Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 55 страниц)

Перерыли все и в кибитке и во дворе, раскидали и омет соломы, но Бабахана не нашли.

Вдруг старшина отряда заметил в темном углу женщину, которая безмолвно сидела, накрывшись халатом и закрывая лицо. Он знал, что в кибитке арчина не было женщин, кроме его жены.

– Кто эта женщина? – спросил он жену арчина. На мгновение растерянность мелькнула на лице Набат, но она быстро нашлась.

– Ах, эта? – с невозмутимым видом ответила она, взглянув в темный угол. – Сваха наша, кто же еще! Приехала погостить.

– Сваха?

– Ну да, старая женщина, приехала из Гараермэ.

– А как зовут ее?

– Как зовут?.. Дурсун ее имя.

Джигит повернулся к темной женской фигуре, спросил:

– Да это ты, бабушка Дурсун?

Из-под яшмака раздался тонкий дрожащий голос, явно выдавая мужчину:

– Я, сынок, я-а...

Джигит сразу шагнул к подозрительной женской фигуре, но между ним и ею встала Набат.

– Ах, братец, стыдись! – с укором заговорила она. – Неужели ты коснешься женщины?

Но джигит, отстранив ее рукой, запустил другую руку под яшмак, нащупал бороду Бабахана и потянул его к тусклой лампе:

– Вот так бабушка Дурсун! Бородатая, оказывается!

Остальные джигиты отозвались на его слова громким хохотом. Посыпались шутки:

– Ничего не скажешь, это ей даже к лицу!

– Может быть, это полуженщина-полумужчина?

– А вдруг это не человек, а джин? Берегитесь, не растут ведь у женщин волосы на лице! ,

– Давайте снимем платок и посмотрим, что у нее на голове!

Сдернули платок, и бритая голова Бабахана засверкала при свете лампы.

Старший джигит обратился к Набат:

– А что, тетушка, не лучше ли нам проводить твою сваху домой? Ведь смотри – у нее какая-то болезнь: с головы облысела, а с лица заросла волосом. Как бы и ты от нее не заразилась!

Набат закрыла лицо руками и заплакала.

Арчин продолжал сидеть, растерянный, жалкий. У него и ноги не слушались и язык не ворочался. Он хотел упросить джигитов пощадить его, предложить им богатый выкуп. Но из его невнятного лепета никто ничего не понял, да и не слушали его джигиты. По приказанию старшего, они старались его поднять, поставить на ноги. Бабахан был тяжел, как наполненный мукою чувал, и как ни бились джигиты, не могли заставить его идти. Оставалось только волоком тащить его из кибитки. Тогда один из джигитов, выбившись из сил, сорвал с плеча винтовку и наставил дуло ее на арчина. Старший крикнул: «Эй, что делаешь?» – но было поздно: раздался выстрел, и пуля пробила грудь Бабахана. Убивший его джигит сердито проговорил:

– За шкуру волка дают овцу. А его шкура и гроша не стоит!

– Но ведь Артык приказал нам доставить его живым!

– А мы скажем, что он еще живым превратился в дохлятину!

Набат с громкими рыданиями бросилась к трупу мужа, а всадники вскочили на коней и помчались в степь.

Глава двадцать седьмая

Борьба контрреволюции против советского государства усиливалась по всему Туркестану. После распада «Кокандской автономии» в Ферганской степи. росло басмаческое движение. Джунаид-хан угрожал не только Хиве, но и Петро-Александровску. Эмир Бухары на словах «помирился» с советской властью, но, по-видимому, ожидал только подходящего момента для своего выступления. Ко всем очагам контрреволюционного мятежа тянулись незримые нити от английской военной миссии в Иране.

Из всех врагов советской власти наиболее опасным казался Эзиз-хан. Он укрепился в самом центре Закаспия, у железной дороги. Если бы ему удалось соединиться с эмиром бухарским, он мог бы в любое время перерезать железную дорогу – эту главную артерию всего края. Поэтому туркестанское правительство стремилось в первую очередь покончить с Эзизом. Не доверяя Ашхабаду, оно послало в Теджен отряд специального назначения во главе с военным комиссаром Оси-повым.

Прибыв со своим отрядом в Теджен, ташкентский комиссар почему-то не спешил начинать военные действия против Эзиза. Он сидел в своем салон-вагоне на станции, иногда вызывал к себе Куллыхана и наедине беседовал с ним, а с председателем совета как будто даже и не считал нужным разговаривать.

Удивленный таким поведением комиссара, Чернышев обратился к нему с письменным предложением приехать на заседание исполкома. Осипов ответил запиской, в которой сообщал, что приехал не заседать, а если председатель совета хочет обсудить с ним какие-либо вопросы, он готов принять его в любое время.

Было около одиннадцати часов вечера, когда Иван Тимофеевич вошел в салон-вагон военного комиссара туркестанского правительства. Осипов принял его весьма радушно: усадил на диван, предложил папиросу, открыв свой серебряный портсигар с золотой монограммой, тотчас же приказал принести горячий ужин. Затем он достал из шкафчика бутылку водки, две рюмки и, наполнив их, поставил одну перед Чернышовым. Но Чернышов отказался пить. Осипов удивленно взглянул на него и, улыбаясь одними глазами, сказал:

– Не стесняйтесь, товарищ Чернышов, ведь мы – люди одной семьи.

Иван Тимофеевич понял, что он хотел сказать, и ответил:

– Нисколько не стесняюсь, товарищ комиссар. Я не пью потому, что водка плохо действует на меня.

– Что, доктор запретил?

– И доктор не советует, да и сам чувствую.

– Но так уж повелось у нас на Руси. Я тоже не из пьющих. Однако ради первого знакомства... Одна не повредит.

Чернышов вынужден был выпить рюмку водки.

За ужином они говорили о положении в Туркестане. Осипов старался выявить взгляды Чернышева по всем вопросам внешней и внутренней политики. Когда речь зашла о возможности интервенции, Чернышов заговорил о подлой роли английской военной миссии в Иране и так разгорячился, что Осипов понял: его собеседник – большевик настоящий, не способный ни на йоту отступить от линии партии.

Незаметно для самого себя Иван Тимофеевич обрушился и на самого Осипова, закончив свою речь неожиданным для него выводом:

– Положение здесь в Теджене, товарищ комиссар, весьма напряженное, и меня удивляют ваши действия.

Осипов не рассердился и только с недоумением посмотрел на своего собеседника:

– Какие действия, товарищ Чернышов? Ведь не прошло и двух суток, как я прибыл сюда...

Иван Тимофеевич перебил его:

– А уже все известно в городе и, конечно, Эзизу. Момент неожиданности упущен!

– Но какое же из моих действий вас удивляет?

– Товарищ комиссар! К чему нам пускаться в дипломатию! Вы, вероятно, лучше меня знаете, что англичане уже накинули свой аркан на шею Эзиза. И вы, конечно, понимаете, какую ужасную роль будет играть Эзиз, если в Закаспии начнется интервенция. Поэтому не следовало вам терять ни часу времени, а прямо с ходу бросить свой отряд на Ак-Алан и разгромить Эзиза. Ведь мне известно, что вы и посланы-то сюда с отрядом специально для этого. И сил у вас, если бы вы присоединили к своему отряду наших красногвардейцев, было вполне достаточно.

Осипов уже с трудом скрывал свое раздражение. Он налил в рюмку водки, залпом выпил ее и, стараясь держаться прежнего невозмутимого тона, сказал:

– Врага можно обезвредить не только силой оружия, и вообще там, где нет в этом особой необходимости, мы стараемся не применять военной силы. Поэтому я не прочь при известных условиях вступить в переговоры с Эзизом, – вам об этом, вероятно, докладывал ваш комиссар, – то есть, применить сначала дипломатию...

– Вам эта дипломатия ничего не даст! Эзиз – непримиримый враг советской власти, а кроме того, он связан с англичанами.

Осипов, закуривая папиросу, иронически улыбнулся:

– Извините, товарищ Чернышев, может быть вы и хороший дипломат, но в вопросах стратегии и военной тактики, по-видимому, разбираетесь плохо. Наступление, все возможности которого не взвешены заранее, не изучены во всех деталях, может привести к поражению.

Чернышев открыл свой портфель, вынул карту и разложил ее перед комиссаром; на карте были отмечены все подходы к Ак-Алану и укрепленные точки противника.

– Я не собираюсь, – сказал он, – оспаривать ваших знаний и опыта в военном деле. На то вы и военный комиссар, чтобы решать эти вопросы с полным знанием дела. Но здесь не надо быть большим стратегом, чтобы понять обстановку. Задача проста: застать Эзиза врасплох и зажать в тиски. Если же вы упустите момент и позволите Эзизу уйти из Ак-Алана в степь, вам не удастся его поймать. Сегодня он здесь, завтра в другом месте – ведь это туркменские джигиты, поймите!

Военный комиссар мельком взглянул на карту Чернышева и отодвинул ее от себя:

– У меня есть получше, с более точными данными. Но дело не в этом. Мне нужно прежде всего установить, сколько у Эзиза нукеров, сколько оружия, чем он дышит, на кого опирается.

– Его поддерживают только баи, купцы и духовенство.

– Куллыхан считает, что он пользуется более широкой поддержкой в народе.

– Этот человек занимает должность комиссара местного отряда Красной гвардии, но трудно понять, кому он служит.

– Как бы то ни было, товарищ Чернышов, Куллыхан – туркмен и, вероятно, лучше нас с вами знает настроения своего народа.

– Куллыхан никогда не был близок к народу!

Осипов с недовольным видом прошагал по салону и, остановившись перед председателем совета, официальным тоном спросил:

– Так чего же, в конце концов, вы от меня хотите?

Иван Тимофеевич тоже поднялся с дивана и спокойно ответил:

– Я хочу только одного: чтобы вы не допустили ошибок в возложенном на вас важном и сложном деле.

– Что же, вы сомневаетесь во мне?

– Не имею для этого оснований. Но я хочу напомнить вам, что если вы теперь не покончите с ак-алан-ским ханом, потом будет поздно. Поэтому от имени Тедженского совета я требую военных, а не дипломатических действий.

Осипов сердито поглядел на Чернышева, и голос его задрожал от гнева:

– От меня – требовать?! От Чрезвычайного и полномочного комиссара Туркестанской республики?! Да вы понимаете, что говорите? Никто и ничего не может здесь от меня требовать! И в советниках я не нуждаюсь! Поняли?.. А тех, кто вздумает мне противодействовать, я имею право загнать в арестантский вагон!

Чернышеву больше нечего было сказать. У него оставалась только одна возможность воздействия на республиканского комиссара: сообщить о его ошибках Туркестанскому Совнаркому. Об этом он и думал, стоя перед комиссаром и ожидая только удобного момента, чтобы уйти.

Видя, что Чернышов переменился в лице, и не от смущения, а принимая какое-то твердое решение, Осипов фальшиво улыбнулся, положил руку на плечо Ивану Тимофеевичу и заговорил другим тоном:

– Простите меня, товарищ Чернышов, погорячился... Служебное положение, знаете ли, действует и на характер человека. Вот накричал на товарища по оружию – куда это годится? Оба мы – советские люди, и интересы у нас одни... Еще раз прошу, извините. За ваш совет я могу только поблагодарить . вас. Как говорят туркмены, халат, скроенный по совету многих, короток не бывает. Но мне кажется, что переговоры с Эзизом дадут более положительные результаты, чем действие оружием. И указания сверху мне даны примерно в таком же духе. Применить теперь оружие – дело крайне рискованное. Это значит плодить врагов. Я намерен очень мягко разговаривать с Эзизом, даже войти к нему в доверие, а потом увести его, если удастся, со всем отрядом в Ташкент. Попробую освободить вас от ак-алановского хищника мирным путем, без пролития крови.

– «Серый ворон на стрелу не пойдет», – есть у туркмен поговорка.

– Что ж, если ничего не выйдет, если, как говорится, коса найдет на камень, тогда будем знать, что делать... Прошу вас – заходите ко мне в любое время. А за горячность и необдуманные слова извините.

Комиссар проводил Чернышева с таким же радушием, как и встретил.

На другой же день Осипов послал к Эзизу в Ак-Алан человека с приглашением приехать в Теджен для переговоров. Но Эзиз после своей встречи с Джунаид-ханом превратился из ворона в коршуна. Даже не выслушав посланца ташкентского комиссара, он ответил:

– Кому нужно меня видеть, пусть приезжает ко мне!

После долгих и безрезультатных переговоров через переводчиков Осипов предложил, наконец, Эзизу встретиться без свидетелей, один на один, в открытой степи.

Эзиз это предложение принял.

Втреча состоялась в один из погожих весенних дней. Громадное солнце спокойно плыло в чистом воздухе. Дул легкий, приятный ветерок, земля переливалась зеленью трав.

Осипов выехал на водораздел Векиль, находившийся в двух верстах от города, не взяв с собой никого, кроме адъютанта и переводчика. Эзиз-хан, по договоренности, тоже должен был оставить свой отряд и приехать на место свидания лишь с переводчиком и ординарцем. Но как ни крепок был договор, Эзиз, опасаясь, что в арыках заранее будет спрятан отряд красноармейцев, с вечера тайно послал следить за арыками. Такие же меры предосторожности были приняты и Осиповым.

Когда Эзиз выехал из Ак-Алана, за ним следовала около сотни нукеров. На высоком берегу, в версте от Векиля, всадники развернулись широким фронтом, готовые ринуться по первому сигналу. Эзиз взял с собой только Кизылхана и переводчика и приехал к водоразделу на полчаса раньше условленного времени.

В одиннадцать часов Эзиз и Осипов дружески встретились в степи и мирно уселись на берегу арыка.

Осипов вынул серебряный портсигар и предложил закурить. Опасаясь отравы, Эзиз грубыми пальцами нерешительно вытянул одну папиросу. Поняв его опасения, Осипов, не глядя в портсигар, небрежно взял первую попавшуюся папиросу и, чтобы рассеять подозрения, первый закурил, потом протянул спичку Эзизу. Голубоватый дымок поплыл в чистом воздухе. Кизылхан стоял поодаль, держа руку на раскрытой кобуре револьвера. Адъютант Осипова не спускал с него глаз.

После обязательных приветствий Осипов обратился к Эзизу:

– Эзиз-хан, хотя тебя и изображают страшным врагом советской власти, я в это не верю. Твоя история мне известна. Ты один из тех, кто в свое время восстал против царского правительства и даже вынужден был покинуть родную страну. Я считаю тебя настоящим революционером. Поэтому я и не теряю надежды договориться с тобой. Вот мы сидим здесь, в степи, нам нет нужды опасаться друг друга. Давай сотрем ржавчину с наших сердец.

Слова ташкентского комиссара удивили Эзиза. Помня прежние встречи с представителями Тедженского совета, он ожидал, что его прежде всего спросят: «Ты подчинишься советской власти? Сдашь или нет оружие добровольно?» И он приготовился отвечать с надменным высокомерием, как подобает хану... Покашляв от непривычной папиросы, он медленно поднял на Осипова свои налитые кровью глаза и ответил грубым, хрипловатым голосом:

– Товарищ Юсуп! У сумасшедшего – прямое слово. Я враг тому, кто хочет угнетать мой народ, будь то царь или советы. Но тому, кто смотрит на мой народ милосердным взглядом, я друг, будь то мусульманин или неверный.

Манера Эзиза говорить понравилась Осипову.

– Эзиз-хан! – снова заговорил он. – Ты укрепляешь мои надежды. Но скажи: что послужило причиной того, что ты отвернулся от советской власти? Мне известно, что безрассудные красногвардейцы, врасплох напав на тебя, помутили твое сердце. Скажи откровенно, почему у тебя произошла ссора с теми, кто стоит во главе Тедженского совета?

– Юсуп, хотя в вашем совете сидит человек из народа, как я, его волей управляет другой.

– Понимаю, это Куллыхан.

– Не один Куллыхан, с ним и другие царские чиновники.

– Если мы устраним Куллыхана из совета...

Эзиз, прервав комиссара, ударил плетью по голенищу своего сапога.

– Не в том дело, Юсуп! Если вы не уберете Куллыхана, то, вероятно, я сам это сделаю. Я хочу, чтобы свободу народа не прятали в городской сундук, а отдали ему самому. А кому захочет народ вверить свою судьбу – тебе или мне, – это его дело.

Осипов сломал веточку гребенчука и стал ковырять сырую землю между ногами. Он подавил готовый вырваться зевок, помолчал и спросил:

– Значит, Тедженский совет, вопреки советскому закону, держится политики великодержавного царизма, – обижает туркмен? Так?

– Да так. Иначе, какое дело русскому солдату до вражды между нами, между мною и хромым мирзой? Если б к нему не подоспела помощь из Ашхабада, Куллыхану ли тягаться со мной?

Осипов снова вынул портсигар. Эзиз на этот раз взял папиросу безо всяких колебаний. Выпустив струю дыма, Осипов неожиданно предложил:

– А что, Эзиз-хан, если бы тебе перебраться в город и самому возглавить...

Эзиз, грубо прервав комиссара, вскочил и швырнул недокуренную папиросу в колючки. Кизылхан схватился за рукоятку револьвера. Адъютант Осипова тоже зашарил рукой по поясному ремню. Переводчики, ничего не понимая, испуганно посмотрели в глаза друг другу. Осипов, вскочив на ноги вслед за Эзизом, с недоумением глядел на него.

– Эзиз-хан, что я такое сказал?

Главарь нукеров потряс своей плетью:

– Слепой даст украсть свой посох только один раз! Перебраться в город? Нет, в эту ловушку вы меня не заманите!

Осипов заговорил почти заискивающе:

– Вполне понимаю вас, Эзиз-хан. Один раз вы были обмануты, теперь у вас все основания сомневаться. Но, Эзиз-хан, я прошу вас об одном: не считайте меня сейчас представителем власти, а примите как друга, в крайнем случае просто как знакомого, который не питает к вам никакой вражды. Я приехал не угрожать вам, не обманывать, а поговорить с вами по душам. Поверьте мне в этом!

Затем, взяв Эзиза под руку, Осипов направился с ним по тропинке, меж зарослями колючки. Переводчик хотел последовать за ним, но он остановил его и позвал переводчика Эзиза.

Они стали прогуливаться взад-вперед. Запах красноватых цветов гребенчука смешивался с ароматом надушенных папирос. Встревоженные пичуги, оставив свои гнезда в верблюжьей колючке, взлетели из-под ног с жалобным писком. Молодые цепкие листочки цеплялись за одежду, к сапогам приставала влажная трава. Но увлеченные собеседники ничего не замечали. Осипов всячески старался расположить к себе Эзиза. Хотя Эзиз и не верил его словам, все же заманчивые обещания заставили его прислушаться. Но когда Осипов осторожно повел разговор об английской миссии в Иране, Эзиз сразу остановился и хмуро посмотрел на ташкентского комиссара, истинных намерений которого он так и не мог понять.

– Юсуп-бек! – сказал он. – Туркмен никогда не будет поить своего коня из одного колодца с ними!

Громадный гнедой конь Эзиза, услышав его голос, навострил уши и стал бить могучим копытом сырую землю. Эзиз, глядя на коня, улыбнулся:

– Мои джигиты не в счет, даже мой гнедой не хочет слышать об англичанах.

Осипов, не обращая внимания на слова Эзиза, продолжал свою мысль:

– Я хочу сказать, что в случае необходимости можно пользоваться и помощью врага.

– Это верно, но англичанин такой враг, который раньше сто раз воспользуется тобой, прежде чем даст поймать себя за хвост.

Ответ Эзиза не удовлетворил Осипова. Он в свою очередь не понимал, что Эзиз выразил лишь отношение к англичанам туркмен, которые привыкли считать англичан самым хитрым народом.

– Но... – помолчав, задумчиво продолжал Эзиз, – вы можете передать тем, кто вас послал: против большевиков Эзиз-хан пойдет с кем угодно!

Осипов удовлетворенно кивнул головой и перешел к вопросу о Бухаре. Эзиз оживился:

– Это – другое дело. Турки, бухарцы – наши соседи, мусульмане. Мы можем идти с ними по одному пути. Но головы сгибать и перед ними не будем. Туркмены никогда не покорялись бухарским эмирам. Кровь наших отцов, пролитая в борьбе против эмира Хайдара, окрасила берега Амударьи. Правда, теперь другое время. Если эмир поделится со мной своим золотом, – а если я ступлю на его землю, я заставлю его это сделать, – тогда можно объединиться с его войсками. Но и в этом случае я черпака ему не доверю!

Осипов смотрел на Эзиза и думал: «Странный и страшный человек! Он не пощадит ни чужих, ни своих!» Но тем заманчивее была мысль привлечь это чудовище на свою сторону для осуществления тех тайных целей, открыто говорить о которых он не решался даже с Эзизом.

Повернув назад, они увидели в двадцати—тридцати шагах длиннохвостого фазана. Должно быть, он не встречался в этих местах с человеком, поэтому спокойно сидел на . высоком валу арыка.

Эзиз рванул клапан кобуры и выхватил из нее наган. Осипов испуганно отшатнулся от него, меняясь в лице. Но Эзиз, не заметив этого, крикнул:

– Юсуп-бек, смотри!

Не успел заглохнуть гул выстрела, как длиннохвостая крупная птица распласталась на склоне арычного вала. Переводчик побежал и принес убитого фазана. Эзиз гордо подкрутил усы:

– Вот так будет с каждым, кто станет против меня!

Услышав выстрел, нукеры Эзиза ринулись лавой вперед. Конские копыта подняли облако пыли. У Осипова побежал по спине неприятный холодок.

– Эзиз-хан, я не ожидал от тебя такого вероломства! – пробормотал он в полном замешательстве.

В то же время со стороны железной дороги к месту свидания помчалась сотня красноармейцев с легкой пушкой на двух колесах.

Эзиз, уже раскаиваясь в своей опрометчивости, приказал:

– Кизылхан, на коня! Пусть джигиты вернутся назад!

Осипов дал такое же приказание своему адъютанту:

– Скорее на коня! Верни сотню назад!

Топот коня Кизылхана растаял в степи, адъютант помчался к городу. Эзиз-хан и комиссар с недоверием взглянули друг другу в глаза, – приказание вернуться назад могло ведь условно обозначать: «Поспешите!» Неловкость рассеялась, как только гонцы с обеих сторон доскакали до своих отрядов. И нукеры Эзиза и сотня комиссара остановились, но не повернули назад. Лица обеих собеседников приняли обычное выражение. Они возобновили прерванный разговор. Эзиз заявил, что ради свержения большевистской власти он готов идти с любым союзником; войдет в союз даже с англичанами, если они вступят в Закаспий. Тогда Осипов отстегнул от ремня свой маузер и, протягивая его Эзизу, сказал:

– Эзиз-хан, это тебе от меня в знак дружбы.

Эзиз с волнением взял маузер и, не зная, чем отблагодарить новообретенного друга, немного постоял в раздумье. На взмыленном коне подскакал Кизылхан.

– Кизылхан, веди сюда коня! – приказал Эзиз.

Красновато-рыжий конь с белой меткой на лбу, круто изогнув шею, бил копытами землю. Эзиз вложил повод в руку Осипова и крепко пожал ее.

– Юсуп-бек, а это тебе мой подарок!

Осипов, расчувствовавшись, обеими руками сжал руку Эзиза. Он дал слово, что немедленно вышлет Эзизу мандат от Туркменского военного комиссариата с широкими полномочиями...

Враги расстались друзьями.