Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 55 страниц)

Глава двадцать вторая

Донесение о положении в Ашхабаде, привезенное Токгой от Дурды, заставило командование Красной Армии принять окончательное решение о переходе в наступление в ближайшие же дни. Токга рассказал также, что отряд Кизылхана разошелся по домам, а в отряде Кельхана продолжаются волнения, причиняющие белым немало хлопот.

Иван Тимофеевич, чувствуя усталость и решив немного отдохнуть, послал вестового за Артыком. Когда тот вошел к нему в купе, командующий протянул ему руку:

– Здравствуй, Артык, садись. Сейчас я не командующий и ты не комполка. Мы – прежние Иван и Артык. Будем пить чай и разговаривать.

За чаем вспомнили встречи в маленьком домике Ивана Тимофеевича в Теджене возле железной дороги, погибшего Василия Карташова, прежнего Дурды, из которого вышел теперь ловкий разведчик, приезжавшего из Баку Артамонова и самого Артыка тех времен, когда волостные отобрали у него любимого коня. Но говорили о старом уже новые люди. Невольно подмечая новые черты в Артыке, Иван Тимофеевич не мог не заговорить об этом.

– Да, друг, ты уже не прежний, – сказал он задумчиво.

– Иван, и ты ведь не прежний. Теперь ты Иван-сердар.

– Я не об этом. Смотрю вот на тебя и радуюсь: и понятия твои и взгляды на жизнь стали глубже.

– Я всегда буду благодарен за это тебе и Алеше Тыжденко.

– Но остались у тебя еще и кое-какие недостатки.

– Если есть, укажи.

– Прежде всего ты все еще очень горяч. Все остыть не можешь. Сердце у тебя всегда скачет впереди рассудка.

– А у тебя, Иван, сердце скоро высохнет от рассудка. У тебя иногда такой вид, что я подходить боюсь.

– Не поверю, – усмехнулся Иван Тимофеевич и продолжал: – А главное, ты все смотришь только на свой Теджен. Теперь надо смотреть и видеть намного дальше.

– Не понимаю.

Чернышев заговорил серьезно:

– Все мы считаем, что скоро покончим с Закаспийским фронтом. Но положение у нас останется тяжелым, если даже здесь мы и разобьем белых.

– Почему?

– Чтобы объяснить это, нужно время. – Чернышев взглянул на свои старые, из белого металла часы и щелкнул крышкой. – Ничего, есть еще время. Давай посмотрим на все четыре стороны... Наша восточная сторона – Бухарское ханство. Эмир бухарский, стремясь овладеть Чарджоу, угрожает нам сбоку. Хивинское ханство, на севере, уже начало войну против нас. Членов правительственной комиссии Туркестанской республики Джунаид-хан убил. Он стремится овладеть всем Хорезмом и Амударьинским округом. Юго-восточная сторона – Афганистан. Аманулла-хан начал войну с англичанами. Генерал Маллесон и без того, под предлогом, что мы угрожаем Индии, наводнил Иран англо-индусскими войсками. Не думаю, чтобы Аманулла-хан мог долго сопротивляться. А если в Афганистане опять станут хозяйничать англичане, то добра с этой стороны тоже не жди. Ну, а на юге у нас, сам знаешь,– враждебный Иран. Советскую миссию там арестовали, иранское правительство действует по указке англичан...

Артык сжал кулаки.

– Иран всегда дрожал перед туркменскими джигитами. Я с одним своим полком заставлю его склонить голову!

Чернышов улыбнулся.

– Нет, Артык, не удастся. Не забывай, что нынешний Иран – не Иран времен твоих дедов. А кроме того, за его спиной, как я уже сказал, стоит Англия. Англичане все еще хозяйничают в Баку. Сейчас они уходят из Закаспия, но могут вернуться, как только обеспечат себе прочный тыл. Да и не ушли они, по правде говоря. Их агенты, шпионы, подкупленные ими бандиты действуют повсюду. В Серахсе и под Кушкой опять появились басмачи с одиннадцатизарядками...

Быстро проглотив остывший чай, Иван Тимофеевич поднялся.

– Как видишь, положение у нас все еще сложное. Скажу теперь тебе, что ввиду всех этих обстоятельств Главное командование Красной Армии назначило командующим Туркестанским фронтом товарища Фрунзе и членом Реввоенсовета товарища Куйбышева. Как ни опасен враг, с помощью Советской России мы его победим!

Артык тоже встал и, прощаясь с командующим, вдруг решил задать ему тот же вопрос, который он задавал Тыжденко:

– Товарищ командующий, когда вы были машинистом на железной дороге, вы так же широко смотрели на мир?

Иван Тимофеевич, смеясь, похлопал Артыка по плечу.

– Товарищ комполка, тогда не было советской власти. Ну, об этом еще поговорим... А сейчас – на коня!

Было начало мая.

Около Курбан-Кала полк Артыка встретился с отрядом конников из армии Деникина. Противников разделяла цепь барханов, похожих на верблюжьи горбы. За барханами расстилалась равнина, поросшая маком и зеленой травой. Конники Артыка незаметно перевалили через барханы и обрушились на беляков, не дав им времени открыть огонь. Обнаженные сабли блеснули в лучах только что поднявшегося солнца. В утреннем влажном воздухе загремело «ура». Два отряда вступили в рукопашную схватку.

Сверкали сабли, валились тела. Кони, оставшиеся без седоков, метались по равнине. Артык начал теснить одного всадника, другой сбоку навел на него наган. Но недруг не успел выстрелить: под саблей Алеши Тыжденко его рука с револьвером отлетела, как срубленная ветка с дерева. Саблю, занесенную над плечом Ашира, отбросил назад удар Артыка. А в следующий миг Мелекуш налетел на коня вражеского офицера. Оба коня поднялись на дыбы. Взлетели две сабли. Подскочивший сбоку человек ударил по сабле Артыка. Артык еле удержал в руке саблю, и было похоже, что ему придется проститься с головой. Но Мелекуш, словно чувствуя опасность для своего седока, вдруг упал на передние ноги, и кривая казачья сабля со свистом пронеслась над головой Артыка. Мелекуш поднялся и снова сошелся грудь о грудь с конем офицера. Опять взвились сабли. На этот раз молнией сверкнула сабля Артыка – и голова офицера покатилась по траве.

Бандиты, не выдержав ожесточенного удара, повернули коней, но крупные ахал-текинские кони легко настигали их. Зеленая равнина окрасилась кровью.

После боя Тыжденко, оставшись наедине с Арты-ком, сказал:

– Товарищ командир! Храбрость украшает командира Красной Армии. Но и для нее имеются свои законы. Ты – голова части, судьба полка в твоих руках. А ты в жарком бою идешь впереди всех.

– Товарищ комиссар! А разве тело без головы может действовать?

– Вот об этом я и хочу сказать. Если с тобой случится несчастье, тело останется без головы.

– Алеша, ты ошибаешься. В той сотне, с которой я пришел к тебе, любой может заменить меня. А разве Ашир хуже?

– И Аширу и любому из твоих джигитов я доверил бы свою жизнь. Но речь идет о командовании полком, и тут уж никто из них заменить Артыка не может... А кроме того, насчет тебя я имею строгий наказ от штаба и лично от Ивана Тимофеевича.

Последние слова комиссара задели Артыка за больное место. Он понял их как намек на свое прошлое, хота Тыжденко и не думал об этом.

– Я про этот наказ знаю и без твоего напоминания, – сердито ответил он комиссару. —Проверяй, если хочешь, каждый мой шаг – мне все равно. Сердце Артыка никогда не делилось надвое. Шел по ложному пути, теперь вышел на правильный, но я весь тут! Если иду к какой-либо цели, так иду прямо, как совесть подсказывает и сердце велит. А если придется погибнуть на этом пути, то и смерть мне не будет горька!

Тыжденко стал разубеждать его:

– Что за слова, Артык! Разве мы с тобою не братья?

– Бывает, что ссорятся и братья!

– Постой... Если б командование тебе не доверяло, оно не назначило бы тебя командиром, не доверило бы тебе целый полк. У командования нет насчет тебя никаких сомнений: оно считает тебя одним из лучших командиров. Так что ты эти старые свои мысли выбрось из головы. Но я тебе должен сказать, что обязанностей комиссара ты не понимаешь. Комиссар – ближайший помощник командира. Его долг – не только воспитывать джигитов политически...

– Ты меня учи, если я думаю криво, – перебил Артык. – А прямо сидеть на коне и рубить саблей меня учить нечего!

Тыжденко, не видя иного способа подействовать на Артыка, строго сказал:

– В таком случае я требую от тебя, чтобы впредь ты действовал в бою согласованно, чтобы не...

– Ах, требуешь? Значит, приказываешь? – не слушая, опять перебил Артык. – Если так, я и знать тебя не хочу! С этой минуты или я —не командир, или ты – не комиссар!

Он вскочил, с места и хотел уйти, но Тыжденко обхватил его за плечи и рассмеялся:

– Да послушай же ты, чудак! Разве ты забыл, что мы с тобой еще во дворе ашхабадской тюрьмы побратались? О чем я говорю? Я обязан оберегать твою жизнь, ты – мою. Вот о чем речь!

– Тогда прости, брат,—улыбаясь, сказал Артык.– Чего только я не– наговорил тебе! Правильно считает Иван, что сердце у меня скачет впереди рассудка... Алеша, если еще такое случится, ты мне ничего не говори, а толкни в бок покрепче – я пойму.

Друзья откровенно высказал и друг другу, что думали, и от этого их дружба стала еще крепче.

На следующий день, на рассвете, Артык повел свой полк на Гяур-Кала. За стенами этой крепости, сложенной столетия назад из огромных, в обхват, сырцовых кирпичей, пытались укрыться остатки разбитых частей Ораз-Сердара.

В двух-трех километрах севернее подымался блестящий купол мавзолея султана Санджара, восемьсот лет тому назад выстроившего здесь город с миллионным населением, очаг науки, цветущий сад культуры. Этот город превратили в развалины ненасытная жадность и жестокость Чингиз-хана, Тамерлана, иранских шахов, хивинских, бухарских и афганских эмиров и ханов. Там, где когда-то кипела жизнь, выли шакалы. А теперь, когда туркменский народ, пережив те страшные времена, шагнул к новому свету, интервенты и белогвардейцы опять железными когтями вцепились ему в грудь.

Артык яростно налетел на Гяур-Кала. Он надеялся захватить здесь отряд Кельхана. Но Кельхан уже бежал. Артык не догнал его и в Мары.

Глава двадцать третья

На другой же день, после того как Кизылхан увел свой отряд в Ак-Алан, части Красной Армии одним ударом заняли Байрам-Али.

Весть о наступлении Красной Армии подобно весеннему ветру в один день разнеслась по Марыйскому и Тедженскому оазисам. Разбежавшиеся из белых частей, скрывавшиеся в аулах джигиты собирались и толковали, о том, как бы им перейти на сторону Красной Армии. Друзья Артыка и Ашира открыто вели свою работу. Тедженские дейхане решили послать к большевикам делегацию. Кизылхан отправил с ней письмо Артыку.

Дурды с двумя товарищами выехал в путь с низовьев Теджена, когда солнце клонилось к закату. Степь уже теряла свою яркую весеннюю окраску. Красные лепестки маков осыпались. Нежные листочки и стебельки трав пожелтели. Уже реже слышалось пение птиц. В небе парили лишь одинокие стервятники да орлы. Изнемогающие от жаркого солнца ящерицы си-дели на самых верхушках кустарников. Было душно. Но предвечерний ветерок, пролетая степью, уже дышал прохладой. То там, то здесь кружились вихри пыли, словно вздымались кверху руки.

Любуясь бескрайней степью, Дурды излил перед своими товарищами волновавшие его чувства:

– Какая у нас земля! Чуть дождь пройдет – и травы по колено. Если б хватило воды, эти поля давали б неисчислимый урожай. По обеим сторонам дороги тянулся бы сплошной сад. А воды у нас достаточно. Надо только соединить живые силы воды и земли. Почему интервенты рвутся к нам? Они лучше нас знают цену нашей земле. Они хотят высосать из нее все соки... Наши предки веками отстаивали ее от врагов. Если мы сегодня отдадим ее интервентам, мы будем недостойны наших отцов и дедов. Будущие поколения проклянут нас. Проклятья изменникам, продающим врагу нашу родную землю! Слава отважным, борющимся за счастье родины, не щадя жизни! – Дурды глубоко вздохнул и закончил уверенно: – Никому не отдадим мы своей земли! Чтоб отстоять ее, нужна сила. А сила сейчас на нашей стороне. Русский народ повернул колесо мира в сторону справедливости, совести, человечности. Он протянул свою руку и нам, туркменам. Мы от всего сердца пожмем эту могучую руку. А по поговорке: «Две руки вместе моют лицо» – мы золотыми водами Амударьи оросим нашу землю.

Один из спутников Дурды внимательно слушал его, переживая те же чувства. Другой шутливо сказал:

– О Дурды, да ты скрытый клад! Жаль, что ты произнес свою речь не на собрании, а в степи.

– Ничего! – улыбнулся Дурды. – Весенний ветер разнесет ее по нашей стране.

Красноликое солнце зашло за горизонт. Стайки провожавших его облаков оделись в цветные наряды: красные, оранжевые, желтые, темно-синие. Радужный свет их заиграл на ветвях саксаула, на сыпучих песках.

Было уже за полночь, когда путники расположились на отдых. Разнуздав коней, они пустили их в травянистую ложбину, а сами легли на прохладный песок. Легкий теплый ветер гладил их усталые лица. Звезды мягко переливались в синем безлунном небе, навевая сон. Прислушиваясь к мягкому хрусту, с которым кони жевали сухую траву, Дурды с тревогой думал о том, где и когда им удастся соединиться с Красной Армией. Ходили слухи, что разбежавшиеся с фронта вооруженные белогвардейские конники грабят и убивают путников.

Незаметно для себя Дурды заснул, а когда открыл глаза, солнце уже поднималось над землей. Золотые лучи играли на песчаных склонах барханов. Уже с утра чувствовалось, что день будет жарким. Беспокойство охватило Дурды. Он быстро вскочил и крикнул:

– Эй, вставайте! Мы спали слишком долго!

Они не прошли и половины пути, а воды в бурдюках осталось только на один переход.

В жарких бескрайних песках было безлюдно. Только три путника встретились им в дороге. Один из них был Джепбар-Бурказ, бывший царский охранник, ставший потом верной собакой белых и интервентов. Они сказали ему, что едут торговать в Мары, но Джепбар, умевший читать мысли сквозь кости черепа, сразу сообразил, куда они держат путь.

– Знаю, знаю, – многозначительно кивнул он головой. – Умно поступаете! Англичане ушли, на белых надежды мало. Конечно, сговориться с большевиками – вернее. В штабе белых мне остались должны кое-что, вот я и иду получить свои денежки. А то бы ни за что не уходил от красных. Идите, дай бог вам удачи в пути!

Его редкие рыжие брови то поднимались, то опускались, а в серых бегающих глазах затаилась хитрость. Дурды вспомнил, что Джепбар после революции пятого года был провокатором кровавой распри утамышей и тохтамышей в Мары и резко ответил охраннику:

– Джепбар-бай, ты верно угадал. Мы едем к большевикам. Поди скажи об этом Ораз-Сердару. А то беги к своему новому хозяину – к генералу Маллесону в Мешхед. Можешь идти и еще дальше. Чем меньше останется в нашей стране таких, как ты, тем лучше.

– Ты это за кого меня принимаешь? – спросил Джепбар, еле владея собой.

– За подлого изменника, достойного презрения народа!

Джепбар зашарил рукой по поясу, нащупывая кобуру револьвера.

– Ах, ты так!..

– Хочешь биться – давай! – крикнул Дурды. – Вот чистое поле.

Его товарищи уже схватились за оружие. Но до схватки не дошло. Спутники Джепбара удержали его.

Противники с ненавистью посмотрели друг на друга и разъехались – Джепбар со своими спутниками в одну сторону, Дурды с товарищами – в другую.

Началась жара. Вода в бурдюках кончилась. Лучи солнца, как пламя, лизали лица и открытые шеи путников. Горячий воздух, поднимавшийся от раскаленных песков, стеснял дыхание. Взмыленные кони тяжело поводили боками. Путники торопились поскорее доехать до Ай-Горена. Там, в ложбине, было несколько колодцев, из которых раньше кочевники поили скот.

Но когда они добрались, наконец, до Ай-Горена, там не оказалось ни людей, ни скота. Никаких следов влаги – кругом одни солончаки. Связав уздечки, путники достали немного воды со дна одного колодца. Но эту воду невозможно было пить: она оказалась горько-соленой. Кони понюхали ее и, облизывая губы, отвернулись.

Снова бесконечно потянулись горбатые барханы, поросшие саксаулом, черкезом, селином. На песке виднелись отпечатки волчьих ног. Из нор выбегали вспугнутые лисицы, волоча пышные хвосты. Под кустами черкеза лежали зайцы. Путники были вооружены, но им и в голову не приходило охотиться. Они сами были добычей бескрайних песков, изрыгавших пламя. Губы их опухли, языки прилипали к нёбу.

Один из товарищей Дурды поднялся на стременах и, посмотрев вперед, где высился густо поросший бархан, сказал:

– Я выдержу только до того бархана. Если и за ним не окажется аула, лягу на песок и умру.

Они поднялись на бархан. За ним показались другие барханы... Путники молчали. Они с трудом держались в седлах, кони еле волочили ноги. Вдали показались движущиеся черные точки. Напрягая последние силы, Дурды и его товарищи погнали коней. Когда они настигли двух путников, ехавших на верблюдах, первое слово, произнесенное ими, было «Воды!»

К небольшому кувшину с водой прильнул один. Едва он судорожно сделал несколько глотков, как у него выхватил кувшин Дурды. Только смочил рот Дурды – кувшин уже очутился в руках у третьего. И все трое думали: «Как сладка вода!»

Один из встречных протянул руку вперед:

– Видите вон то дерево, на вершине которого висит белый лоскут? Это – Сеид-овлия. На юго-восток от него – ручей.

Не прошло и получаса, как путники добрались до шумного арыка.

Это была прозрачная вода Мургаба, который берет начало в горах Гиндукуша. Она уже прошла через Коу-шутбентскую плотину, была распределена по большим и малым каналам и здесь бежала по арыку бурно и своенравно, как на своей родине в Гиндукуше. По обоим берегам тянулись заросли камыша и гребенчука. Дурды жадно смотрел на бурливый арык, ожививший песчаные берега: «Где вода, там и жизнь!»

Отсюда уже недалеко было до аулов в низовьях Мары. За чаем путники обсуждали, как им подойти к аулам. Если там увидят вооруженных всадников, их могут принять за белых, схватить во время отдыха и даже убить. Всего безопаснее было идти в аулы без оружия. Поэтому они привязали винтовки ремнями к седлам, накинули на коней кошмы и поскакали дальше.

Начались плодородные марыйские поля. Повсюду виднелись тучные нивы, низкорослые фруктовые деревья. Небольшие каналы и арыки то и дело пересекали дорогу. Из зарослей камыша с шумом взлетали фазаны.

Путники остановились переночевать в кибитке на краю большого аула. Приютивший их дейханин, опасаясь белых, спрятал коней в глубоком овраге и только после этого вступил с гостями в беседу. Он был настолько беден, что даже не мог угостить их горячей пищей. Ничего не было у него ни постлать, ни накрыться. Дурды со своими товарищами спал на конских попонах.

На рассвете они опять сели на коней и почти до полудня ехали от аула к аулу, пока не оказались среди глинобитных домов, окруженных тенистыми садами. По улице, поднимая густую пыль, двигались арбы, шли навьюченные лошади, ишаки.

Внезапно кто-то схватил коня Дурды под уздцы.

– Стой! – раздался крик, но в голосе не было угрозы.

Сквозь пыль Дурды разглядел чье-то смеющееся лицо и тотчас узнал старого школьного товарища, служившего в Красной Армии фуражиром.

Узнав, откуда и куда едет Дурды, фуражир сказал:

– Считайте, что вы уже в штабе Красной Армии! Он привел их в свой дом, угостил как следует, а затем отправился с ними на вокзал.

Иван Тимофеевич радостно встретил Дурды, крепко пожал руку ему и его товарищам, расспросил их о положении в Теджене, Дурды прочитал ему обращение населения: тедженцы приветствовали Красную Армию и заверяли, что встретят красноармейцев как братьев-освободителей. Было прочитано и письмо Кизылхана, который изъявлял готовность перейти со своим отрядом на сторону Красной Армии, где и когда ему будет приказано.

После недолгой беседы командующий поручил фуражиру позаботиться о делегатах.

– Не скупись, – сказал он при этом, – хорошенько устрой и корми гостей. Это – представители народа. Пусть отдохнут два-три дня. Патом, может быть, я довезу их до Джоджуклы, а дальше они поедут в аулы на конях.

Дурды попросил у командующего разрешения повидать Артыка. Тот ответил:

– Приходи завтра сюда в это же время. Артык будет здесь.

На другой день они встретились. Артык по-братски обнял Дурды и начал расспрашивать его о Теджене. Хотя после письма Дурды, переданного ему Токгой, он и был спокоен за семью, ему не терпелось поскорее услышать, что там случилось за последний месяц. Дурды понял его нетерпение, и сам заговорил об этом.

– Артык, у тебя в семье все благополучно. Айна и мать здоровы. Бабалы уже начинает ходить, лопочет... В ауле о них заботятся, как о родных.

Лицо Артыка засветилось радостью. Он спросил:

– А где они?

– Живут там же, где ты сам их поселил, – в ауле Гарры-Чырла, – ответил Дурды.—Они привыкли к этому аулу и поживут там до твоего приезда.

– Так значит, я не единственный сын своего отца!

– Дейхане любят тебя, как брата. Сары-мираб рассказал, как ты освободил его. А Кизылхан шлет тебе привет. Я передал его письмо командующему. Кизыл-хан просит простить его и разрешить перейти в Красную Армию.

Рассказ Дурды о том, как Айна убила Пеленга, заставила Артыка пережить и муку и гордость. Выслушав этот рассказ, он стал расспрашивать обо всех дейханах родного аула, о полях и нивах Теджена. Дурды видел, как соскучился он по родным местам.

Чернышеву не удалось довезти делегацию до Джоджуклы в своем поезде. Белые уже от Гарыб-Ата начали разрушать железную дорогу. Дурды и его товарищам пришлось возвращаться опять через пустыню. В штабе хурджун Дурды набили газетами и брошюрами. Провожая делегацию, Чернышов сказал:

– Объявите населению Теджена: Красная Армия в скором времени выгонит из Закаспия белых и интервентов. Пусть помогают бить белых, кто как может. Джигитов Кизылхана мы считаем своими. Пусть постараются до нашего прихода не пускать белых в аулы. Джигитам, еще оставшимся у белых, передайте: мы не будем им мстить. Мы хорошо знаем, что большинство из них было обмануто. Идите и передайте от нас дейханам братский привет!

Вернувшись в Теджен, Дурды узнал, что делегатов уже разыскивает контрразведка белых: назначена награда тому, кто их выдаст. Дурды еще раз с ненавистью вспомнил Джепбара. И все же ночью он пошел на мельницу в Шайтан-Кала. Он был хорошо знаком с машинистом мельницы Аванесяном и его помощником Анналы. Аванесяна на мельнице не оказалось, но Анналы охотно согласился выполнить поручение и вызвал командира Ахальского кавалерийского полка Чары-Гельды. Тот долго не верил, что Дурды побывал в штабе Красной Армии. Потом сказал:

– Я поеду к Ораз-Сердару. Попрошу разрешения съездить к больному брату и скроюсь. А командирам сотен скажу, чтобы они при первых же выстрелах со стороны Мары разбежались. Ахальским джигитам достаточно сказать, что они могут разъехаться по домам со своими конями и оружием, – им больше ничего и не нужно. Они не хотят воевать. А за то, что ты по-дружески предупредил меня, – спасибо.