Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 55 страниц)

Глава тринадцатая

Утром, после завтрака, Артык вышел из кибитки. Гряды перистых облаков, передвигающиеся, как барханные пески в Кара-Кумах, сияли белизной хлопка. Влажный холодный ветер лизал щеки, донося тошнотворный запах падали. Артык медленным шагом подошел к шалашу Гандыма.

Гандым сидел у порога и толок в ступе хлопковый жмых. Желтая пыль курилась над ступой, оседала на его одежде, бороде и ресницах. Лицо Гандыма, принявшее цвет жмыха, стало одутловатым и страшным, как у человека, которого уже коснулось дыхание смерти. Мутные глаза его смотрели на все холодно и безразлично. С такой же безнадежностью смотрела на мир и жена Гандыма, Биби. Хотя ей не было еще и тридцати пяти, она выглядела старухой. А их восьмилетняя дочь стала тонкой, как хворостинка. Казалось, в ее детских чистых глазах затаилась тоска о хлебе.

У Артыка заныло сердце от жалости. «Чем им помочь, как поддержать?». – думал он. В это время ветер донес голос Халназара и громкое ржание Мелекуша. Одного этого было достаточно, чтобы в сердце джигита вспыхнул давний, неутоленный гнев. Хотелось сейчас же пойти к баю и потребовать: «Отвези вьюк зерна Гандыму!» Но разве Гандым один так бедствует?.. Что делать с другими?

Артык не решился задавать Гандыму обычные вопросы о здоровье и благополучии дома. Он только сказал подавленным голосом:

– Дядюшка Гандым, нелегкое у тебя житье, как я погляжу.

Возможно, Гандым не понял, что Артык жалеет его. Ответ был суров и резок.

– Да, – сказал он, – есть такие молодцы, что носят пушистые папахи, красные халаты и черные сапоги. И за это хвала аллаху! Либо мирские заботы уйдут от нас, либо мы уйдем из мира. – Он посмотрел на Артыка своими полубезумными глазами. – Да-а, есть и такие,– повторил он, – наденут погоны, в начальники лезут! – и вдруг страшно захохотал: – Ба-я-ар! Ха-ха-ха-ха!..

Разумные слова полубезумного Гандыма потрясли Артыка. Сердце его сжалось от боли. Он взглянул на свой красный халат и почувствовал себя как в огне.

Растерянный, подавленный побрел он вдоль ряда черных кибиток. В этом году в тамдырах не разводили огня; всюду у кибиток зияли темные дыры, точно голодные пасти. Многие тамдыры уже обрушились, в пустых днищах их устроили себе гнезда фаланги и скорпионы. Собачий лай был слышен только в халназаровском ряду. А если попадалась собака, то она неподвижно лежала унылая или же лениво рылась в прошлогодней золе и мусоре, ища себе пропитания.

Артык и не заметил, как набрел на группу дейхан, сидевших и лежавших возле одного шалаша. Большинство из них ничем не отличалось от Гандыма – те же одутловатые лица, тот же землистый цвет кожи и та же безнадежность в тоскливых глазах. Здороваясь с Артыком, они не выказывали никакой неприязни, но в их слабых голосах, в скорбных взглядах была та же горечь и боль. И Артык понял их молчаливый укор: «Ты, братец, в прошлом году лежал вот тут вместе с нами и растратил наши раны, говоря о восстании. А теперь нацепил погоны, стал начальником и забыл нас. Где же твои слова о свободе, о справедливости?»

Артык подумал: «И зачем я все это нацепил на себя? Зачем в таком виде пришел в аул? Умно поступил Ашир. Когда я предложил ему сменить одежду, он отказался. А я дурак и мальчишка!» – выругал он себя и в своем нарядном халате опустился на пыльную землю.

Черкез разостлал рядом свой потрепанный чекмень и сказал:

– Артык, запылится твоя одежда, ложись вот сюда. Артык принял это за насмешку и стал уверять:

– Дядюшка Черкез, какая бы ни была на мне одежда, я все тот же Артык и сердце у меня прежнее.

Беседа не ладилась. Артык собирался уже было уходить, но из-за ближайшей кибитки появился Ашир. На нем был все тот же темный, с пятнами мазута русский рабочий костюм. Дейхане сразу оживились. Лежавшие поднялись, все начали тепло приветствовать вернувшегося с тыловых работ земляка. Однако одежда Ашира показалась дейханам еще более странной, чем красный халат Артыка. Посыпались шутки:

– Эй, Ашир, ты стал настоящим русом!

– Он похож на кондуктора с железной дороги!

– А я принял его за машиниста с завода Артына-ходжайна!

Ашир весело отшучивался:

– Что я стал русом, это ничего. Не только русом, но и рабочим. А вы поглядите на Артыка! Он стал настоящим баяром.

Артык, и без того обиженный холодным приемом дейхан, раздраженно бросил:

– Ашир, прикуси язык!

Ашир засмеялся:

– Вот видите, – чем не баяр-полковник? Уже и приказывать начал.

– Я не знаю, на что ты намекаешь, и не хочу слушать твоих глупых шуток! – вспыхнул Артык. – Если ты знаешь, как выйти из беды, веди людей за собой. А не можешь – следуй за мной!

– Артык, что за речи? Я всегда был твоей тенью. А эти люди ждут от тебя совета. Теперь тем более: ты стал большим начальником!

Артык задрожал от возмущения. Ему хотелось резко ответить Аширу, даже встать и ударить его. Прислушиваясь к перебранке друзей, дейхане сначала посмеивались, но потом начали опасаться серьезной ссоры. Черкез поспешил вмешаться. Он попросил Ашира рассказать, где бывал, что видел. И Артык решил на время отложить объяснение с другом.

Не успел еще Ашир рассказать всего, что хотел, об организации рабочих на заводе, о русской революции, как все заговорили о голоде, о необходимости действовать сообща, о том, что нужно что-то предпринять, чтобы добиться помощи. Артык лежал, опираясь на руку, и слушал. Он не вмешивался в разговор. Но когда Ашир заговорил о том, что неплохо бы обратиться за помощью к совету, не вытерпел и заявил:

– Можно обойтись и без помощи красных гвардейцев Куллыхана! Если пойдете за мной, я найду бальзам, чтобы залечить ваши раны.

– Вот было бы хорошо! Мы всегда ценили тебя.

– Незачем ходить далеко. Зерно можно найти здесь же. И столько, что хватит голодным на целый год!

Седой, с длинными ресницами человек приподнялся и придвинулся поближе к Артыку. Его тусклые глаза оживились, он сказал взволнованно:

– Так ведь это спасение для народа! Где, скажи, искать это зерно?

– Где бы ни искать, а уж у Халназара, наверно, найдем достаточно.

Черкез с сомнением покачал головой.

– У Халназара? – переспросил он. – Разве бай берет зерно у дейхан для того, чтобы вернуть им?

– Он у нас брал – не просил, и мы его умолять не станем!

– Как же так? Ведь он в почете у вашего Эзиз-хана.

– Мы возьмем у него зерно и поделим, будь он хоть самим ханом!

– А как на это посмотрит твой хан?

– Как посмотрит, так пусть и смотрит!

Ашир вдруг вскочил с места и подошел к Артыку:

– Вот теперь, друг, ты опять стал прежним Артыком!

Дейхане задумались.

Отобрать зерно у бая. Да ведь это неслыханное дело! Ашир что-то говорил о новых законах русской революции. Может быть, эти законы разрешают взять у бая. Но можно ли это делать по шариату? Не говорит ли это против обычая, установленного адатом? Да и согласится ли Халназар отдать свое добро без кровопролития?.. Впрочем, все равно помирать. А может быть, Халназар поделится своим хлебом с голодными, пожалеет людей или побоится их?.. Гибнут дети – грех на душе отца. Если уж не избежать греха, так чем отрекаться от детей, не лучше ли совершить этот грех против бая, отступив от веры и от адата?..

И большинство дейхан решило идти к Халназар-баю требовать хлеба голодным. Весть эта быстро облетела аул. Большой толпой дейхане двинулись к байским кибиткам.

Халназар-бай при виде толпы сразу почувствовал, что голодные люди пришли к нему не с добром. И осо-. бенно растерялся он, увидев среди дейхан Артыка в зеленых погонах и Ашира в костюме городского рабочего. Хриплым голосом он Обратился к толпе:

– Ой, люди, что это значит? К добру ли?

Артык выступил вперед и сказал:

– Бай-ага, тебе самому известно положение этих людей: им нечего есть, они умирают с голоду. Свежи еще могилы дядюшки Мухамедкули, тетушки Аджаб и Курре. Кладбище ждет и этих людей. Ты богатый человек. Люди пришли тебя просить поддержать их на этот год. Придет новый урожай – и каждый с благодарностью вернет тебе все, что получит.

Если б порядки были хотя бы прошлогодние, Халназар сказал бы: «Так не просят!» – и не побоялся б накричать на толпу. Но пришли новые времена, и разговаривать с людьми надо было по-иному.

– Ах, братец, – сделав скорбное лицо, заговорил Халназар, – о чем толковать! Если бы у меня было столько зерна, сколько песку в Гуры-Дангдане, я все отдал бы людям. Что может быть лучше их благодарности! Но разве есть у меня зерно? Все лишнее я отдал голодным, остатки вошли в мешки. Если разделить эти несколько мешков между вами, вряд ли это кого-нибудь насытит... Все же вы пришли с просьбой, и я не могу отпустить вас с пустыми руками. Придется поискать, и каждому, может быть, наберется фунт или два.

Притворное добродушие сразу слетело с лицо Артыка. Он гневно посмотрел на бая и заявил решительно: – Эти люди – не нищие, не попрошайки, чтобы бросать им по фунту зерна! Они пришли требовать от тебя свою долю – ту, что ты отнял у них в прошлом году. Согласен отдать добровольно – мы просим, а будешь вертеться, как ишак под седлом, силой возьмем!

– Ах, брат ты мой, если б ты и не говорил, а они не требовали, я ничего не пожалел бы для этих людей. Разве мне не понятно их горе? Не заставляй меня давать клятву, преступая коран, поверь – лишнего зерна у меня нет.

– Халназар-бай, это мы слышали. Не вынуждай нас к худому. Если будешь увиливать, мы сами найдем зерно и возьмем!

Поняв, что хитрость не удалась, Халназар попробовал круто изменить разговор:

– Ты, халиф, не очень-то повышай голос! «Найдем, возьмем!» Ты жив – и я еще не умер. Халназар всe еще Халназар. Не думай, что если ты нацепил себе на плечи эти зеленые подметки, так тебе все дозволено. Знай меру! Не то я с тебя собью спесь и погоны заставлю снять! И сапоги снимешь и сапоги отдашь...

Тут Ашир вырвался на два шага вперед. Пронизывающе глядя из-под козырька кепки горящими, как раскаленные угли, глазами, он крикнул в лицо баю:

– Если ты такой мастер раздевать людей, так раздень сначала меня! Если хочешь отнять последнее, – держи! – И он бросил на голову Халназару свою промасленную тужурку.

Едкий запах мазута ударил в лицо баю. На секунду он растерялся.

– Ах, чтоб тебе!.. – выругался он и ринулся на Ашира.

Ашир наотмашь ударил его, и он повалился на землю. Поднявшись, схватился за палку, но Ашир тут же поймал его за руку и стал выкручивать ее назад, готовясь расправиться в баем за прошлые побои. Халназар завопил не своим голосом:

– Ма-а-вы, э-эй!.. Валлы-ы-ы!..

Вопли бая услышали не только в ряду Халназара, но и Мамедвели-ходжа. В одном белье он выбежал из кибитки, но, увидя, как Ашир с одной стороны и Артык с другой расправляются с Халназаром, бросился наутек.

Из кибиток халназаровского ряда высыпали женщины. Мехинли сначала чуть не задохнулась от испуга, но, поняв, что ей ничто не грозит, не смогла сдержать улыбки. Атайры-гелин хотела броситься на Артыка, но и ей пришла в голову злорадная мысль: «А пусть поубавят ему спеси, может быть поменьше будет рычать!» Садап-бай со слезами на глазах схватила Артыка за руку:

– Сынок! Стыдно бить человека, который тебе в отцы годится! Что вы связались с ним? Войдите лучше в дом, поешьте, выпейте чаю!

Из крайней кибитки с непокрытой головой выбежал и Мавы.

– Э-э-эй! – закричал он еще издали. – Что это вы делаете с моим отцом?

Не успел он, однако, подбежать к Артыку, как Ашир и Черкез схватили его за шиворот и оттащили в сторону. Ашир гневно обрушился на него:

– Ты дурак из дураков! Люди защищают здесь не только себя, но и тебя. А ты кого защищаешь?

– Я?.. Я?..

– Молчи! Мало тебе четырех лет, загубленных в кабале у бая. Эх ты, глупец!.. – И Ашир, уже добродушно, потрепал Мавы по плечу.

Мавы смущенно пролепетал:

– Что же, думаешь, я рад этому?

– А кто тебя держит здесь?

Мавы опустил голову. Не мог же он сказать Аширу, что связывает его с домом бая. А тот, пристально всматриваясь в его лицо, вдруг спросил:

– Где яма с зерном? Хочешь быть с нами – скажи. Мавы оглянулся вокруг. Он и рад бы чем-нибудь отомстить баю, но, опасаясь его, промолчал.

– Мавы, где у Халназара яма с зерном? – повторил Ашир. – Ты мне скажи потихоньку. Я не выдам тебя.

– Скажу, только и на мою долю оставьте.

– Непременно.

– А когда будете открывать яму, я опять нападу на вас. Пусть бай ничего плохого обо мне не думает.

И Мавы повел взглядом на стойло Мелекуша. Ашир понял.

– Больше не знаю. Эту показала мне Мехинли. Кажется, и того, что там есть, хватит на всех.

Тем временем Халназар, руки которого были связаны рукавами его же халата, опустился на сложенные перед дверью кибитки дрова. На вопросы Артыка он не хотел отвечать и думал только о том, как бы поскорее вырваться, схватить двустволку и поскакать к Эзизу. «Но тогда от зерна ничего не останется и никогда не узнаешь, сколько кто взял, – с тревогой думал он. – Пусть даже мне удастся заставить Эзиза всех их истребить – что пользы в том, если сам я останусь нищим?..» Да и на Эзиза было мало надежды, и он удрученно вздохнул: «А бывало и старшина, и волостной, и сам баяр-полковник – все стояли на защите. Желания мои исполнялись... Нет, развалилась жизнь!»

Сопровождаемый дейханами, Артык обошел все кибитки. Как и говорил Халназар, ни в одной из них не было больше двух-трех чувалов зерна. Атайры-гелин никого не хотела впускать к себе в кибитку, – встала на пороге, расставила ноги.

– Убирайтесь прочь! – пронзительно закричала она, как только дейхане приблизились к ней.

– Что это за молодуха? – спросил Артык. – Не знаю ее. Да она и не похожа на женщину из семьи Халназара.

– Это новая жена Баллы. Она из ангатов.

Артык считал ниже своего достоинства драться с невесткой-фалангой. Он даже не рассердился на нее, а остановился перед ней и сказал:

– Оказывается, она из родичей моих дядюшек. Жаль, не было меня в ауле. Я расстроил бы свадьбу. Разве рябой Баллы достоин такой жены?

Атайры-гелин пригладила волосы, и ее скрипучий голос приобрел вдруг неожиданную мягкость:

– Сказано: с племянником – хоть семь чужих... Что ж заходи, племянничек, заходи! – сказала она и настежь распахнула обе створки узорчатой двери.

Артык вошел, окинул внимательным взглядом кибитку и, не заметив ничего подозрительного, сказал:

– Будь здорова, тетушка! Кончим дела – зайду, посидим.

Дейхане с пешнями, с кольями, ходили меж кибиток, вокруг стойбищ скота, всюду щупали, ковыряли землю. Ашир топал своими тяжелыми ботинками возле столба Мелекуша. И как ни толст был слой земли над ямой, скоро он нашел место, где яма ответила гулом. Вокруг него столпились люди. Десятки рук взялись за лопаты.

Тогда Халназар не выдержал. Кое-как освободив руки, он схватил кривую палку и с криком кинулся на людей. В слепой ярости он не думал о последствиях, – вместе с зерном, казалось ему, уходила и его душа. Когда он занес палку над головой Артыка, Ашир перехватил его сзади поперек туловища и бросил на землю, вдобавок ударив его еще по заду своим тяжелым солдатским ботинком.

Подбежавшего на помощь Халназару Мавы связали веревкой. Мехинли бросилась к нему с плачем, но он шепнул ей несколько слов, и она успокоилась. Женщины потащили в сторону Халназара и Мавы, причитая, как по покойникам. Атайры-гелин неожиданно вцепилась Аширу в лицо. Не помня себя, Ашир и ее круто ударил оземь.

Черкез отвел Ашира в сторону и сказал:

– Что ты делаешь! Хочешь, чтобы она выкинула? Кто будет отвечать за невинную кровь?

Атайры-гелин вдруг вскочила на ноги и схватилась за палку, выпавшую из рук Халназара. Подоспевшие женщины пытались остановить ее, но она расшвыряла их и с яростью настоящей фаланги ринулась на Ашира.

В конце концов пришлось связать и ее.

Ашир посмотрел на яму, раскопанную уже шагов на семь в окружности, и улыбнулся:

– И это – тоже революция!

Опухшее от голода лицо Гандыма несколько оживилось.

– Какова молодушка, – паучок! – подмигнул он Аширу.

Его страшный смех раскатился по ряду байских кибиток, ударил в уши Халназару, лежавшему на постели. Услышав его, бай вздрогнул и закрылся с головой одеялом. Теперь он окончательно забыл о своей двустволке. Но Атайры-гелин, как только ее развязали, снова начала рваться наружу, и женщины, чтобы удержать ее в кибитке, вынуждены были закрыть дверь на засов.

Мехинли, прикрывая рот яшмаком, освободила Мавы от веревок. Прячась за нее, Мавы потихоньку юркнул за кибитку. Черкез заметил это и крикнул Аширу:

– Мавы убежал! Как бы он не привел джигитов Эзиза!

Ашир успокоил Черкеза:

– Не трогайте его, это свой парень... А вот фаланга здорово меня поцарапала. – И он погладил ладонью щеку, разодранную острыми ногтями Атайры-гелин.

Артык пошутил:

– Ну, пропал! Яд разольется по телу – смерть!

Когда яма была разрыта, глаза дейхан заблестели, как у детей. У всех проснулся давний, неутоленный голод. Со всего аула сбежались женщины, дети. К яме протянулось множество рук с мешками, с чувалами. Гандым прибежал с женой и дочкой, принес две торбы и два самых больших чувала.

– Артык, не забывай, – сказал он, дрожа от нетерпенья, – мне с Халназара помимо этого причитается! Артык похлопал его по плечу:

– Дядюшка Гандым, не волнуйся! Кто ж не знает, что бай ограбил тебя? Ты получишь две доли!

Всю ответственность за дележ Артык взял на себя и сам стал руководить раздачей зерна. Дележ походил на праздник. В полном порядке, без всякого шума и ссор, каждый получал свою долю.

Халназар лежал в кибитке, прислушивался к ликующим голосам и изнемогал от мучительных дум. Он рассчитывал за каждый батман этой пшеницы получить по верблюду, за каждый пуд – по ковру. Он думал нажиться в этом голодном году, чтобы в следующем сравняться богатством с Артыном-ходжайном, собирался открыть в городе магазин, построить хлопковый завод, пустить мельницу. И вот богатство уходит из рук. Уж не до завода тут; хорошо, если удастся вернуть зерно в будущем году пуд за пуд, батман за батман. Чтобы записать в книгу, кто сколько взял, Халназар послал за Мамедвели-ходжой. Но того нигде не нашли.

И тогда Халназар не выдержал, – встал, кряхтя и охая, взял в руки длинную тонкую палку, нож и пришел к яме. Он знал в лицо всех жителей аула и мог не записывать их имен. Надрезами на палке он стал только отмечать, сколько выгружалось из ямы зерна.

Пшеницу делили большим ведром. Артык сыпал зерно в мешок, Ашир считал. Сначала на каждую кибитку давали по двадцать ведер, а где большая семья – по двадцать пять. Когда в мешки Гандыма посыпалось янтарное зерно, ему показалось, что сама река счастья потекла к нему. Его опухшее лицо засияло, безжизненные глаза засверкали.

– Жена! – крикнул он своей Биби. – Хвати об землю ступу вместе со жмыхом, с которым вошла в мой дом нищета! Да здравствует Халназар-бай!..

Смех Гандыма спутал Халназара. Он не знал – то ли он не отметил долю Гандыма, то ли сделал вчетверо больше надрезов. А Гандыму было все равно: пусть Халназар испещрит своими зарубками хоть все жерди своей кибитки! Его восьмилетняя девочка, та самая, которую когда-то здесь, у стойла Мелекуша, Халназар толкнул так, что она ткнулась лицом в пыль, бодро тащила теперь, несмотря на слабость, полную торбу пшеницы в свою кибитку. Тогда бай даже не видел, как уходила она вся в слезах, теперь же он провожал ее злобным взглядом.

Артык не взял себе доли, решив: «Меред прокормит семью, а я как-нибудь перебьюсь». Но когда очередь дошла до Ашира, он распорядился насыпать ему лишних двадцать ведер пшеницы, как особо нуждающемуся дейханину, вернувшемуся с тыловых работ. Никто против этого не возражал.

Яма оказалась глубокой, глубже, чем в рост человека. Из нее выгребли пшеницы около шестидесяти верблюжьих вьюков. Голодающим досталось столько, что должно было хватить до весны. Особо нуждающимся досыпали по два-три ведра. Ашир вспомнил обещание, данное Мавы, и шепнул об этом Артыку. Остаток пшеницы – двадцать пять ведер – Артык велел насыпать в чувалы и отставить в сторону.

Халназар посмотрел на пустую яму, на последние чувалы и спросил:

– А это чья доля?

Артык, улыбнувшись, ответил:

– Бай-ага, это божья доля!

Глава четырнадцатая

Черная кибитка не казалась больше Артыку пустой и неуютной. Если снаружи она походила на арбуз породы «черный-сморщенный», то внутри она напоминала ему разрезанный арбуз – красный, как жар саксаула.

Переднюю стенку ее украшали узорчатые ковровые чувалы, над ними были развешаны ковровые торбы тонкой работы, прекрасный ковер лежал в глубине, перед чувалами, большой ковер – посредине, сразу за очагом, маленькие ковры – по обеим сторонам его. Кибитка была словно усыпана цветами. И Артык гордился тем, что все это сделано руками Айны.

Но истинным украшением кибитки была сама Айна – в шелковом платье, в широком сверху и суживающемся книзу борыке с позолоченными подвесками на лбу, в шелковом платке, бахрома которого падала на плечи и на круглый серебряный нагрудник, усыпанный по окружности цветными каменьями.

Артык находил, что в одежде замужней женщины Айна стала еще красивее. Он любовался ее движениями – легкими, плавными. Чтобы она ни делала, всегда гибкая, упругая, как тростинка, все у нее выходило ловко, умело. Руки ее прилежны, пальцы проворны. Во всех уголках кибитки чистота и уют, посуда и утварь на месте.

С тех пор как Айна вступила в черную кибитку, и Нурджахан точно помолодела. Она стала опрятней одеваться, следила за чистотой. Глаза ее приобрели живой блеск, на лице появилась улыбка.

Изменилась и Шекер. На ней шелковое платье. В манере вставать и садиться, во всех движениях чувствуется уже степенность взрослой девушки. Теперь она, так же как Айна когда-то, подолгу сидит в глубине кибитки, старательно вышивая и показывая свою работу Айне.

Нурджаха н уверяет, что Айна оказывает благотворное влияние и на дядю Артыка и на соседок. По ее словам, молодые женщины и девушки часто обращаются за советом к Айне, а один из сотканных ею ковриков ходит по аулу из рук в руки как образец. Девушки учатся у Айны, как вывести ровно край ковра, как делать узелки, как подрезать и выравнивать ворс, делая более четким рисунок.

После раздела халназаровской пшеницы Артык, несмотря на усталость, отказался переночевать в кибитке Мереда и поздно вечером ушел к себе в аул. Утром он проснулся посвежевшим и бодрым, – усталости как не бывало. Айна заварила чай, налила в пиалу и близко подсела к нему. Артык с нежностью взглянул на жену. Глаза Айны заулыбались, на щеках появились ямочки.

– Долго же ты пропадал в городе... – начала она и запнулась.

Артык отставил пиалу с чаем и тоже улыбнулся:

– Айна моя, понятно, что ты хочешь сказать. Я знаю, что ты всегда ждешь меня с нетерпением, и никогда об этом не забываю.

– Тогда что же тебя...

– Жизнь теперь круто повернула в другую сторону. И главный источник ее – в городе. Вот эта жизнь и заставляет меня так часто отлучаться.

– Артык-джан, тебе нравится жить этой беспокойной жизнью?

Артык взял Айну за. руку, стал перебирать ее пальцы:

– Где бы я ни был, Айна, сердце мое всегда с тобой.

– Я знаю. Но если б ты сам был рядом со мной, было бы еще лучше.

– Айна моя, неужели ты хочешь, чтобы я сидел в кибитке, сторонился общего дела?

– Нет, я говорю так только потому, что хочу все время быть с тобой. Я люблю тебя за то, что ты такой смелый и сильный, горжусь тем, что тебя уважает народ.

Артык еще раз убедился, что живет с Айной одними мыслями и стремлениями. Ему так же не хотелось разлучаться с Айной, как и ей с ним. Но события, охватившие родной край, не давали ему спокойно сидеть в кибитке. И Айна начинала понимать, что, сколько бы Артык ни давал обещаний, он не сможет усидеть дома.

За чаем Артык рассказал о дележе байской пшеницы.

– Ой, сынок! – испуганно сказала Нурджахан. – А разрешает ли это шариат? Дает ли такое право адат?

– Не волнуйся, мать. Шариат разрешает даже воровство, когда дело идет о спасении человека от смерти. А мы спасали людей от голода и, кроме того, взяли по праву, каждый – свою долю.

– Если это – право, так почему же столько криков и воплей?

– А когда Халназар отнимал у нас, что же мы – радовались? Вспомни урожай с общинной земли!

– Но ведь бай покупал за деньги!

– Сколько же этих денег перепало тебе?

– Мне? Зачем смеешься, сынок. Ничего и не получила, ни гроша.

– А зерно привозили в кибитку?

– Какое зерно?

– Ну, а что же тогда дал мой труд в течение целого года?..

Нурджахан ничего не ответила сыну. Ей было понятно, что Артык трудился весь год и остался без хлеба, не понимала она лишь одного: как удавалось Халназару присваивать этот труд. Считалось недозволенным отбирать чужое добро, все равно у кого – у бедного или богатого. Но она радовалась тому, что теперь такие, как Гандым, не умрут с голоду, перебьются до будущего урожая. Она хорошо представляла себе этот дележ, эти мешки и чувалы, наполненные пшеницей. В нынешнее голодное время за каждый такой мешок зерна можно купить верблюда. Внезапно в ней проснулась старческая жадность, и она спросила, забыв и жалость к баю, и запреты религиозных обычаев и законов:

– Артык-джан, а тебе сколько досталось?

– Мать, если будет здорова Айна и цела моя голова, – ты голодать не будешь.

– Так много тебе дали, сынок?

– А много нужно?

– Да кто же бывает когда-нибудь сыт добром?

Артык рассмеялся:

– Не боишься преступить законы шариата?

Нурджахан сразу опомнилась и замахала руками:

– Нет, нет! Чужого добра мне не надо. Я думала, что и ты по праву получил свою долю, потому и спросила.

– Не было б греха, если б взял. Но мы живем лучше других, и я решил отказаться от своей доли, чтоб голодающим больше досталось.

– И хорошо сделал, сынок!

Услышав о том, как осрамилась Атайры-гелин, Нурджахан испуганно ахнула:

– Вай! И не совестно ей?

– О чем же думает муженек? – спросила Айна.

– Она не только за Баллы, но и за весь халназаровский ряд воюет.

Айна тихо улыбнулась, а Нурджахан, страшась и изумляясь, суеверно поплевала себе за ворот, как бы спасаясь от нечисти:

– Да сохранит бог от худшего!.. Ну, Садап нашла себе подходящую невестку...

Артык поднялся, собираясь уходить. Нурджахан принялась умолять его:

– Дитя мое, не уходи! Я так боюсь за тебя. Когда тебя нет, я все думаю, не обрушилась ли на моего Арты-ка еще какая беда. Может, вернешь хозяину оружие и эти знаки, что у тебя на плечах?

Артык ответил словами Сары:

– Тихий мужчина пригоден лишь для могилы.

– Если шумом можно обойтись, то его и без тебя достаточно.

– Мама, ведь ты родила меня не для того, чтобы прятать в одеяло. Жизнь для меня только теперь и начинается.

– Ну, вот и хорошо! Наслаждайся этой жизнью, сынок, у себя дома.

– Сказано: быку-лежебоке нет корма. Радость жизни сама не придет. За нее надо бороться, ее надо взять. Если б я спокойно лежал дома, то и Айну отобрали бы у меня. Так ведь, Айна?

Айна молча улыбнулась. Нурджахан делала знаки невестке, чтобы та поддержала ее. Заметив это, Артык начал подшучивать над матерью:

– Вот и Айна мне все время твердит: будешь лежать дома – стыдно будет показаться на народ! Спроси ее, если не веришь.

Нурджахан с тревожным удивлением уставилась на невестку:

– Айна-джан, так ли?

– Мама, храброго пуля не тронет, – спокойно ответила Айна.

– Ой, невестушка! Ты, оказывается, его еще и подхлестываешь! Нет, дети мои, неспокойна у меня душа. Конечно, сынок, ты сам знаешь, что тебе делать. Только я прошу: будь осторожен...

Айна, провожая Артыка в город, сказала:

– О доме не беспокойся. Будь здоров там, куда идешь. А я всегда разделю с тобою судьбу.

– Айна моя, – радостно воскликнул Артык, – я так и думал, что ты поймешь меня и поддержишь!