Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 55 страниц)

Глава двадцать восьмая

На краю бахчи стояло четыре низеньких шалаша. Два из них принадлежало семьям Артыка и Ашира. Неподалеку виднелось еще три-четыре шалаша из хвороста. Это были шалаши жителей Ахала, перекупивших у Халназара часть арендного урожая дынь и арбузов. На юг и на север от шалаша Артыка тянулись бахчевые поля, всюду на земле лежали груды дынь и арбузов. Люди у шалашей резали дыни на дольки и рогульками поднимали их для сушки на навесы.

День клонился к вечеру, солнечный зной понемногу спадал. Небо заволокла редкая, точно растянутая шерсть, пелена облаков. Легкий ветерок нес смешанный запах кунжутного поля, дальней пшеничной стерни и ближних пожелтевших дынь. Ничто вокруг не напоминало о лишениях и недостатках.

Позади шалаша Нурджахан варила в большом котле дынный сок. Подле нее возвышался ворох желтой кожуры. Сок, варившийся с самого утра, тяжело пыхтел на огне, все более сгущаясь и краснея. Нурджахан большим деревянным черпаком приподнимала густую массу, – она тянулась, как патока.

Убедившись, что сок почти готов, Нурджахан пошла в шалаш за пережаренной пшеницей, чтобы подбавить ее в котел. Из этой массы нужно было сделать потом комочки и высушить их на зиму.

Сахат Голак, сидевший у своего шалаша и резавший дыни для сушки, спросил ее:

– Ну как, соседка, сок уварился?

– Кажется, доспевает.

Нурджахан посмотрела на соседский навес, осевший под тяжестью сушившейся на нем дыни, и подумала: «Должно быть, и у нас будет не меньше».

Возле Сахата лежал ворох дынь, куча кожуры и семечки на циновке. Его жена нанизывала изрезанные дыни на палочки, а когда они немного подсыхали, поднимала их на навес. Руки у Сахата устали, и он решил немного передохнуть. Выбрав серую, еще не успевшую перезреть круглую дыню, он хотел вырезать и пожевать хрустящий ломтик. Но искалеченная когда-то рука, без большого и указательного пальцев, не удержала дыни: она выскользнула из рук и упала на землю, а нож воткнулся в ладонь. Увидя кровь, Сахат Голак бросил нож и нахмурился:

– Жена, эй! Дай какую-нибудь тряпицу!

– Ой, что случилось?

– Экое проклятье всю жизнь жить калекой!

Пальцы он потерял на постройке железной дороги Мары – Теджен, потерял не от какого-нибудь несчастного случая, а от руки стражника. Тогда Сахат был сильным молодым человеком. На земляные работы начальство согнало тысячи туркмен. В их числе был и Сахат. Люди не выпускали лопат из рук, ко дню прибавляли ночь, а за свой изнурительный труд получали всего по одному крану в день. И этих денег не давали уже три месяца. Выбившиеся из сил, голодные, они тысячной толпой двинулись к Махтумкули-хану, тогдашнему правителю Тедженского уезда. Но Махтумкули-хан вместо того, чтобы выслушать просьбу голодных, вызвал отряд пошчи и приказал гнать тысячную толпу обратно на работы. Вот тогда-то Сахат и потерял пальцы на руке. Остро отточенная сабля стражника молнией сверкнула над ним. Стараясь защитить голову, он поднял руку. Всадник взмахнул шашкой: указательный палец у Сахата отлетел сразу, от большого пальца остался только нижний сустав. С тех пор Сахат и получил прозвище «голак», то есть культяпый, калека.

Всякий раз, когда увечье давало себя чувствовать, Сахат Голак приходил в ярость. Картина избиения стражниками народа вставала перед ним как живая: в такие минуты он словно опять видел широкое поле, усеянное окровавленными шапками, халатами, свалившимися с ног чокаями, видел размозженные головы, выбитые глаза. Сахат метался тогда как помешанный и долго не мог прийти в себя.

В таком возбужденном состоянии застали его Артык и Ашир, вернувшиеся с общего гумна. У одного в руках были вилы, у другого – сито; на лицах обоих лежала пыль. Сахат Голак взглянул на пустую арбу, на старого мерина с отвислой губой, остановившегося неподалеку от шалаша, и понял все. Не расспрашивая, он молча опустил голову. Но Нурджахан ничего не подозревала. Она выпрямила спину и улыбнулась Артыку:

– Ну как, сынок, управились с делом? Распределили все?

– Да, все.

– Где же?.. Вы ничего не привезли?

– Да так вышло...

– Или вы закопали зерно?

– Нет, не закапывали.

– Оставили в поле?

– Не осталось и в поле.

– Так что же вы делали?

Артыку хотелось кричать, ругаться, но он боялся причинить матери боль. Горько улыбнувшись, он отер пыль с лица и ответил:

– Мать, мы работали на арендованной земле.

– А разве на арендованной земле урожая не бывает?

– Ты же сама знаешь, мама, – одной третью урожая завладел Халназар-бай... А остальное пошло ему в уплату долгов.

Нурджахан не стала больше ни о чем спрашивать. Повернувшись к шалашу, она наклонилась, чтобы поднять мешок, и украдкой вытерла слезы.

Но Артык не сказал матери о другом, более страшном. Только что на гумне Халназар объявил ему:

– Артык, сегодня мы с эминами бросали жребий, кому идти на тыловые работы. У меня, сам знаешь, четыре сына. Я взял пять жребиев – один на тебя. И вот какое дело, сынок: из этих пяти черный жребий достался... тебе.

Артык с ненавистью взглянул на бая:

– Как же ты мог без меня тянуть мой жребий?

– Времени не было, сынок, с этим делом спешили... А твой черный жребий вынул Покги-эмин.

– Мой жребий никто, кроме меня, не может тянуть!

– Не так это, сынок. Говорю – спешили. Жеребьевка уже кончилась.

– Я не хочу знать такой жеребьевки.

– Артык, ты не дитя, сам понимаешь. Полковник требует немедленно выполнить царское повеление, пришлось торопиться. Кроме того, говорят же: «Проигравший – не плачет». Конечно, и я понимаю – идти туда нелегко. Но ты сын мужественного человека и сам должен быть мужественным.

Льстивые слова бая еще больше возмутили Артыка.

– Ни жребия, ни тяжелой работы я не боюсь, – ответил он Халназару. – Где бы ни пришлось быть, хуже, чем здесь, не будет. Но свой жребий я сам буду тянуть.

Видя, что уговорами ничего не добьешься, Халназар решил припугнуть Артыка. Выкатив белки, он сказал с угрозой:

– Согласен ты или нет, но раз тебе выпал жребий, ты должен идти. Добром не пойдешь – свяжут и поведут!

– Наплевал я на ваш жребий! – запальчиво крикнул Артык. – Не обманете и не купите!

Халназар посмотрел на него злыми глазами; казалось, он сейчас поднимет кулак и ударит Артыка. Однако он только злобно усмехнулся и пошел к своему иноходцу.

Во время всего разговора Ашир молча стоял возле Артыка, сжимая кулаки. И Халназар, видимо, понял, что драться пришлось бы с двумя.

Почти всю дорогу друзья шли молча. На Артыка обрушивалось несчастье за несчастьем. Весь урожай с арендованного общинного участка потерян. Халназар обманной жеребьевкой пытается отправить его на тыловые работы. Но, как говорится, обиженного богом и пророк ткнет посохом, – сегодня Артык узнал, что помолвка Айны все же состоялась и день свадьбы назначен. Ненависть к баю сжигала Артыка. Ашир горячо доказывал, что ничего страшного пока не случилось и надо искать выход из беды. Слова друга несколько успокоили Артыка, и он нашел в себе твердость не обнаруживать перед матерью своей новой раны. Нурджахан уже слышала с помолвке Айны, когда ходила в аул молоть зерно, однако сочла слухи об этом выдумкой самой Мамы.

Артык и Ашир, усевшись возле Сахата, выбрали по дыне, разрезали и стали есть. Как ни терзали душу горькие мысли, как ни жгла досада на бая, все же усталость давала себя знать, и оба с наслаждением жевали тающие во рту ломтики дыни.

Сахат рассчитывал, что ребята наймут пять-шесть верблюдов и привезут пшеницу с арендной земли. То, что они вернулись с пустыми руками, заставило его призадуматься. Одежда на всех потрепалась, а из урожая, видать, не выкроишь и на чекмень. Целый год придется перебиваться только тем, что даст урожай со своего небольшого участка земли. Всю жизнь Сахат Голак гнался за хлебом, и всегда хлеб ускользал от него, как всадник от пешего. Думая об этом, он вспомнил, как в молодые годы тешил себя надеждой выбиться из нужды, и решил рассказать об этом.

– Артык, – заговорил он, – ты, мой милый, был тогда еще очень мал. Нет, погоди-ка... Вы тогда перекочевали на казенные земли, а я, по совету Халназара, пошел на плантации Артына-ходжайна сеять хлопок. Когда мы пришли туда, нам сказали: «Две пятых урожая – ходжайну, остальные – вам». Я тогда ничего не понимал в их порядках; говорили «номер», «десятина», «аренда», говорили разные такие слова и совсем заморочили голову. Мы посеяли много, хлопок поднялся в рост человека. Когда собирали его, мешков было – как этих вот дынь. Люди, приходившие к нам из аула, глядели и удивлялись: «Ну, Сахат, в этом году твоих усов топором не разрубишь – богатым будешь!» Но пусть засохнет арендная земля, подвластная другому! Когда стали рассчитываться, доверенный человек ходжайна начал считать на счетах: туда ударит костяшками, сюда ударит, под конец говорит: «то-то ты брал», «за то с тебя полагается», «там ты нарушил срок», «там с тебя причитается штраф» – так все и вывел впустую. Пропали труды. Оказалось, что я еще остался должен пять с половиной туманов.

Ашир улыбнулся:

– Отец, тогда было еще с полбеды. Хоть выскочили из долгов.

Артык, покончив с дыней, вытер нож и тоже стал вспоминать.

– Дядюшка Сахат, – начал он, – и я не забыл тот год, когда мы перекочевали на казенщину, хотя, верно, был я тогда босоногим мальчишкой. Помню, отец поставил меня сторожить скирды. Надо было распределять урожай, а управляющий все не ехал. Наконец, как-то днем прискакали пять верховых. Среди них был и наш Халназар, тогда он служил мирабом казенного канала. Он же и привел нас на ту землю. С ним были еще старший мираб и один русский. Не слезая с коней, мирабы и их люди стали прикидывать на глаз, каков урожай. Старший мираб расправил бороду, похожую на хвост наседки, и сказал: «В этой скирде много соломы, а зерна мало. Отсюда наверно, уже немало украли». В тот год пшеница действительно была высокая, а зерно тощее. Другой приезжий глянул в лицо старшему мирабу и заявил: «Верблюдов на восемьдесят будет!» Отец так и обмер: «Ай, что ты сказал?» Он хотел что-то объяснить, но ему не дали и слова вымолвить. Халназар, делая вид, что хочет помочь отцу, сказал: «Бабалы – хороший дейханин. Рука его чиста, и сказанное один раз он не заставляет повторять. Надо уменьшить на пять верблюдов». Переводчик перевел слова Халназара. Русский погрозил пальцем мирабу: «Э, бай, ты его руку держишь! Но раз ты сказал – пусть будет так!» И он записал в тетрадь: «Семьдесят пять верблюдов». С этого количества и пришлось платить за аренду. А у соседа скирды в 100 верблюдов записывали в десять верблюдов под тем предлогом, что зерно усохло. Мы тогда еле вылезли из беды, отдав за аренду весь урожай.

Нурджахан прибавила:

– Ох, сынок, скажи, – половину хлопка тоже отдали!

Артык взял мешок, закинул за плечо и отправился на бахчу. Разросшиеся плети от безводья начинали уже увядать. Кое-где дыни точил волосатый красный жук, и на листьях показалась тля. Под листвой везде громоздились дыни – тут были азгын, паяндэки, вахарман, гуляби, тарлоук, гокмурри, челмесек, замча ананасная. Некоторые лопнули, точно у них вырезали по ломтю. В воздухе сильнее всего чувствовался аромат белого акпеша и желтой ананасной. Сколько ни сушили, сколько ни варили дыни, бахчи казались еще нетронутыми.

И все же этот урожай был очень небольшим подспорьем в хозяйстве Артыка. Много дынь уже гнило на земле, много погрызли мыши; упустишь время – пропадут и остальные. Мысли Артыка не отрывались от того, что было перед его глазами. Дыня – это готовая пища. Если ее не съесть вовремя, не убрать, она испортится, пропадет. Но много ли можно съесть? А чтобы продать – нет покупателей. Сколько людей приезжало из Ахала, а много ли они купили? Сущие пустяки. Да и тех дешевкой приманил к себе Халназар. Базар далеко, везти туда– нет лошади. За верблюжий вьюк не выручишь и полтинника. Конечно, дыня годится только на сушку и варку. А с этим много возни и мало пользы. Продашь сушеную или вареную – выручишь пустяки. Да и покупателей не сразу найдешь. Бывают годы – остается, заводятся черви.

Артык вышел на бахчу, засеянную попозже. Здесь листва была еще совсем зеленой. Побеги образовали сплошной зеленый ковер. Среди листвы кое-где виднелись зеленые тарлоуки. Вдоль оросительных канавок разлеглись огромные тыквы. А дальше сплошной россыпью лежали громадные арбузы, как стадо овец, задремавших в полдень.

Зрелище этого изобилия приподняло настроение Артыка, и на минуту он забыл о своих невзгодах. Но тут же, вспомнив о жребии, он вновь загрустил.

К нему, нарочито шурша травой, приближался Ашир. Приятель сделал вид, что не замечает, в каком состоянии Артык, и весело крикнул:

– Ну как, Артык, хороши поздние дыни?

– Меня теперь ничто не радует.

– Брось, Артык! Тоска старит человека.

– Дадут ли состариться?

Ашир не знал, что ему ответить.

– Ты подумай, – заговорил Артык, – когда мы сеяли, трудились, нас было двое...

– А когда приступили к дележу урожая, стало трое. «На севе нет его, на уборке нет, а на гумне ходжа тут как тут!» – слышал ведь ты такое?

– Этот «ходжа» Халназар высосал из меня все соки! А теперь покушается и на самую жизнь! – сказал Артык, сверкнув глазами.

Ашир знал, что притеснения и вымогательства Халназара приводили Артыка в бешенство. Он и сам терзался муками друга. Если б Артык сказал: «Бей!» – Ашир был бы готов убить. И все же он принялся его успокаивать.

– Артык, ты не поддавайся отчаянию. Мы этот жребий на его же голову и обрушим!

– Больше нет сил терпеть! Мы стали нищими, а он за наш счет богатеет. Теперь старается послать меня на тыловые работы вместо одного из своих сыновей.

Ашир сжал кулаки:

– Артык, мы еще повоюем с ним!

Но Артык словно переменился. Он в чем-то сомневался, чего-то боялся, стал нерешительным.

– И Айна от меня уходит, – глухо сказал он. Ашир тоже ни на минуту не забывал об этом. Он думал – что бы такое посоветовать Артыку? После некоторого раздумья он решительно предложил:

– Артык, если не хочешь, чтобы Айна погибла, беги с ней!

– Увезти?

– Чего ты боишься?

– Шекер...

– Шекер... мы заранее отправим к дяде.

Хотя этот совет и понравился Артыку. все же похищение Айны показалось ему трудновыполнимым.

– На словах это легко...

– Я же с тобой!

Артык невольно улыбнулся:

– А ты что – железная крепость? Устоим ли мы оба перед этими тиграми?

– Артык, я ведь не предлагаю тебе прятать Айну в моей кибитке!

– Куда же мы ее денем?

– Лучше всего временно увезти в Ахал.

– А как?

– Поездом. Не заезжая в Теджен, сядем в Такыре.

Артык задумался. Потом с сомнением покачал головой:

– Не так-то это просто. Раньше полуночи Айне не удастся выйти из кибитки, да и то, если посчастливится. А до рассвета разве мы сумеем добраться до Такыра?

– На Такыр сразу не пойдем. Достаточно, если дойдем до камышей. А там легко запутать следы. Они никогда не догадаются. Наоборот, будут думать, что ты ищешь защиты у кого-нибудь из почтенных людей.

– Ашир, а ведь ты порой дело говоришь!

– Гм... А ты Ашира и в грош не ставишь?

Артык был удивлен тем, как верно сегодня рассуждал Ашир, – заранее, что ли, все обдумал? Он хотел уже хлопнуть друга по плечу, но сомнения снова взяли верх:

– Трудное это дело. Арчин Бабахан говорит языком Халназара, волостной поддерживает его...

– Да ну тебя, Артык! – прервал его Ашир. – Ты, как упрямая лошадь... Брось яблоко в небеса, пока упадет – бог знает что может случиться!

– Как бы яблоко не поймали на лету!

– Тьфу, ей-богу! – рассердился Ашир. – А что, если небо упадет на землю?

– Ашир, недаром говорят: «Халат, который кроят, несколько раз примерив, короток не бывает!»

– Так-то оно так, но тут нужна смелость.

Артык ничего не ответил. Ашир принял это за согласие и продолжал:

– Халназар назначил свадьбу на двадцатый день месяца Мереда?

– Так.

– Тебе надо ночи превратить в дни, но собрать урожай и подготовить все остальное. Если нужна помощь – я готов!

– Пшеница почти вся обмолочена. Полдня достаточно, чтобы провеять и ссыпать зерно в чувалы.

Ашир бросил взгляд на угасавшее солнце. Сквозь облачную пелену оно просвечивало красным кругом, воздух казался насыщенным пылью. Ашир указал рукой на закат и сказал:

– Вот видишь, погода портится. Завтра обязательно будет ветер.

Артык взглянул на кунжут. Он пожелтел, казалось, раскрывшиеся стручки его улыбались.

– И кунжут пора убирать.

– Да ведь его не так уж много. Возьмемся вдвоем, уберем за один день...

Красный солнечный круг, опускаясь в серую мглу, коснулся края земли. Артык с мешком, наполненным дынями, вернулся к своему шалашу.

Нурджахан уже подмела у входа, разостлала кошму, заварила чай. Артык растянулся, подложив под локоть шерстяную подушку. Нурджахан отнесла корове дынную кожуру и, вернувшись, села возле Артыка. Видимо, ей хотелось поговорить с сыном, но она не знала, с чего начать. Шекер снимала с навеса подсохшую дыню.

– Устала, мама? – спросил Артык. Нурджахан вздохнула:

– Твоя мать, сынок, устает, когда нет работы.

– Но ты что-то невесела.

– Откуда же быть веселой, сынок? Твой труд за целый год пропал даром.

– Мама, ты ни о чем не беспокойся. Завтра буду молотить на своей земле – там останется, голодать не будем.

– Не об этом думаю, мой ягненок. Пора бы и невестку в дом привести.

– Год не такой, мама, чтобы думать о свадьбе.

Хотя Артык и возражал матери, но при слове «невестка» он подумал об Айне и невольно улыбнулся. Нурджахан продолжала:

– Ах, сынок, говорят: «Бессильный только смотрит».

– Мама, ты слышала? Бросают жребий, кому идти на тыловые работы.

Нурджахан насторожилась, но сделала вид, что ничего об этом не слышала.

– Значит, и тебе, сынок, придется тянуть жребий? Артык решил немного подготовить мать и ответил:

– Придется, мама. Говорят, от каждых пяти кибиток должен пойти один человек. На меня жребий, быть может, и не падет. Но если даже и придется уехать, я долю рабочего не считаю тяжелее дейханской.

– А в какой пятерке, сынок, ты будешь тянуть жребий?

– Говорят, придется тянуть с Халназарами.

– Ой, сынок, дадут ли они тебе равное место рядом с собой?

Артык и не заметил, как у него вырвалось:

– А они уже без меня бросили жребий!

Нурджахан сперва растерялась, потом стала проклинать Халназара и его сыновей:

– Чтоб их всех земля проглотила! Чтоб его богатство принесло ему гибель! О боже, не дай ему умереть своею смертью! Он, проклятый, покушается на единственное мое дитя, на жемчужину моих очей!

Артык не мог сдержать улыбки и шутливо сказал:

– Ну, мама, от твоих проклятий ему теперь не подняться!

– Ах, если бы мои проклятия разрушили его жизнь!

– Мама, ты напрасно мучишь себя. Если он вздумает обмануть меня неправильной жеребьевкой, я сам расправлюсь с ним.

Нурджахан, вздохнув, проговорила:

– Дитя мое, от этого человека можно всего ожидать. Пусть его бог накажет!

– Нет, не так, мама! Уступи им раз, они сядут на тебя верхом. Я проучу негодяев!

Неизвестно, долго ли слушал Ашир их разговор, но только он неожиданно отозвался из темноты:

– Обязательно надо проучить!

– Ашир-джан, ты слышал наш разговор?

– Тетушка Нурджахан! Халназар с жиру бесится. И пусть бесится, это даже лучше. Мы покажем этой бешеной собаке...

– Как говорится, труса гони – он станет смелым... – присоединился к беседе Сахат Голак. Но хоть он и посмеялся над горячностью ребят, в душе был согласен с ними.

Беседа затянулась. Разошлись перед рассветом.

Все стихло вокруг. Только изредка слышался вой шакалов, да собаки откликались на него заливистым лаем.

Обитатели шалашей лежали на кошмах, глядя на звезды безлунной ночи, тускло светившие сквозь пыльную мглу.

Глава двадцать девятая

Артык и его пайщики, пропыленные с ног до головы, веяли на гумне зерно. Артык, засучив рукава и закатав выше колен штаны, стоял в пшенице и подбрасывал в руках большое решето. Тощие красноватые зерна непрерывно падали к его ногам, закрывали щиколотки, икры. Артык вытягивал ноги из вороха, поднимался выше и вновь принимался провеивать.

Когда зерно сгребли на середину гумна, образовалась огромная куча. Измерили окружность ступнями – получилось восемьдесят пядей. Артык приподнялся на носках, взглянул на другую сторону и не увидел своего напарника: из-за вороха поблескивали только зубья вил, которые тот держал на плече.

Прикинув на глаз, сколько вышло, Артык подумал: «Жаль, пшеницу хватило жарой и зерно неполное, а то дошло бы до ста двадцати верблюдов. Да и тут будет вьюков восемьдесят, не меньше». Он окинул взглядом вытянувшиеся по обеим сторонам гумна ометы соломы, стараясь определить ее количество.

– Изобилие вашему урожаю! Салям! – раздался голос за его спиной.

– Изобилие и вам! – ответил один из пайщиков.

Голос пришедшего не понравился Артыку. Он обернулся и увидел сына аульного торговца, державшего в поводу трех верблюдов. Артык покупал у торговца чай, взял у него материю себе на штаны и рубаху, Шекер на платье, еще что-то по мелочам. Но он знал, что на уплату долгов ему не хватило бы всего урожая, и потому решил не оповещать об обмолоте пшеницы тех, кому был особенно много должен. Он намеревался прежде всего оставить себе на пропитание до нового урожая, а остальное пустить на уплату долгов. Но этот сын торговца со своим «изобилие вам» расстраивал все его планы.

Артык огляделся вокруг. На гумнах дейхане таскали снопы, обмолачивали и провеивали пшеницу. С разных сторон к ним направлялись вереницы верблюдов.

Четыре пайщика чувалами стали делить зерно. По мере того как ворох пшеницы распадался на четыре части, все больше подходило людей с верблюдами, все чаще слышалось «Изобилие вашему урожаю!». К концу дележа на гумне стало шумно и тесно, как на базаре.

На долю каждого пайщика пришлось по двадцать шесть верблюжьих вьюков зерна. Артык одну долю земли арендовал, за нее надо было уплатить треть урожая. Поэтому каждый третий чувал пшеницы он отсыпал отдельно. Ему самому оставалось немало, но нахлынувшим заимодавцам причиталось значительно больше. Многие приехали со своими весами. Сын торговца уже налаживал коромысловые весы. Все, приготовив чувалы, вертелись около пшеницы Артыка.

Не успел Артык сообразить, кому и сколько надо отдать в погашение долга, как на пегих лошадках подъехали еще двое с мешками и все с тем же пожеланием: «Изобилие вам!» Это были старики с седыми бородами, в полосатых халатах и белых чалмах. Артык только искоса взглянул на них, но один из его заимодавцев набросился на вновь прибывших.

– Эй вы, о которых говорят: «Не пахал, не сеял, а на гумне тут как тут!» Не стойте здесь со своими паршивыми чалмами, поворачивайте назад!

Это были попрошайки-ходжи. Человек, набросившийся ни них, и раньше жадными глазами смотрел на пшеницу Артыка, боясь, что ему не хватит. Артык с удовольствием повторил бы его слова, обратившись ко всем заимодавцам. Но вместо этого он подошел к весам и стал развешивать пшеницу. Прежде всего он отсыпал двадцать батманов владельцу кобылы, на которой молотил пшеницу, потом – тридцать батманов в покрытие долга за гнедого; отвесил еще кое-кому по три, по пять батманов. Глаза всех толпившихся вокруг поднимались и опускались вместе с чашками весов. Каждый старался протолкаться вперед. Поднялись крики:

– Сыпь сюда!

– Почему ему отдаешь, а мне нет?

– Когда брал, в три погибели гнулся, а отдавать– так не замечаешь?!

– Сыпь сюда!

– Дай сюда гири!

Сын торговца схватился за весы. Кто-то, не дождавшись, когда ему отвесят, сам начал насыпать чувал, приговаривая:

– Если так, то лучше быть впереди!

Артык не знал, кому отвечать, кого хватать за руку. Он стоял и только растерянно глядел, как жадные люди расхватывали его пшеницу, словно звери, бросившиеся на легкую добычу. Потом, плюнув на все, он сел на омет соломы и стал смотреть со стороны.

Сын торговца и один из аульных богачей, оба покраснев от натуги, тянули чувал с пшеницей в разные стороны и кричали:

– Ты не возьмешь!

– Попробуй не дать!

– Попробуй взять! Посмотрим, какой ты мужчина!

Артык с отчаяния стал подзадоривать:

– А ну, подеритесь!

Вокруг пшеницы мелькали чужие мешки, шарили чужие, жадные руки. Пшеницу, о которой Артык мечтал в течение целого года и которую он мысленно делил в течение всего дня, растащили быстрей, чем можно было выпить пиалу чаю. Кто наполнил чувал, кто нахватал на целый верблюжий вьюк. Те же, кому не досталось ничего, подчищали с гумна остатки с пылью. Сын торговца и тот, с кем он спорил раньше, сцепились снова:

– Хей, негодяй!

– Хей, собака!

Они стукнули друг друга кулаками. Один из пайщиков сказал:

– Вот это и есть то, о чем говорят: «Владелец джугары отрекся от джугары, а воробьи не ладят».

Артык, с отвращением смотревший на все происходящее, раздраженно ответил:

– Меня они уже оставили голодным. Пусть теперь хоть глотки перегрызут друг другу!

Толстый рыжий человек с красным лицом, уцепившись за ворот сына торговца, оторвал у него полрубашки. Сын торговца схватил рыжего за ворот чекменя, но не смог разорвать его и ударил кулаком по бритой голове. Их разняли. Рыжебородый рвался и кричал:

– Пустите меня! Я заставлю его мать залиться слезами!

К Артыку подошел высокий худой старик с редкой бородой – Косе. Ему ничего не досталось от этого «дележа», и он стал жалобно умолять:

– Артык, ты, сынок, дай мне хоть эту соломку. Остальное... как-нибудь в будущий урожай...

В конце зимы Косе дал Артыку полудохлого барана. Ему причиталось десять батманов пшеницы, а «этой соломки», которую он просил, было не меньше шестидесяти больших мешков.

Артык хотел было ответить Косе, но тут примчался на коне Баллы. По тому, как он торопился, подстегивая коня, видно было, что он очень разгневан. Вслед за ним Мавы вел целый караван верблюдов, гремящих колокольцами.

Осадив коня, Баллы окинул взглядом людей, толпившихся на гумне, затем посмотрел на Артыка, который с безучастным видом сидел на соломе. Вытянув вперед ноги в стременах и откинувшись назад, Баллы важно спросил:

– Это что значит, Артык? Почему не известил меня?

Артык, даже не пошевельнувшись, спокойно бросил в ответ:

– А кого я извещал?

– Почему, не известив, начал делить?!

Артык горько улыбнулся и ничего не ответил.

– Где моя пшеница?

– Это ты спроси вон тех. Они сами делили здесь.

Рыжебородый, завязывая веревочкой чувал, проговорил с досадой:

– Да-а, те, что раньше приехали, тут насладились.

Баллы окончательно взбесился:

– Значит, мне никакого уважения?! – крикнул он, почти наезжая конем на омет.

– Как хочешь, так и считай!

– Брать – это можно, а отдавать – зад болит?

Артык вскочил:

– Ты не очень распускай язык!

– Так-то ты держишь слово?

– Никого я сюда не звал! Вы сами набежали, как жуки на навоз!

– Ах, вот как! Долгов не платишь, да еще обзываешь навозными жуками?

Артык спрыгнул с омета:

– Жука тронешь, он уползает, а вы...

Баллы, осадив коня, поднял камчу:

– Так я напомню тебе, негодяй, с кем ты разговариваешь! Я заставлю тебя продать сестру, но долг ты мне заплатишь!

Артык схватил вилы, воткнутые в солому, и пустил их в Баллы. Но тот хлестнул коня. Вилы, скользнув по крупу лошади, воткнулись в шею верблюда, на которого грузили пшеницу. Верблюд с ревом вскочил на ноги и шарахнулся в сторону. Рыжебородый вместе со своим чувалом брякнулся наземь. Другие верблюды встали на ноги и рванулись кто куда. В общей суматохе сына торговца сбили с ног, его не завязанные еще чувалы опрокинули, пшеница из них высыпалась. Не обращая ни на кого внимания, Артык подхватил вилы и бросился на Баллы, но тот уже скакал полем во весь опор.

Артык остановился. В голове у него стучало, сердце бешено колотилось. Он долго не мог прийти в себя.

«Навозные жуки» расползлись в разные стороны. Артык подошел к омету, сел и стал обуваться, искоса поглядывая на свой ток. Он был пуст. От всего урожая ему осталась лишь горсточка зерен, застрявших в чокаях. Артык вытряхнул их на землю: доля птиц...