Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 55 страниц)

Глава сорок первая

Нещадно нахлестывая коня, волостной Хуммет в полночь промчался по тихим улицам города и остановился у ярко освещенного дома начальника уезда.

Полковник праздновал день рождения жены. В просторной комнате на длинном столе – пироги, жареные поросята, гуси, куры, ряды разнокалиберных бутылок. От ярких электрических ламп в комнатах, убранных дорогими коврами, было светло, как днем. Среди гостей были помощник начальника уезда, начальника гарнизона, начальник полиции, волостной Ходжамурад, Ташлы-толмач и другие чиновники уездного управления. Некоторые были с женами. Уже пили за здоровье жены полковника и его самого. Полковник, взяв бокал, встал:

– Господа, предлагаю выпить за здоровье его величества государя императора! – сказал он, и все поднялись с места.

В это время в комнату с шумом ворвался Хуммет. Не успев отдышаться, он, качаясь всем телом, глотая слюну и заикаясь, выпалил:

– Восстание!

Бокал выпал из рук полковника, глаза его округлились. Пошатнувшись, он грузно сел, и широкий, как бочка, зад его стукнулся об стул. Гости побледнели. Женщины сунули свои бокалы куда попало, разливая вино на скатерть. Полковница, истерически вскрикнув, убежала в другую комнату.

Волостной немного отдышался. Сообразив, что насмерть перепугал всех, он поднял руку к папахе:

– Баяр-ага! Господин полковник! Нет ничего такого...

Но никто уже не слушал его. Поднялся переполох, все метались по комнате, не зная, что делать. Хуммет сам испугался и решил исправить ошибку. Подняв руку, он закричал:

– Господа!.. Я пошутил!

Пришедший в себя полковник поднялся с места и сжал кулаки:

– Если ты так шутишь, то я тебе покажу шутки!

Гости успокоились. Ходжамурад набросился на Хуммета:

– Эх ты, сын свиньи! Да разве можно так пугать людей? Разве здесь место для глупых шуток?

Хуммет обругал Ходжамурада по-туркменски, затем, обратившись к полковнику, в точности объяснил ему положение. Он рассказал о начавшемся выступлении Эзиза, о своем аресте и бегстве, особенно подчеркивая свою верность служебному долгу.

Узнав, что начались дела совсем не шуточные, полковник, задыхаясь от ярости, заходил по комнате.

– Скоты!.. Свиньи!.. – угрожающе рычал он на волостных. – Да кто вы такие, чтобы не исполнять повеления государя?.. Нет, я вам теперь покажу! Покажу!.. Глаза выколю!

Волостные дрожали всем телом.

Топнув ногой, полковник обратился к чиновникам, стоявшим вокруг стола:

– Приказываю – сейчас же произвести в городе облаву! Всех, у кого на голове большая папаха, арестовать! Не поместятся в тюрьме? Гм... Загоните всех в один двор!.. Все они знают о нападении и ждут только сигнала, чтобы начать резню. Если после облавы на улице покажется папаха – расстреливать на месте!

Чиновники и волостные уже собрались удалиться, но полковник остановил их взмахом руки.

– Погодите!.. Жителей города, будь то русские или армяне, надо вооружить. Пусть все честные подданные государя окажут помощь гарнизону и полиции.

Затем он обратился к начальнику гарнизона:

– Сейчас же звоните по телефону в штаб гарнизона и сами спешите туда. Поднять всех по тревоге!

Выслать к городским заставам усиленные патрули!.. Начальник гарнизона только на днях, в связи с волнениями среди туркмен, получил подкрепление в две сотни кавалеристов, поэтому он поспешил заверить начальника уезда:

– Господин полковник, у нас надежный гарнизон, способный отразить две-три тысячи всадников. Будьте спокойны, в город мы этих разбойников не пустим.

Разослав во все стороны тревожные телеграммы о положении в уезде, полковник вышел из дому и сел на коня. Хуммет последовал за ним.

Тем временем в городе уже началась облава. Стражники и кавалеристы гарнизона гнали толпы людей во двор купца Котура. По спинам отстающих ходили нагайки. Широкий двор купца был битком набит туркменами.

Халназар-бай, Нобат-бай, Мамедвели-ходжа и Покги Вала были в гостях у Котура и сидели во внутренних комнатах его дома. Оказавшись в числе арестованных и узнав о восстании, они пришли в смятение. Мамедвели испуганно заметался по комнате:

– Ох, пропали! Горе нам, теперь и бежать некуда!

Покги в страхе вторил ему:

– Мы погибли!

– Покги-мираб, что будем делать?

– Не спрашивай, дорогой ходжам! Лучше взывай к своим предкам!

– Вай, мы попали в такую беду, из которой и предки не могли бы вызволить!

– Приношу в жертву одну козу: боже, пронеси мимо все худое!

Мамедвели ухватился за Халназара, который, скрывая страх, сидел, положив руки на тучный живот.

– Бай-ага, что делать?

– Терпи и призывай бога.

– Ах, да я же все время призываю! О, аллахы экбер! – Ходжа захныкал.

Нобат-бай, сидевший нахохлившись, рассердился на него:

– Ну, ходжам, ты, оказывается, хуже всех. Разве можно так срамиться?

– Дорогой Нобат-бай, да как же можно все это вытерпеть? Мы погибнем, дети останутся сиротами... Ах!

С улицы донесся топот копыт, где-то раздались выстрелы. У ворот двора громко постучали, послышался выстрел, затем стон, и кто-то с тоской произнес: «Ах, Ашир, Ашир...» Ворота были заперты наглухо. В наступившей тишине некоторое время раздавались стоны и несвязное бормотанье.

Люди, запертые во дворе и в доме, сидели не шевелясь, перепуганные насмерть. Каждого страшила мысль о жестоких наказаниях. Старшины и эмины дрожали за свои шкуры. Бабахан думал: «Эх, разве я не служил белому царю верой и правдой! Неужели моя преданность не будет принята во внимание?» Халназар тоже старался себя успокоить: «Я не шел против правительства, не отказывался давать людей на тыловые работы, всегда вовремя выполнял приказы полковника...» Но у дейхан, у бедняков не было никаких заслуг, и они молились: «Боже, отврати все худое!» Мамедвели же совсем потерял рассудок. Что-то бормоча, он то выбегал во двор, то снова скрывался в комнатах купца и на всех наводил тоску и уныние.

Глава сорок вторая

Артык со своими всадниками достиг железнодорожной будки раньше, чем началось общее нападение на город. Однако разрушить железную дорогу они не смогли, – у них не было для этого инструментов, и они не знали, что делать. Пробовали подкапывать насыпь. На рельсы, над ямой в пять-шесть шагов, становилось по десять человек; они прыгали, ожесточенно били ногами, но рельсы даже не гнулись. Тогда облили керосином и подожгли мост, находившийся недалеко от будки, начали валить телеграфные столбы, рубить топорами провода.

Когда Артык возился у полотна железной дороги, со стороны будки послышался крик. Артык бросился туда. На земле лежал паренек лет шестнадцати, из ножевой раны в груди у него струилась кровь. Артык наклонился над ним и пристально вгляделся в его лицо, – были в нем какие-то знакомые, хорошо запомнившиеся черты. И вдруг Артык вспомнил Карташова, с которым однажды познакомился у Ивана Тимофеевича. Он опустился на колени, приподнял голову раненого. Лунный свет лился на светлые вьющиеся волосы юноши, на белое, без кровинки лицо. Если бы у него была еще русая бородка, Артык назвал бы его Карташовым. Несомненно это был сын Карташова. Острое чувство жалости наполнило сердце Артыка. Юноша повел угасающим взглядом, шевельнул губами и, испустив тихий вздох, умер на руках у Артыка.

Осторожно опустив его голову на землю, Артык вскочил на ноги, решив сейчас же расправиться с тем, кто сделал это черное дело. Но в это время к горящему мосту подошел поезд, затрещали выстрелы. Со стороны города донесся боевой клич: «Алла... худай!» Оставив у полотна железной дороги двух убитых, Артык поскакал со своей сотней к городу.

Воинственные крики смешались с ружейной и пулеметной пальбой. Пыль, поднятая копытами тысяч лошадей, и пороховой сизый дым застилали небо. Артык присоединился к нападающим.

Началась ожесточенная перестрелка между повстанцами и солдатами гарнизона. Грохочущий выстрелами поезд передвигался туда, где было больше нападающих. Хуммет был на паровозе с офицером и показывал, куда надо направлять огонь.

Самым надежным оружием у повстанцев была сабля, но частый пулеметный огонь не позволял ,им перейти железную дорогу. Пули сыпались дождем. Многие уже свалились с коней мертвыми, многие были ранены. Наступила заминка. Всадники стали стыдить друг друга:

– Кто повернет обратно – тот не мужчина!

– У труса – жена свободна!

Снова с криками рванулись вперед, но безжалостный пулемет и винтовочные пули беспощадно косили ряды наступавших. Какой-то юноша с безумной отвагой пролетел сквозь ливень пуль и врезался в цепи солдат. Стрелявшие лежа солдаты вскочили на ноги. Всадник с налету срубил чью-то голову и поскакал дальше. Солдаты дали залп, и он кувыркнулся с лошади. Лошадь упала, всадник тотчас вскочил и бросился на солдат с обнаженной саблей. Раздалось еще несколько выстрелов – и он упал навзничь.

Давно спешившийся Артык не мог отыскать Мелеку-ша. Кругом царила полная растерянность. Спасая свою жизнь, люди забыли о раненых, хватали первых попавшихся лошадей и пускались в бегство.

Артык шел пешком и вдруг увидел своего гнедого. Волоча по земле волосяную веревку, которой обычно привязывают коней, жеребец, раздувая ноздри и фыркая, метался из стороны в сторону, не подпуская к себе никого. Артык посвистал, гнедой оглянулся на него, навострил уши, а потом тихо подошел и стал тереться головой о плечо своего хозяина. Но пули повизгивали со всех сторон, и Артыку было не до ласк. Он вскочил на коня– в ушах засвистел ветер.

В этот день солнце, словно окрашенное кровью, поднялось в розовом тумане.

Ворота купеческого двора Котура, наконец, распахнулись. Мамедвели первый выскочил наружу, но, испуганно вскрикнув, отпрянул назад: у ворот лежало распластанное тело человека в дейханской одежде. Вышедший вслед за Мамедвели Нобат-бай сразу узнал в нем Сахата Голака.

Когда труп внесли во двор и положили возле сарая, на взмыленном коне прискакал полковник. Он презрительно посмотрел на труп дейханина и, протянув руку в сторону железной дороги, обратился к дрожавшим от страха людям:

– Там валяются ваши, похожие вот на этого!

Халназар-бай, надеясь на хорошее отношение полковника, выступил из толпы и сказал:

– Господин полковник, это не наши, это...

– Молчать! – резко оборвал его полковник. Халназар покорно сложил на животе руки и опустил голову. У Мамедвели, как у больной борзой, задрожали колени.

Полковник приказал своим джигитам:

– Гоните их убирать трупы!

Через несколько минут джигиты отделили от толпы группу людей и погнали их в поле за железную дорогу. В эту группу попал и Покги Вала.

Полковник, приехавший с двумя волостными, не слезал с коня. Его короткий, опоясанный широким ремнем полушубок поблескивал от инея. Злые глаза на посеревшем после бессонной ночи лице пронизывали людей. Особенно грозно полковник посматривал на ходжу Мамедвели, на его белую чалму потомка пророка. Тыча в него плетью, полковник вдруг заорал.

– Негодяи! Все вы заговорщики! Кого из вас ни спроси, у вас один ответ: «Мы ничего не знали, мы не виноваты». А там, – он опять указал плетью в сторону железной дороги, – там среди бунтовщиков у вас сыновья, братья. Вы, мерзавцы, уверяли меня, что в народе все спокойно и волнений не будет. Видели, какое спокойствие? Будете знать теперь, как нападать на царское правительство! А чего вы добились? Убили человек двадцать солдат, несколько чиновников, даже сжечь одного моста не сумели!.. Да если я захочу, так всех вас нанижу на пулю!

Полковник говорил быстро, запальчиво. Ташлы-толмач еле успевал переводить.

Выждав момент, когда полковник замолчал, старшина Бабахан взял шапку под мышку и, склонив голову, проговорил:

– Господин полковник, мы виноваты... Вы можете убить нас как джизакцев, сровнять с землей наши аулы... Но белый царь милостлив... Мы просим взять нас, грешных рабов, под свое покровительство. Дайте нам самим наказать бессовестных. От имени старшин я заверяю: мы найдем всех бунтовщиков и...

Не дослушав Бабахана, полковник снова заговорил:

– Сегодня с двух сторон сюда прибудут войска с пушками... Я даю вам два дня сроку. Если за эти два дня вы не приведете всех мобилизованных, берегитесь! Пушки сровняют с землей ваши аулы! Но если выполните приказ, вас, может быть, не коснется карающая рука.

Мамедвели-ходжа, весь дрожа, поспешил дать обещание:

– Баяр-ага, мое слово в народе кое-что значит. Не в два, в один день выполним твое повеление!

Мамедвели согласился бы и на один час: самое главное для него – вырваться отсюда.

Полковник, недоворчиво взглянув на Мамедвели, сказал:

– Мой приказ вам – садитесь на коней и поезжайте за железную дорогу. Там ждите меня.

Повернув коня, он ускакал.

Когда старшины и эмины приехали на песчаное поле за железной дорогой, Покги Вала и другие уже успели собрать трупы. На песке остались лишь следы конских копыт да темные пятна запекшейся крови.

Через час приехал полковник и сказал:

– Пусть народ в аулах не разбегается. Кто убежит, все равно не найдет спасенья. Успокойте людей. А потом соберите мобилизованных... Поезжайте!

Старшины и эмины дружно ударили коней плетками и поскакали в свои аулы.

Глава сорок третья

Аулы были объяты страхом.

Жители разбегались, бросая имущество. Даже те, у кого было много вьючных животных, наспех собрали лишь самое ценное. Имевшие лошаденку или осла навьючивали на них припасы, сажали детей и сами шли пешком. Целыми семьями уходили и бедняки, у которых для передвижения не было ничего, кроме своих ног.

Уходили подальше от насиженных мест, в пески. Многолюдные аулы опустели в один день. Кибитки были брошены там, где они стояли, с развешанными чувалами, с разостланными кошмами и ковриками. Забытые бараны блеяли на привязи у дверей. Сторожами в аулах оставались только дряхлые старики да собаки.

В дороге каждый думал только о себе. Среди путников лишь немногие покачивались в удобных, устланных коврами верблюжьих седлах. Коня или осла под седлом имел тоже не всякий. Большинство людей, нагрузив свои пожитки на осла, корову или вола, шли пешком, босоногие, с непокрытой головой, ведя за руку оборванных ребятишек; самых маленьких тащили на спине.

Густая пыль, поднятая людьми и животными, стояла в душном, неподвижном воздухе. По усталым, запыленным лицам градом катился пот. Женщины, сняв накидки с борыков, откинув яшмаки, шли простоволосые. Ноги были разбиты в кровь. Дети бежали рядом со взрослыми, спотыкались и падали; размахивая ручонками, тянули жалобно:

– Отец, я устал!

– Пи-ить!

– Ой-ой, ноженьки больно!

– Мама, ма-ам, хлеба!..

В пыльной мгле глухо звучали плачущие детские голоса.

Люди, изнемогая от усталости, шли с единственной мыслью – поскорее, подальше уйти от аула. Их гнал страх...

Повстанцы, двигавшиеся на город плотной массой, рассеялись и возвращались домой поодиночке.

Злой, весь в пыли, Гандым, бросил у двери своего шалаша топор и пустой чувал. В час смертельной опасности у него вдруг пропало желание ворваться в город, зарубить первого лавочника и набить свой чувал богатой добычей. Сейчас он думал только о зарытой в земле пшенице. Но беспокоиться пока было не о чем. Халназар-бай еще не вернулся из города. Его сыновья, нагрузив верблюдов дорогими вещами, отправили их в пески и сами готовились бежать, как только вернется отец. Гандым закрыл свой шалаш и вместе с женою и дочкой двинулся прочь из аула.

Готовилось к бегству и семейство Мереда. Айна, как и все, была в смертельной тревоге, но не за себя, а за Артыка. Она думала только о нем, ждала только его. Вернулся Гандым, пришел Ашир, добрался домой даже тяжелораненый усатый дейханин, всегда так горячо вступавший в споры на сходках; вернулось немало других, ушедших с Артыком. Но почему же нет никаких вестей об Артыке? Может, пробила ему грудь баярская пуля? Или схватили его солдаты полковника? Или же, стыдясь вернуться в родной аул, умчался он на лихом скакуне в чужую сторону?

Мысли были жгучи, они пугали Айну. Укладывая вещи в красный чувал, она думала об Артыке, роняя горькие слезы:

Где ты? Не в битву ль за счастье народа

Ты на коне полетел, Артык-джан?

В час ли последний Айну призывая,

Встретил ты смерть как герой, Артык-джан?

Может быть, острою саблей сражен ты?

Может быть, сердце штыком пронзено?

Может быть, пленным в темницу ты брошен?

Слышишь ли стоны мои, Артык-джан?

Иль позабыл ты Айну, мой любимый?

Или ты хочешь меня испытать?..

Выехав за город, Халназар во весь дух гнал своего иноходца. От быстрой езды его седая длинная борода летела помелом над плечами. Он радовался тому, что вырвался из неволи, и жаждал поскорее добраться до своего аула, узнать, что случилось с семьей. По грохоту ночной пальбы ему казалось, что среди повстанцев никого не осталось в живых. В аулах по пути на кибитках белели флаги, сделанные из старых рубашек, но жителей не было.

Вдруг он увидел перед собой беспорядочные толпы людей, двигавшихся в густом облаке пыли. Он обогнал их и, загораживая путь конем, угрожающе поднял плеть:

– Эх, негодяи! Куда вы бежите? Где вы спасетесь? Нет такого места!.. Ну, поворачивайте назад!

Истомленные люди с потрескавшимися губами и гноящимися от пыли глазами испуганно смотрели в злое, жирное лицо разъяренного бая. А Халназар кричал на них:

– Обманутые разбойниками разбойники! От какого ума вздумали вы восставать против царской власти? Кто пошел нападать на город, уже получил по заслугам,– мало кто остался в живых. Вы хотите того же? Хотите, чтобы пушки царя сровняли ваши кибитки с землей?.. Ну, не стойте, разинув рты, сейчас же возвращайтесь в аул!

Беженцы покорно повернули назад.

Халназар всю дорогу видел белые флаги, всюду останавливал и возвращал обратно толпы бегущих людей и только к полудню добрался до своего аула.

У своих кибиток Халназар тяжело спрыгнул с иноходца и оглянулся вокруг. Прежде всего он заметил отсутствие Мелекуша. Сначала подумал: «Может быть, сыновья увели в пески?» Но когда навстречу ему высыпало из кибиток все семейство, сердце его почуяло недоброе, и он, не отвечая на приветствия, угрюмо спросил:

– А где Мелекуш?

Сыновья молча потупились. Когда же он, разъяренный, повторил свой вопрос, Садап-бай, плача, ответила:

– Артык увел.

Глаза Халназара, казалось, готовы были выскочить из орбит.

– А у вас что же – руки были связаны, что вы отдали такое сокровище худородному? Семь поколений предков Артыка не касались ногою такого коня!

Старший сын с безразличным видом слушал отца. Тот, что был моложе Баллы, поспешил заявить:

– Меня не было дома.

– Ах, свинья! – выругался Халназар. – А что сталось с теми, кто был здесь? Да разве можно было отдать такого коня, не пролив крови!

Садап, плача, стала уговаривать Халназара:

– Отец, ведь пришли сюда люди, которые ртом не касались еды, руками – скотины. Как было не отдать! Они убьют, но возьмут.

Халназар безнадежно махнул рукой:

– Эх, дармоеды! Нельзя было одному-другому вспороть живот?

Баллы, стоявший все время потупившись, вдруг засопел носом и негромко проговорил:

– Я хотел убить Артыка, но женщины принесли седло и сбрую и отдали ему.

Мехинли, не сдержавшись, ахнула:

– Поглядите, как он обманывает отца! А кто ревел на весь аул? – и, встретив грозный взгляд бая, остолбенела от испуга.

Но Садап-бай поспешила вступиться за сына:

– Э, отец, ты б видел! Мальчика чуть не убили. Мы не в силах были выдержать его крика. От этих негодяев можно было всего ожидать. Хорошо еще, что так отделались.

Гнев Халназара рвался наружу,. Какой-то худородный Артык нанес ему оскорбление, которое смывается только кровью. Услышав, что его сына избивали плетью, бай даже пошатнулся и, вероятно, разразился бы бранью, но в это время неизвестно откуда появился Мавы. Как нежный сын, он потянулся к Халназару:

– Здравствуй, отец!

Халназар окинул его свирепым взглядом. Если б можно было, он пнул бы его ногой. Но впереди была отправка людей на тыловые работы, и только этот несчастный мог избавить семью от тяжелого бедствия.

Халназар протянул руку Мавы:

– Все вы и гроша не стоите! Если б Мавы был дома, он не отдал бы Мелекуша!

– Не отдал бы! – горячо воскликнул Мавы. – Умер, бы, а не отдал!

Баллы не вытерпел и пренебрежительно бросил:

– Да уж ты... Видели мы, как ты не отдал!

Мавы готов был впасть в уныние, но Халназар вновь похвалил его, и это придало ему смелости:

– Меня били до тех пор, пока я не стал беспомощным. А то разве я отдал бы пять верблюдов пшеницы?

Халназар понял, что он потерял не только Мелекуша, и снова пришел в ярость:

– Где Артык? Где? – обратился он к своим сыновьям.

– Неизвестно, – ответил Баллы. – Многие вернулись, а его нет. Никто о нем ничего не знает.

Отдохнув за чаем, Халназар несколько пришел в себя. Прежде всего он послал передать по своему арыку, чтобы на завтрашний день приготовили людей к отправке на тыловые работы, предупредив при этом, что нарушителей приказа ждет суровая кара. Затем он позвал к себе сыновей и Мавы и посадил их рядом с собой.

– Дети, – медленно заговорил он, не поднимая глаз, – мы очутились в тяжелом положении. Завтра нужно доставить в город людей. Жребий пал на Артыка, поэтому я был спокоен. Теперь положение изменилось – Артык убежал. Конечно, стражники найдут его, но от этого нам не легче. Я уверен, что волостной и полковник освободят моего человека. Мой сын, конечно, не пойдет в рабочие. И все же для вида нужно привести кого-то из нашей семьи и сказать: «Вот мой человек!» Что делать, придется записать кого-нибудь из вас. Все вы мне одинаково дороги, никому из вас я не скажу: «Иди!» Пошлю того, кто любит меня больше, кто хочет меня отблагодарить. И оставлю завещание, чтобы после моей смерти ему выделили две доли наследства.

Мавы уже хотел сказать: «Я пойду». Но то, что Мехинли оставалась в доме Халназара, а будущее было полно неизвестности, заставило его призадуматься. И все же победило желание остаться любимым сыном бая и, получить в будущем две доли наследства. Он прервал неохотно сказанное Баллы «Я поеду»:

– Нет, я поеду! Великое для меня счастье – утешить сердце отца. Не только на работы, на смерть пойду, если нужно!

После этого Баллы смело пустился спорить с ним. Но Халназар похлопал Мавы по плечу: – Молодец, сынок! Баллы не сдавался.

– Нет, отец, я первый сказал, и я поеду! И две доли наследства возьму я! – подзадоривал он Мавы.

Тот вполне серьезно ответил:

– Ведь тебя отец собирается женить. Ты не поедешь. Поеду обязательно я!

Слово «женить», как плетью, хлестнуло Баллы, притворная улыбка сразу сошла с его вдруг потемневшего лица; оно покоробило и Халназар-бая. Но вопрос об отправке Мавы на тыловые работы был важнее всего сейчас, и оба поспешили скрыть охватившее их волнение.

– Вы желторотые птенцы по сравнению с Мавы, – сказал Халназар своим сыновьям. – Мавы как из свинца отлит. Привяжи его к камню, он не растеряется. Поезжай, Мавы, и пусть сопутствует тебе благополучие. Дай бог тебе здоровья! Когда вернешься, не будет у меня более дорогого сына. Буду поручать тебе самые важные дела, во всем советоваться с тобой.

Мавы не понимал, какую судьбу готовят ему, и простодушно радовался лукавым словам бая.