Текст книги "Владимир Набоков: pro et contra. Том 1"
Автор книги: Борис Аверин
Соавторы: Мария Маликова,А. Долинин
Жанры:
Критика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 62 страниц)
Имя Bryan Bryanski(«Лолита») – для билингвы – не только аллитерация (р. 77), но и каламбур, так как первое имя здесь явно европейское и читается как Брианили Брайен,а фамилия – для русского читателя – читается только как Брянскийи производится от города Брянска, т. е. никак не может сочетаться с этим «европейским» именем. Имя Starover Blue содержит не только наследственную голубизну (от родителей – Синявинаи Стеллы Лазурник)и слово star («звезда», англ.),восходящее к имени его матери Stella (p. 85) [149]149
Локрантц замечает: «sinyis Russian for blue, according to Kinbot» (p. 85 – «синий– русское название синего, согласно Кинботу» – герою романа «Pale Fire»). Это как раз осуществление того принципа, о котором говорилось выше, – самокомментирования русских реалий у Набокова, самодостаточности его текстов для понимания.
[Закрыть], но и русское слово старовер(по-английски обычно передаваемое как old believer – ср. new-believers в «Аде»). Название Bahamudas,не только контаминирует Bahamas(Багамы) с Bermudas(Бермуды) (р. 88), но и содержит комплекс, близкий к русскому названию тестикул. Все слово можно прочесть примерно как «тестикулы Баха» [150]150
Позволю себе привести еще один пример каламбурного обыгрывания топонима – а именно перевода названия. Когда начались Тыняновские чтения в г. Резекне (Латвия), бывш. Режица (упомянута в «Молниях искусства» Блока как пограничный город), я отметил в одном из докладов – вне всякой связи с его темой, исключительно ради местного колорита – что в «Подвиге», в разговоре Мартына с Грузиновым о советско-латвийской границе, возникают топонимы, которые в английском варианте романа не транслитерированы, а «переведены» (V. Nabokov. Glory. N. Y.: McGraw-Hill, 1971, p. 177): «Here is Carnagor, here is Torturovka, right on the border». Станция Пыталово(предвещая судьбу героя) стала Torturovka (torture«пытка» + русский топонимический суффикс -ovka).В ответ Ю. Г. Цивьян заметил, что Carnagor– это тоже перевод (с формантом – гор,как в Холмогорахи пр.) названия Резекне / Режица (carnage«резня»). (Примечание 1996 г.)
[Закрыть]. Не связаны ли имена Pimpernel and Nicolette из «Ады» (см. р. 98) со старофранцузской повестью об Окассене и Николетт. Thank Logне только «implies both the Lord and God» [151]151
«подразумевает и слово Lord (Господь) и God (Бог)» (англ.).Обыгрывание другого английского эвфемистического восклицания Great Scottсм. в начале «Ады».
[Закрыть], но также рифмует с русским Бог.Наконец, имя сестры Ады, Люцинда – это название романа Фридриха Шлегеля (и имя его героини), эротическая тема которого хорошо объясняет судьбу несчастной Люсетты (некоторые другие заметки об «Аде» см. во второй части статьи).
Среди бесспорно удачных трактовок Локрантц следует назвать гипотезу об имени Клементсов (Clements) в «Пнине» в связи с детским стишком (nursery rhyme) «The Bells of London» {307} (может быть, стоит вспомнить роль этого стишка в романе Дж. Оруэлла «1984») [152]152
Этот роман упоминается (негативно) в предисловии к роману «Bend Sinister», имя Оруэлла названо и в предисловии к «Приглашению на казнь» (см. переводы этих предисловий в настоящем сборнике – Ред.).
[Закрыть], а также прослеживание темы «Светлое vs темное» в собственных именах (один из немногих в этой книге случаев интерпретации в собственном смысле слова, т. е. перехода от простого комментирования к анализу семантики текста). Вообще эта глава содержит ряд очень интересных и важных замечаний о собственных именах – в первую очередь в интересующем нас аспекте «allusive names» («именах-аллюзиях»). Можно надеяться, что материал этой главы сыграет существенную роль в изучении затронутых Локрантц романов.
Четвертая глава посвящена проблеме звуковой организации текста. По этому поводу хочется сделать два общих замечания. Во-первых, обращение к русскому Набокову здесь тоже было бы очень интересно. Сравнение русской и английской версий «Лолиты» [153]153
Это была тема курсовой работы моего соавтора в Тартуском университете, откуда и извлечены выводы и примеры ниже. Среди черновиков этой работы до сих пор сохранились многоцветные схемы колористических (синестетических) соответствий двух версий романа (см. выше о письмах Татьяны и Lisa Pnin) (Примеч. 1996).
[Закрыть]показывает, что в русском тексте на фонологическом уровне оказываются связанными те же слова, что и в английском ( те же– в смысле соответствующих друг другу при переводе, т. е. гетеронимы). В русском тексте весь последний эпизод «Лолиты» построен на соотнесении лир (Лолита [154]154
Роль фонетической организации имени Лолиты, скрывающего в себе имя Anabel Lee– в подударной и центральной позиции в ее детском имени Lolita и в безударном во «взрослом» Dolly – отмечена еще в рецензии Роджера Брауна на роман ( Roger Brown.Psycholinguistics: Selected Papers. New York, 1970, p. 372–376).
[Закрыть]и Гумберт [155]155
Если продолжать эту линию рассуждения, то сочетание лс тиз имени Лолиты не только противопоставлено ри тв Гумберте, но и находит соответствие в имени Куилти (Quilty).
[Закрыть]), ср. особенно показательный финал: «Ужас состоит не в том, что Лолиты нет со мной, а в том, что голоса ее нет в этомхоре».
Во-вторых, следует, конечно, привлечь к изучению звуковой структуры набоковский синестетизм [156]156
Который также связан с двуязычными соответствиями – ср.: D. Barton Johnson.Synesthesia, Polychromatism and Nabokov // Russian Literature Triquarterly. № 3. 1971 (то же // С. Proffer, ed. ABook of Things About Vladimir Nabokov, p. 84–103).
[Закрыть]. Дело не только в том, что может открыться (и открывается) неожиданная организованность там, где без введения цвета ее нельзя заметить, но в принципиальной важности цвета для интерпретации (так, в частности, ли рсоответственно описаны как белое и черное [157]157
Ср. замечания Локрантц (р. 75) об именах героев: Humbert Humbertи Dolores Haze <…>оба имени содержат игру на тенях и оттенках [shadows and shades – ср., естественно, имя Джона Шейда – John Shade – в «Pale Fire»]. Поскольку Аппель исчерпывающе рассмотрел эти имена [в его примечаниях к: Vladimir Nabokov. The Annotated Lolita, ed. A. Appel Jr. New York: McGraw-Hill, 1970] <…> я упомяну только очевидные коннотации. Humbert, если произнести его как следовало бы по-французски, становится омонимом к ombre [тень, фр.] <…> Haze– это туман, тень, марево, или, как заявил Набоков в своем интервью журналу Playboy[см. выше]: «„Haze“ where the Irish mists blend with a German bunny – I mean a small German hare (= Hase)» ( Haze,где ирландский туман сливается с немецким кроликом – я имею в виду немецкого зайчика (Hase)).
[Закрыть]). Цвет может оказаться важным средством дешифровки набоковских намеков, о чем заявляет и сам Набоков. Скрывая имя предмета своей юношеской любви, он называет ее «Tamara – to give her a name concolorouswith her real one» [158]158
букв.: «Тамара – чтобы назвать ее именем соцветнымнастоящему», в «Других берегах» – несколько более свободный перевод: «Тамару – выбираю ей псевдоним, окрашенный в цветочные тона ее настоящего имени».
[Закрыть], как уже отмечалось, с ней созвучно имя подруги шестнадцатилетнего Себастиана Найта Наташа(совпадают просодический контур и состав гласных) – может быть, оно и есть «настоящее» («real one»). Но прежде чем имя Наташи Розановой (Natasha Rosanov) [159]159
Выше уже отмечались переклички, в том числе и с книгой героя «Посмотри на Арлекинов!». Фамилия Розановатоже несет цветовую коннотацию (и цветочную– согласно только что цитированному автопереводу Набокова), в ее английском написании, она, во-первых, приобретает мужской род, а с ним, возможно, историко-литературную ассоциацию (В. В. Розанов), во-вторых, передача русского зчерез s, как бы превращающая его в с, – кажется, позволяет допустить и мысль о Наташе Ростовой
[Закрыть]названо в романе, она долгое время остается бесцветной:«we shall let her remain achromatic:a mere outline, a white shapenot filled in with colour by the artist» [160]160
«оставим ее бесцветной:всего лишь контур, белая форма,которую художник еще не заполнил цветом» (англ.).
[Закрыть](Sebastian Knight, p. 138). Эта игра продолжается во всех набрасываемых V. эпизодах, и девушка до конца не обретает цвета, пока уже после завершения рассказа не появляется ее имя (Seb. Knight, p. 140) [161]161
Может быть, такого рода аналогии, наряду с проблемой настоящего vs выдуманного имени и вымышленных vs реальных «персонажей», может объяснить имя Белиндав «Solus Rex» – в русской перспективе производное от белого(ср. белую форму– white shape)и, вероятно, связанное с ним имя Blenda (анаграмма бледногои в то же время англ, «смесь», «переход одного цвета в другой») в «Бледномогне» («Pale Fire»).
[Закрыть].
Итак, заканчивая эти заметки к книге Локрантц, мы полагаем, что она принесет известную пользу: во-первых, она будет полезна исследователям тех приемов, которых касается Локрантц, – как список примеров; во-вторых, – для изучения Набокова – как еще одно внимательное перечитывание его романов, группировка некоторых выдержек, сбор предварительного материала и комплекс частных наблюдений и комментариев, среди которых много весьма удачных (мы почти не останавливались на них, полагая, что они говорят сами за себя и не нуждаются в наших комментариях).
II
С. Proffer. Adaas Wonderland: A Glossary of Allusions to Russian Literature (Russian Literature Triquarterly. № 3. 1972. To же // A Book of Things About Vladimir Nabokov. Ed. C. Proffer. Ann Arbor: Ardis, 1974).
Среди различных замечаний по поводу книги Локрантц мы постарались, в частности, выделить пропущенные намеки, в особенности те, которые пропущены по незнанию русского фона. В этой связи большой интерес представляет работа Карла Проффера – комментарий русиста, предназначенный для англоязычного читателя [162]162
«As we know from reading „Ada“, Antiterrans have three tongues. So does Nabokov. Since Russian is one which few educated Americans or Englishmen command, they are partially blind when studying „Ada“. The guide which follows is primarily for them» (Proffer, p. 400/249)
[Как мы знаем из чтения «Ады», обитатели Антитерры говорят на трех языках. Набоков тоже. Поскольку мало кто из образованных американцев или англичан владеет русским языком, то, изучая «Аду», они оказываются отчасти слепыми. Нижеследующий путеводитель предназначен прежде всего для них.]
[Закрыть]. Ряд интересных и важных наблюдений, сделанных в этом комментарии, делает его незаменимым при работе над «Адой», причем он сохраняет свою полезность и для исследователя, знающего русский язык, так как далеко не все отмеченные Проффером источники, подтексты, намеки – самоочевидны для русского читателя. Естественно, однако, что в одной работе, небольшой по объему, невозможно было охватить все аспекты рассматриваемого текста [163]163
Теперь уже появился обширный комментарий к «Аде», написанный ведущим биографом Набокова Б. Бойдом; было бы соблазнительной задачей теперь, почти через четверть века, обсудить и этот комментарий.
[Закрыть], поэтому мы позволим себе привести некоторые дополнения и замечания к этому комментарию. Мы целиком исходим здесь из работы Проффера и в дальнейшем ссылаемся на страницы того издания, которым он пользовался, т. е., собственно, на пункты (статьи) его комментария [164]164
Vladimir Nabokov.Ada, or Ardor: A Family Chronicle. N. Y.: McGraw-Hill, 1969. Первая цифра указывает страницу этого издания, цифры после дроби – номера строк на странице (в скобках указаны страницы работы Проффера по первому, а после дроби – по второму изданию).
[Закрыть].
3/1–8 (401–401/251–252) {308} Знаменитое начало «Ады», построенное на Толстовских цитатах. Выше мы предположили, что предлагаемая читателю «альтернатива»: «Анна Каренина» или «Детство и Отрочество» (хронологически охватывающая большую часть собственно литературного творчества Толстого) построена таким образом, что должна указать и на другие тексты Толстого – прежде всего «Войну и мир» (с его темой cousinage), попадающий в эти хронологические рамки.
Кроме того, текст построен таким образом, что его источник (подтекст) одновременно выступает как описание приема, организующего этот отрезок текста [165]165
Несколько позже этот прием получил название «автометаописание». Обычно этот термин применяется к случаям, когда текст (слово или предложение, во всяком случае элемент текста, его «поверхностного» выражения) помимо своей очевидной функции, описывает тот прием или тот структурный принцип, который присутствует в этом же тексте, обычно в непосредственной близости. Неординарность набоковского примера заключается в том, что здесь эту функцию выполняет элемент, отсутствующийв тексте, но привносимый в него подтекстом. (Примечание 1996 г.)
[Закрыть]. Первая фраза «Ады» модифицирует первое предложение «Анны Карениной» – и это одна из наиболее цитируемых фраз у Толстого, если не во всей русской литературе. При этом в читательском сознании она составляет одно целое со следующим предложением, которое не может не вспомнить и читатель Набокова: «Все смешалось в доме Облонских». Это «все смешалось» лучше всего описывает то, что сделано в «Аде» с толстовскими текстами (и шире, если учесть отсылку к Аксакову). Интересно, что сходными словами (но не таким же приемом) описывает свою технику монтирования цитат Мандельштам – «все перепуталось и сладко повторять».
Незамеченным остался евангельский характер «выходных данных» обоих упомянутых английских переводов, возможно, намекающий на проповедь позднего Толстого – причем Mount Tabor (Гора Фавор) – место выхода перевода, названного «Преображением» оригинала (transfigured by…). В Евангелии (Мф, 17: 1–9; Мк, 9: 2–13; Лк, 9: 28–36; 2 Петр. 1: 16–18) гора, на которой произошло Преображение, не названа, но Фавор, который вообще не упоминается в Новом Завете, фигурирует в «Августе» Пастернака («Шестое августа по старому, / Преображение Господне. / Обыкновенно свет без пламени / Исходит в этот день с Фавора…» – если Набоков мог счесть это «отсебятиной», то, видимо, и здесь скрывается выпад против «преображающих» (т. е. неточных переводов Пастернака. Имя «преобразителя» Stonelower (приблизительная анаграмма «Лев Толстой»??) еще ждет своего истолкования (во всяком случае ни один контекст, включающий Преображениеили гору Фавор,по крайней мере в King James' Bible, не содержит слов stoneили lower).
3/10 (402/252) [166]166
Один из комментариев, исправленных во втором издании либо по нашей рецензии, либо непосредственно по упоминаемой ниже статье Л. Грегга (Примечание 1996 г.)
[Закрыть] {309} . Ларри Грегг [167]167
Larry Gregg. [Lauren Leighton]Slava Snabokovu // Russian Literature Triquarterly. № 3. 1972. P. 328 = С Proffer (ed.).A Book of Things… P. 26.
[Закрыть]справедливо сопоставляет имя кн. Петра Земского с кн. Петром Вяземским. Нужно только заметить, что в России существовала традиция давать незаконным детям аристократов фамилию, составляющую часть фамилии отца (обычно последнюю). Земский мог бы быть незаконным отпрыском Вяземских, подобно тому как потомка Репнина звали Пнин.
4/21 (403/253) {310} . Имя отца героя романа – Демон (производное от Демьян или Дементий) [168]168
Последнее слово актуализирует и свою латинскую этимологию – «безумный».
[Закрыть], конечно, прежде всего, восходит к Лермонтову, но помимо других источников этого имени, отметим еще один, на наш взгляд весьма важный. Это поэма Блока «Возмездие». В поэме (тоже своеобразной «семейной хронике») к отцу Героя постоянно применяется прозвище «Демон» [169]169
При этом у Блока есть два стихотворения под названием «Демон», немаловажно и то, что один из отрывков «Возмездия» был опубликован в альманахе «Сирин» (1914).
[Закрыть]– начиная с «Предисловия»: «В эту семью является некий „демон“ – первая ласточка „индивидуализма“», для сравнения с «Адой» особенно показательны следующие слова из этого Предисловия: «Вторая глава должна быть посвящена сыну этого „демона“,наследнику его мятежных порывов и болезненных падений,бесчувственному сыну нашего века».И далее: «В третьей главе описано, как кончил жизнь отец, что сталось с бывшим блестящим „демоном“, в какую бездну упалэтот <…> человек» – у Блока здесь отсылка к врубелевскому «Павшему Демону» [170]170
Тема «Павшего Демона» – это в сущности разработка мотива Падшего Ангела – ср. упоминание Денницы (из Ис. 14: 12) в одном из важных мест поэмы.
[Закрыть], как и в стихах: «Ты слышишь сбитых крыльев треск», а также: «И может быть, в преданьях темных / Его слепой души впотьмах / Хранилась память глаз огромных/ И крыл, изломанных в горах» – эта же отсылка эксплицируется в стихах, стоящих почти рядом с последними: «Его опустошает демон, / Над коим Врубель изнемог» – ср. в «Аде»: «Vrubel's wonderful picture of Father, those demented diamonds staring at me» [171]171
«Чудесный портрет отца работы Врубеля, эти безумные алмазы, уставившиеся на меня» (англ.).509/23–25 (428 / 278) – Проффер здесь комментирует безумные алмазы (demented diamonds) – как глаза Демона (и приводит репродукцию картины – р. 399/248). Нужно, однако, отметить и связь этих слов с упоминавшимся выше именем Демона (Dementius) и с «граненными как алмазы четырехстопниками» поэмы [171/11–13 (410–411/260–261)], (которые откликнулись и в комическом переводе из Демона, где «грань алмаза» переведена как «brilliant's facet» [502/13–16 (428/278)]) – слово «граненный» применительно к стиху может восходить к нескольким источникам, но в конечном счете к древнерусскому термину грано«стих, строка» – см. об этом и обыгрываниях этого слова – у Маяковского и Якобсона в: Г. А. Левинтон.К поэтике Якобсона (поэтика филологического текста) // Материалы международного конгресса «100 лет Р. О. Якобсону. Москва 18–23 декабря 1996». М., 1996. С. 201–202 (полный текст работы будет напечатан в трудах этого конгресса). (Примечание 1996 г.)
[Закрыть]. Вся эта тематика упавшего демона [172]172
Может быть, стоит учесть в этой связи и ранний рассказ «Удар крыла» (см.: Звезда. 1996. № 11. С. 10–21 – Примечание 1996 г.)
[Закрыть](отсутствующая у Лермонтова) прямо соотносится с гибелью Демона Вина, упавшего и разбившегося в самолете, – тем более, что в «Возмездии» присутствует и тема авиации: «И первый взлет аэроплана / В пустыню неизвестных сфер», а начало воздухоплавания упомянуто в «Предисловии», в стихах Блока эта тема обретает и катастрофическую трактовку («Авиатор» – стихотворение о гибели самолета).
Не исключено, что с блоковскими темами связана и сцена в ресторане, куда Ван приглашает Аду и Люсетту. Вся эта сцена построена на обыгрывании русских (в частности «цыганских») романсов, традиция очень заметно представленная в поэзии Блока, а также в его статьях (напомним и о многочисленных романсах, переписанных в его Записные книжки). В «Предисловии» к «Возмездию» упомянуты «цыганские апухтинские годы»; в «Speak, Memory» Набоков говорит о своих юношеских стихах: «Worst of all were the shameful gleanings from Apuchtin'sand Grand Duke Konstantin'slyrics of the tsiganskitype» [173]173
«Хуже всего были постыдные отголоски из цыганскоготипа песен Апухтина и Великого Константина [т. е. KP]» (англ.).
[Закрыть]– в «Аде» же упомянуты и Grand Duke Konstantin (264 1/26–34) и tsiganshchina(410/15), последняя – рядом с именем Аполлона Григорьева, которому Блок посвятил две статьи (и выпустил том его стихов) и чья «семиструнная подруга» также цитируется в ресторанной сцене «Ады», как «pseudo-gipsy guitar piece» («псевдо-цыганский гитарный номер»). Тут же переведено и начало «единственного памятного лирического стихотворения Тургенева» – «Утро туманное, утро седое…» – (412 / 27–29), которое взято эпиграфом к стихотворению Блока «Седое утро» (его начало: «Не этот голос пел вчера / С гитарой вместе на эстраде») [174]174
В ресторанной сцене сконцентрировано то, что постоянно встречается в различных автопереводах Набокова, – а именно эквиритмические переводы русских стихов (в противоположность его неоднократно заявлявшимся установкам). Здесь он экспериментирует на материале романсов, а не (или не только) высокой поэзии и позволяет себе эти эксперименты с необыкновенным комическим эффектом. Игра на эквиритмизме переводов (доведенная до чисто фонетического квази-перевода в случае с песней Окуджавы – еще один пример, не узнанный Проффером и исправленный во втором варианте – 412/24–26 (422/274) – наглядно демонстрируется в «Speak, Memory» в главе о юношеском стихотворстве (см. р. 220–221), как и клише романсной рифмовки (розы – березы и т. п. – р. 221).
[Закрыть]. Наконец, сюда относятся стихи Блока, действие которых происходит в ресторане, вроде «Я пригвожден к трактирной стойке», «В ресторане» и «Незнакомка» – это стихотворение прямо названо в «Аде»: «Blok's Incognita»(460/10), причем этот перевод названия (и стихотворения и пьесы Блока), кажется, перекликается (этимологически и сюжетно) с одной из фраз в описании ресторана: «look of professional recognitionon the part of passing and repassing blyadushka» [175]175
Взгляд профессионального узнаваниясо стороны проходящей туда и обратно блядушки (англ.).
[Закрыть]– чем собственно и является блоковская незнакомка. Высказывания Набокова о самом Блоке слишком многочисленны, чтобы их приводить здесь, во всяком случае, они делают подобное использование блоковских тем весьма вероятным (ср. еще Вивиан Дамор Блок в «Лолите», где несомненно виден корень «amor» – «любовь» и – с меньшей очевидностью – некоторая фонетическая перекличка с демоном).
5/9 (403/253) {311} . Во-первых, про Китеж невозможно сказать «is» (есть, является) в настоящем времени. Китеж был городом, по известной легенде, опустившимся на дно озера, так что здесь – характерная набоковская метонимия: озеро названо именем города, находящегося на его дне («как под водой на дне легенд», как сказано у Пастернака). Китеж, разумеется, столь же далек от Луги [176]176
Не может ли здесь быть ассоциации с «Между помнитьи вспомнить,други, / Расстояние, как от Луги / До страны атласных баут» в «Поэме без героя».
[Закрыть], сколь название этого города – от слова «луг».
9/14 (403/253) {312} . Князь Иван Темносиний, отец Софьи – видимо, еще и игра на имени Князя Василия Темного(т. е. слепого). Имена Ивани Василийсоотносятся так же, как Олег и Игорь в примере, разбиравшемся в первой части (но уже на московском, а не киевском престоле). Тему синего цвета в собственных именах специально разбирает Локрантц (р. 85), что отчасти цитировалось выше.
13/22 (405/255) {313} . Eugene and Lara – на наш слух эти имена воспринимаются наоборот, сначала как искажение фамилии Ларинаи лишь во вторую очередь в связи с «Доктором Живаго» [177]177
Это взгляд, так сказать, с русской стороны. Проффер, со своей стороны, лучше осознавал влияние шумихи вокруг романа (по мнению Набокова, незаслуженной) и популярной музыкальной темы из фильма. Здесь возникает любопытный общий вопрос: какая из этих перспектив более адекватна для комментирования Набокова – русская, но дистанцированная или американская и синхронная. (Примечание 1996 г.)
[Закрыть].
20/33 (406/256) {314} . New Believers – «Нововеры» (хотя, конечно, возможен литературный перевод, вроде «новообращенные верующие») – ср. имя Starover Blue, упоминавшееся в первой части и разбиравшееся у Локрантц. Слово «староверы», таким образом, в одном романе передано фонетически и переосмыслено, в другом – семантически (но с противоположным смыслом).
35/10 (406/256) и 282/6 (417/267) {315} . «Полурусская деревня Гамлет» и «русская деревушка Гамлет» – это не только каламбур на совпадении имени Гамлета и нарицательного hamlet «деревушка» [178]178
Если Проффер прав относительно пастернаковских ассоциаций, то ср. упоминание Подмосковья – т. е. деревни, загорода – в этой связи в Предисловии к «Приглашению на казнь» (см. в настоящем сборнике), с Переделкиным связан и уже упоминавшийся «Август». (Примечание 1996 г.)
[Закрыть], но и каламбур на названии повести Тургенева «Гамлет Щигровского уезда», где имя Гамлета поставлено в синтаксическую конструкцию, обозначающую географическую и административную принадлежность деревни: «деревня Гамлетовка Щигровского уезда».
61/11 (407/257). Lyovin, рядом с Old Leo (старый Лев) появляется в разговорах Ады. Прокомментировав то, что относится к внутреннему монологу, Проффер ограничивается констатацией «Lyovin is „Levin“ – the hero of Anna Karenina»(Левин – это Левин, герой «Анны Карениной»). Конечно английский читатель не обязан знать, что по-русски могут не различаться еи ё,но важнее объяснить, что фамилия Левин образована от собственного имени Толстого, которое он произносил как Лёв и так же транскрибирует его Набоков: Count Lyov Nikolaevich (Speak, Memory, p. 254, см. также Index) – это могло бы быть еще одним объяснением того, что тетя Китти (my aunt Kitty – говорит Демон Вин) была замужем не за Левиным, а за самим Lyovka Tolstoy, the writer (писателем Лёвкой Толстым), наряду с автобиографическими реминисценциями Толстого в эпизоде Китти и Левина, на которые ссылается Проффер [240/18–19 (414/264)].
82/17 (408/258) и 401/19 (422/272). Когда Ван учится ходить на руках, учитель предупреждает его, что юконский профессионал Векчело (Vekchelo) потерял эту способность к 22 годам, позже в романе это утверждение повторяется в виде «Векчело превратился в обыкновенного человека (Chelovek)». Однако Векчелои Человек– не просто анаграмма, как комментирует Проффер, а перестановка начала и конца слова (и даже как бы значимых его частей – как в каламбуре Андрея Белого «человек – чело века»), точно соответствующее игре акробата ходящего на руках. «Юконский» в системе географии «Ады» может означать «русский» или «советский». Так что в «Векчело» кажется правдоподобным увидеть намек на Маяковского. Возраст «двадцатидвухлетний» фигурирует в поэме «Облако в штанах» (1915) и цитируется в стихотворении Пастернака на смерть Маяковского («Смерть поэта», 1930). «Человек» – название другой поэмы Маяковского. Его превращение из акробата в обыкновенного человека может объясняться знаменитой статьей Ходасевича, где эволюция Маяковского трактовалась как предательство футуризма (переход от «подмены» к «измене»). Тема Маяковского явно не чужда Набокову, ср. пародию на него в рассказе «Низвержение тиранов» [179]179
И прямое упоминание в примыкающем к нему стихотворении «О правителях»: «Покойный мой тезка, / Писавший стихи и в полоску, / и в клетку…» (Владимир Набоков. Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе, интервью, рецензии. Сост. и прим. А. А. Долинина и Р. Д. Тименчика. М., 1989). (Примечание 1996 г.)
[Закрыть], а может быть, и фигуру поэта-футуриста Алексиса Пана, живущего в ситуации семейного треугольника в «Истинной жизни Себастиана Найта».
149/12 (409/259) {316} . «Русский учитель Андрей Андреевич Аксаков (AAA)» – среди многочисленных литераторов Аксаковых нет, кажется, ни одного Андрея Андреевича и вообще человека с инициалами А. А. Однако среди великих имен русской литературы эти инициалы носила, кажется, только Анна Андреевна Ахматова. Заметим, что фамилия Ахматова так же относится к татарскому имени Ахмат,как Аксаков к Оксан,а Набоков к Набок(см. комм. к 3/6).
225/27 (413/263) {317} . Гершижевский – это, конечно, не просто Чижевский, но соединение двух пушкинистов Д. Чижевского и М. Гершензона.
227/10–12 (413/263) {318} . Ада права, «this pretty word does not exist in Russian» («этого симпатичного слова [Kremlin] по-русски нет»). Название Юконской тюрьмы Kremli образовано по модели Кресты,а «крем» появляется в другом месте: Демон не разрешает парикмахеру намазать на его лысину cremlin (240/17). Интересно, и наверняка не случайно, что перебираемые Люсеттой анаграммы «кремля» оказываются семантически связанными: REMNILK содержит русское слово ремни,а LINKREM – англ, link«связь, соединительное звено».
232/34 (414/264) {319} . Напрасно Проффер поверил Марине [180]180
Не могу не вспомнить, как впервые читая мою статью (в доме Л. З. Копелева), Проффер специально пришел из соседней комнаты, чтобы сказать, что не поверил Марине, но не мог не подыграть.
[Закрыть]. Согласно Профферу, в строке Грибоедова возникает двусмысленность: «что в этом [уголке]» можно понять как «что в этом [такого]», то есть: «в уголке, и кажется, что в этом»можно прочесть как «в уголке, и кажется: чтов этом?». Марина не видит здесь двусмыслицы, а просто употребляет строчку во втором смысле. Читатель, не прошедший Набоковской школы (и не вымышленный им), едва ли заметит возможность такого чтения.
249/2 (415/265). Ada is a Turgenevian maiden – «Ада – тургеневская девушка» – хотя это расхожее определение, но все же первой приходит в голову тургеневская Ася.
344/5 (419/269) {320} . The Village Eyebrow – прекрасная находка, тем более забавная, что каламбур Достоевского (голос – волос)намекает на пословицу «Голос, что в жопе волос – тонок и нечист» [181]181
Этот сюжет подробно разработан в статье, несколько раз перепечатывавшейся: Г. А. Левинтон.Достоевский и «низкие» жанры фольклора // Wiener Slavistischer Almanach. Bd. 9 (1982), 63–82, последнее издание в кн.: Анти-мир русской культуры. Язык. Фольклор. Литература, М., 1996, с. 267–296.
[Закрыть]. Второй каламбур в «Аде» с этим словом – газета Голос (Логос),игра, видимо, построена на том, что поверхностный читатель увидит только анаграмму, не заметив столкновения названий бульварной газетки и «высоколобого» философского журнала начала века – по-английски highbrow – не на этой ли фонетической ассоциации построены замена волосана бровь (eyebrow)?Сходным образом в газете Golos Feniksa[526/32 (429/279)] те же компоненты (название дешевой газеты и журнала начала века) соединены уже не «переводом», не эквивалентностью, а синтаксической (атрибутивной) связью.
408/20 (422/272). Английскому читателю, вероятно, следовало бы объяснить, что имя Madame Trofim Fartukov комично не потому, что Трофим – крестьянское имя, а прежде всего потому, что оно мужское.
Наконец, 571/17 (430/279) {321} , среди примечаний и переводов русского мата [ср. вполне верный перевод и транскрипцию другого выражения: 395/9–11 (421/271)] этот пример самый спорный. Если Набоков изысканно переосмысливает синтаксис выражения, полагая, что подлежащим в нем является «Ты» ([ты]… твою [=свою] мать) – откуда и трактовка этого ругательства как эдиповского, в духе сходного английского проклятия (motherfucker), то Проффер меняет и морфологию, видя здесь императив, а не то законное прошедшее время, которое здесь, конечно, стоит (императивная форма существует параллельно – с окончанием -и). Но если во втором издании смягчение коснулось только перевода трехэтажной фразы, то в первом неожиданная мягкость возникла в транскрипции: глагол был записан как eb'. Я вынужден был указать на оригинальную транскрипцию этого глагола в статье А. В. Исаченко [182]182
A. Issatchenko.La juron russe du XVI siècle // Lingua Viget. Helsinki, 1965.
[Закрыть].
© Георгий Левинтон, 1997.
Александр ПЯТИГОРСКИЙ
Чуть-чуть о философии Владимира Набокова {322}
Это – не памяти Набокова. За столь короткий срок память не может сформироваться. И не о книгах. О них было и будет написано в свое время. И, конечно, не о жизни; слишком много сказано им самим в книге «Говори, память», а также в замечательном биографическом опыте Эндрю Филда «Набоков, частичное описание его жизни» [185]185
Field Andrew.Nabokov: His Life in Part. New York, 1977.
[Закрыть]. Шедевр Филда, как бы предваривший смерть писателя, совершил необходимое для конца (или – перед концом) отстранение.Отстранение Набокова от его собственной эмигрантской судьбы (судьба – это не жизнь) – уже было в его русских романах и рассказах. Будущие биографы и мемуаристы будут из кожи вон лезть, чтобы снова вернуть, вставить, вдавить Набокова в эмигрантскую судьбу и тем приравнять себя к нему, «приставить» его к себе. Набоков же, если судить по имнаписанному, не был великий охотник до компании. В вещах важных – особенно.
В этой маленькой заметке я попытаюсь только частично осмыслить самую «некомпанейскую» линию его писательства, где отстранение выражено сильнее всего, – его внутреннюю философию. То есть ту линию, в смысле которой всякий разговор человека не имеет ни начала, ни конца и уходит в бесконечность. Или, точнее, ту линию, которая уводит человека от реального повода и причины разговора и отстраняет его от фактов и обстоятельств, которым данный разговор обязан своим появлением и продолжением. Поэтому, когда кто-то говорит: «О чем бы Набоков ни писал, он писал только о…», – то не верьте! Он писал о том, о чем писал, а не «только о…» («только о…» – подразумевается его эмигрантская судьба или эмигрантская судьба вообще, или русская, или чья угодно). И здесь – нескончаемая война открывателей правды с искателями смысла (смысл нельзя открыть или даже раскрыть; его можно только искать – Набоков это прекрасно знал).
Будучи определенно модернистским писателем и современно мыслящим человеком (и то и другое для его времени, конечно), Набоков с большим сомнением относился к модернистскому мировосприятию и полностью отвергал один из важнейших элементов этого восприятия – фрейдизм. Почему? Откуда такая стойкая неприязнь и даже презрение к психоанализу у человека столь динамичного и так хорошо ощутившего американское ощущение жизни, как Набоков? Ответ прост и ясен, как Божий день: герой набоковской «Лолиты» Хамперт Хамперт [186]186
Мы сохраняем авторское написание. – Ред.
[Закрыть] сам знает, что с ним происходит.Ему для этого не нужен ни Фрейд, ни Юнг, ни Лакан, ни Маркс с Энгельсом, ни черт в стуле. Он, конечно, понимает (как и Цинциннат из «Приглашения на казнь»), что ему уже не выпутаться (а жаль!). Но все равно, он точно знает, отчегоон попал в эту переделку, откуда выход один – на эшафот или в газовую камеру. Другое дело, что ни Хамперт Хамперт, ни Цинциннат ничего не могли с этим поделать. Но это – уже совершенно другое дело.
В удивительно странном рассказе «Ультима Туле», написанном по-русски еще в 1940 году, Набоков изобразил человека, по имени Фальтер, который получил подлинное знаниеили Знание – извне,из чего-то внешнего этому миру (не то что бы «свыше», но – не отсюда). Из той сферы, где вся истина этого мира – песчинка. Но сам Фальтер со своим телом и интеллектом является как бы миллиардной частицей этой песчинки и гибнет от необъятности полученного знания. Здесь знание существует объективно, но получено – индивидуально.Во фрейдизме, как и в марксизме, знание есть сама объективная действительность, но коллективноотражаемая и передаваемая. Врач и пациент – уже коллектив, так же, как следователь и допрашиваемый, палач и жертва и т. д.
Почти одновременно по эпохе (с разницей в одно «писательское» поколение) и совсем в другом смысле и духе относятся к знанию герои Кафки – Йозеф К. и Землемер. Они просто не знают.Вообще-то, может быть, кто-тотам и знает, но об этом можно только догадываться. Незнание этих двоих есть другая сторона их вины. Или ее причина? Или следствие? Или условие? – но ни в коем случае не смягчающее обстоятельство. Кафка – тоже «антифрейдист», но только объективно. Набоков же смотрит на Фрейда как на «Сократа навыворот», говорящего: «Познай самого тебя» или: «Я знаю, что ты ничего не знаешь». У Набокова проблемы вины просто нет. Ни в мистическом смысле, ни даже в этическом. Кто знает, тот сам и будет платить, и притом – за собственное несчастье. Поэтому Хамперт Хамперт в «Лолите» не оправдывается и не жалуется. Просто объясняет, как знает. Поэтому и счастья здесь не подразумевается, как и вообще конечного результата попыток и усилий. Поймать редкую бабочку – это прелесть, очарование. Вообще само это занятие – счастье. Но оно всегда относится как бы к другому времени и месту, где в данный момент я не присутствую. Йозеф К. и Землемер жалуются, оправдываются и стремятся к цели (в первом случае цель – оправдание). Это – от незнания. Несчастье здесь подразумевается как недостижимость результата.
Может быть, в самом деле, дело тут только в этом одном поколении, отделяющем Набокова от героев Кафки, которые существуют еще в обществе, точнее, в общине. Через нее на них действуют какие-то неведомые им силы. К ней они стремятся, в ней гибнут. Все, что происходит в «Процессе» и «Замке»: действительность и кошмары, добро и зло, – все это совершается в едином монотеистическом мире, и даже отвержение Бога (как и эпизодически, на ходу совершаемые прелюбодеяния) ничего не меняет в единстве и целостности этого мира. Мир набоковского знания раскрыт наружу, а внутри четко расчленен, аналитичен. Никакой общины. Вместо нее – цивилизация вещей,которой противостоит… мысль человека.Кафкианского смутного противостояния Богу здесь нет.
Я думаю, что дуализм набоковского мироощущения и выражается прежде всего в этом постоянном подчеркивании различия между мыслью человека и вещами, сделанными людьми или так или иначе очеловеченными. Грубо говоря, все эти вещи и можно было бы назвать «цивилизацией», хотя это и не полностью верно. Не полностью, потому что цивилизация – это понятие объективное, в то время как то, что отличает мысль от вещи у Набокова, обычно (хоть и не всегда) – субъективно. И это субъективное выступает у Набокова как чуждость.А все, что чуждо мышлению, есть вещь. Мир вещей у Набокова динамичнее,сколь это ни парадоксально, чем мир мысли: не только неживые предметы, но и все одушевленное, включая души людей, переходит в него, когда становится чужим моемумышлению. Мышление статичнее;оно остается самим собой, развертываясь (скорее, чем «развиваясь») по своим собственным, т. е. субъективным законам. Оно субъективноне меняется. Меняется лишь объективноесоотношение между мышлением и вещами, которое зависит от вещей. Но об этом – потом. В «Защите Лужина» эта идея присутствует еще, так сказать, в «коконе психологии», в невероятно сложном хитросплетении лужинского и авторского – их нельзя отождествлять – отношений к игре, т. е. к творчеству как к игре.
Игра бесцельна, как аналог неосознанного бытия, и оттого дурна. Это она превращает Лужина в мономаньяка, а Валентинова в его демона. Но Лужин хочет познать игру саму по себе, вне ее внешних целей – выигрыша например. Оттого Валентинов становится настоящим демоном, ибо, с одной стороны, он – дьявол-соблазнитель (ему нужен лужинский выигрыш, т. е. цель), хотя, с другой – он возвращает Лужина к познанию, осознанию им единственной его действительности – шахмат в их божественном бесцельном приближении к бытию. Психология – здесь мономания Лужина – только оболочка для игры двух безличных сил: мышления и жизни. Жизнь побеждает личностьшахматиста – он совершает самоубийство. Но его мышление побеждает жизнь. Он ей «не дался живьем» (как Григорий Сковорода со своей эпитафией), со своим гностическим внутренним аскетизмом. (Вообще я думаю, что главное отличие христианского гностицизма от христианства лежит в их отношении к жизни,а не к человеку или Богу.) Вещи мира окружают Лужина, но он не понимает зачем, т. е. он не занимается пониманием этого. Вещи не враждебны его мышлению – если бы это было так, то Набоков был бы романтиком или психологистом, чем он никак не был. Мышление само отталкивается от вещей – тоже не из враждебности, а из-за чуждости его природыэтим вещам. Но так жить нельзя – ни в жизни, ни в романе; чтобы жизнь возникла, нужна хотя бы одна вещь, в которой мышление (не «Душа» – говоря о Набокове, лучше быть осторожнее) могло бы получить минимальный опыт отношенияк миру. Его мышление натолкнулось на шахматы – доска и фигуры стали пространством мышления, полем опыта. Перестали быть вещью и стали мышлением. Так можно включить в мышление целый мир, превратив его в одну вещь. Для Лужина одна вещь стала миром. Как для Хамперта Хамперта… Лолита.
Модернизм романа несомненен, но он – не в рефлексивности героя и не в откровенности эротических сцен. В первом моменте обладания Лолитой – а все движениеромана, написанного в английской традиции путешествия, есть стремление вернуться к этому исходному моменту – Хамперт Хамперт находит тот «фокус вещности» для своего мышления, благодаря которому оно само становится для него реальным. А дальше происходит, как всегда, потеря. Убегая, скрываясь, он ловит Лолиту (как чудесную бабочку во сне), алча в ней «чистую вещь», «только вещь» и панически боясь, что она исчезнет в цивилизации баров, автомобилей и бетонированных дорог, сольется с другимивещами. Заметим, современная цивилизация не бездушна, как думают одухотворенные пошляки, ругающие ее вместе с модернизмом… Это у насне хватает души, чтобы ее одухотворить. Модернизм мышления Набокова в «Лолите» (слово «модернизм» здесь вполне заменимо словом «гений») – в кошмарном противоречии мышления Хамперта Хамперта; Лолита для него вещь, ей отказывается в одушевленности, и одновременно как вещь она не может полностью принадлежать его мышлению, отказывающему ей в одушевленности (само имя Лолита на санскрите означает «возбужденный желанием», а другое слово от того же корня, Лалита, – «любовная игра»). Философски, сюжет романа– «антипигмалион»; одушевленное превращение в вещь для обладания… мышлением (с чисто буддистической точки зрения, такой эксперимент возможен и оправдан, только если он производится с самим собой). Лолита – это бабочка, которая одно мгновение – душа, другое – вещь. Мышление здесь не найдет промежутка между ними или – чего-то третьего, лежащего как бы в ином измерении, нежели оно само и противопоставленные ему вещи. Но, чтобы найти это «третье», надо отказаться от того привычного дуализма мышления и вещей, который гораздо раньше, в «Приглашении на казнь» (по Э. Филду – «самый философский из всех романов Набокова» [187]187
Field А.Р. 208.
[Закрыть]), был доведен до полной натуралистичности – почти как в современном фантастическом романе. Вещи остались материальными, но их материя утончилась, изветшала до того, что они стали как бы проникаемыми, – так изменилась материя в «процессе мира» (обо всем этом прекрасно сказал Георгий Адамович, отметивший в своем предисловии к роману «гностический» характер этой идеи). Но что особенно важно, наше собственное умственное бытие оказывается зиждущимся на очень хрупком балансе между состоянием материи и мышлением (последнее как бы не имеет состояния). Этот баланс зависит, таким образом, не от мышления, а от материи, от – скажем так, степени ее тонкости и текучести. Поэтому катастрофа цивилизации не предвидится (мы привыкли думать «революционно», считая, что думаем «эволюционно»). Просто предметы и даже места теряют свою определенность в отношении мышления, превращаются одно в другое. Так, позднее, в романе «Ада», куски России, которая не Россия, «прививаются» к Америке, которая тоже не Америка. Так, еще до «Ады» в удивительном рассказе «Solus Rex» сама идея «переделывания природы» (сумасшедший прожектер превращает равнину в плато и затем кончает самоубийством) является не симптомом прогресса, а симптомом вырождения жизни.
