами понимаем, что нам от тараканов прусских житья не будет. Одна она, царица, заступница наша.

– Так... – протянул майор, соображая что к чему, потом крикнул: – Вахромеев, ко мне!

Топоча сапогами, подбежал солдат Вахромеев.

– Заступай на пост вместо Мухина.

Солдаты поменялись местами, рядовой Мухин приставил ружьё к ноге. Воейков приказал:

– Сдать оружие!

И когда Мухин, почуяв неладное, заговорил было: «Ваше благородие...» – майор вырвал ружьё и приказал:

– Капрал, гренадера Мухина взять под арест. А теперь в дом капитана Пассека. Измена!

11

В карточном салоне у Дрезденши шла игра. Метали Григорий Орлов и Мирович. Вокруг толпились любопытные.

– Не может быть, чтоб судьба тебе маткой была, – басил Орлов. – Не всё ж тебе тереть, пора и в тёрке быть. Либо дупеля, либо пуделя.

По бледному и напряжённому лицу Мировича, как всегда, сбегали капли пота. Впившись глазами в глаза Орлова, он выдернул карту, и она скользнула из-под ладони на стол.

– Дана, сударушка. Ещё?

Орлов кивнул.

Снова карта выскользнула из-под ладони Мировича.

– Ещё. – Лицо Орлова напряглось. Глянув на третью карту, со злостью шлёпнул их на стол. – Ты заговорённый, что ли? Ну да сколько верёвочка ни вьётся, а всё ж петлёй сойдётся... Начнём по новой!

В это время лакей, проходящий с бокалами на подносе, передал Орлову записку. Тот развернул, не торопясь, припалил кончик бумажки от свечи, принялся раскуривать сигару, помахивая остатками бумажки и сказал Мировичу:

– Извини, брат, ехать должен, в полк вызывают.

– И отыграться не хотите?

– Другим разом. – Гришка быстро поднялся, застёгивая мундир. – Нынче, брат, другой банчок, в ином месте. – Он весело подмигнул.

– К бабе небось требуют, – хохотнул кто-то.

– Вот, дьяволы, и всё-то вы знаете, – восхитился Орлов и быстро пошёл к выходу.

Мирович от нечего делать тасовал колоду и вдруг заметил, что вслед за Орловым начали вставать и один за другим гвардейцы, все, торопясь, уходили.

Ссыпав в карман выигрыш, пошёл следом и Мирович. В полутёмной передней затаился, ожидая, пока разберут плащи. Услышал голос Орлова:

– ...Матушка в опасности... Подымать полк... Быстрей, братцы... Петрушу запереть в Ораниенбауме... Всем к Зимнему...

Офицеры сбегали по крыльцу к экипажам, кучера гнали коней. Мирович огляделся: двор, только что забитый экипажами, опустел. Лишь у самых ворот стояла лёгкая коляска. Кучер сидел, развалясь, на скамье и, глянув вслед уехавшим, задремал. Мирович подобрался к экипажу, сдёрнул с шеи коня торбу с овсом, взобрался на сиденье. Вожжи были едва прицеплены к кованой финтифлюшке на козлах. Отцепив их, он тихонько чмокнул, и конь неслышно тронул, но, чёрт бы его побрал, чиркнул осью по воротам.

Кучер вскочил:

– Стой! Стой! Куда!

Тогда Мирович, не таясь, гикнул и ударил вожжами по спине жеребца. Кучеру отозвался:

– По государеву делу!

Коляска пулей понеслась вдоль канала. На выезде из города, ещё саженей за двадцать, крикнул будочнику:

– Подвысь шлагбаум! Эстафета его величеству императору Петру в Ораниенбаум! – и умчался в сумрак белой ночи.

12

Полная тишина стояла в Петергофском саду. Время – пятый час утра. Солнце ещё не взошло, не высушило туманы, и они бродили, перетекая из низины в низину, всё ближе к морю. Бросив на ходу вожжи, Алехан Орлов вбежал в караульное помещение, и тотчас же оттуда выскочил солдат, направившись на конюшенный двор. А Орлов бегом проследовал к галерее старого павильона, постучал в окно. Не услышав ответа, потянул на себя створки, они легко поддались, и он решительно перекинул ногу через подоконник. Близко к свету, сидя в креслах, спала камер-фрау Шаргородская. Старческий рот полуоткрыт, очки сползли на кончик носа, костлявые пальцы сжимали вязанье. Орлов на цыпочках прошёл в соседнюю комнату, открыл дверь без стука.

– Доброе утро! – встретила его весёлым возгласом Екатерина. – До солнца и без доклада?

– А это что? – растерянно спросил Орлов.

– Как что? Мою свои манжеты и воротнички. Хорошо, тихо, никто не мешает...

Орлов схватился за голову, простонал:

– Бог мой! Такое занятие, когда дорог каждый миг... И вы собираетесь стать царицей!

– Тшш... – прикрыла мыльной ладошкой рот Орлова Екатерина и, смутившись, прибавила: – Извините.

– Тьфу, – сплюнул он, утирая губы и шрам, начинающийся от рта и идущий прямо к уху. – Теперь уж хошь таись, хошь во весь голос ори...

– А что случилось?

– Не медлите, Ваше Величество, Пассек арестован и, не дай бог, под пытками заговорит... Вас, Екатерина Алексеевна, ждут Шлиссельбург или плаха, нас – петля... Григорий поехал измайловцев поднимать, ушли затравщики в иные полки. Надо упредить его императорское величество, пока они сны в Ораниенбауме досматривают.

Екатерина метнулась в двери:

– Вася, Катерина Ивановна, быстро одеваться! Мундир, пожалуй? – не то спросила, не то сообщила она Орлову.

– Мундир ловчее, мы прямо в полк. А как тут караул без огласки миновать?

– Я плащ с вуалью наброшу и зонтиком прикроюсь, сочтут за жену вашу...

– Вот ладно, а я сказал на карауле, что за женой...

Поднявшийся над деревьями край солнца брызнул лучами по сверкающей траве.

От ворот Петергофа, круто взяв с места, отъехала коляска. Кони рвались вперёд, набирая скорость.

13

Потёмкин вошёл в комнату, где спала обслуга принца Жоржа – денщики, конюхи, свободные от поста караульные. Жили без комфорта – на полу, устланном соломой, вповалку спали гвардейцы и голштинцы. На костылях и гвоздях, вбитых в стены, развешано оружие. Храп, естественно, стоял мощнейший, и потому Григорий без труда собрал все палаши и шпаги, ружья, передал Леонычу, чтобы вынес. Потёмкин тронул за ногу одного, другого – те вставали, не спрашивая зачем.

– Чужих тут много?

– Трое.

– Связать, кляп в рот и в подвал. Да чтоб и муха до поры не вылетала.

Дежурный адъютант Дитрих дремал, когда вошёл Потёмкин, приоткрыл один глаз, вяло поднял руку и снова задремал. Капралы вмиг прикрутили его к креслу. Потёмкин развёл руками:

– Извини, камрад, это временная тягость. Освободим спальню принца, туда перенесём на перинку.

Главнокомандующий в ночном колпаке и сорочке спал, как положено фрунтовой косточке, на спине, сохраняя стойку «смирно» и укрывшись до пояса периной. Усы аккуратно затянуты наусниками. Пофыркивал он строго и сдержанно. Супруга тоненько храпела, уткнувшись лицом в подушку – что с женщинами поделаешь, к фрунту не приучена. Волосы подобраны в белый чепец, но голые пятки торчали из-под перинки, забранной в белый пододеяльник, отороченный кружевами.

Потёмкин сгрёб принца за грудь и, приподняв, ровно тряпичную куклу, над кроватью, рявкнул:

– Встать!

Главный командующий ещё не проснулся, но команду исполнил и уставился на Потёмкина.

– С добрым утром, ваше императорское высочество! – приветствовал фельдмаршала, а затем с размаху влепил пощёчину. – Это за давешнее расчёт, а это наперёд. И голова фельдмаршала мотнулась в другую сторону от новой оплеухи. – В подвал его, и супругу тоже.

– Господин вахмистр, она телешом.

– Ништо, пусть охолонёт, а то под периной взопрела небось.

Принц, длинный, белый, словно привидение, попробовал дёрнуться, но ему связали рукава ночной рубахи и наподдали, он пошёл безропотно, жена, стыдливо скорчившись, двинулась следом.

– Леоныч, дай-ка сундучок этот изукрашенный... О, сокровища фамилии Голштинской! – Вытащив из шкатулки ожерелье, сунул в карман, шкатулку протянул Леонычу: – Раздай ребятам призовые, такого пирата повязали.

14

Завидев впереди облако пыли и услышав грохот колёс по деревянному настилу, Мирович придержал лошадку и посторонился, съехав к самому краю насыпи. Из-за поворота вылетел лёгкий экипаж, запряжённый парою. Возница гикнул, взмахнул кнутом, кони промчались мимо. Мирович мельком разглядел в окошке женское лицо да затылок гвардейца, стоявшего на запятках. Но главное, глаз отметил непорядок – заднее колесо бежало вихляясь и вот-вот должно было сорваться.

Он остановился и заорал вслед:

– Эй, эй! Колесо! Колесо!.. Разобьёшь свою мамзелю. – Сунув пальцы в рот, свистнул. – Колесо, раззява!

Конь, решивший, что свист относится к нему, рванул вперёд, и Мирович едва не свалился с козел, но всё-таки заметил: его сигнал достиг цели. Экипаж остановился, гвардеец соскочил с запяток и приветственно махнул рукой. Мирович тихо ахнул: это был Алехан Орлов, а женщина... Мирович привстал и принялся нахлёстывать свою лошадку:

– Эй, милая, давай, давай! Не припоздать бы... Господи, помоги! – Он, словно безумный, орал: – К Разумовскому опоздал, к Шуваловым опоздал, к Поликсене опоздал! Не попусти, Господи, раба своего! И-и-эй! Залётная!..

И Господь услышал молитву: колесо встряло в дыру на мосту, что-то хрястнуло, что-то хрустнуло, что-то звякнуло, и коляска опрокинулась. Мирович ласточкой пролетел над перилами моста и оказался в воде. Речка была небольшая, достаточно глубокая, чтобы Мирович не разбился при падении, но и достаточно мелкая, чтобы он не утонул. Выбравшись из тины и грязи, неудачник воздел руки в небу:

– Почто казнишь меня? За что наказываешь? – Шлёпая по воде, вышел на прибрежный песок, упал и, колотя его руками, кричал: – Опоздал, опоздал, опоздал!

15

На коврике возле кровати его величества сидела и выла любимая мопсинка Петра. Голос у неё был тоненький, жалобный и вовсе бы походил на плач ребёнка, кабы не хриплые подвывания в конце. Пётр, спавший на скомяченных простынях, уткнув чисто по-мальчишечьи лицо в подушку, зашевелился, поднял голову в ночном колпаке и, не открывая глаз, потребовал:

– Цыц, негодная!

Собачка, не обратив внимания на окрик хозяина, продолжала тянуть свою надрывную песнь. Пётр выпростал ноги из-под перины, свесил их с кровати и всё так же, не открывая глаз, принялся растирать грудь, ожесточённо скрести её ногтями.

– Цыц, ферфлюхтер вольф... Иди сюда, иди, ком хир, ком хир. – Собачка поднялась и заковыляла прочь от кровати. – Не хочешь... – Пётр посмотрел ей вслед. Лицо его, корявое, с набрякшими подглазьями, жёлтое и плоское, было страшным. Он зевнул яростно и со смаком, громко крикнул: – Нарциска, Нарцисс! Бира давай, пива. Нарцисс, бира!

Любимый арап Нарциска вбежал с подносом в руках, налил пива в бокал. Пётр выпил, Нарциска взялся за другую бутылку, но Пётр, нетерпеливо выхватив её, выпил из горлышка. Передохнул, удовлетворённо сказал:

– Перфект, аллее перфект. Карашо! Зови кауфёр, туалет делать будем. – Накинул халат, попробовал спеть: – Ляля, ля-ля, ля, ля-ля... Нехорош голос. – Снял со стены скрипку, коснулся струн смычком, псинка сейчас же ответила воем. – Цыц, шреклихерхунд!

– Можно к тебе? – в спальню вплыла Лизка. Она также была в халате, скрадывавшем контуры и объёмы располневшего тела, но уже более или менее прибрана, хотя современники отмечают её постоянное неряшество и, пардон, дурной запах, исходивший от неё. Но будем милостивы и снисходительны к этой чете в последний день их величия. – Не успел глаза промыть, а уже за скрипицу свою...

– Сегодня, Лизхен, мне надо быть в форме. Мы нынче приглашены на обед к любимой жёнушке Екатерине. Сегодня я дам ей последний концерт. А после концерта поручу заботу о ней моим любимым голштинцам...

– На какой предмет?

– Они найдут в ней некоторые предметы, представляющие интерес для солдата, оторванного от жены. – Он грубо захохотал.

– Ты что, Петруша! – испугалась Лизка.

– Да-да, я исполню слово, данное ей. И сегодня я представлю двору мою новую жену. Надевай всё, что есть лучшего!

– Питер! – Лизка обрушилась на тщедушное тело Петра. Мопсинка снова завыла. Пётр швырнул в неё туфлей.

– Цыц, дурочка! Не плакать надо, кричать: виват Елизавета!