Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 55 страниц)

Берды Кербабаев «РЕШАЮЩИЙ ШАГ»

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава первая

Дождь, моросивший всю ночь, к рассвету перестал. Влажный ветерок унес облака. Небо очистилось, засверкало, как хрусталь.

Едва солнце, косо выглянув из-за темного края земли, начало подыматься, воздух наполнился серебристым сиянием. Черная земля, сбросив с себя покровы ночи, словно вздохнула: с поверхности ее поднялся беловатый пар и быстро растаял.

Свежий ветерок, прилетевший из-за мягких барханов, доносил с востока запахи саксаула, черкеза, полыни, цветущего мака.

Возле канала, раскинув с востока на запад ряды кибиток, мирно покоился большой, прочно осевший аул. Ничем особенным не отличался он от других селений Тедженского уезда и во всем, как брат, был похож на любой аул Туркмении – страны беспощадного солнца и безводных песков.

Над кибитками курились сероватые дымки тлеющего кизяка. Сливаясь, они тонкой пеленой медленно плыли на запад.

Широкий канал резко отделял аул от песчаной равнины с юга. Восточнее и севернее аула от канала по бахчам тянулись арыки и канавки; равнина была изрезана здесь, точно пресная лепешка, бороздками и ямочками; к западу простиралось необозримо широкое поле.

На самом краю аула, у выхода в поле, стояла кибитка и возле нее шалаш. Небольшой клочок земли вокруг кибитки был когда-то обнесен невысокой изгородью. Прутья из изгороди повыдергали, и на ее месте осталось теперь только несколько кольев да невысокий земляной вал, похожий на челюсть, из которой зубы повывалились.

За валом весело резвился гнедой жеребенок. Разбрасывая копытами сырой, смешанный с навозом песок, он с наслаждением катался по земле. Внезапно гнедой вскочил на ноги и шумно отряхнулся.

Откинув край вылинявшего килима (Килим – коврик, которым завешивается вход в кибитку), из кибитки вышел молодой дейханин. Одет он был в синий грубошерстный чекмень, подпоясанный кушаком, большая коричневая папаха сидела низко над самыми бровями. На ногах у него были шерстяные онучи и чокай (Чокай – самодельная кожаная обувь). Это был крепкий, хорошо сложенный юноша выше среднего роста. На его смуглом, немного заспанном лице лежала тень недовольства или какой-то заботы. Когда он подошел к жеребцу, из шалаша, что стоял по соседству, послышался голос:

– Эй, Артык, покорми коня!

– Он уже съел свой ячмень, Гандым-ага, – ответил Артык, поглаживая лоб жеребца.

Сняв попону, он обошел вокруг гнедого красавца, любуясь им; погладил круп, высокий, крутой, как купол, потрепал золотистую гриву. Жеребец терся головой о плечо своего хозяина. Артык повел пальцами по бархатной коже под челюстью коня, почесал у него за ухом. Потом он поднялся на вал изгороди и огляделся.

Вся равнина, уходившая далеко на запад, отливала зеленью и синевой. Полосы цветущего мака прорезали ее в разных местах. На северной стороне виднелось стадо верблюдов. Оно вышло из аула еще перед восходом солнца и теперь было похоже на удалявшуюся тучу. За выгоном на углу играли ослята; тут же неподалеку величавая верблюдица ласкала верблюжонка. Повсюду хлопотали люди: одни шли на канал за водой, другие вели на водопой коней и верблюдов. Куры разгребали когтями навоз.

Раздался крик пастуха:

– Эй, у кого коровы, пуска-ай!

Коровы, отвязанные от своих давно опустевших кормушек, заметались между кибитками и, ища корма, устремились в стойла коней. Размахивая хвостами, облизываясь, они жадно пожирали оставшуюся в кормушках траву. Одна черная, с куцым хвостом и отрезанным ухом, как слепая, ворвалась в стойло гнедого. Следивший за нею косым взглядом жеребец стрелой кинулся ей наперерез. Корова побежала назад, но гнедой успел куснуть ее в спину. Артык, полный гордости за своего коня, засмеялся.

– Ай, молодец! Какой же ты умница! – восхищенно сказал он и, подойдя, опять погладил коня.

Минуту спустя, накинув на коня недоуздок и свободно держа за длинный повод, Артык повел его на канал.

В утренней прохладе жеребец шел легко, ржа и приплясывая, забегая вперед то справа, то слева. Белое пятно на его лбу то и дело мелькало перед глазами Артыка, и он, играя с конем, отвлекся от невеселых дум. Тихо насвистывая, юноша подбежал к каналу и пустил гнедого.

Мутно-желтая вода, наполнявшая канал почти до самых краев, тихо плескалась под ветерком. Она то шла плавно и ровно, то переливалась чешуйками, то кружила воронками.

Артык перестал насвистывать. Неподвижным взглядом смотрел он на воду, и лицо его все более хмурилось. Мысли беспорядочно проносились в голове, кружили, сталкивались, как воронки на мутной поверхности воды. Между сдвинутыми бровями легли морщины.

Ржанье гнедого вывело Артыка из задумчивости. Оглянувшись, он увидел своего ровесника и друга Ашира, который тоже привел поить коня. Ростом Ашир был чуть ниже Артыка и не так ладно скроен, но одет почти так же, как его друг.

– Ну, как поживаем? – спросил Ашир, оборачиваясь к приятелю.

– Да ничего... здоров, – неопределенно отозвался Артык.

Ашир, почувствовав горечь в голосе друга, шутливо сказал:

– Чего это ты раскис? Уж не пал ли у тебя черноухий верблюд?

– А может, потому и грущу, что у меня никогда черноухого верблюда не было, – ответил, все так же глядя в воду канала, Артык.

– Вот еще, тоже скажешь! Стоит ли грустить, если здоров да голова на плечах!.. Ну как, посевы полил?

– Польешь тут!..

– Это почему? Ведь вода в канале прибыла.

– А мне все равно, прибыла она или убыла.

– Как так?

– Да так. Ее мне не достанется.

– Ну что ты говоришь! Разве в этой воде нет твоей доли?

– Конечно, нет.

– Что же ты на рытье арыков не ходил? Или ты пришлый какой? Или у судьи осла украл?

– А ты в чем провинился, Ашир?

– Да ведь когда была моя очередь полива, вода в канале стояла низко.

– Ну вот! Тебе воды не досталось, когда она стояла низко, а для меня ее недостает, когда она течет высоко.

Ашир немного помолчал и уже серьезно спросил:

– Как же это так получается?

– А у тебя ума не хватает разобраться?

Эти слова задели Ашира.

– Гм... Где уж нам быть такими умниками, как ты! – обиженно сказал он, хмурясь.

Артык недовольным взглядом окинул друга.

– Ты не ворчи, Ашир, а послушай: у сына Халназар-бая, нашего ровесника, у младшего и даже у внука – у всех них есть свой пай воды. Но...

– Что «но»?

Артык посмотрел на плавное течение воды в канале и задумчиво сказал:

– ...но у меня нет доли в этой воде.

Ашир громко расхохотался:

– Ах, вон в чем дело... Ну, что ж, будь твой отец побогаче, и ты давно был бы женат (В те времена воду, как и долю земли, давали только женатым).

– Неужели и безбрежные земли господа бога и кипучие воды должны служить только баям?

– У кого нет собаки, у того нет и чашки для нее.

– Будем так говорить – никогда ничего не добьемся.

Выражение обиды и горечи на лице Артыка Ашир понял по-своему:

– Артык, у тебя получается, как в той пословице: если земля жестка, бык пеняет на быка. Разве я виноват, что ты своего не можешь добиться?

– Конечно... виноват и ты, и такие, как ты.

– Вот тебе на! Что же – я Мереду сказал, чтобы он не выдавал свою дочь за Артыка?

– Не сворачивай в сторону...

Ашир, бросив повод своего мерина, медленно подошел к Артыку и положил ему руку на плечо:

– Эх, друг, прячешь ты от меня свое сердце, кому же откроешь?

Артык некоторое время стоял, опустив голову, потом поднял глаза на Ашира. Ничего, кроме простодушия, на лице друга он не увидел и все же ответил ему гневными словами:

– Ашир! Когда надо состязаться в остротах – тебя словно наняли; когда надо кого-нибудь высмеять – язык у тебя словно колесо, пушенное под гору; когда надо упрекнуть – ты говоришь за двоих. Но вот когда подсчитывают паи на воду, когда назначают на арычные работы, когда устанавливают очередь на полив – у тебя, да и у всех вас, рты словно воском залеплены. Никто и не пикнет. Если бы мы были заодно, разве удалось бы утаивать от нас по сорок—пятьдесят паев воды на каждом арыке? Разве шест у мираба во время арычных работ удлинялся бы на наших участках и укорачивался бы на участке бая? Разве наши поля лежали бы в пыли, тогда как Халназар и другие поливают свои необъятные земли уже второй раз? Конечно, если мы по-прежнему будем покорно твердить: кто ударит меня, того пусть бог накажет, – то у нас не будет ни чашки для собаки, ни того, что кладут в чашку.

Ашир задумался и почесал за ухом. Не все еще ему было ясно, но в словах друга он почувствовал какую-то правду о неравенстве людей. Однако он не поддержал разговора и постарался отвлечь Артыка от горьких дум:

– Все, что ты сказал, Артык, верно. Однако не стоит тужить, все это как-нибудь уладится. Через два-три дня воду можно будет брать без очереди.

Артык не стал продолжать бесполезный спор, и друзья замолчали.

Жеребец нетерпеливо ржал, и Артык уже хотел вернуться домой. Но в это время, держа на плече кувшин из тыквы, легко ступая, к воде спустилась девушка. Поставив кувшин, она оглянулась по сторонам. Блестки солнца играли на серебряных украшениях ее вышитой шелком девичьей шапочки.

Странное волнение охватило Артыка, все мысли в голове сразу перемешались, потеряли ясность. Гнедой вертелся, тянул за повод в сторону от канала, а его хозяин не мог сдвинуться с места. Длинные косы девушки точно опутали ноги Артыку. Он стоял все так же, немного наклонив голову и как будто глядя вниз, на мутную воду канала, но косил глазами в сторону девушки и не мог оторвать от нее восхищенного взгляда. Ее черные лучистые глаза казались ему сияющими звездами.

Когда девушка нагнулась, чтобы зачерпнуть воды, позабывший обо всем на свете Артык не удержался от глубокого вздоха:

Ашир шепнул:

– Вот она, твоя Айна!

– «Твоя Айна...» – с грустной усмешкой повторил Артык, притягивая к себе за повод коня.

– А знаешь, Артык? Она пришла сюда не только за водой.

Артык ничего не ответил. Ашир продолжал:

– Конечно, она пришла сюда неспроста. Ей захотелось показаться своему милому.

Артык молчал. Но Аширу хотелось развеселить друга, и он воскликнул:

– Аллах!.. Да разве сердце юноши, который с утра видит себя в своей Айне (Игра слов: айна означает зеркало), может быть печаль? Такое счастье выпадает не всякому.

Артык невесело улыбнулся:

– Счастье, говоришь?.. Будь я счастливым, мой клочок земли при такой воде не лежал бы в пыли.

– А я, клянусь душой, был бы счастлив, если б меня любила такая девушка, не думал бы ни о каких делах.

– Не будет удачи в делах, не будет и Айны, – хмуро проговорил Артык.

Ашир не нашел, что возразить.

«Может, они хотят поговорить наедине», – подумал он вдруг и, взяв своего мерина под уздцы, тихо удалился.

Однако Артыку не удалось поговорить с девушкой – к каналу шли люди.

Между тем Айна легко вскинула на плечо свою тыкву и, еще раз взглянув украдкой на Артыка, пошла домой.

Артык глянул на удалявшуюся фигуру девушки, на воду, на своего коня и решительно дернул повод.

На обратном пути гнедой опять стал играть, но Артык не обращал на него внимания: думы об Айне вытеснили из головы и заботы о воде, и красавца коня. Перекинув повод через плечо, Артык шел, погруженный в думы. Вспомнились детские годы: как ходили они с Айной далеко за аул, выкапывали из земли луковицы тюльпана, собирали дикий лук в песках; как сидели рядышком в пыльной землянке и зубрили тексты корана под свист лозы, которую не выпускал из рук сердитый мулла; как бегали друг за дружкой, возвращаясь из школы, играли и ссорились.

В последнее время Артык стал смотреть на девушку влюбленными глазами. Даже имя ее, произнесенное чужими устами, вызывало в нем трепетное волнение. Ранним утром и поздним вечером ему хотелось видеть свою Айну, перекинуться с ней хоть словом. Но обычай запрещал видеться с девушкой, а тем более разговаривать с нею.

Однажды Артык встретился с Айной в безлюдном месте. Однако нужных слов не нашлось, они только нежно посмотрели друг на друга.

Думая об Айне, Артык и не заметил, как дошел до своей кибитки; он ввел коня в стойло и привязал к колышку.

Гнедой широкими шагами зашагал по кругу. Вот он остановился, поднял голову, понюхал сырой воздух. Побил о землю копытом, затем, навострив уши, громко заржал, завидев вдалеке коня.

Огненный взгляд гнедого, крутой изгиб его шеи снова заставили Артыка залюбоваться своим скакуном. Он взял стоявший у кибитки мешок с половой, подбавил сухой травы и все это понес к кормушке.

Из кибитки вышла миловидная круглолицая женщина лет пятидесяти, позвала молодого дейханина.

– Артык-джан, иди поешь, пока молоко не остыло.

– Иду, мать, – ответил Артык, похлопывая коня по спине.

Когда он, сидя у очага, с аппетитом закусывал, в кибитку вошла женщина из соседнего шалаша. Присев у порога, она стала разглядывать внутренность кибитки. Невольно вслед за нею повел взглядом вокруг себя и Артык.

Старый ковровый мешок с оборванными кистями, наполненный посудой, висел на женской половине, – казалось, кто-то выпятил там живот и раскинул руки. У той же стены притаился украшенный белой жестью сундук; на нем – пять-шесть выцветших одеял. По обеим сторонам решетчатой стенки в задней части кибитки уныло свисали два красных потрепанных чувала. Под ними распластались неопределенного цвета старые торбы. Две прокопченные папахи нашли себе место в углу на сучках деревянной подпорки. Противоположный угол занимали два больших чувала; на одном лежало сито, на другом – седло. У входа висели мотки черной веревки и тяжи из телячьей кожи. Передняя часть кибитки была застлана красной кошмой с вытертыми узорами да паласом с отрепанными краями, у очага лежал ветхий ковер. От свисавшего с купола кибитки тканого шнура с бахромой осталась одна основа, почерневшая от копоти. Концы шестов, поддерживающих купол, у выходного отверстия для дыма изогнулись, как рога у козла. Когда-то крашеная, а теперь уже облезлая и прогнувшаяся перекладина над входом напоминала истертую седлом, покрытую струпьями спину осла.

Соседка смотрела на кибитку Артыка, как на ханскую палату, и молила бога, чтобы он даровал ей такое жилище. Да и Артык любил свою старенькую, всю прокопченную дымом, в сто шестов и четыре крыла кибитку. Что с того, что у иных кибитки бывают в двести шестов и на восемь крыльев! Но всякий раз, когда Артык глядел на женскую половияу, ему казалось, что в ней чего-то не хватает и что лишь тогда, когда там сядет Айна, кибитка станет прекрасной.

– Ах, Нурджахан, – сказала соседка, покачиваясь на корточках, – если у тебя найдется время сегодня, будь добра, помоги натянуть основу для коврика.

– Как не помочь? Обязательно приду, помогу, – ответила Нурджахан, устраиваясь за прялкой.

– И ткать-то собираюсь пустяк, – продолжала соседка, – всего лишь торбочку для зерна.

– Ой, не говори, Биби! И торба в хозяйстве нужна...

Начинался обычный разговор, конца которому не предвиделось. Артык вышел из кибитки и стал седлать своего коня.

Глава вторая

Когда Айна вернулась домой, Меред, отец ее, собрался и поехал куда-то верхом. Мачеха Мама повесила бурдюк на столб у входа в кибитку, наполнила его сливками и, подпоясавшись платком, приготовилась сбивать масло.

– Айна, убери в кибитке, – сказала она, завидев падчерицу, и сунула в бурдюк мутовку на длинном черенке.

Быстро покончив с уборкой, Айна вышла из кибитки. Мама раскачивалась всем телом: туловище откидывалось назад, когда мутовка поднималась, и падало вперед, когда она опускалась. Грузная, рыхлая женщина дышала тяжело, лицо ее, гладкое и мясистое, покрылось потом. Айне стало немного жаль мачеху, и в то же время ей было смешно, что та пыхтит над такой пустяковой работой.

– Эй, дочка, не стыдно тебе стоять и смотреть, когда я работаю? – с укором проговорила Мама, заметив улыбку на лице Айны. – Разве это мое дело, когда ты дома? А ну-ка становись к бурдюку! – Бросив мутовку, она вытерла лицо пухлой ладонью.

Мама – женское имя, даваемое в честь бабушки со стороны матери.

Айна взялась за мутовку, а Мама прислонилась к кибитке, стараясь прийти в себя. Затем она сказала:

– Слышишь, Айна? Пока ты собьешь масло, я успею сходить к Нурсолтан. – И, накинув на голову платок, она отправилась к южному ряду кибиток.

Айна била мутовкой все сильней. Бурдюк то вздувался, то сжимался, издавая глухие, чавкающие звуки. Увлеченная работой, Айна ничего не замечала.

Артык ехал шагом. Он намеревался проехать в поле, но, поравнявшись с кибиткой Мереда, увидел девушку одну и натянул поводья. Белые обнаженные руки Айны ритмично поднимались и опускались, подобно крыльям большой птицы. Серебряные подвески, свисавшие с краев шапочки вдоль обеих щек, слегка колыхались и мягко позванивали. В кожаных башмачках без задников белели маленькие ножки.

Артык не знал, что ему делать – постоять немного или ехать дальше. Что скажет отец Айны, если увидит? Что подумает ее мачеха? Он то опускал, то натягивал поводья, не решаясь заговорить с девушкой. Но у Ар-тыка нашелся помощник: его гнедой вдруг пронзительно заржал. Айна испуганно отшатнулась. Увидев Артыка, она стыдливо опустила голову. Но от внимательного взгляда Артыка не ускользнуло ее волнение.

– Айна... – сказал он дрогнувшим голосом и осекся. Вместо ответа Айна бросила на смущенного джигита ласковый, ободряющий взгляд.

Не зная, как завязать разговор, Артык постукивал рукояткой плети о луку седла.

Гнедой, выгнув шею, грыз удила и нетерпеливо бил копытом. Артык поднял голову, огляделся вокруг и, не увидев кобылицы Мереда за изгородью, сказал первое, что пришло в голову:

– Где твой отец?

– Поехал в поле, – невнятно ответила Айна. Артык повеселел и снова спросил:

– А мать?

– Ушла на южную сторону.

Артык даже опешил немного. Если бы Айна сказала, что отец или мачеха дома, ему здесь нечего было б делать. Он улыбнулся и заговорил смелее:

– А ты совсем молодец. Айна! Оказывается, и масло сбивать умеешь!

Айна потупилась. А Артык выпрямился в седле и стал говорить уже более уверенно:

– Почему же ты молчишь, Айна? Или считаешь меня чужим?

– Нет, – тихо ответила Айна и смущенно прикрыла рукою губы.

– А вы разбогатели, видать. С чего бы это?

– Ой, что он говорит! Какое же тут богатство?

– Где нет богатства, может ли быть бурдюк масла?

– У нас всего две коровы.

– Только две? – переспросил Артык и, не зная, что говорить дальше, опять начал постукивать плеткой о луку седла.

Айна чувствовала, что Артык говорит не то, что хочет. «А что я отвечу, если он спросит о чем-нибудь важном?» – думала она и нехотя раз-другой ударила в бурдюк мутовкой.

Будто вспомнив о чем-то, Артык поднял голову и сказал:

– Айна, ты помнишь, как мы с тобой в детстве играли?

Склонив голову, Айна молча улыбнулась. Артык продолжал:

– А я не могу этого забыть ни днем, ни ночью. Мне даже во сне снится. Как мы гонялись друг за другом... Иногда я ловил тебя и...

Айна вздрогнула, но, сразу овладев собой, прервала Артыка:

– Ой, что он говорит!. Разве мы теперь дети?

– Вот об этом я и тужу... Если б мы были детьми...

– Что было бы тогда?

– Тогда тебе не удалось бы так спокойно сбивать масло.

– Почему?

– Я незаметно подкрался бы и крикнул: «Ав!» Помнишь, как я тебя однажды перепугал, а ты вскрикнула: «Ма-а!»

– Теперь не очень-то испугалась бы! Смеющиеся черные глаза Айны опьяняли Артыка.

Он восхищенно смотрел на нее, не чувствуя, как мотает головой жеребец, дергая повод. Упершись в стремена, он сильно осадил коня и сказал:

– А теперь я и играть буду иначе. Подберусь незаметно и... крепко схвачу твои белые руки!

Айна не ответила и отвернулась.

– И тогда не испугаешься? – спросил Артык.

– Ой, что он только говорит!

– Потом...

Айна стала играть черенком мутовки.

– ...потом... поцелую...

Айна тихонько вскрикнула и схватилась за мутовку обеими руками.

Артыку и самому стало не по себе. «В самом деле, шутка получилась неуклюжей», – подумал он и в этот момент заметил, что Айна предостерегающе махнула ему рукой. Артык понял, что кто-то приближается к кибитке, и отпустил повод.

Конь пошел мелкой рысью. Артык оглянулся и увидел, что Айна смотрит ему вслед. Поняв, что его слова не обидели девушку, он стал напевать под цокот копыт:

Если я белые руки, нежные руки любимой,

Сжимать отважусь, – убьют, а не отважусь, – умру.

Если я мед пьянящий с губ ее ненасытимо

Впивать отважусь, – убьют, а не отважусь, – умру.

Айна глубоко вздохнула. Последние слова Артыка заставили ее вздрогнуть и каким-то огнем разлились по всему телу. Она посмотрела на свои руки, будто на них могли остаться следы его прикосновения. Ей показалось, что щеки ее горят, и она погладила их. Девушка глянула вслед Артыку. Гнедой бежал плавной рысью. Из-под копыт, как лягушки после дождя, отскакивали комочки земли. Артык играл плеткой и часто оборачивался. Айна долго не могла прийти в себя. Она чувствовала на щеке прикосновение его мягких, едва пробивающихся усов, хотя ее щек касался лишь влажный утренний ветерок.

В детстве Айна дружила с Артыком, и всегда он нравился ей. Теперь она с волнением ощущала в себе что-то совершенно новое. Это уж не детские шалости. Словно зацепил Артык сердце ниточкой, а весь клубок увез. Дорога, по которой он ехал, извивалась змейкой, – тянулась по ней и та ниточка от ее сердца... Руки Айны продолжали взмахивать над бурдюком, а глаза были устремлены туда, на дорогу. И задумчивый взгляд ее то загорался от увлекательной и гордой мечты, то затуманивался от каких-то других, более трезвых мыслей...

Когда Айна стала вынимать из бурдюка сбитое масло, вернулась мачеха.

Мама не отличалась особенной проницательностью, но все же она заметила что-то неладное в лице девушки – оно выражало не то радость, не то печаль.

– Эй, дочка! – сварливо крикнула она. – Ты принялась за работу, когда я уходила, а кончила только сейчас?

– Холодно сегодня, – не поднимая глаз, ответила Айна, – масло плохо сбивается.

Мама хорошо знала, сколько времени она провела в пустых разговорах, и потому не поверила Айне, но и придраться было не к чему. Все же от попреков она не удержалась:

– Скажи лучше, что бездельничала и остудила бурдюк...

Лицо девушки на мгновенье затуманилось, но при мысли об Артыке оно вновь засветилось чистой радостью.