Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 55 страниц)

Глава двадцать шестая

Белые, разбитые на Закаспийском фронте, боясь, что астраханская флотилия ударит с моря, объявили Красноводск на осадном положении. Деникин, придавая особое значение Красноводску, гнал на Закаспий отряд за отрядом. Отступающие белые части взрывали за собой железную дорогу.

Но красное знамя Советов, рея в Ашхабаде – столице Закаспия, уже бросало свои алые отблески встепи, тянувшиеся вплоть до Красноводска.

Первого октября части Красной Армии овладели станцией Бами, в ста шестидесяти километрах к северо-западу от Ашхабада. Начались приготовления к наступлению на станцию Коч, которая была воротами Кизыл-Арвата, большого рабочего центра. Там были ремонтные мастерские Среднеазиатской железной дороги, в городе насчитывалось несколько тысяч рабочих.

Задача дальнейшего наступления усложнилась потому, что Чернышов для усиления Туркестанского северного фронта отправил Казанский полк и еще несколько отрядов в сторону Аральского моря. Эшелоны были посланы тайно. Кроме командира и комиссара полка, никто не знал, куда они направляются. В официальном приказе говорилось, что полк идет на отдых. Красноармейцам было запрещено выходить на станциях из вагонов. Составы с тщательно затянутыми брезентом платформами и наглухо закрытыми вагонами двигались только ночью.

К этому времени штаб Деникина успел подбросить на Закаспийский фронт пехотные подкрепления и дальнобойные орудия. В результате наступление красных на станцию Коч было отбито. Конный полк Артыка в боях был сильно потрепан и отступал через старинную крепость Карры-Кала, в семидесяти двух километрах к югу от железной дороги.

Вернувшись с полком в Бами, Артык получил из аула тревожные вести: в Теджене хозяйничал Ходжамурад. В крайнем раздражении Артык пошел к Чернышову.

– Товарищ командующий, ради чего мы проливаем кровь? – выпалил он сразу.

Чернышов удивился такому вопросу, но, думая, что Артык расстроен неудачей на фронте, спокойно ответил:

– Что поделаешь, товарищ командир, – война! Бывают и неудачи.

– Дело не в этом. Я спрашиваю: для чего мы кровь проливаем? – повторил Артык еще более резко.

Командующий внимательно посмотрел на него. Брови Артыка беспокойно дергались, ноздри раздувались.

– Артык, – мягко сказал Иван Тимофеевич, – садись выпей чаю, передохни.

– Если б мое сердце мог успокоить чай, я не пришел бы сюда!

– Артык, я не понимаю тебя.

– Товарищ командующий, и я не понимаю того, что происходит.

Чернышев уже давно отвык, чтобы с ним так разговаривали подчиненные. Его седоватые усы зашевелились.

– Товарищ командир полка! – строго сказал он. – Здесь не дом Ивана, а штаб командующего!

Артык сказал упавшим голосом:

– Да, забыл, товарищ командующий. Прошу простить! Я понимаю, – дисциплина... Но если и дальше так будет, я прошу отпустить меня из армии.

Иван Тимофеевич сразу смягчился и опять перешел на дружеский тон:

– Артык Бабалы, я вижу, у тебя нехорошие вести.

– Вот я и пришел сказать об этом, если вы не знаете.

– Говори.

Артык положил перед командующим письма, полученные из аула, и рассказал, что происходит в Теджене.

Ходжамурад, оставшись в Теджене, стал начальником уездной милиции. Собрав вокруг себя шайку подозрительных людей, он начал расправляться со всеми, кто когда-либо выступал против него. Ему достаточно было назвать их врагами советской власти. Среди арестованных оказался и больной Сары. Освободить того или иного арестованного можно было только за крупную взятку. Исчезнувший было волостной Хуммет тоже откуда-то снова появился. При выборах в аулсоветы проходит тот, у кого рука была широка на взятки и угощения. Под видом налога из аулов стадами гнали в город баранов, отбирали у дейхан последнее. Скотоводы стали угонять скот в пески, прятать или уничтожать его. Ходжамурад уже справил две свадьбы, где были и состязания и призы. Дейхане говорили: «Наши сыновья на фронте кровь проливают, а Ходжамурад гуляет за наш счет...»

Чернышов понимал теперь, почему Артык так возмущен.

– Артык, ты прав, – решительно сказал он, – такое положение, конечно, несовместимо с советскими законами. Я сегодня же напишу обо всем этом в областной ревком.

– Товарищ командующий! Зачем писать? Пошлите меня в Теджен, – не с полком, а с одной сотней, – и я в одну неделю наведу там порядок!

– А сколько у нас на фронте таких всадников, как твои? Сколько в области таких уездов, как Теджен? Если мы в каждый уезд пошлем по сотне всадников, что останется на фронте? А потом, это не годится – наводить порядок в мирной обстановке вооруженной силой. Тут нужна большая разъяснительная работа, к управлению надо привлекать само население.

– Это не бывший ли волостной – население, которое вы привлекаете к управлению? Я сам виноват! Мне надо было расправиться с ним еще раньше. – Артык уже почти не владел собой. Помолчав немного, он опять повысил голос: – Товарищ командующий, когда же у нас будет наведен порядок?

– Артык, – сказал Чернышов, – все будет сделано. Я прошу тебя немного повременить.

С минуту Артык стоял молча. Вдруг зашевелились губы, задвигались усы. Не произнося ни звука, он отстегнул от пояса кобуру с наганом и осторожно положил на стол. Потом решительно взглянул в лицо командующему:

– Пока глаза мои видят, совесть не позволяет показывать волку затылок. У меня болит сердце... Хотите – отдайте меня под суд, хотите – расстреляйте на месте. Я не пойду воевать, пока... Если же не сделаете ни того, ни другого, я найду оружие, найду джигитов... Ходжамураду и всей его шайке я летом устрою зиму или сам пропаду!

Ожидая ответа, Артык стоял без движения.

Чернышев, взволнованный этими словами, сказанными от чистого сердца, глубоко задумался и молча постукивал пальцами по столу. Только пушистые усы его беспокойно шевелились.

У Артыка не хватило терпения.

– Прощай, товарищ Чернышов! – твердо произнес он и решительно шагнул к двери, но Иван Тимофеевич поднялся и крепко взял его за плечи. И как ни старался он быть ласковым, голос его прозвучал сурово:

– Артык! В мои обязанности не входит вмешиваться в дела тыла. Однако я приму все меры. Даю тебе слово! Считай, что тедженские дела упорядочены. А ты немедленно возвращайся на фронт. Прошлый раз наше наступление на станцию Коч закончилось неудачно, на этот раз, может быть, возьмем Кизыл-Арват. Я уверен, что в этих боях ты проявишь особое мужество. После взятия Красноводска мы с тобой серьезно займемся делами области, заставим расцвести тот сад, который тебе так хочется видеть уже сегодня. Иди, будь здоров и возвращайся с победой!

Артык, ни слова не говоря, взял свое оружие. Командующий крепко пожал ему руку.

В тот же день в Теджен по настоянию командующего была послана чрезвычайная комиссия. Ей был придан отряд в пятьдесят всадников.

Глава двадцать седьмая

Чрезвычайная комиссия, в состав которой был включен и Дурды, вечером выехала из Ашхабада и на другой день прибыла в Теджен. Прежде всего она познакомилась с положением в городе. Несмотря на то, что цели комиссии никому не были известны, Ходжа-мурад сразу почуял неладное и на всякий случай отправил своего дружка Хуммета в Байрам-Али.

Председатель комиссии, член областного ревкома Артамонов, с первых же шагов столкнулся со странным положением. Председатель Тедженского ревкома заявил, что Ходжамурад является незаменимым работником, особенно для связи с аулами. Артамонов понял, что посаженное Ходжамурадом колючее дерево широко разбросало свои ветви и если его не вырвать с корнем, оно разрастется на весь уезд. Но он не забывал и опасности, которая могла быть вызвана слишком поспешными, крутыми мерами. Положение осложнялось еще тем, что, как ни старались члены, в комиссию не поступило ни одной жалобы на Ходжамурада. Не раз сам Артамонов вызывал на разговор о Ходжамураде местных работников и жителей, но не получал определенных ответов.

– О да!.. Ходжамурад крутоват, но в общем неплохой человек, – отвечали обычно председателю комиссии.

Ходжамурад не жалел подарков, чтобы расположить в свою пользу всех, чье слово могло иметь вес. Ему удалось зазвать к себе домой даже командира отряда чрезвычайной комиссии. Он накормил его жирным мясом, напоил крепкой кишмишовкой, подарил маузер с двумя сотнями патронов. Уже на следующий день после приезда комиссии в ревкоме был сделан отвод Дурды как члену ее. Артамонов только дивился проворству бывшего волостного.

Первое заседание комиссии прошло бурно. Бывший австрийский военнопленный, носивший в кармане партийный билет, считал Ходжамурада опорой советской власти в Теджене.

– Ходжамурад, – говорил он, – является единственным подготовленным работником из местного населения, имеющим административный опыт. А нам в милиции именно такой человек и нужен. Положение и нужды местного населения он знает лучше, чем кто бы то ни было. Ходжамурад энергичен, навел порядок в аулах. Ему хорошо известно, кто и чем тут дышит. По-моему, такого работника нужно ценить.

Один из местных торговых тузов, явившийся на заседание от мусульманского бюро, заговорил резко, заносчиво:

– Я, ей-богу, не понимаю: почему поставлен вопрос о Ходжамураде? Большевистская власть дает возможность народу решать свою судьбу или нет? Ходжамурад – настоящий представитель туркменского народа. Очевидно, областной ревком обманут ложными донесениями. Я требую, чтобы комиссия оставила в покое Ходжамурада!

Дурды обратился к представителю мусульманского бюро:

– Господин Али-бек, прости... Ходжамурад смазал тебе сапоги или горло?

Али-бек вскочил с места, усы его задергались:

– Я представитель народа и не позволю оскорблять себя! Если каждый будет тут обливать меня грязью, то я не желаю участвовать в таком заседании...

Председатель комиссии прервал его:

– Али-бек, вы отвечайте на вопрос: какие у вас отношения с Ходжамурадом?

– Ответ вам у меня один: вывести Дурды из состава комиссии! Никому не дано права позорить людей, преданных советской власти!

Дурды насмешливо улыбнулся:

– Господин Али-бек, прошу тебя ответить еще на один вопрос. Сколько лавок ты имел в Ашхабаде?

Али-бек с криком поднялся и, вытащив свой мандат, бросил его на стол.

– Что у меня было и что есть – не тебе знать, отщепенцу! Пусть меня проверяет мусульманское бюро и ревком, а не комиссия, в которой участвуют такие проходимцы, как ты!

Председатель не успел ответить расходившемуся торговцу. В дверях показалась Майса и нерешительно остановилась, на пороге. Дурды посмотрел на Артамонова. Тот махнул рукой:

– Входите, входите, товарищ!

Майса вошла. Она была в туркменском платье, но на лице её не было яшмака и на голове – покрывала. Кое-кто из мусульман с нескрываемым гневом посмотрел на нее. Майса внимательным взглядом окинула сидевших в клубах табачного дыма. Глаза ее с радостью остановились на лице Дурды. Она хотела что-то спросить, но Артамонов опередил ее:

– Ну, что вы ходите сказать, товарищ?

– Я слышала, что приехал Дурды, и пришла спросить его, не видел ли он моего мужа?

Дурды коротко сообщил ей, что Мавы жив-здоров, и обещал зайти к ней рассказать все, что знает о муже. Но тут выяснилось, что не одно желание узнать о Мавы заставило Майсу прийти на заседание комиссии.

– Ой, дорогой братец! – воскликнула она. – Скорей бы пришли Мавы, Артык и другие, не то Теджен сквозь землю провалится!

Артамонов, который хорошо говорил по-туркменски, насторожился:

– Почему Теджен должен провалиться сквозь землю?

– А как же ему не провалиться? Этот проклятый превратил его в дом разврата!

– Кто?

– О ком говорите, тот и есть. Из аула приводят молодых женщин, говорят, что они должны дать какие-то показания, – и не возвращают их ни к мужу, ни к родителям, а оставляют в доме какого-нибудь проклятого. Мы, говорят, еще должны допросить ее, а сами вокруг нее, как кобели вокруг суки. Да видано ли такое позорище! Я вот из тех женщин, которые собираются в женотделе у Анны Петровны Чернышовой. Всюду и везде мы говорим о свободе и равноправии женщин. А разве такая свобода нам нужна?

– Может быть, ты назовешь кого-нибудь из этих преступников?

– Ах, пусть провалятся их дома и они сами! Это делают люди все того же волостного, который раньше у нас в ауле всем заправлял, а теперь ходит здесь в больших начальниках!.. Этот негодяй – позор для советской власти!

Гневно сверкнув глазами, Майса повернулась к выходу. Артамонов ее не удерживал. На другой день Ходжамурад уже сидел за решеткой. Комиссия дала указание освободить Сары и еще нескольких, арестованных Ходжамурадом, а в отношении остальных произвести срочное расследование. Затем члены комиссии выехали в аулы.

После речи Артамонова на митинге в ауле Гоша выступали многие дейхане. Они рассказали все, что знали об арестованном Ходжамураде, горячо говорили о своих нуждах. Сары говорил не торопясь, обдумывая и взвешивая каждое слово:

– Сыны рабочих и дейхан кровь свою проливают за счастливую жизнь. Враг слабеет, советская власть крепнет день ото дня. Дейханин теперь может говорить о своих желаниях и надеждах открыто, не боясь никого. Конечно, еще не совсем разрушена старая крепость. В советских учреждениях еще немало сидит старых волостных, арчинов, этих волков в овечьей шкуре. Это они мешают решить многие важные для дейхан дела. Постановление советского правительства о земле и воде все еще лежит в сундуке под замком. Дейхане хорошо понимают, что меня и таких, как я, не советская власть за решетку сажала, а вот эта кучка негодяев. Понимаем мы и то, что так не будет долго продолжаться. Даже когда выкорчевываешь старую колючку, и то приходится остерегаться – она царапается. Так и тут. Что в этом особенного? – Он передохнул и закончил свою речь обращением к членам комиссии: – Вы, товарищи комиссия, побывайте и в других аулах Тедженского уезда. Там скажут вам то же самое, о чем говорили мы. Правду теперь не трудно найти. А мы верим, что, как сказал товарищ Артамонов, наступят перемены и дейхане получат все то, что обещала им советская власть.

Артамонов обещал, что областной совет вынесет особое постановление по дейханскому вопросу, что аульные советы будут переизбраны в дейхане получат возможность решать свои дела на основе советских законов.

После собрания ему захотелось поговорить с одним бедно одетым дейханином. Он подошел к нему и спросил:

– Товарищ, как тебя зовут?

Дейханин посмотрел на председателя комиссии, на его пряди седых волос, выбившихся из-под фуражки, и неторопливо ответил:

– Меня зовут Гандым.

– А меня – Николай Матвеевич Артамонов. Будем знакомы!

Гандым с недоверием посмотрел на него:

– Ой, где ж ты нашел такое длинное имя? Да я и не выговорю его. Если не обидишься, буду звать тебя просто тебериш (Тебериш – то есть товарищ).

– Ладно, товарищ Гандым! Я хочу с тобой по-дружески поговорить; не стесняйся и не опасайся меня, говори все, что у тебя лежит на сердце.

– А чего мне тебя бояться, тебериш? Я ведь вижу, что ты не разгонишь мое стадо, не разорвешь мой халат. Чего мне бояться простого человека, когда я не боялся и самого царя? Что для меня старшина или бывший наш бай Халназар? Я бедный, простой человек, и с меня взять нечего. Когда нечего стало есть, – взял топор на плечо и пошел с народом на белого царя! А ты– наш, тебериш. Ты, говорят, один из тех, кто свалил царя. Давай поговорим, если хочешь.

Прямая речь Гандыма понравилась Артамонову.

– Молодец, товарищ Гандым! – похвалил он и спросил: – Как ты смотришь на советскую власть?

– А как приедет, так и смотрю. Если приезжает спесивый да злой, – чего ж мне радоваться? Ты не обижайся на это. Тебе я рад, как доброму гостю.

– Хорошо. А кем ты недоволен?

– Э-эх, тебериш! Еще много летит из города, нахлестывая коней, как будто за ними гонятся; поднимут пыль, чтоб народ запугать. Только я ведь тебе говорил, что я такой человек – не пугаюсь!

– Что же они делают в ауле?

– А что им делать! У меня им нечего взять. А других общипывают до голой кожи. Эх, как говорится, если начну считать...

– По-твоему, какая же власть лучше?

– Я уже сказал тебе, что мы воевали против царя. Против Советов, конечно, не пойдем. Но если велят напасть на таких, как Ходжамурад, я опять возьмусь за топор!

– Товарищ Гандым, у тебя есть надел земли и воды?

– Да, есть немного воды, на одного... И то, если останется от баев.

– Это почему?.. По советским законам и вода и земля принадлежит дейханам.

– Э-э, тебериш! Оттого, что виноград вспомнишь, во рту сладко не станет. Как ты ни говори, все равно водой распоряжаются баи. А без воды что в ней, в земле? Одна пыль.

– А чем же аулсовет занимается?

– Совет у нас двубожий и двурожий – байский сынок да святой ходжа.

– Кто?

– Баллы-хан. У него один бог – аллах, а другой – жена. Да еще третий был бог – тот самый хромой мирза, которого вы расстреляли. К нам Баллы стоит затылком, а лицом – к богам. Народ считает его хуже собаки. А Ходжамурад выбрал его арчином.

– По-твоему, кого бы надо выбрать в совет?

– Если по-моему, – схватил бы я за ворот байского сынка и отправил туда же, к Ходжамураду, а пестроглазого ходжу и близко не подпустил бы к совету. Я бы волостным поставил Сары, а баяром для народа – Артыка. Ты знаешь Артыка?

– Артыка?

– Наверно, знаешь! Он тоже, говорят, теперь начальник. Когда красные взяли Теджен, он приезжал к нам. Его зовут Артык Бабалы.

– А, Артык Бабалы! Командир Туркменского полка? Знаю.

– Командир чего, сказал?

– Атлыбаши (Атлыбаши – начальник конницы).

– Если знаешь, я б его на место губернатора посадил. Артык Бабалы – настоящий мужчина. Когда Баллы хотел отнять у меня пшеницу, он отстегал его плетью. А в голодный год он спас весь наш аул... Эх, как мы делили пшеницу Халназар-бая! Что делала Атайры-гелин! – Гандым громко рассмеялся и даже ухватился за плечо стоявшего рядом дейханина. – Эх, тебериш, ты бы посмотрел!..

Артамонов был доволен разговором с Гандымом, считая, что он отражает настроения дейханства, беднейшей его части. Но неожиданный смех Гандыма заставил его усомниться: «Нормальный ли это человек?..» В этот момент Гандыму вспомнился его погибший брат, его единственный красный верблюд, уведенный арчином Бабаханом, все обиды, которые вынес он на своем веку от начальства да баев, – и смех его перешел в рыдания, Артамонов с трудом успокоил его. Когда Гандым пришел в себя, он серьезно взглянул в глаза собеседнику:

– Тебериш, не удивляйся! Жизнь довела меня до этого... А кто я такой – знает Артык Бабалы, ты спроси его.

Видя, что Артамонов собирается уезжать, Гандым обратился к нему:

– У меня к тебе просьба: увидишь Артыка, передай привет от Гандыма. Да еще скажи: сынок его уже ходит. Наверное, он всегда думает о своем Бабалы. Может быть, и у тебя есть сын? Лучше б ты своими глазами увидел Бабалы. Ведь Артык обязательно спросит тебя о нем. Обидится, если скажешь, что не видел.

Артамонов похлопал Гандыма по плечу:

– Правильно рассуждаешь, товарищ Гандым. Если семья Артыка здесь, как же не повидаться с ней? Идем!

Дейхане аула не давали семье Артыка почувствовать его отсутствие. Перед дверью кибитки был сложен нарубленный для очага саксаул. Два откормленных барана жевали жвачку. Когда гости вошли в кибитку, Бабалы и в самом деле встал на ноги, качаясь из стороны в сторону и пытаясь шагнуть.

Взглянув на Айну, Артамонов подумал, что узкие, точно вычерченные брови Бабалы похожи на ее брови. Но в глазах мальчугана он увидел зрачки Артыка. Посмотрев на сжатые кулачки, он сказал:

– Э-э, ты будешь хорошим бойцом! Расспросив о жизни семьи, Николай Матвеевич хотел уйти, но Айна не пустила его.

– Артыка дома нет, но есть Айна. Туркмены не позволяют гостю уйти, не отведав хлеба-соли. Посидите немного. Вот поговорите с матерью Артыка.

Николай Матвеевич сел рядом с Гандымом у очага. Айна расстелила перед ними скатерть, поставила чай, свежий хлеб, полную миску холодного мяса. Нурджа-хан, не удовлетворившись тем, что гость рассказал уже об. Артыке, несколько раз переспросила его о здоровье сына, об Ашире. Думая, что Артамонов плохо знает их, она с недоверием слушала его и расспрашивала о всех приметах Артыка.

– Боже мой, хоть бы вернулись они живыми, здоровыми!

Наконец, Николай Матвеевич, поблагодарив за угощение, поднялся – дела не ждали, надо было спешить в город. Айна дала ему вышитую сумочку для чая с просьбой передать Артыку. Николай Матвеевич стал с удивлением рассматривать искусную вышивку. Нурджахан сказала Шекер:

– Дочка, и ты принеси, – не найдется человека надежнее.

Шекер протянула Артамонову тюбетейку, которую давно уже держала в руках. Гандым спросил:

– А это кому?

– Это Шекер сшила Аширу, – ответила Айна. – Если одному пошлем подарок, другой обидится.

– Вот это хорошо! – одобрил Гандым. – Кто же, кроме тебя, сошьет тюбетейку Аширу?

Николай Матвеевич посмотрел на стыдливо улыбающуюся девушку. Но Гандым понял, почему Шекер заботится об Ашире, и сказал Нурджахан:

– Когда Артык и Ашир, бог даст, вернутся благополучно, устроим большой той.

У Шекер просияло лицо, когда она услышала, что мать с этим согласна. Скрывая волнение, она отвернулась, и Артамонову стало все понятно: по-видимому, тюбетейку неспроста посылают Аширу.

Сев на коня, Артамонов медленно тронулся в путь, все время оборачиваясь к кибитке: маленький Бабалы махал ему рукой вместе со всеми.