Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 55 страниц)

В тот момент полковник, которому толмач слово в слово переводил речь Халназара, прервал его:

– Господин бай, в своих высочайших повелениях государь император не погрешим. Ему все известно лучше, чем мне и тебе. Туркменских джигитов он считал самыми отважными. А ты, господин бай, умаляешь достоинства своего народа. Ваши доблестные джигиты... Впрочем, сейчас дело даже не в этом. От вас требуют не солдат для фронта, а рабочих для тыловых работ.

Этими словами полковник хотел подсказать Халназару нужный ответ. И Халназар понял это, но его было не так-то легко сбить с толку. Делая вид, что он во всем согласен с полковником, он продолжал:

– Вот об этом я и хотел сказать, господин полковник, – подхватил он с притворным простодушием. – Послать туркмена на черную работу – значит втоптать в грязь доброе имя джигита. Выполнить работу, которая от них требуется, наши люди не сумеют, и это позором ляжет на наши головы. Но если собрать добровольцев, обучить их и послать на войну, они прославят имя джигита и белого царя. Поэтому наша просьба такая, господин полковник: пусть от нас возьмут сколько надо людей, но пусть это будут добровольцы-джигиты. Если народ будет освобожден от набора, он сможет дать больше хлеба для доблестных войск царя. Мы просим...

Речь Халназара докончил старшина со шрамом:

– Пусть возьмут от нас все до последнего ягненка, но не трогают наши души!

Полковник терпеливо и снисходительно слушал Халназар-бая, но слова старшины со шрамом ему не понравились. Халназару он ответил мягко:

– Халназар-бай, у тебя умные слова. Может быть, некоторые из них я приму во внимание. Но... повеление государя императора – нерушимый закон. Его величество повелел взять людей. И пусть хоть весь мир перевернется, он своего указа назад не возьмет! Поэтому лучше не мечитесь понапрасну, не мучайте себя, а повинуйтесь царскому указу!

Все стояли, понурив головы, и молчали. Волостные Векиля, Бека, Утамыша толкали друг друга в бок, но ни один из них не решился говорить. Тогда Ходжаму-рад, боясь гнева полковника, проговорил, весь съежившись:

– Господин полковник, от имени волостных, старшин и эминов Тедженского уезда я даю слово – к назначенному сроку, как сказано в повелении великого государя, собрать и привести людей на тыловые работы...

Сары, не вытерпев, прервал волостного:

– Пусть дают слово волостные! Пусть подписываются старшины! Но мы, выборные эмины, и народ, не можем дать людей!

Полковник грозно крикнул:

– Что он говорит?

Сары повторил свои слова. Старшина со шрамом на лбу, подавшись вперед, хотел что-то сказать, но полковник бешено топнул ногой. Старшина побледнел, шрам над его бровью задергался, он раза два проглотил слюну и, несмотря на гневный крик полковника, вышел вперед:

–И я повторяю слова Сары: хоть засыпайте нас пушечными ядрами, мы добровольно людей не дадим!

Полковник пришел в ярость:

– А-ах, так?

Мясистый подбородок его задрожал, глаза остро сверкнули. Волостные виновато опустили головы. Из-под шапок старшин обильно струился пот. Даже Ташлы-толмач растерялся. А полковник, тыча пальцем в старшину со шрамом, кричал, задыхаясь от ярости.

– Негодяй!.. Изменник!... Я т-тебе покажу!..

Старшина со шрамом все порывался что-то сказать, но Бабахан взял его за плечо и оттянул назад. Между тем Сары, спокойно глядя в лицо полковнику, твердым голосом заявил:

– Баяр-ага, ты силен, захочешь – сожжешь весь аул. Но людей на тыловые работы ты не возьмешь!

Полковник затопал ногами, закричал страшным голосом:

– Взять его!.. В тюрьму негодяя!..

В толпу тотчас же ворвались полицейские. Со старшины была сорвана медаль. Сары скрутили руки. Повернув голову к старшинам, он презрительно бросил:

– Продажные трусы!

Старшина со шрамом, побагровев от гнева, рванулся к полковнику:

– Стреляй в меня! Я тебе...

Обоих увели.

Полковник грозно взглянул на растерянные, пристыженные лица волостных и старшин:

– Хмм... Н-негодяи! Вы все заодно!

Хуммет, не решаясь поднять глаза, заговорил виноватым голосом:

– Господин...

– Молчать! – рявкнул полковник. – Все вы пьете воду из одного колодца. У вас имеется и беспроволочный телеграф, и тайные агенты. Вы думаете, ваши родичи из Серахса, оказавшие сопротивление, хорошо кончили? Не забывайте – один орел сильнее миллиона ворон! Царский солдат в одно мгновение пустит вас прахом по ветру!

Ни у волостных, ни у старшин больше не хватило духу промолвить хоть слово. Но Халназар-бай, помня расположение к нему полковника, на свой страх и риск выступил вперед и сказал:

– Господин полковник! Нет народа без воров, а гор без волков. Раз эти люди показали свое нутро – возмездие их не минет... Прошу господина полковника не гневаться на своих верных слуг из-за одного-двух негодяев.

Слова Халназара несколько успокоили начальника уезда. В это время на веранду вышел старший писарь и подал начальнику телеграмму. Полковник быстро пробежал ее глазами и весь просиял.

Правительство, очевидно, предвидело, что набор на тыловые работы в Туркестане не пройдет гладко, и потому назначило губернатором Туркестанского края генерала Куропаткина – опытного дипломата и знатока Средней Азии. Как только Куропаткин, приняв управление краем, узнал о вспышках недовольства в народе, он обратился к царю по телеграфу с просьбой отложить на некоторое время исполнение указа с тем, чтобы дать возможность дейханам убрать урожай и за это время тщательно подготовиться к проведению мобилизации. Его просьба была удовлетворена. Об этом и сообщала телеграмма, полученная в уездном управлении.

Полковник повеселевшим взглядом обвел лица стоявших перед ним людей и обратился к Халназару:

– Ну вот, господин бай, разве я не говорил, что государь император непогрешим в своих решениях? – Затем он объявил: – Старшины, выборные! Государь император, снисходя к вашим нуждам, милостиво повелел отложить набор на тыловые работы по всему Туркестанскому краю до того времени, пока вы не снимите урожай с ваших полей.

Глава двадцать первая

Когда начало светать, громкое пение птиц разбудило Артыка. Он встал, потянулся, сонными глазами посмотрел по сторонам. Темное еще, словно затянутое синим сукном, небо быстро светлело. Звезды гасли одна за другой, а на востоке разгорался багряно-красный костер зари. Под легким утренним ветерком огромное поле высокой пшеницы колыхалось, как море. Высоко над головой жаворонки радостно приветствовали восход солнца.

Артык надел короткий грубошерстный чекмень, подпоясался платком и, взяв в руки остро наточенный серп, подошел к краю поля. Сильным, широким взмахом он ударил серпом в чащу колосьев, они хлестнули его в подбородок, и в лицо пахнуло чем-то удушливым. Артык поднял голову и чихнул. Ветер отнес в сторону поднявшееся над колосьями розовое облачко пыли. Пшеница перестаивала – надо было спешить.

Солнце поднималось все выше. Сильное тело Артыка, казалось, не знало усталости. Палящие лучи солнца все сильнее жгли плечи, осыпавшаяся с колосьев розовая пыль затрудняла дыхание, но он, едва успевая смахивать ладонью или рукавом чекменя пот, струившийся из-под шапки, все шел и шел вперед, подрезая серпом упругие стебли пшеницы.

Артык спешил закончить полоску. Несколько дней тому назад к нему подошли человек шесть белуджей и заявили на ломаном языке: «Мы народ афганский, жать пшеницу знаем!» Артык угостил их дыней и сказал: «Идите к баям, у них много посева. А мы – сами жнецы!» Теперь он слушал, как на земле Халназар-бая тоскливо пели эти белуджи, а у Меле-бая шумели курды. Слушал – и благодарил судьбу за то, что он пока еще не таков, как эти несчастные люди, бросившие свои семьи и пустившиеся на поиски работы и куска хлеба в чужие края.

Одно желание владело Артыком в эти дни: поскорее собрать урожай, обзавестись конем и... увезти Айну. Беспокоила мысль о предстоящем наборе на тыловые работы, но она как-то отступала перед другой, более острой тревогой: «А что будет с матерью, с Шекер?» Его семья могла стать жертвой мести Халназаров после их неудач-

ного сватовства. Такой позор смывается только кровью. Артыка не так изнуряла жатва от зари до зари, как безотрадные думы.

Он утолил голод сухой лепешкой, а жажду – дыней и прилег отдохнуть на горячую землю, положив голову на ладони. Солнце нещадно палило, в голове билась все та же тревожная мысль. Долго лежал он в каком-то тяжелом полузабытьи. И вдруг перед глазами его встало видение:

Скачут, скачут всадники, вихрится пыль... Вот они осаживают коней возле кибитки, хватают Шекер. «О мама!» – раздается отчаянный вопль сестренки... Вот Нурджахан, выбежав из кибитки, бросается на помощь Шекер.Ее сильным ударом отбрасывают в сторону, и она падает головой в песок... Удаляется, как в тумане, расплывается залитое слезами лицо сестры. Встает перед глазами лицо матери, с окровавленным ртом, широко раскрытые глаза ее наполнены мукой...

Артык вскочил на ноги и пошатнулся. Все кружилось у него перед глазами. Необозримое пшеничное поле колебалось из края в край...

Когда он вновь принялся жать, руки его дрожали, а колосья валились из рук.

Напрасно Артык пытался успокоить себя мыслью, что Айна любит его и останется верна ему навсегда. Нахлынули сомнения: а не тешит ли он себя несбыточною мечтой? Встал и неотступно стоял перед ним грозный вопрос: «Имеешь ли ты право жертвовать благополучием, может быть, жизнью матери и сестры ради собственного счастья?» Уже много дней этот вопрос мучил Артыка.

Все так же протяжно тянули свои песни белуджи. Артык жал и не чувствовал в своих руках ни серпа, ни колосьев. Прислушиваясь к тоскливым напевам, он разговаривал со своим сердцем:

Буду ль с тобой сидеть я к плечу плечо,

Луноподобным любуясь лицом, Айна-джан?

Буду ль, играя, в горячие розы щек

Сладко впиваться пылающим ртом, Айна-джан?

Сможем ли жизнь мы наладить с тобой вдвоем?

Станет ли прошлое только тяжелым сном?

Иль ускользнешь ты, и в браке с байским сынком

Корни всей жизни подрубишь ножом, Айна-джан?

А тем временем и Айна мучилась, тревожно ожидала чего-то страшного, что навсегда разлучит ее с Артыком.

О царском указе по аулу ходило много разных слухов. Говорили, что сразу после уборки урожая всех молодых мужчин старше девятнадцати лет заберут в джигиты и отправят на войну, а остальных мужчин погонят на какую-то черную работу. Говорили о волнениях среди туркмен и о том, что белый падишах, рассердившись, двинул войска с пушками, чтобы насильно отобрать мужей у жен, сынов у матерей. Каждый день Мама приносила в кибитку вести – одна страшнее другой. Когда она рассказывала обо всем, что узнала за день, тревога за Артыка лишала девушку покоя.

Как-то Айна видела, как Артык шел с поля домой. Он прошел мимо кибитки Мередов, не повернув головы, не улыбнувшись, как делал обычно. У Айны сжалось сердце от горького предчувствия: «Значит, он знает о предстоящей разлуке».

Каждую ночь, лежа с открытыми глазами, Айна ждала Артыка, прислушиваясь к каждому шороху, смотрела – не промелькнет ли возле кибитки тень. Но Артык не приходил. А утром, когда Меред уезжал на работу, а мачеха ложилась досыпать или шла к южному ряду кибиток, Айна принималась за свой ковер и, тихо напевая песенку об Артык-джане, заливалась слезами.

Полная луна четырнадцатой ночи спокойно плыла по небесным просторам. Ее сияние позволяло видеть все вокруг на расстоянии брошенной палки. Дул легкий ветерок. Было тихо, сонно, только слышно было, как жуют жвачку верблюды, а вглядевшись, можно было различить, как они, прижавшись грудью к земле и выгнув шеи, подобно луку, не спеша двигают челюстями.

В эту ночь возле черной кибитки Мереда две тени почти слились в одну. Это были Артык и Айна.

После долгого объятия Артык спросил:

– Айна, ты принимаешь поздравления?

У Айны радостно забилось сердце. Она подумала, что Артык нашел какой-то выход для них, и ответила голосом, полным любви:

– Всей душой!

Артык вздрогнул – такого ответа он не ожидал. Айна с удивлением посмотрела ему в лицо:

– Ах, милый, язык твой говорит одно, а сердце – другое.

– Язык говорит го, что велит ему сердце.

Айна не поняла этого и спросила:

– С чем же ты хочешь меня поздравить?

– С тем, что ты станешь невесткой бая!

Айна отшатнулась к стенке кибитки и закрыла лицо руками. Из груди ее вырвался тихий стон, плечи затряслись от сдерживаемых рыданий, Артыку стало жалко девушку. Он привлек ее к себе, отнял ее руки от лица и, увидев залитые слезами щеки, сказал умоляющим голосом:

– Айна, не надо...

Айна продолжала всхлипывать, вздрагивая всем телом.

– Я... я готова... – заговорила она прерывающимся голосом, – испепелить свою жизнь ради тебя, а ты...

Артык прижался щекой к мокрой от слез щеке девушки:

– Ты, моя Айна, прости, я... я пошутил. Мне хотелось только послушать, как ты будешь ругать бая...

Горячее дыхание девушки обдавало его шею, проникало через ткань рубашки. Айна с упреком сказала:

– Неужели ты мне все еще не веришь?

– Милая моя Айна, пусть будет счастлив твой мир, – воскликнул обрадованный Артык.

Долго стояли они так, обнявшись, боясь шевелиться, – каждый словно прислушивался к мыслям другого.

– Ты думаешь, я не мучаюсь? – тихо заговорила Айна. – Если б ты знал, как мне тяжело! Сваты от Халназаров идут и идут. Мачеху мою уже соблазнили богатством. Что ей до меня? Я не родная дочь. Отец сопротивляется еще, но ты знаешь его – против Мамы ему на устоять. Мое сердце истерзано, из глаз льются слезы, а ты...

Артык еще сильнее прижал ее к груди:

– Айна, дорогая, я всею душой с тобой, но у меня нет богатства!

– Айна влюблена не в богатство!

Артык задумался. Да, он может увезти Айну, но что сделают с его сестренкой? Ее может постигнуть страшная участь. Халназары сильны, позора они не потерпят. Ар-тык не мог отказаться ни от Айны, ни от сестры. Надо было запастись терпением, придумать какой-нибудь выход. И Артык сказал:

– Только смерть может разлучить нас! Я не отдам тебя никому, но...

– Но что?

– Наверно, будет набор на тыловые работы. Может быть, и Баллы возьмут... Надо немножко обождать, пока все выяснится.

– А если Халназары не будут ждать?

– Когда наступит час, мы их опередим!

Неожиданно старая верблюдица встала и громко заурчала. Мачеха, громко зевая и почесываясь, поднялась на своей постели.

У Айны сильно забилось сердце. Она оттолкнула Артыка и нырнула под верблюдицу. Артык спрятался за кибитку. Чуть высунув голову, он смотрел из-за угла.

Мачеха протерла глаза и закричала оглядываясь:

– Айна, эй, девчонка! Эй, Айна!

И тотчас же раздался напевный голос Айны, словно она собиралась доить верблюдицу:

– Хореле, моя верблюдица, хо-реле!

Хотя руки Айны были у сосков верблюдицы, глаза ее напряженно следили за мачехой. Мама, не вставая с места, снова положила голову на подушку. Не прошло и минуты, как она захрапела.

Когда Артык расставался с Айной, Плеяды стояли уже низко над землей.

Глава двадцать вторая

Июнь был на исходе.

Хотя набор на тыловые работы был отложен, спокойствия в народе не было. Слухи самые невероятные распространялись с неимоверной быстротой. Люди прислушивались ко всему, но каждому хотелось верить в то, что сулило надежду. Внимание всех привлек такой слух: Гюльджамал-хан побраталась с белым царем. Она собирается ехать к царю хлопотать об освобождении от набора текинцев. Некоторые к этому добавляли: такой-то аул привез ей десять тысяч рублей, такой-то – пять тысяч.

Гюльджамал-хан была вдовой владетельного Нур-берды-хана, покойного правителя текинского народа.

Когда-то она действительно была на приеме в царском дворе в Петербурге, преподнесла царской семье великолепный ковер, вытканный текинскими девушками, и в качестве ответного подарка получила в свое владение один из царских каналов. Поэтому слуху верили, на заступничество Гюльджамал-хан возлагали большие надежды, и кое-кто из баев уже ломал голову над тем, как бы собрать побольше денег на поездку в столицу белого падишаха.

Халназар-бай тоже много думал об этом. Собирать или не собирать деньги для Гюльджамал-хан? Соберешь—узнает полковник. А узнает—добра не жди. «Пропадет ко мне доверие, кончится почет, уважение, – приходил к заключению Халназао и решил для себя: – Нет, лучше не вмешиваться, быть подальше от этого дела». Но у него болело сердце, когда он вспоминал своих сыновей. Как ему не жалеть их, когда они дальше Теджена не бывали, а тут вдруг очутятся на далекой чужбине! Да и как он, богатейший из баев, может допустить, чтобы его дети, не знающие тяжелого труда, пошли на черную работу?

Когда Халназар думал о своих четырех сыновьях, его охватывал страх за их судьбу. «Нет, надо во что бы то ни стало освободить их от набора», – думал он. Но тут же перед ним вставал вопрос: «А как это сделать?» И опять мысли невольно направлялись к необходимости собрать деньги для Гюльджамал-хан. Но где у народа деньги? У дейхан нет лишней копейки даже на чай. С наступлением весны они каждый день шли к нему с просьбами хоть немного дать взаймы под будущий урожай хлопка или пшеницы. И Халназар в конце концов пришел к выводу, что единственный способ достать деньги – это продать арендную долю урожая с общинных земель. Мирабы обещали отдать эту долю Артыну-ходжайну – тем лучше. С Артыном можно поделиться, а скупить побольше пшеницы в этом году было мечтой самого Халназара. Когда народу нужны деньги, можно купить даром.

Халназар не любил откладывать исполнение своих решений. В один из дней в конце июня в его кибитку набилось много народу. Почетные места заняли старики. Чай с сахаром ставили перед ними в изобилии. После разной болтовни о том, о сем и шуток толстяка Покги

Нобат-мираб трясущимися руками плеснул чаю в свою пиалу и начал свое слово:

– Народ! Например, на нас обрушилось тяжелое бедствие...

Мамедвели, погладив бородку, набожно произнес:

– Да сохранит нас аллах!

Нобат-бай продолжал:

– Например, пословица говорит – от плохого откупись. Гюльджамал-хан хоть и женщина, но, говорят, державная. Она занимает место Нурберды-хана. Говорят, заботится о народе. Ходят слухи, что она поедет к царю, хочет добиться отмены набора туркмен. Поэтому, например, нужна помощь деньгами...

Вмешался Покги Вала:

– Да, да! Гюльджамал-хан – дочь благородного человека. Да она и родственница наша! Она из рода Амаша-Гапанов, из семейства Соку – да разве вы не помните? Непес-бек, вы же знаете, ее родной брат.

Черкез, погладив среднюю из трех прядей на подбородке, сказал, что было у него на уме:

– По-моему, сейчас нужны будут деньги.

Халназар с важным видом заметил:

– О деньгах ли речь, когда дело идет о жизни людей! Если дело можно поправить деньгами, так они сейчас вроде грязи, которая липнет к ногам.

Ашир, сидевший с краю, крикнул, вытянув шею:

– Бай-ага, это верно! Но сейчас у дейханина еле душа в теле!

Покги Вала, поморгав глазами, сказал:

– Мы дейханина трогать не будем.

– Если баи проявят жалость к народу и возьмут на себя расходы – что может быть лучше!

– Мы баев тоже трогать не будем.

– Что же, Гюльджамал-хан вместо денег принимает добрые пожелания?

Нобат-бай вытер пот с лица и сказал с укором:

– Ашир, ты, сынок, например, вытираешь рот сухой щепкой. Ты хочешь, чтобы в орехах не было гнили. Так не бывает.

Седой старик в облезлой с краев папахе угрюмо проговорил:

– Ашир прав. Доили-доили дейханина, превратили его в тощую корову. А если она теперь не только молока, но и воды не даст, – что тогда будет?..

Халназар грубо оборвал старика:

– Вам говорят: жизнь или нож? А вы все свое...

Покги Вала пошел напрямик:

– Фу, гляди-ка о чем говорят! Мы обойдемся доходом с аренды!

Мамедвели одобрил:

– Очень хорошо! Если господь бог посылает болезнь, то он же дарует и исцеление. Слава создателю! Бедствие, обрушившееся на нас по воле аллаха, будет устранено им же ниспосланным урожаем.

Черкез беспокойно завозился на своем месте и, осуждающе покачав головой, сказал:

– А дейханин только и надеялся на арендную долю урожая. Он рассчитывал покрыть ею долги, оплатить часть налогов. Что же будет, если и это отнимут у него?

Артык, сидевший прислонясь к остову кибитки, насмешливо бросил:

– Что будет? Дейханин целый год мучился на своем клочке земли, а смажут горло маслом вместо него другие!

Халназар-бай понял, в чей дом брошен камень. Он выкатил глаза, наморщил мясистый лоб, и казалось, обрушится сейчас на Артыка с грубой бранью. Но в ту же секунду притворно заулыбался. Должно быть, ему стало ясно, что если сейчас наброситься с руганью на молодого дейханина, поднимется шум, начнется ссора и дело не сладится. Поэтому, сдержав себя, он мягко, по-отечески, обратился к Артыку:

– Ты, сын мой, всегда говоришь такие злые слова! Кто сам себе пожелает худа? Кому это выгодно, чтобы такие, как ты, юнцы безбородые, были брошены в пасть войны? Если бы ты как следует подумал о том, какие мучения испытывает сейчас твоя мать, беспокоясь о тебе, ты не говорил бы таких глупых слов.

Покги Вала тотчас же подхватил:

– А ты сам-то поедешь на войну, если тебе скажут: «Иди»? Конечно, не поедешь, уж это я знаю. Не поедешь, говорю, не поедешь! Да, мой сын, говорить перед народом – это не то, что жать серпом, – куда захотел, туда и ударил! Вот скажи-ка – поедешь на войну или не поедешь?

Артык хмуро посмотрел на толстяка:

– Мираб-ага, что бы тебе говорить немного потолковее! Я и подобные мне пойдем туда, куда нужно. Но куда бы мы ни пошли, больше горя, чем сегодня у нас, мы не встретим. Скот у нас не останется без пастуха.

Ашир постарался сделать намек более ясным:

– Что ты говоришь, Артык! Если у тебя не останется, так у богачей останется. Ты уйдешь, я уйду – кто же будет пасти их скот, растить урожай?

Споры тянулись долго. В конце концов было решено продать арендную долю урожая с общинных земель и вырученные деньги послать Гюльджамал-хан. Но времени оставалось мало, и надо было искать покупателя, который мог бы сразу выложить большую сумму денег.

Покги опять опередил всех:

– Зачем нам кланяться купцам, когда у нас есть такой покупатель, как Артын-ходжайн, и такой денежный человек, как Халназар-бай?

Нобат-бай поддержал предложение толстяка:

– Покги-мираб говорит верно! Например, аульные торговцы не справятся с таким большим делом. И притом с них не сразу получишь деньги, дело затянется, и мы опоздаем с посылкой людей к Гюльджамал-хан. А занять, например, негде. Халназар-бай, ты человек состоятельный, ты и купи арендный урожай, сделай для народа доброе дело. Тогда, бог даст, у нас что-нибудь и выйдет.

Халназар только и ждал этого. Ему хотелось пожать Нобат-баю руку выше запястья. Но, чтобы не выдать своих замыслов и подешевле купить урожай, он пустился на хитрость.

– Мирабы, – раздумчиво заговорил он, – когда Артын-ходжайн приезжал к вам, вы ничего ему прямо не ответили. Кто знает, может быть, он отказался от прежних своих намерений...

Покги Вала, не давая ему договорить, стал упрашивать:

– Бай-ara, что бы там ни было, ты уж как-нибудь постарайся. Дело общее. Народ тебе скажет спасибо.

Халназар вздохнул:

– Ну что ж, для пользы народа, я пожалуй, пойду на это.

Мамедвели, который все сидел и думал, как бы услужить баю, решил, что пришло его время сказать слово.

– Да снизойдет на тебя, бай-ага, милость аллаха! – сказал он, молитвенно подняв глаза. – Для того, чья рука творила на благо народа, двери рая в судный день будут открыты. Да не оскудеет рука дающего! Пусть воздаст тебе аллах сторицей за то, что ты открыл двери щедрости.

Халназар с притворной скромностью обратился ко всем сидевшим в его просторной кибитке:

– Люди! Не подумайте, что я, покупая арендный урожай, забочусь об умножении своего богатства. Моя забота – сделать добро народу. Но если вы не решитесь, пусть останется у вас арендный хлеб, денег взаймы я вам найду. Моих не хватит – возьму у Артына-ходжайна.

Артык, глядя на тучную фигуру бая, невольно подумал: «Да, дождешься от тебя добра! Ты-то уж наверно не прогадаешь. Языком треплешь одно, а думаешь другое: «Лови свинью, когда она в глине увязла!» Но он промолчал, не желая вызывать новую ссору.

Покги Вала предложил сейчас же заключить сделку.

– Бай-ага! – обратился он к Халназару. – Мы верим, что ты готов бескорыстно оказать помощь народу. Но сейчас у дейхан есть подходящий для тебя товар, за который они могут получить деньги. Зачем нам брать в долг, а потом мучиться со сбором дейханских копеек? Сговоримся сразу о цене, и конец делу!

Надо было определить цену арендной доли урожая. Каждый из мирабов уступал эту честь другому, не решаясь брать на себя ответственность. Но Покги Вала не отказался быть судьей в трудном деле. Халназар знал, что Покги постарается назвать подходящую цену, и все же не мог подавить в себе некоторого беспокойства.

– Покги-мираб! – сказал он. – Назначение цены мирабы поручили тебе, я тоже прошу тебя об этом. Ты возьми каждую сторону в руки и взвесь...

– А кого взять в правую руку? – спросил толстяк.

– Пусть не сгорит ни вертел, ни шашлык, – ответил Халназар, но глаза его, смотревшие на Покги, говорили другое.

Покги отогнул ковер у остова кибитки, вырыл ямку в земле и выплюнул в нее табак изо рта. Халназар насторожился. Но Покги, нисколько не задумываясь, сделал руками движение, как будто и в самом деле что-то взвешивает, затем окинул взглядом Халназара и всех сидящих:

– Ну, кого же мне защищать? Говорите скорее! Предлагайте! Не то – вот сейчас так сразу и скажу цену. Цена аренды.... пять тысяч рублей!

Халназар облегченно вздохнул. Покги, заметив мелькнувшую в его глазах радость, покряхтел и добавил:

– Каждому мирабу и эмину шелковый халат. Каждому из нас по пять фунтов самого хорошего зеленого чаю. К чаю – по головке сахару. Кроме того – расходы на поездку в Мары двух человек.

Пять тысяч рублей показались Артыку несметным богатством. Он даже представить себе не мог такого количества денег. Когда же он, закрыв глаза, увидел необозримые поля пшеницы, выросшей на общинных землях, то не мог даже приблизительно прикинуть количества зерна, которое даст урожай с этих земель.

Для Халназара пять тысяч рублей были не такие уж большие деньги. Про себя он думал, что придется дать самое меньшее десять тысяч рублей. Он успел осмотреть арендные поля и все уже подсчитал: от продажи арендной доли зерна можно было выручить тысяч тридцать, а то и все пятьдесят. И все же он не мог устоять перед соблазном хапнуть побольше. После некоторого (??? так и отпечатано ???) рублей я принимаю...

– Мирабы! Легко сказать – пять тысяч... Но вы поручили назначить цену Покги-мирабу, и я тоже протянул ему руку доверия. Поэтому я не откажусь от своего слова. Пусть опечалится армянин: цену в пять тысяч рублей я принимаю...

Люди растерялись от неожиданности. Никому и в голову не приходило, что без споров, не торгуясь, Халназар примет назначенную цену. Правда, никто даже приблизительно не мог определить урожая с общинных земель и стоимости арендной доли. Но всем было достаточно хорошо известна скупость Халназара: даже когда он продавал одну овцу, торговался до упаду. Артык с недоумением думал: «Неужели жадный бай и вправду хочет сделать добро народу?».

– Но только у меня есть одно требование, – продолжал уныло Халназар, – в оплату аренды должна отойти треть урожая.

Это требование даже мирабам показалось странным, а дейхане заволновались. Кто-то пробормотал: «Гм... так!» По задним рядам пробежал ропот, Артык же не мог сдержаться и крикнул:

– Когда же это было, чтобы за аренду брали треть урожая?!

– А когда было, чтобы от нас требовали людей? – спокойно возразил Халназар.

Ашир, сидевший рядом с Артыком, воскликнул:

– Надо же быть таким бессовестным!

– Да разве бывала у нас когда-нибудь такая беда? – подал свой голос ходжа.

– Как же это так? – взволнованно заговорил Черкез. – В оплату аренды мы до сих пор отдавали одну четверть, одну пятую долю. Почему же теперь мы должны отдать одну треть урожая?

– Этому не бывать! – раздались возмущенные голоса. – Пусть попробует взять!

Покги Вала своим криком прервал поднявшийся шум:

– Дейхане! Здесь нет ничего удивительного. Разве до сего времени бывало, чтобы мы платили налог людьми? Нет, не бывало. Мы хотим избавиться от него? Если хотим, так надо согласиться не только на одну треть, а если придется, так и на половину!

– Это треть нашего труда! Так ли ты заговоришь, если у тебя отнять треть твоих доходов?

Покги Вала легко вывернулся:

– Это Халназар-бай просто так говорит об одной трети, чтобы обмануть армянина. А на деле он не возьмет с вас и четверти, он человек справедливый. Он обойдет ваши поля, назначит арендную долю и уйдет. И то, что он назовет одной третью, на деле окажется одной пятой.

Ашир, наоборот, был уверен, что Халназар на каждое поле поставит караульщика.

– Видали мы скупщиков аренды! – крикнул он. – Полагается им четверть – забирают треть, сговорятся о трети – доводят до половины!

– Нельзя же мерить всех на одну мерку!

Нобат-бай, начавший сомневаться, нерешительно подал совет:

– Халназар-бай, а что если, например, урезать арендную долю до одной четверти и сбавить цену?

Покги тотчас же возразил:

– Как же мы посмеем обратиться к Гюльджамал-хан, если у нас будет меньше пяти тысяч рублей?

Халназар отлично понимал, что сделка состоится, даже если он потребует половинную долю за свои пять тысяч рублей. Поэтому он спокойно выждал, пока улягутся страсти, и равнодушно заговорил, словно потерял всякий интерес к сделке:

– Я хотел немного помочь народу. Но если некоторые этого не понимают, так давайте лучше разойдемся. По теперешним временам ведь трудно сказать – где выгадаешь, где потеряешь.

Покги Вала заморгал своими маленькими глазами.

– Не умеющий говорить – только расстроит, – с упреком бросил он, озираясь вокруг.

После этого многие стали укорять спорщиков. Мирабы решительно взяли сторону Халназара, и торг в конце концов закончился в его пользу.

Голосом, полным достоинства, Халназар позвал слугу:

– Мавы, эй! Мавы!

Мавы все время разжигал за дверью чилимы и подавал в кибитку. Но тут как раз подошла Мехинли и заговорила с ним. Он не сразу услышал голос хозяина, а услышав, мигом вскочил в кибитку:

– Перед тобою, ага! Что прикажешь?

– Ну, куда ты запропастился, поганец? – довольно мягко обратился к нему Халназар-бай. – Заставляешь кричать... Иди скажи, пусть несут обед!

Затем он вынул горсть сотенных бумажек и положил на ладонь Покги Вала:

– Пусть послужат делу избавления народа!

Толстяк Покги сжал в пятерне хрустящие бумажки.

– Пусть размножатся в тысячу раз!

Начали намечать, кому должны быть даны в подарок халаты. Увидев просящие глаза Мамедвели, бай угодил и ему:

– Ходжам-ага, вознеси молитву! Да избавит бог наш народ от этого бедствия... И тебе в подарок один халат!