Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 55 страниц)

Глава двадцать четвёртая

После ухода с фронта отряд Кизылхана оказался в тяжелом положении. Джигиты не хотели больше сражаться против Красной Армии. Из штаба Ораз-Серда-ра ежедневно приезжали с уговорами вернуться на фронт; Ораз-Сердар угрожал разоружить отряд, а командира, вместе с зачинщиками смуты, предать военно-полевому суду. Кизылхан всячески оттягивал окончательный ответ. Оставаясь в Ак-Алане, он просил дать ему время на переформирование отряда и, опасаясь нападения белых, держал вокруг лагеря дозоры.

Однажды на рассвете дозорные донесли, что со стороны песков приближается большой конный отряд. Джигиты схватились за оружие, бросились к коням.

Неизвестная кавалерийская часть приближалась густой, тяжелой волной. Земля гудела от топота сотен копыт. В серое предутреннее небо поднимались клубы пыли. Впереди на горячем ахал-текинце гарцевал всадник в белой туркменской папахе. Рядом с ним на рослом коне гнедой масти ехал русский в армейской шинели и фуражке защитного цвета.

Кизылхан издали узнал Мелекуша и крикнул: – Джигиты! Это Артык... Встретим его в строю! Полк Артыка и присоединившийся к нему марыйский конный отряд, не нарушая строя, поднялся на возвышенность, где выстроились полукругом джигиты Кизылхана.

Обнажив саблю, Кизылхан протянул ее рукояткой вперед Артыку и опустил голову. Поднявшееся в этот момент солнце ослепило глаза джигитам Кизылхана. Все затаили дыхание: «Хватит ли у Кизылхана мужества перенести унижение? Не снесет ли Артык ему голову?..» Кизылхан продолжал стоять в том же положении. И только по тому, как он тяжело дышал, видно было, что ему сейчас нелегко.

Артык был взволнован не меньше Кизылхана. Он не терялся перед сотней врагов, слезы были чужды ему, но здесь глаза его увлажнились. С трудом овладев собой, он принял саблю и тотчас же вернул ее Кизылхану. Кизылхан поцеловал холодную блестящую сталь и выпрямился.

Они положили руки на плечи друг другу. За их спинами прокатился вздох облегчения.

Седьмого июня части Красной Армии согласно приказу командующего должны были выбить белых из Теджена. Артыку предписывалось обойти город и ворваться в него с юга. Кизылхан получил приказание пройти со своими джигитами дальше на запад, чтобы ударить по тылам противника.

В этот день конники Артыка могли сами отдохнуть после перехода и дать отдых коням. Под вечер джигиты и командиры собрались вокруг бахши. Он затянул песню о красавице и влюбленном бедняке. Звуки песни и музыка разнеслись далеко по окрестности.

Я влюблен, сдержать не могу

Этой песни моей в тоске.

Я заснуть опять не могу.

Роза! Твой соловей в тоске...

Страстный призыв отвергнутого бедняка нашел отзвук в сердцах загрубевших воинов. To один, то другой из них выражал бахши одобрение.

– Джа-ан! Джа-ан! – раздавались восторженные крики слушателей.

Бахши запел вторую песню – «Акменгли», сложенную тем же любимым народным поэтом Кемине почти сто лет назад:

Ты, руки опустив, идешь дорогой длинной.

Ты знаешь – ждет тебя ночлег в степи пустыной.

Ты отдохнуть легла, но талией осиной

И не касаешься земли ты, Акменгли!

Весною ранней ты заснула в колыбели, —

Два комара на грудь младенческую сели.

Ты выросла – и два бутона заалели

На персях, для меня раскрытых, Акменгли!..

Артык сидел, сдвинув брови, и, не мигая, смотрел куда-то вдаль. Перед его глазами была Айна. Живые Картины прошлого вставали одна за другой: первые встречи, нетерпеливое ожидание в старом арыке, горячие объятия и поцелуи в тростниках. Тогда запретна была для них любовь, и дорогой ценой заплатила Айна за свою беззаветную преданность сердечному другу. Казалось, звуки дутара и пение бахши не доходят до слуха Артыка, но когда музыка оборвалась, он тяжело вздохнул и пришел в себя.

Вскоре после полуночи Артык сел на коня и повел полк в обход, чтобы выйти на рассвете к южной окраине Теджена. Дозоры белых приняли их за ахальцев. Перед восходом солнца загрохотали пушки: Красная Армия открыла огонь по позициям белых со стороны Геок-сюри. Белые, приняв это за направление главного удара, перебросили под Геок-сюри почти все свои части. Но полки Красной Армии, обойдя город, обрушили главный удар с юго-востока, со стороны песков. С юга на город развернутым строем ринулся полк Артыка. В то же время отряд Кизылхана, перерезав железную дорогу между Душаком и Тедженом, поднял переполох у белых в тылу. Ахальский полк белых, как и обещал его командир, при первых же залпах красной артиллерии ушел в сторону Ашхабада. А туркменская пулеметная команда в самый разгар боя повернула пулеметы и открыла огонь по белым. И не успело солнце подняться к зениту, как пехотные части Красной Армии уже подходили к Теджену.

Летнее солнце, словно намереваясь спалить все живое, пылало прямо над головами людей. Точно искры пламени наполняли раскаленный воздух, сверкали на солончаковой почве. Пламенное дыхание лета высушило травы. Все кустарники пустыни: гандым, саксаул, черкез, гребенчук, верблюжья колючка – утратили яркую весеннюю зелень,. превратились в истомленные зноем, безжизненные, чахлые стебли.

Усталые, изнемогающие от жары красноармейцы еле тащили ноги. Вода во флягах давно была выпита, и наполнить их было негде. Все водоемы в Геок-сюри оказались отравленными. А караван верблюдов, посланный за водой в Джоджуклы, не мог вернуться раньше захода солнца.

Сопротивление белых было сломлено, гром артиллерийских залпов раздавался уже далеко за Тедженом. Но жажда и невыносимый зной отнимали у пехотинцев последние силы. Бойцы, выдержав напряженный бой, были не в силах бороться с жаждой, слабели с каждой минутой. Обессиленные, они все чаще спотыкались, падали на барханах, на берегах пересохших арыков и, поднявшись, снова устремлялись вперед, – остановить их было невозможно.

Мавы и Кулагин шли рядом. Немилосердный зной жег лицо и глаза Кулагину; трескались иссушенные губы, слабели ноги, он шатался как пьяный. Жажда мучила еще больше, чем зной. Но где достанешь воду в пустыне? Сверкающие солончаковые равнины манили миражем: казалось, что там сверкает под солнцем водная гладь. «Мавы, там вода, вода!» – кричал Кулагин и рвался к миражу.

Жажда томила и Мавы, но у него еще хватало сил идти самому и помогать товарищу. Он нес винтовку Кулагина, временами брал и его под руку.

Кулагин с таким трудом поднимал ноги, словно вытаскивал их из липкой грязи; язык во рту у него распух, он еле ворочал им.

– Ах, Сибирь!.. – мечтательно говорил он. – Какие реки, какие леса!.. Мавы, придется ли еще мне побывать на сорокаградусном морозце в Сибири, или... или я погибну, сожженный сорокаградусным зноем?

Мавы крепче взял его под руку, стал успокаивать:

– Кулагин, мы победили! Враг бежал, даже грома пушек не слышно. Мы не успеем и оглянуться, как будем в Теджене. А там воды – хоть плавай!

– Эх, лысый, когда вырастут у тебя волосы?

– Не так у нас говорят, да ладно, я понял тебя... Кулагин, что это сегодня с тобой? Ты никогда не боялся трудностей, все говорил о будущем...

– Мавы, я задыхаюсь... Почему так трудно дышать?.. Да, я не боялся трудностей... И сейчас не боюсь... Я верю... Но... йо... трудно дышать!

Кулагил стал бредить:

– Мавы, где... ну где же Ирина?.. Она несла воду... Куда же она запропастилась?.. И-ри-на-а-а! – закричал он и, помолчав, усмехнулся: – Ха, вот это дело!.. Дайка скорее напиться, Ирина!.. Иди сюда, я расцелую тебя!..

Он резко пошатнулся и обнял винтовку за спиной Мавы.

Тогда Мавы положил левую руку Кулагина себе на шею, подхватил его под мышку правой рукой и повел дальше. Перед угасающим взглядом Кулагина стояли могучие, прекрасные лес? Сибири. И вдруг ему показалось, что кто-то поджигает эти леса. Он рванулся из рук Мавы, закричал:

– Мавы, дай винтовку!.. Стреляй!..

И тут же бессильно опустил голову на плечо Мавы. В эту минуту вдалеке показался караван, идущий с севера. Мавы всмотрелся и, убедившись в том, что караван направляется к ним, встряхнул товарища:

– Кулагин, воду везут! Воду!..

– Вода?..

Кулагин открыл глаза, посмотрел невидящим взглядом и вновь начал бредить: -

– Ири-на... пи-и-ить!..

Пехота не могла дальше двигаться. Командир, видя, что приближается какой-то караван, приказал остановиться на привал.

Все разлеглись, кто где: кто прямо на солнцепеке, кто под чахлым кустиком саксаула. Мавы положил друга под реденькую тень одного из таких кустиков, под голову подложил пучок сухой травы. А в это время появился Сары, бежавший навстречу красноармейцам впереди своего каравана. Не успел он и слова сказать командиру, как Мавы бросился к нему с криком:

– Сары!..

Они крепко обнялись. Посмотрев на обессиленных, истомленных жаждой красноармейцев, Сары сказал командиру:

– Примите наш дейханский караван с водой и хлебом-солью. Мы хотели встретить Красную Армию еще на восходе солнца, да белые помешали. Куда ни пойдем – навстречу ливень пуль. Пришлось вести караван на север, в обход.

Когда головной верблюд дошел до красноармейского привала, последнего верблюда огромного каравана еще не было видно. Радость бойцов была безгранична. Простую тепловатую воду из бурдюков они принимали как праздничное угощение.

Мавы понемногу давал пить своему другу. Кулагин хватал его за руку, требовал воды– еще и еще... Жизнь постепенно возвращалась к нему.

Наконец, он сел и сказал:

– Вот хорошо!.. Мавы, кто же это спас меня от смерти?

Мавы показал на дейханина, который протягивал Кулагину огромную лепёшку румяного чурека:

– Это наши тедженские дейхане пришли помогать Красной Армии. А вот их предводитель – Сары-мираб!

Кулагин поднялся на ноги и порывисто обнял дейханина:

– Кто красноармеец? Сын рабочего или крестьянина. За что он воюет? За счастливую жизнь рабочего и крестьянина. А крестьянин, когда нужно, приходит на помощь красноармейцу. Спасибо, дядюшка Сары! Этой вашей помощи в такой час мы никогда не забудем!

А Гандым, подошедший в это время с целым ворохом туркменских лепешек, которые нес он в скатерти и раздавал красноармейцам, бросился обнимать Мавы.

– Э, да это не халназаровский Мавы, – сказал он, оглядывая бывшего батрака, – это мой Мавы! Мой брат, мой отважный сын! А Мехинли... нет, твоя Майса... где она? Да, вы с Майсой подпустили-таки яду Халназар-баю!.. А там еще Атайры-гелин добавила! Ха-ха-ха!..

Привычный к смеху Гандыма, Мавы не смутился. Держа старика за плечи и глядя ему в лицо, он весело ответил на его слова:

– Гандым-ага, теперь наша пора!.. А Майса завтра приедет вместе с Анной Петровной, женой командующего. Ты заходи к нам, и если меня не будет дома, поцелуй за меня мою дочку Джерен.

В то время как Сары и Гандым угощали красноармейцев на привале, авангардные части Красной Армии уже вступили в город.

На базарной площади выстроились джигиты Кизыл-хана. После удачного боя все были веселы. Командиры Красной Армии во главе с командующим подъезжали к строю.

Кизылхан скомандовал: «Смирно!» – и поскакал навстречу командующему. Приняв от него рапорт, Чернышев обратился к джигитам:

– Джигиты тедженского отряда оправдали доверие командования Красной Агрмии и честно выполнили свой долг. Спасибо Кизылхану, спасибо вам... За проявленную в бою отвагу командование вручает вам боевое Красное знамя!

Меркулов подал знамя командующему, а тот передал его командиру отряда. Кизылхан опустился на одно колено, поцеловал край алого полотнища и, поднявшись, принес клятву:

– Товарищ командующий, принимая это славное знамя Красной Армии, я клянусь сражаться против белых и интервентов до полной победы. – Он обернулся к отряду и крикнул: – Клянемся все!

– Клянемся! – дружно отозвались джигиты. Алое полотнище пламенело на солнце, как знамя грядущих побед.

В этот день Дурды впервые увидел регулярные пехотные части Красной Армии. Они прошли далекий путь. Лица у красноармейцев были обожжены солнцем, губы потрескались от жары и пыли, потрепанные гимнастерки на плечах и спинах просолены потом. Но глаза на усталых лицах горели отвагой и уверенностью в победе. «Эти люди до конца преданы советской власти, – думал Дурды. – Их нельзя победить».

Артык получил у командующего разрешение на три дня съездить домой. На такой же срок командир полка дал отпуск Аширу.

Выехав на канал Кяль, Артык погнал Мелекуша прямо на запад.

Когда ветроногий конь пролетел мимо колодца, набиравшая воду Атайры-гелин шарахнулась сначала в сторону, а затем, узнав Мелекуша, закричала:

– Артык, остановись! Дай хоть посмотреть на коня!

Мамедвели-ходжа только что присел у арыка, чтобы совершить молитвенное омовение. Увидев мчащихся стрелою всадников, он решил, что едут за ним, и, не успев завязать шнурок штанов, кинулся домой. Споткнувшись о кувшин, Стоявший у порога кибитки, он упал, халат завернулся ему за голову. И тут же большой жук, гудя, с разлета шлепнулся ему в зад. Ходжа неистово завопил:

– Хай! Люди, помогите!

Сбежались соседи:

– Ходжам, что случилось?

Вытарашив глаза, Мамедвели посмотрел вокруг.

– В меня стреляли!

– Кто стрелял?

Ходжа указал рукою на запад. Артык уже превратился в черную точку.

Из-под халата Мамедвели с сердитым гуденьем вылетел черный жук. Гандым еле сдерживался от смеха.

– Ай, ходжам! Черная пуля и верно попала в самую цель!.. Ходжам-ага, смотри, чтоб рана не загноилась...

В это время опять донесся голос Атайры-гелин;

– Большевики скачут!

Мамедвели простонал:

– Хай! Это за мной! Спасите!

Гандым покатился со смеху:

– Ходжам, лежачего и змея не трогает! Никто не тронет раненого! Ты только, пока рана не загноилась, приложи морковь!

И снова Атайры-гелин прокричала:

– Это Артык и Ашир!

Ходжа затрясся, как в лихорадке. А Гандьша словно позолотили лучом радости. Он сразу перестал хохотать и торжественно сказал:

– Люди, да озарятся очи ваши!

Плача, подошла мать Ашира.

– Где Артык-джан? Где Ашир-джан? – спрашивала она.

Но Ашир, соскочив с коня, уже шел к ней с протянутыми руками.

Соседи окружили Ашира. Гандым от радости готов был схватить земляка в охапку, поднять, закружить, но для этого ему теперь нужна была немалая сила. Амир словно вырос, раздался в плечах, окреп. Гандым одобрительно оглядел его и сказал:

– Молодцом, молодцом, Ашир, ты стал человеком! Ашир улыбнулся на его слова и ответил:

– Нет, Гандым-ага, я стал человеком еще в тот год, когда ездил в Россию на тыловые работы.

– Э-э, тогда ты был так плохо одет и лицо у тебя было худое, бледное... А теперь ты совсем молодец, я бы сказал, что ты похож на сердара.

– У нас в Красной Армии все такие.

– Да, видел я ваших воинов, видел! Все молодцы, как на подбор. Англичане-то и белые от них далеко удрали...

Победу Красной Армии праздновал весь аул. Резали баранов, ставили на огонь котлы. Послали за увесели-телем-бахши, а в ожидании его все больше народу собиралось вокруг Ашира. Даже дети слушали его с большим вниманием. Ашир рассказал землякам о Красной Армии, о ее победах и закончил свой рассказ словами:

– Наступают светлые дни, земляки. Перед нами открывается новая жизнь.

Лица дейхан словно осветились лучами счастья. У Гандыма выступили на глазах слезы, и он стал отирать их шапкой. Увидев это, Ашир спросил:

– Чего это так расстроился ты, дядя Гандым?

Гандым махнул рукой:

– Ах, что говорить! Был бы жив твой отец Сахат Голак – и он плакал бы от радости.

Глава двадцать пятая

Добрые вести, привезенные Дурды, успокоили Айну, мать и сестру Артыка. Но долгая разлука с ним становилась все более тягостной. Старая Нурджахан крепилась на людях, но, оставаясь одна, давала волю слезам.

– Сынок, родной! – причитала она. – Так видно, и помру, не увидев тебя. А может быть, уж и пала твоя головушка от злой вражеской сабли?..

Айна тоже втайне переживала страшную тревогу за жизнь Артыка. Но держалась она мужественно и всех подбадривала.

– Для Артыка смерть не дозволена, – говорила она. – Потерпите, не сегодня-завтра приедет!

В этот день она с утра думала об Артыке и, убаюкивая Бабалы, тихонько напевала ему песенку, которую тут же сама и складывала:

Спи, сыночек! Никому тебя не дам!

О тебе забыть не может твой отец.

Он верхом летит, как птица, по пескам;

«Где мой сын?» – приехав, спросит твой отец.

Скачет он, коня ретивого гоня; «Бабалы» —

он шепчет имя, твой отец;

А приедет, – соскочив едва с коня,

Вмиг тебя прижмет он к сердцу, твой отец.

К нам он мчится дни и ночи напролет;

О, скорее бы приехал твой отец!

Дом наш бедный светлым счастьем он зальет,

В сад пустыню превратит он – твой отец.

Когда Бабалы уснул, Айна вышла из кибитки. Солнце уже перешло за полдень, тени начинали удлиняться. Стадо баранов, наполнивших животы холодной водой, поднималось из оврага. Их острые копытца глубоко погружались в песок. Пастушонок навьючивал свой двухдневный запас еды на темно-серого осла с обрубленным хвостом. Подле него сидел на задних лапах пестрый пес, свесив розовый длинный язык. Его глубокие глаза смотрели на пастушонка серьезно, точно говорили: «И мне отвечать за это стадо!» Не успел пастушонок сесть на осла, как пес, опередив его, степенно зашагал по тропинке. У колодца стояла, раздвинув ноги, верблюдица. Помахивая хвостом, она обнюхивала сосущего ее верблюжонка. Молодая женщина с красном платье с нашитыми на него листочками серебряных украшений несла ведро с молоком к куполообразной кибитке, стоявшей в середине южного ряда. В тени кибитки, облокотившись на подушки, пили чай старики.

В эти дни стояла страшная жара, но сегодня подул легкий ветерок.

Под навесом ткала ковер Шекер. Лучи солнца играли на серебряном шитье ее тюбетейки, на цветных стеклах подвесок. Ее бледное лицо было печально. Она тоже беспокоилась об Артыке. Но еще больше ее тревожили аульные сплетни о том, что ее «тронула рука». Кто знает, может быть, теперь никто не захочет взять ее замуж?

Айна посмотрела, ровно ли ткет Шекер, подсела к ней и стала помогать. Пройдясь по основе один раз узелками, они вдвоем начали бить гребнями. Стук гребней напоминал топот конских копыт.

Нурджахан подсела с другой стороны и молча взялась за свою прялку. Ее корявые, натруженные пальцы ровно вытягивали пушистую прядь белой шерсти; веретено быстро кружилось в другой руке: нить получалась ровной, словно выходила из пасти змеи. Померкшими глазами Нурджахан смотрела на веретено и думала об Артыке. Наверное, всех ниток, которые спряла она за долгую жизнь, не хватило бы измерить расстояние, отделявшее ее от сына... Как всегда в такие минуты, помолчав, она обязательно заговорила бы об Артыке, вспомнив какой-нибудь случай из его жизни, или просто так, вздохнув, сказала бы: «Где-то скачет теперь наш Артык-джан?..» Но из кибитки послышалось хныканье Бабалы. Айна взяла его на руки и, убаюкивая, вышла на дорогу. В это время донесся топот коня. Айна обернулась. От волнения у нее сдавило горло.

– Вот и отец!.. – глухо вырвалось у нее.

Шекер выбежала из-под навеса. Едва успел Артык соскочить с коня, как его обняли с трех сторон. Нурд-жахан, не сдерживая радостных слез, произнесла только:

– Дитя мое!

А Шекер, чтобы скрыть слезы, прижалась головой к плечу брата.

Бабалы сначала отпрянул от отца и отвернулся. Айна стала уговаривать его:

– Ведь это отец, твой отец!

Ребенок внимательно посмотрел на Артыка и что-то залепетал на своем языке. Артык взял его на руки. Молочный запах Бабалы опьянил его, детский лепет звучал в его ушах музыкой. Не отрывая взгляда от заблестевших глазок ребенка, Артык прижал сына к груди. Бабалы гладил его лицо полными ручонками, перебирал пальцами усы и без конца что-то говорил. Артык подбросил его вверх:

– Ну, мой Бабалы! Пока не подрастешь, все заботы и борьба – мне. А подрастешь, борьба – тебе, а отдых – мне.

Айна, над головой которой за последние шесть месяцев пронеслось столько тревог, нарядилась в шелковое праздничное платье, на грудь повесила звенящие серебряные украшения. Артык, глядя на ее нежное лицо, спросил с удивлением:

– Айна моя, неужели ты действительно застрелила Пеленга?

– Артык, – в свою очередь спросила она, – если б я не убила негодяя, разве могла бы я быть твоим верным другом? И разве ты не сделал бы того же, что сделала я?

– Я – другое дело.

– Ты хочешь сказать, что ты – мужчина. Но я тоже человек. Твоя честь – моя честь. Хорошо, что в это время схватили Эзиза, не то и я села бы на коня.

– А Бабалы?

– Бабалы вырос бы на коне и стал бы помощником своему отцу!

– Айна моя, ты – не женщина!

– Я жена и твой самый близкий друг. Жена отважного должна быть отважной. Какими глазами я смотрела бы теперь на тебя, если б далась им в руки?!

Артык ничего не мог возразить и только крепко поцеловал Айну.

Лучи солнца через открытый дымоход падали на край ковра. Обернутый мокрым полотенцем кувшин, казалось, сидел, как только что привезенная невеста. Айна налила из него в пиалу пенистого чала и протянула Артыку. От крепкого, перебродившего верблюжьего молока у Артыка захватило дух.

Скоро кибитка Артыка стала наполняться аульными жителями. Мужчины в грубых домотканых рубахах, в широких штанах и чекменях из верблюжьей кожи расселись на коврах, скрестив под себя ноги. За чаем разгорелась беседа. Пожилой человек с козлиной бородкой спросил Артыка:

– Говорят, большевики весь скот хотят общим сделать. Правда ли это?

– Послушаешь болтовню – погибнешь! Вот из-за такого вранья и пролито уже столько крови.

Артык как мог разъяснил политику и задачи советской власти. Скотоводы слушали каждое слово, как долгожданную добрую весть. Потом оживленно заговорили:

– Да, верно говорят, путь советской власти – наш путь!

– Советская власть была здесь год тому назад.

– А разве нас обижали?

– А что натворил Эзиз-хан за шесть месяцев!

– Лучших коней забирал, точно отцовское наследство!

– Да налоги тянул, как дым кальяна!

– А еще надо было угодить и советникам и толмачам!

После беседы за чаем скотовод с козлиной бородкой признался Артыку:

– Мы тебя, сынок, сперва порочили, твою тень забрасывали камнями. Думали, что ты отвернулся от веры отцов, отказался от мусульманского народа. Выходит, все это напрасно, ты оказался дальновиднее нас, неразумных.

Вкрадчивые слова напоминали речь Халназара. Артык нахмурился, но сдержал себя.

– Не дело говоришь, отец, – спокойно возразил он. – Если б все так думали, разве моя семья осталась бы жива в эти опасные дни! Здесь люди заботились о ней, как о своей родне. Я от души благодарю их за это.

Распрощавшись с гостями, Артык попросил соседа, который спасал его близких от эзизовцев, помочь Айне перебраться в аул Гоша, а сам стал собираться в обратный путь.

В свой полк Артык вернулся как раз накануне Душакского боя.

План овладения Каахкой был разработан штабом Красной Армии с учетом прошлогодних боев. Основные силы были брошены в обход Хивабада и обрушились на Каахку с юга и с запада. Белые, бросив бронепоезд, десятки эшелонов, дальнобойные орудия и оставив больше тысячи пленных, бежали без оглядки. «Комитет общественного спасения» в Ашхабаде распался сам по себе. Ораз-Сердар сдал командование фронтом деникин-скому генералу Лазареву, а сам, прихватив с собой Ташлы-толмача, бежал в Иран.

Девятого июля Туркменский конный полк вошел в Ашхабад без боя. На Куропаткинской улице жители -города встретили джигитов цветами. На потных коней, на крепко сидящих в седлах всадников посыпались розы. Артык ехал впереди вместе с Алешей Тыжденко. Мелекушу была тесна Широкая улица. Натягивая поводья, он круто изгибал свою золотистую шею, подобную радуге. Один букет попал в грудь Аширу. Он поймал его и взглянул в сторону, откуда букет был брошен: светловолосая девушка в тонком шелковом платье усиленно махала ему рукой.

Ашир тоже помахал рукой девушке – она чем-то напоминала ему Шекер.