Текст книги "Владимир Набоков: pro et contra. Том 1"

Автор книги: Борис Аверин

Соавторы: Мария Маликова,А. Долинин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 62 страниц)

Согласно многим эсхатологическим мифам гностиков, демиург уничтожает свое творение. «Господи, дай мне уничтожить сделанный мною мир», – молит демиург в «Книге Баруха» (J, 64); или «Она (Руха) поднялась, уничтожила свою собственность», в тексте «Гинзы» (Н, 346).

В конце романа Владимир (владеющий миром) Набоков, демиург, уничтожает созданную им вселенную [332]332
  Ср. с подобным концом стихотворения В. Ходасевича «Горит звезда» (1921) // «Тяжелая лира».


[Закрыть]. Он казнит развращенного гностика, отказавшегося верить в реальность этого мира и спровоцировавшего тем самым крушение романа. Но другой рукой Владимир Набоков, спаситель (чье имя рифмуется с «радимиром», как он шуточно поясняет в одном из интервью) [333]333
  Strong Opinions. P. 52.


[Закрыть], спасает своего героя из катастрофы конца романа, поскольку Цинциннат одухотворен пневмой поэтического вдохновения и выдержал до конца авторское испытание. Цинциннат поднимает голову с дубовой плахи и сквозь «сухую мглу» направляется туда, «где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему» (218). Это персонаж романа возвращается к своему творцу, создавшему его по своему образу и подобию. Таким образом, вдобавок к той доле творческого вдохновения, таланта и свободы, которую герой унаследовал от своего «небезызвестного отца-творца» в начале романа, Цинциннат отвоевывает в конце книги и долю писательского бессмертия

Comme un fou se croit

Dieu nous nous croyons mortels.

Таково, следовательно, послание «гнусного» Набокова, перекодировавшего в своем «поэтическом уродстве-юродстве» теологический миф в собственную поэтическую систему [334]334
  Набоков мог познакомиться с переводами гностических текстов во время своего пребывания в Кембридже (1919–1922), Берлине (1922–1937) или Париже (1937–1940). Здесь я привожу только некоторые из наиболее важных изданий, бывших доступными до начала выхода романа в «Современных записках» (Paris, 1935–1936. № 58–60): Mead G. R. S.Fragments of Faith Forgotten. London, 1906; его же.Echoes from the Gnosis. London, 1906–1908; Его же.The Gnostic John the Baptizer: Selections from the Mandaean John book. London, 1924; The Gymn of the Soul [Pear 1] / A. A. Bevan, ed. and tr. Cambridge, 1897; Das Johannesbuch der Mandaer / M. Lidzbarski, ed. and tr. Giessen, 1915; его же перевод: Ginza: Der Schatz oder das Grosse Buch der Mandaer. Gotingen, 1925. Faye de E.Gnostigues et gnosticisme / 2nd ed. Paris, 1925; и русский источник – Данзас Ю. Н.(Николаев). В поисках за божеством: Очерк из истории гностицизма. СПб., 1913.


[Закрыть].

© Сергей Давыдов, 1991.

И. ПАПЕРНО
Как сделан «Дар» Набокова ^{334}

Одна из центральных тем романа «Дар» (1937) – природа творчества, природа литературы. По словам Набокова, героиней романа является не Зина, а русская литература [335]335
  См. предисловие Набокова к изданию английского перевода романа (Nabokov Vladimir.The Gift. New York: Paragon Books, 1979).


[Закрыть]. Более того, в своей «реальной» жизни герои – русские эмигранты – занимают особое положение: вспоминая об обстоятельствах, при которых, в тридцатые годы, писался роман, Набоков описывал эмигрантов как нереальных, «едва осязаемых людей» [336]336
  Nabokov Vladimir.Speak, Memory (New York: G. P. Putnam & Sons, 1966. P. 282).


[Закрыть]. Русская литература как бы замещает подлинную жизнь и реальную Россию. В центре романа оказывается вопрос о соотношении литературы и реальности. Именно в связи с этим столь важное место занимает в романе книга героя, «Жизнь Чернышевского» Федора Годунова-Чердынцева, посвященная автору влиятельной теории «эстетических отношений искусства к действительности». Задача этой работы – анализ эстетической концепции романа Набокова, ее воплощения во вставных текстах (книгах героя), ее конкретных источников и общего смысла в контексте культуры 1930-х годов.

Эстетическая концепция «Дара» полемически направлена против теории Чернышевского и против реалистической, или позитивистской, эстетики в целом. Согласно теории Чернышевского (в изложении Набокова), «искусство <…> есть замена, или приговор, но отнюдь не ровня жизни…» (266) [337]337
  Здесь и дальше в скобках указаны страницы следующего издания: Набоков Владимир.Дар. Анн Арбор: Ардис, 1975.


[Закрыть]. В художественном мире романа Набокова литература и реальность приравниваются и взаимно обращаются. Такой операции подвергается и сам Чернышевский, герой книги Федора: «[Зина] настолько свыклась с его принадлежностью Федору и отчасти ей, что подлинная его жизнь в прошлом представлялась ей чем-то вроде плагиата» (230). Обращение литературы и реальности – процесс аналогичный и параллельный свободному обращению в романе прошлого и настоящего, России и Германии, реальности действительной и реальности воображаемой, «вещи» и «тени». Эстетический вопрос о соотношении литературы и реальности выступает как символическая модель метафизического вопроса о соотношении «этого мира» и «иного мира» [338]338
  Характерно, что в романе неоднократно появляются отсылки к Платону; см., например, образ «пещеры», в которой содержится «действительность», непосредственно связанный с темой воспоминания, воображения и поэтического творчества (с. 23). Вопрос о метафизической проблематике романа и теме «другого мира» впервые поставлен в: Alexandrov Vladimir Е.The «Otherworld» in Nabokov's «The Gift» // Studies in Honor of Vsevolod Setchkarev / Ed. J. W. Connolly, S. I. Ketchian. Columbus, Ohio: Slavica, 1987.


[Закрыть].

Позиция Набокова – это позиция модерниста, с характерным для эпохи антипозитивистским и антиреалистическим пафосом. Однако эстетическая концепция, высказанная и воплощенная в романе, имеет и конкретный источник. Имеется в романе и указание на этот источник. В качестве одного из основных возражений против эстетики Чернышевского в главе четвертой приводится следующий аргумент: «Как и слова, вещи имеют свои падежи. Чернышевский все видел в именительном. Между тем всякое подлинно новое веяние есть ход коня, перемена теней, сдвиг, смещающий зеркало» (268). Понятия «ход коня» и «сдвиг» отсылают к русскому формализму. «Ход коня» – это заглавие и центральная метафора книги теоретика формализма Виктора Шкловского, вышедшей в Берлине в 1923 году [339]339
  Шкловский Виктор.Ход коня. Москва; Берлин: Геликон, 1923. Фраза «ход коня» также встречается в «Даре» при описании покупки Федором советского шахматного журнала, содержавшего заметку о Чернышевском и шахматах и отрывки из дневника Чернышевского, которая послужила толчком к замыслу книги о Чернышевском:
  «Между „Звездой“ и „Красным огоньком“ <…> лежал номер шахматного журнальчика „8 х 8“; Федор Константинович перелистал его, радуясь человеческому языку задачных диаграмм… (191) <…> Через несколько дней ему под руку попался все тот же шахматный журнальчик <…> он <…> пробежал глазами отрывок в два столбца из юношеского дневника Чернышевского <…> долгий бубнящий звук слов, ходом коняпередвигающих смысл…»
(218–219) (курсив мой. – И. П.).  Заметим, что на обложке книги Шкловского «Ход коня», размером в одну восьмую листа, изображена шахматная доска с диаграммой движения коня. Как указал мне Джон Малмстад, вполне возможно, что толчком к замыслу жизнеописания Чернышевского для Набокова послужила заметка о дневнике Чернышевского Владислава Ходасевича «Мелочи»: Возрождение, № 2963 (13 июля 1933), которая содержит отрывки из юношеского дневника Чернышевского, приведенные Ходасевичем как иллюстрация того, что «семена» «полусмешных, полупечальных» явлений нового советского быта и советской литературы были «посеяны» задолго до победы советского строя.


[Закрыть]. В романе Набокова – как и в книге Шкловского – метафора «код коня» описывает принцип условности в искусстве. В противовес реалистическому представлению о прямом соответствии между искусством и реальностью – о прямом, зеркальном отражении, выдвигается идея смещенности (сдвига) изображения по отношению к изображаемой реальности.

Представления Набокова о мимезисе в искусстве можно проиллюстрировать с помощью образа, возникающего на первых страницах романа:

…из фургона выгружали параллелепипед белого ослепительного неба, зеркальный шкап, по которому, как по экрану, прошло безупречно-ясное отражение ветвей, скользя и качаясь не по-древесному, а с человеческим колебанием, обусловленным природой тех, кто нес это небо, эти ветви, этот скользящий фасад (12).

Отображение оказывается равноценным реальности: из фургона выгружают не зеркало, отражающее небо, а «параллелепипед… неба». При этом происходит отражение не прямое, а как бы «сдвинутое»: характер изображения определяется и свойствами отражаемого предмета («реальности»), и свойствами зеркала, колеблющегося при ходьбе несущих его людей (т. е. искусства как медиума).

Представления о сущности мимезиса в искусстве воплощаются в «Даре» и в биологических аналогиях, основанных на антипозитивистских (антидарвинистских) моделях биологической эволюции, которые вводятся в роман в связи с образом отца Федора, естествоиспытателя. В качестве аналога эстетическому понятию «мимезис» Набоков использует биологическое понятие «мимикрия»: «Он [отец] рассказывал о невероятном художественном остроумии мимикрии, которая не объяснима борьбой за жизнь (грубой спешкой чернорабочих сил эволюции)…» (126). Как и в искусстве, в природе изображаемое и изображение взаимозаменимы, причем мимикрия исполнена антиутилитаристского пафоса: корень китайского ревеня необыкновенно напоминает гусеницу, а гусеница ночницы является «уже не в идее, а с полной конкретностью копией этого корня. <…> Было не совсем ясно, кто кому подражает – и зачем» (140) [340]340
  Биологические аналогии Набокова, по-видимому, восходят к идеям Анри Бергсона и его теории «творческой эволюции». О других возможных источниках биологических аналогий и, в частности, понятия мимикрии см.: Alexandrov Vladimir Е.Nabokov's Metaphysics of Artifice: Uspenskij's «Fourth Dimension» and Evreinov's «Theatrarch» // Rossija/Russia. 1988. Vol. 6. № 1–2. (Venice: Marsilio Editori, 1989).


[Закрыть].

В трудах формалистов метафора «ход коня» применяется и для описания хода литературного развития (в формалистических терминах – литературной эволюции). В противоположность позитивистскому представлению о литературном развитии как о линейном процессе (прогресс), в представлении формалистов эволюция литературы движется по кривой, с регулярным «сдвигом», или «ходом коня». Подобным образом представлен ход развития литературы в «Даре» Набокова. По словам Набокова (в предисловии к английскому переводу романа), сюжетом романа является творческая эволюция героя-литератора, Федора Годунова-Чердынцева. Как заметил исследователь романа Сергей Давыдов, эволюция героя параллельна эволюции русской литературы XIX века [341]341
  См.: Davydov Sergei.«The Gift»: Nabokov's Aesthetic Exorcism of Chernyshevskii // Canadian-American Slavic Studies. 19. № 3 (Fall 1985). P. 359–360. Статья С. Давыдова содержит богатый материал и оригинальный анализ, касающийся использования Набоковым образа, идей и трудов Чернышевского и материалов о нем. См. также пионерскую работу, посвященную проблеме литературной теории и критики в «Даре»: Karlinsky Simon.Vladimir Nabokov's Novel «Dar» as a Work of Literary Criticism: A Structural Analysis // Slavic and East European Journal. 7. № 3 (Autumn, 1963). P. 284–289.


[Закрыть]. Можно добавить, что две линии литературной эволюции подобны параллельным линиям не в геометрии Эвклида, а в отвергнутой Чернышевским геометрии Лобачевского, как она описана в главе четвертой «Дара», геометрии «кривого пространства» (269). В «кривом пространстве» романа Набокова «параллельные линии» развития Федора и развития русской литературы не только пересекаются, но и переплетаются: от стихов Годунова-Чердынцева (период, параллельный пушкинской эпохе в русской поэзии) – к документальной прозе Пушкина («Путешествие в Арзрум») и книге Федора о путешествиях отца, в которой «ритм пушкинского века мешался с ритмом жизни отца» (111); к периоду увлечения Федора Гоголем, к книге Федора о шестидесятых годах («Жизнь Чернышевского») и, наконец, к задуманному им роману, т. е. роману Набокова «Дар». Таким образом, в романе эволюция литературы движется по кругу, или, точнее, по разомкнутым и сдвинутым виткам спирали [342]342
  Тема круга-спирали у Набокова подробно проанализирована в книге: Davydov Sergej.Teksty-matreški Vladimira Nabokova. München: Verlag Otto Sagner, 1982. С. 194–199.


[Закрыть].

В обращении к формалистическим представлениям о литературе Набоков имел предшественника и возможного посредника – Владислава Ходасевича (который послужил одним из прототипов Кончеева). Занимая враждебную позицию по отношению к формализму, который представлялся ему порождением большевистской идеологии, Ходасевич тем не менее пользовался формалистической системой понятий. Таковы его рассуждения о литературной эволюции в статье «Памяти Гоголя» (1934). «Отсутствием прогресса, – утверждает Ходасевич, – не отменяется в искусстве эволюция…» Эволюция искусства, которая есть «эволюция стилей, то есть приемов», «совершается по кривой», которую можно определить «как приближающуюся к спирали», «эволюция искусства принимает очертания спирали» [343]343
  См.: Ходасевич В.Избранная проза. New York, 1982. С. 68–69; впервые – Возрождение. № 3221 (29 марта 1934). На близость концепции Набокова к формулировкам в статье Ходасевича мне указал Джон Малмстад. Проницательный анализ отношения Ходасевича к формализму содержится в: Malmstad John Е.Khodasevich and Formalism: A Poet's Dissent // Russian Formalism: A Retrospective Glance. A Festschrift in Honor of Victor Erlich / Ed. Robert Louis Jackson, Stephen Rudy. New Haven, 1985.


[Закрыть].

В романе Набокова предметом изображения становятся как литературная эволюция, так и сам творческий процесс. Эстетическая концепция, исходящая из формалистических принципов, получает практическую реализацию в произведениях героя – ненаписанной книге Федора об отце и книге о Чернышевском. Рассмотрим, «как сделаны» эти вставные тексты «Дара».

Начальным толчком к описанию жизни и путешествий отца послужило для Федора чтение «Путешествия в Арзрум» Пушкина. Федор пишет матери, что «замыслить [книгу об отце] ему помог прозрачный ритм „Арзрума“» (110). Материал, подчиненный этому ритму, Федор почерпнул из документальных источников. В ответном письме мать направляет работу Федора: «…помни, что нужно много точных сведений… возьми все его [отца] книги, книги Григория Ефимовича, и книги великого князя, и еще, и еще…» (110). Следуя указаниям матери, Федор приступил к сбору материалов в берлинской библиотеке, причем «ученые книги», касающиеся исследования Азии, и книги отца-натуралиста «лежали рядом со старыми русскими журналами, где он искал пушкинский отблеск» (112). Как бы стремясь направить процесс чтения и исследования своего романа, Набоков снабжает проницательного читателя указаниями, следуя которым нетрудно установить, что стоит за книгами, названными в письме матери. «Григорий Ефимович» – путешественник и естествоиспытатель, энтомолог Г. Е. Грум-Гржимайло, автор популярных путевых записок (далее Федор приводит фразу из «записок друга моего отца, Григория Ефимовича Грум-Гржимайло» (137)). В центральной книге Грум-Гржимайло, «Описание путешествия в Западный Китай», содержатся отсылки к труду его коллеги и спутника, великого князя Николая Михайловича Романова «Mémoires sur les lépidoptères» (St. Petersburg, 1884–1901). «Реальность», стоящая за образом «книги отца», проясняется из следующего эпизода романа: ребенком больной Федор видит в бреду статую Николая Михайловича Пржевальского, «тут же превращающегося в статую отца» (27) [344]344
  На Грум-Гржимайло и Пржевальского как источники Набокова впервые указал Омри Ронен. Об этом пишет Сергей Давыдов, см. его «Teksty-matreški». С. 189, 237.


[Закрыть]. Даже беглое обращение к книгам Грум-Гржимайло и Пржевальского подтверждает, что они послужили для Набокова источником географических реалий и деталей ландшафта, описаний биологических видов и маршрутов экспедиции и т. п., причем заимствуются целые фразы и предложения. Характерный пример работы Федора/Набокова с материалом, его преломления – описание стоянки на озере Куку-Hop, восходящее к книге Г. М. Грум-Гржимайло «Описание путешествия в Западный Китай» (т. III. СПб., 1907). Сравним текст Набокова с источником:

Поставя ногу на обломок скалы и слегка опираясь на древко сетки, отец смотрит с высокого отрога, с гольцов Таегмы,на озеро Куку-Hop, – огромную площадь темно-синей воды.Там, внизу, в золотистых степях, проносится косяк киан-гов,а по скалам мелькает тень орла; наверху же – совершенный покой, тишина, прозрачность… и снова я спрашиваю себя, о чем думает отец, когда не занят охотой, а вот так, замерев, стоит… появляясь как бы на гребне моего воспоминания, муча меня, восхищая меня – до боли, до какого-то безумия умиления, зависти и любви, раздражая мне душу своим неуязвимым одиночеством

(Набоков. С. 138).

«Озеро Куку-Hop во всем его объеме я увидел лишь на следующий день, поднявшись на высокий отрогЮжно-Кукунорских гор, известных у Тибетцев под именем Танегма. Огромная площадь темно-синей водырезко выделялась на золотисто-зеленом фоне степи…»

(Грум-Гржимайло. С. 11).

«…я совершил экскурсию в горы и долиной помянутого ручья поднялся до гольцов Танегмы <…> с высокой горы,на которую я взобрался, и откуда открылась необъятная панорама гор, я нигде не обнаружил человеческого жилья. <…> огибая северный отрог хребта Танегмы <…> мы совершенно неожиданно столкнулись с шедшим нам навстречу косяком диких ослов-киангов…»

(Грум-Гржимайло. С. 13; курсив мой. – И. П.).

Описание конца путешествия – путь на «Лоб-Нор Пржевальского» (141) – восходит к книге Пржевальского «Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховье Желтой реки» (С. 151). Из другого труда Пржевальского, «От Кяхты на истоки Желтий реки» (1888), заимствовано описание костюма тангутов. Характерно, что Набоков добавляет цвет. У Пржевальского: «сапоги… из цветной шерстяной ткани»; у Набокова: «в красно синих шерстяных сапогах: мгновенный пестрый эпизод среди пути» (137). Из книги Пржевальского «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор» заимствована история о пребывании на Лоб-Норе русских староверов. Рассказ Пржевальского кончается следующим образом: «Куда они затем делись, неизвестно…» [345]345
  Цитирую по: Пржевальский H. M.От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор. М.: ОГИЗ, 1947. С. 58. Описание костюмов тунгутов содержится в его книге «От Кяхты на истоки Желтой реки…» (цит. по: М.: ОГИЗ, 1948. С. 103).


[Закрыть]. Рассказ Набокова завершается: «…а куда девались затем – неизвестно» (141). Следующая затем фраза о том, что в своем путешествии «отец» повторил путь Марко Поло, заимствована из путешествия Грум-Гржимайло [346]346
  Грум-Гржимайло Г. Е.Описание путешествия в Западный Китай. СПб., 1907. Т. III. С. 127.


[Закрыть].

В отдельных случаях Набоков монтирует материал, заимствованный из документальных источников, с заимствованиями из «Путешествия в Арзрум» Пушкина. Такова фраза, предваряющая описание озера Куку-Hop, – «Вода в колодцах пахла порохом» (138). У Пушкина: «Во всех источниках и колодцах вода сильно отзывается серой» [347]347
  Пушкин А. С. Полн.собр. соч.: В 10 т. Л.: Наука, 1978. Т. 6. С. 449.


[Закрыть]. Содержащееся в тексте «Дара» утверждение, что «с голосом Пушкина сливался голос отца» (111), можно рассматривать как описание этого приема.

«Путешествие в Арзрум» Пушкина послужило для Набокова источником самой стратегии использования документального материала. В статье «О „Путешествии в Арзрум“» (1936) Тынянов продемонстрировал, что Пушкин опирался на обширный круг документальных источников – описаний путешествий по Кавказу, из которых почерпнута информация о ходе военных действий, географические и этнографические реалии и описания целых эпизодов, вплоть до прямых и преломленных заимствований фраз и предложений. (При этом часть из использованных источников упоминается Пушкиным в тексте «Путешествия в Арзрум».) В своем анализе Тынянов исходил из формалистического представления о произведении литературы как результате «деформации материала» с помощью художественных приемов. По всей видимости, замыслить книгу Федора об отце Набокову помог не только Пушкин, но и литературоведческий анализ текста Пушкина, проделанный в рамках формальной школы. Однако, в то время как «Путешествие в Арзрум» было основано не только на документальных источниках, но и на путевых заметках и впечатлениях самого Пушкина, действительно совершившего это путешествие, «путешествие отца Федора» не имеет под собой никакой «реальности», кроме литературной – словесной реальности документального источника [348]348
  См.: Тынянов Ю. Н.О «Путешествии в Арзрум» // Временник Пушкинской комиссии. П. М.; Л., 1936. Как пишет Давыдов, Набоков собирался отправиться в экспедицию с Грум-Гржимайло в 1918 году, но этот план не осуществился (Davydov Sergey,Teksty-matreški… С. 189).


[Закрыть].

Описанные выше художественные принципы получают реализацию и в следующем произведении Федора Годунова-Чердынцева – его книге «Жизнь Чернышевского», также написанной по формальному методу.

«Жизнь Чернышевского» (как и «путешествие отца») заключает в себе сеть замаскированных указаний на то, как именно устроен текст, – «ключи», со тщанием запасенные автором для читателя. В главе первой описано зарождение у Федора замысла книги: он получает от семьи своих берлинских друзей Чернышевских «заказ на всю историю их рода» (ироническая отсылка к понятию советского литературоведения «социальный заказ») – рассказ о сыне Яше и книгу о «великом шестидесятнике» Н. Г. Чернышевском (48). Несмотря на то, что Федора «смешило и раздражало это их стремление указывать путь [его] музе», он невольно начинает «прикидывать в уме» план новеллы о Яшиной судьбе (48). В этой связи Федор замечает: «Забавно: если вообще представить себе возвращение в былое с контрабандой настоящего…» (49). Эта идея затем реализуется в жизнеописании Чернышевского: автор возвращается к истокам тех эстетических теорий, воплощение которых он видит в современной ему советской литературе. В этих размышлениях скрыто не только объяснение общего смысла проекта Федора, но и указание на один из конкретных источников его будущей книги. «Былое» – это название исторического журнала, публиковавшего материалы о Н. Г. Чернышевском, которым пользовался Набоков при работе над «Жизнью Чернышевского». В главе третьей упоминается, что Федор выписал в Берлинской государственной библиотеке полное собрание сочинений Чернышевского (219), а ниже описывается его работа «по вылавливанию материала», причем «для каждой отыскиваемой мелочи уж уготовано место» в задуманной книге (225). В главе пятой сообщается, что один из «авторитетов», к которому апеллирует автор «Жизни Чернышевского», – несуществующий (343), а ниже уточняется, какой именно – Страннолюбский (344) [349]349
  Хотя в качестве биографа Чернышевского Страннолюбский – лицо вымышленное, человек по фамилии Страннолюбский реально существовал. А. Н. Страннолюбский (1839–1903), педагог-математик и общественный деятель, давал уроки математики сыну Чернышевского Александру. Заметим, что сведения о сыне Чернышевского в «Даре» – подлинные; они восходят к публикации Н. А. Пыпина «Сыновья Чернышевского» (Звенья. 1. 1932). Там же упомянут Страннолюбский.


[Закрыть]. Наконец, в воображаемом Федором разговоре с Кончеевым, автором единственной критической статьи о «Жизни Чернышевского», исполненной понимания книги, обсуждается стратегия работы критика с книгой, а именно анализ «переработки источников». Кончеев говорит Федору: «Я не поленился сравнить кое-какие места вашей книги с контекстом в полном издании Чернышевского, по экземпляру, которым, по-видимому, пользовались вы: я нашел между страницами ваш пепел» (380) [350]350
  Экземпляры книг Чернышевского, хранящиеся по сей день в Берлинской государственной библиотеке, которыми, по-видимому, пользовался Набоков, содержат пометы на полях ( Чернышевский Н. Г.Литературное наследие. Т. 1 (дневник) и т. 2 (письма); другие издания затеряны). Подобные пометы содержатся и на книге Ю. Стеклова «Еще о Н. Г. Чернышевском» (М.; Л., 1930) (экземпляр основного труда Стеклова также затерян), причем отчеркнуты лишь два слова во всей книге: «бог» и «божий [свет]» ( Стеклов.С. 129; ср.: «Дар». С. 334). Все пометы сделаны одной тонкой карандашной чертой; заметим, что «пепел» – вещество, родственное графиту карандаша. Хотя среди отмеченных мест – использованные Набоковым, нельзя с уверенностью утверждать, что пометы принадлежат Набокову; так, многие из помеченных мест не вошли в книгу Федора. Благодарю Б. Гаспарова за справки, наведенные в Берлинской библиотеке.


[Закрыть]. «Проницательный читатель» или «читательница» (пользуясь понятиями Чернышевского) может найти в этих словах «ключ» к разгадке «Жизни Чернышевского» – «первый ход» (193) будущего критика, который как бы получает от автора «заказ» на исследование его текста. Характерно, что свой отзыв о книге Федора Кончеев заключает следующими словами: «Настоящему писателю должно наплевать на всех читателей, кроме одного: будущего, – который, в свою очередь, лишь отражение автора во времени» (381).

Как указал в своем исследовании Сергей Давыдов, в работе над «Жизнью Чернышевского», помимо полного собрания сочинений Чернышевского, Набоков активно пользовался изданием дневников и писем Чернышевского ( Чернышевский Н. Г.Литературное наследие: В 3 т. М.; Л., 1928–1930), а также биографией Ю. М. Стеклова (имя которого названо в «Даре»): «Н. Г. Чернышевский. Его жизнь и деятельность» (в 2 т. М.; Л., 1928) [351]351
  См.: Davydov Sergey.Teksty-matreški… С. 237 (сн. 12), где Давыдов утверждает, что информацию о Чернышевском Набоков взял из книги Стеклова, и Davydov Sergey.«The Gift»… С. 370. На с. 370–372 Давыдов приводит интересные примеры искажений и «украшений» заимствований из Стеклова в «Даре».


[Закрыть]. Подробное сравнение некоторых мест книги Федора с контекстом в источнике проясняет, что труд Стеклова послужил для Набокова отправной точкой для дальнейших работ «по вылавливанию материалов»: Набоков отнюдь не ограничился приведенными Стекловым сведениями и обширными цитатами из воспоминаний современников о Чернышевском; он обращался и к оригинальным изданиям документальных источников, а также и к другим вторичным источникам.

При описании почти каждого эпизода производится «монтаж»– сведение и контаминация нескольких источников, а также последовательная деформация используемого материала. В качестве примера рассмотрим, как построено начало «Жизни Чернышевского», явление героя:

Душа окунается в мгновенный сон, – и вот, с особой театральной яркостью восставших из мертвых, к нам навстречу выходят: с длинной тростию, в шелковой рясе гранатного колера, с вышитым поясом на большом животе о. Гавриил, и с ним, уже освещенный солнцем, весьма привлекательный мальчик: розовый, неуклюжий, нежный. Подошли. Сними шляпу, Николя. Волосы с рыжинкой, веснушки на лобике, в глазах ангельская ясность, свойственная близоруким детям. Кипарисовы, Парадизовы, Златорунные не без удивления вспоминали потом (в тиши своих дальних и бедных приходов) его стыдливую красоту: херувим, увы, оказался наклеенным на крепкий пряник, не всем пришедшийся по зубам.

Поздоровавшись с нами, Николя вновь надевает шляпу – серенький пуховой цилиндр – и тихо отходит, очень миленький в своем домашне-сшитом сюртучке и нанковых брючках…

(239).

В романе Набокова сон – это метафора творчества как состояния, в котором сознание входит в контакт с «потусторонним» и воскрешает былое (или небывшее). Однако в действительности «погружается» автор в конкретный корпус документальных свидетельств о детстве Чернышевского. Одно из них – воспоминания товарища детства Чернышевского И. У. Палимпсестова:

Я нередко видел, как Гавриил Иванович вел за руку своего малютку, идя из церкви, или сидел с ним на берегу широкой Волги, прислушиваясь к плеску ее волн. Врезались в моей памяти черты лица этого малютки, которого называли не иначе, как херувимчиком. Чистое, белое личико с легкой тенью румянца и едва заметными веснушками, открытый лобик, кроткие пытливые глаза; изящно очерченный маленький ротик, окаймленный розовыми губами; шелковистые рыжеватые кудерьки; приветливая улыбка при встрече со знакомыми; тихий голос, такой же, как у отца, – вот черты, которые запечатлелись в моей памяти… [352]352
  Процитировано по: Стеклов.Т. I. С. 5.


[Закрыть]

Из этого описания заимствовано множество «мелочей», преломленных под пером Набокова: «рыжеватые кудерьки» обращаются в «волосы с рыжинкой»; две соседние фразы «личико с… едва заметными веснушками, открытый лобик…» сливаются в единый образ «веснушки на лобике»; эпитет «розовый» с описания губ переносится на характеристику всего образа мальчика; заимствуется прозвание «херувимчик», которое, однако, выносится за пределы описания наружности и обращается в «херувим». Набоковский образ «в глазах ангельская ясность, свойственная близоруким детям», представляет собой контаминацию фразы из Палимпсестова «кроткие пытливые глаза» и детали, заимствованной из другого источника – воспоминаний А. И. Розанова, который к свидетельству о «нежном» лице мальчика (ср. «нежный мальчик» у Набокова) добавляет: «К его несчастью, он был крайне близорук» [353]353
  Воспоминания Розанова процитированы у Стеклова (Т. I. С. 6).


[Закрыть]. Описание костюма мальчика развивает сведения, почерпнутые из «Записки о Н. Г. Чернышевском» А. Ф. Раева: «Он был в пухово-сером цилиндре и сером костюме» [354]354
  Воспоминания Раева процитированы в статье Е. А. Ляцкого «Н. Г. Чернышевский в годы учения и на пути в университет» (Современный мир. 1908. 5–6). В книге Стеклова этих сведений нет; Стеклов указывает на существование этой публикации.


[Закрыть]. (Добавляет Набоков красочное описание рясы о. Гавриила.) Заметим, что в фамилии одного из авторов, материалами которых пользуется Набоков, Палимпсестова, заключено описание основного приема – построение текста как бы по канве другого текста (палимпсест) [355]355
  За это наблюдение благодарю Роберта Хьюза.


[Закрыть]. Особый интерес представляет ряд фамилий товарищей детства Чернышевского: «Кипарисовы, Парадизовы, Златорунные». На первый взгляд может показаться, что это стилизация типичных семинарских фамилий, создающая образ рая, который оттеняет картину безмятежного детства героя. Однако Кипарисов и Златорунный – это подлинные фамилии товарищей Чернышевского по семинарии; оба упомянуты в дневнике Чернышевского. Парадизов – не что иное, как перевод фамилии товарища молодого Чернышевского, Раева, воспоминаниями которого пользовался Набоков в работе над этим эпизодом. Эта фраза может послужить иллюстрацией общего конструктивного принципа, лежащего в основе «Жизни Чернышевского». Текст строится за счет взаимодействия и взаимообращаемости «материала и стиля» (пользуясь понятиями Шкловского). То, что «притворяется» стилистическим приемом, на самом деле оказывается подлинным материалом: Кипарисов и Златорунный – фамилии реальных людей. Однако находящееся в этом обрамлении третье имя, Парадизов, оказывается явлением стиля или формы художественного произведения, которое «дематериализует» материал (термин Шкловского). «То, что считается „отражением“, на самом деле оказывается стилистическим приемом» [356]356
  См.: Шкловский В.1) Материал и стиль в романе Льва Толстого «Война и мир». М.: Круг, 1926. С. 220; 2) Письмо Тынянову // Шкловский В. Третья фабрика. М.: Круг, 1926. С. 99.


[Закрыть].

При том, что общая стратегия Федора/Набокова – «деформация» документального материала, автор последовательно применяет определенные, специфические приемы. Один из таких приемов – введение цвета; причем Набоков пользуется определенной гаммой цветов: синий, красно-синий, розовый, гранатовый, фиолетовый [357]357
  Ср. описание работы Федора над «Жизнью Чернышевского»:
  «…работа по вылавливанию материалов уже окрашена в цвет будущей книги, как море бросает синийотсвет на рыболовную лодку, и как она сама отражается в воде вместе с отсветом»
(Дар. С. 225) (курсив мой. – И. П.).

[Закрыть]. Сообщая о «посмертном надругании» над могилой Чернышевского, Набоков приводит подробное описание венка, украденного из часовни на могиле (243), которое восходит к статье M. H. Чернышевского «Последние дни Н. Г. Чернышевского» (Былое. 1907. № 8). Позаимствовав из этой статьи множество мелких деталей, Набоков добавил к ним один штрих – цвет разбитого вором стекла, темно-красный. Детальное описание петербургского кабинета Чернышевского (279) основано на воспоминаниях Л. Ф. Пантелеева. Набоков заимствует целые фразы, придавая им иное построение. Например, у Пантелеева сказано: «По тогдашнему обычаю Н. Г. всегда был в халате»; у Набокова: «Всегда, по тогдашнему обычаю, в халате» [358]358
  Воспоминания Пантелеева процитированы у Стеклова (Т. II. С. 233).


[Закрыть]. К описанию Пантелеева добавлена деталь: синие обои. В описании потери Некрасовым рукописи «Что делать?» Набоков с большой степенью точности воспроизводит информацию и конкретные детали из двух различных источников: текста объявления о потере рукописи, которое Некрасов дал в «Ведомостях Санкт-Петербургской городской полиции» (приведено в книге М. Лемке «Политические процессы в России 1860-х гг.»), и рассказ А. Я. Панаевой о находке рукописи в ее воспоминаниях [359]359
  Лемке М.Политические процессы в России 1860-х годов. М.; Пг., 1923. С. 317; Панаева А. Я.Воспоминания. 1804–1870. М.; Л.: Academia, 1933. С. 513–518.


[Закрыть]. К заимствованной информации добавлена следующая деталь: розовый сверток рукописи (307). Сведения о жизни Писарева (включая эпизод, когда Писарев «стал раздеваться в гостях») заимствованы с большой точностью из книги А. Л. Волынского «Русские критики». Однако Волынский не описывает одежду Писарева, ограничившись указанием на «кокетливость в костюмах» [360]360
  Волынский А. Л.Русские критики. СПб., 1908. С. 507. См. также сведения о Писареве, заимствованные Набоковым, на с. 484, 501–502, 499.


[Закрыть]. Набоков дает подробное, красочное описание: «красно-синяя летняя пара из сарафанного ситца», «бархатный пиджак, пестрый жилет, клетчатые панталоны» (310).

В целом создается впечатление, что Набоков как бы украшает и расцвечивает канву документального материала. Представляется возможным связать этот прием с понятием «окрашенного слуха», которое обсуждается в «Даре». «Окрашенный слух», т. е. особая способность представлять звуки и буквы алфавита в цвете, которой наделен Федор (и, как сказано в «Speak, Memory», сам Набоков), – это метафора творчества [361]361
  См. об этой метафоре: Barton Johnson D.The Key to Nabokov's «Gift» // Canadian-American Slavic Studies. 16. № 2 (Summer 1982). Представляется возможным связать технику Набокова – монтаж, окрашивание, озвучивание – с приемами раннего кинематографа.


[Закрыть]. Таким образом, введение цвета в текст документального источника – операция, равносильная превращению сырого словесного материала в творение искусства.

Приему «расцвечивания» документа аналогичен прием «озвучивания»: дополнение используемого источника словом или фразой, вкладываемой в уста одного из действующих лиц. В качестве примера рассмотрим эпизод встречи Чернышевского с Герценом в Лондоне. Набоков следует за воспоминаниями; Н. А. Огаревой-Тучковой, откуда заимствована и фраза, сказанная Чернышевским при виде ребенка Огаревой-Тучковой и Герцена: «У меня тоже есть такие, но я почти никогда их не вижу» (292). Однако слова Герцена, обращенные к ребенку (они сопровождаются указанием на манеру произнесения) – добавление Набокова: «„Поздоровайся, подай рученьку“, – скороговоркой произнес Герцен…» (292) [362]362
  Описание свидания Чернышевского с Герценом из воспоминаний Н. А. Огаревой-Тучковой приведено у Стеклова (Т. II. С. 49). Любопытно, что, процитировав Огареву-Тучкову, Стеклов замечает: «И это все, что поверхностная мемуаристка могла сообщить об этом свидании двух столь замечательных людей. Вообще то, что существует в литературе по этому вопросу, не дает точного представления о содержании бесед между идейными вождями обоих крыльев тогдашнего русского прогрессивного лагеря» (С. 49). Фразу Чернышевского, добавленную Набоковым, можно рассматривать как иронический комментарий к этому замечанию: Набоков как бы восполняет пробел, о котором пишет Стеклов. Возникает впечатление, что Набоков ведет диалог с источником.


[Закрыть].

Другой повторяющийся прием работы с материалом – введение собственного имени. Описывая службу Чернышевского в Саратовской гимназии, Набоков приводит следующий эпизод, заимствованный из книги Стеклова: ученики отвлекают рассеянного учителя вопросом (о Конвенте) [363]363
  Процитировано у Стеклова (Т. I. С. 97).


[Закрыть]. Однако в то время как в источнике ученик остался безымянным, у Набокова – «Фиолотов-младший» (260). В этом случае в текст вводится как имя, так и цвет (фиолетовый). Рассуждая о философских источниках Чернышевского, Набоков описывает обстоятельства первого знакомства его с Фейербахом: покупку книг у букиниста. Этот эпизод восходит к работе А. Н. Пыпина «Мои заметки», процитированной у Стеклова. Непосредственно из источника заимствованы образы и фразы: «букинист-ходебщик», «огромный холщовый мешок», «запрещенные книги», «неразрезанные экземпляры» (272). Однако, в то время как Пыпин говорит о том, что Чернышевский «мог тогда приобрести главные сочинения Фейербаха» у одного из такого рода букинистов, Набоков превращает абстрактную возможность в реальность события, воплотившегося со всей конкретностью – вплоть до имени букиниста, «Василий Трофимович» [364]364
  Воспоминания Пыпина процитированы у Стеклова (Т. I. С. 42–43). Непосредственно за цитатой следует замечание: «Чернышевский с жадностью набросился на эту литературу, благодаря которой его смутные гуманные стремления облекались плотью и кровью, приобретая реальные очертания» (с. 43). В своей работе с источником Набоков как бы следует за этой фразой.


[Закрыть]. Описывая обстоятельства слежки за Чернышевским, Набоков приводит эпизод, с кухаркой, подкупленной Третьим отделением (293). Этот эпизод описан у Стеклова, откуда Набоков позаимствовал многие колоритные детали (например, страсть кухарки к кофе) [365]365
  Стеклов.Т. II. С. 328.


[Закрыть]. Имя кухарки не названо ни у Стеклова, ни в других источниках; имя «Муза» (отсылка к идее творчества) – вымысел Федора/Набокова.

Как и окрашивание, наименование – набоковская метафора творчества. Эта метафора возникает в «Даре» в связи с образом отца Федора: «…он был счастлив среди еще недоназванного мира, в котором он при каждом шаге безымянное именовал» (136). В то время как отец именует «недоназванное» в природе (т. е. в жизни), сын, в своей работе с материалами к книге, производит аналогичную операцию в словесном мире, или в литературе.

Особый случай творческого преображения материала – реализация риторического оборота, встречающегося в источнике. В качестве примера рассмотрим описание внешности Чернышевского во время его жизни в Александровском заводе (318). Оно основано на совмещении двух источников – мемуаров П. Ф. Николаева и статьи Е. А. Ляцкого. Самое описание внешности восходит к тексту Николаева, который пишет:

Увидели мы самое обыкновенное лицо, бледное, с тонкими чертами, с полуслепыми серыми глазами, в золотых очках, с жиденькой белокурой бородкой, с длинными, несколько спутанными волосами. Часто по нашим погостам попадаются дьячки с такой наружностью… [366]366
  Мемуары Николаева процитированы у Стеклова (Т. II. С. 498–499).


[Закрыть]

У Ляцкого приводятся обстоятельства жизни Чернышевского в это время: «К июню 1867 г. кончился срок „испытуемоети“ Чернышевского, и ему разрешили жить за оградой. Он нашел комнату у дьячка и поселился в ней…» [367]367
  Статья Е. А. Ляцкого опубликована в качестве предисловия к изданию: Чернышевский в Сибири. Т. I–III. СПб., 1912–1913. Т. I. С. XXIV. У Стеклова этих сведений нет.


[Закрыть]В тексте Николаева «дьячок» появляется в составе сравнения; у Ляцкого – это реальное лицо. Набоков совмещает «риторического» и «реального» дьячка:

В июне следующего года, по окончанию срока испытуемости, Чернышевский был выпущен в вольную команду и снял комнату у дьячка, необыкновенно с лица на него похожего: полуслепые, серые глаза, жиденькая бородка, длинные спутанные волосы… (318).

В результате словесный оборот (материал), обращаясь в литературу, как бы оживает под пером художника.

Более сложный пример реализации «риторического оборота» встречается в описании эпизода Вилюйской ссылки: «Однажды у него на дворе появился орел… „прилетевший клевать его печень, – замечает Страннолюбский, – но не признавший в нем Прометея“» (322). Источником этого эпизода является следующее место в книге Стеклова: «Яркий светоч науки опальной почти угас в далекой вилюйской тайге… Самодержавный коршун основательно исклевал печень скованного Прометея русской мысли…» [368]368
  Стеклов.Т. II. С. 537.


[Закрыть]. У Стеклова упоминание коршуна – метафора. Набоков реализует эту метафору, превращая ее в реальный эпизод, любопытный для естествоиспытателя, – появление орла во дворе дома. Этот реальный эпизод затем, устами вымышленного биографа (Страннолюбского), превращается в метафору. Процесс реализации метафоры и метафоризации реальности описывает круг: «слово» претворяется в «жизнь», а «жизнь» в «слово». Оказывается, что приемы построения текста, которые становятся ясными только в результате обращения к источникам книги Федора/Набокова, воплощают эстетическую концепцию романа – идею взаимного обращения литературы и жизни.