Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 55 страниц)

После нескольких заездов наступила очередь коней Меле-бая и Беззатларов. Наездник Меле-бая тотчас вскочил на Чакана и выехал на скаковую дорожку. Вслед за ним на огромном Атъярыме выехал на дорожку и наездник Беззатларов. Напряжение зрителей возросло.

Долго не могли выравнять коней по одной линии. Наездники, стараясь перехитрить друг друга, вырывались вперед, за черту, и по окрику распорядителя скачек возвращались обратно. Распорядитель уже охрип от крика, а кони вспотели. Кое-кому становилась понятной хитрость мелебаевского наездника, – грузный Атъярым расходовал на эти заезды больше сил, чем горячий и легкий Чакан. Наконец, в двадцатый или тридцатый раз обоим наездникам удалось одновременно перемахнуть черту, и они пустили коней галопом.

Зрители повскакивали с мест, разом подались вперед и почти запрудили дорожку. У Меле-бая не хватало решимости взглянуть на своего Чакана; от волнения у него дрожали колени, и он стал ходить взад-вперед за спинами зрителей.

Чакан шел впереди, сверкая своим догабагом, но с каждой секундой расстояние между ним и Агъярымом уменьшалось. Вот конь утамышей почти совсем поравнялся с мелебаевским скакуном. Тогда джигит на Чакане, скакавший с левой стороны, стал отжимать

Атъярыма вправо, заслоняя дорогу. Когда они приблизились к толпе, все услышали крики скачущего на Атъярыме:

– Пусти!.. Пусти-и!..

Но джигит на Чакане упорно теснил своего соперника, пока тот не хватил его плетью по голове. Последние секунды пробега джигиты хлестали плетьми уже не коней, а друг друга.

Чакан всего на одну голову опередил Атъярыма. Раздались восторженные возгласы:

– Меле-бай, да озарятся очи твои, Чаканчик победил Атъярыма!

– Тохтамыши, да озарятся очи ваши! Утамыш побежден!

Эти возгласы задели Беззатларов, да и всех утамы-шей, и без того возмущенных нечестностью наездника тохтамыша. Когда утамыши подошли к раздатчикам призов, скакавший на Чакане уже получил свою награду – целую обработанную юфтовую кожу. Это еще больше обозлило разобиженных Беззатларов, и они стали кричать:

– Несправедливо!..

– Вместе пришли!..

– Наездник не пускал!..

Ссора разгоралась. Самого хозяина скачек, Халназар-бая, утамыши осыпали крепкой бранью. Некоторые готовы были схватиться за кинжалы.

Халназар понял, что дело может окончиться кровопролитием, и, подскочив к раздатчикам призов, накинулся на них:

– Эй, кто это тут обижает наших гостей? Кони вместе пришли, как в одной упряжке! Дать награду и Беззатларам!

Но он опоздал. Несмотря на то, что Беззатларам тоже предложили юфтовую кожу, они отвернулись и обратились к своим сородичам:

– Кто утамыши – домой!

– Нехорошо так делать, родня,– стал уговаривать Халназар.– Не стоит из-за одного озорника обижаться на всех. Возьмите свой приз.

– А подавись ты!..

Половина гостей – все люди из племени утамыш с бранью двинулись с поля.

Эта ссора вконец испортила свадебный праздник и настроение бая. Борьба, которая должна была начаться после скачек, не состоялась.

Глава шестая

Смерть жены не опечалила Баллы, он желал ее. Не раз говорил он в присутствии самой больной: «Когда я избавлюсь от твоего кашля?!» Желание его исполнилось, и он мысленно перебирал теперь всех девушек аула, ища среди них ту, которая подошла бы ему в жены. У одной не нравились ему родители, другая не угодила ему походкой, у третьей глаза косили, а тех, что имели более серьезные недостатки, он и не вспоминал. Выбор его в конце концов остановился на Айне.

Баллы украдкой любовался девушкой в то утро, когда она пришла посмотреть на свадебный поезд. Поймав ее мимолетный взгляд и улыбку, он подумал: «Не на меня ли она загляделась? Верно, она не прочь будет стать невесткою Халназар-бая». После смерти жены мысли его все чаше обращались к Айне. Он рассуждал: «Тогда была между нами преграда, теперь ее нет. Женюсь на ней непременно». Бывали моменты, когда его начинали одолевать сомнения: «Ведь я вдовец, а она девушка. Меред не так уже беден, чтобы позариться на деньги. А мать?.. Мать не родная. Вот разве что ее соблазнит породниться с семьей богатого и степенного бая?» И опять на помощь приходило высокомерное самомнение, часто заставлявшее Баллы поступать опрометчиво и глупо. От сомнений он легко переходил к уверенности: «Она будет рада войти в мой дом. А Меред – разве он не почтет за счастье стать родственником Халназар бая!..»

По-своему переживал смерть невестки сам Халназар. Он понимал, что такой конец свадебных торжеств произведет на людей невыгодное для него впечатление. Особенно угнетала его обида, нанесенная в день скачек утамышам. Молва об этом облетит всю долину Теджена, будут говорить, что Халназар-бай пожалел одну кожу и обидел всех утамышей, что он был пристрастен и не хотел уступить приз чужим, что он сам подговорил наездника на хитрость. Такие разговоры, думалось ему, дойдут и до Мары и до Ахала, достоинство его будет посрамлено, и вряд ли найдется способ восстановить его доброе имя. А тут вдобавок ко всему еще кончина невестки. Правда, сама по себе ее смерть не причиняла большого огорчения, но то, с каким надрывающим душу отчаянием плакали и причитали аульные женщины, как непрерывным потоком шли к покойнице люди, как старухи, сокрушенно покачивая головами, твердили: «Ах, какая это была гелин!», а старики, словно вынося приговор байскому дому, приговаривали: «Она была из достойной семьи, жаль, что так получилось», – все это вконец расстроило Халназар-бая. Действительно, еще совсем недавно невестка пришла к нему в дом юной девушкой, румяной, здоровой, и день ото дня таяла у всех на глазах.

Садап плакала вместе со всеми женщинами, приходившими прощаться с умершей. Потому ли, что она хотела показать людям, как сильна ее скорбь, оттого ли, что сама заслушивалась своего певучего голоса, или, быть может, просто под влиянием жалобных причитаний других, но она пролила много слез. А когда плач прекращался и женщины начинали перебирать все добродетели покойной, это еще больше действовало на нее.

– Ах, она была всем известна своей добротой!

– А какая ласковая была! Как сладостны были ее речи!

– Правду говорят – ласковое сердце бывает у тех, кому не дано долго жить.

– Да, она была спутником, зашедшим к нам мимоходом...

Старшая жена бая со слезами на глазах вспоминала ласковую приветливость покойной; пришло на ум, что она никогда не слышала от нее обидного слова, что та словно угадывала ее желания, умела почитать старших и была примером для всех молодых женщин аула. Садап-бай уже раскаивалась в том, что ворчала на невестку, когда болезнь ее усилилась и она не могла работать. А вспомнив, что в последние дни не раз желала ей скорой кончины, почувствовала себя виновницей ее безвременной гибели. «Боже, прости мне!» – в страхе молилась она и вновь принималась плакать и причитать.

Горше всех были слезы матери. Она прибыла в день кончины своей любимой дочери и уже не застала ее в живых. Войдя в кибитку, она, слабея от горя, ухватилась за чувал и запричитала:

– Ах, дитя мое, лучше бы мне вместо тебя лечь в могилу! Не ты ли была прекрасным цветком в моем саду? Как же увяла ты? Ни в детстве, ни после ты не знала недугов. Лицо твое было светлым, как луна. Как же тебя, цветущую и прекрасную, подкосила черная смерть? Какая злая сила коснулась тебя? – Не зная еще всего, она вдруг возроптала на бога: – Как же, господи, мог ты допустить, чтобы нежное дитя, только что вступившее в жизнь, обратилось в прах?.. – И туг же, испугавшись своих кощунственных слов, смиренно произнесла: – Тебе лучше знать, господи. Прости меня. Да будет воля твоя!..

После похорон невестки в доме Халназаров наступила гнетущая тишина. Старый бай ходил темнее тучи. Только мальчик-молодожен, перестав обращать внимание на приунывшую жену, по-прежнему резвился с аульными ребятишками.

Как-то ранним утром к Халназар-баю прискакал есуал и сообщил, что арчин вызывает к себе всех мирабов и эминов аула Гоша. Арчинство находилось в половине дневного перехода. Халназар тотчас же приказал седлать иноходца.

Глава седьмая

Утро выдалось тихое, пасмурное. Сквозь серую пелену облаков временами чуть проглядывал красноватый диск солнца. Пасмурно было и на душе Халназара. Он ехал вдоль Кяля, мимо необозримых полей темно-зеленой пшеницы и думал о том, как встретит его старшина после всего того, что произошло в его доме. Жидкая глина у переполненного водой канала чавкала под копытами, брызгами летела на ичиги Халназара. Мосты над арыками снесло водой, при переправе вброд вода доходила коню по брюхо, и Халназару приходилось высоко задирать ноги.

Между тем небо постепенно очищалось от туч. Скоро выплыло солнце. Посветлело и на душе у Халназара. Он жадно вдыхал свежий весенний воздух, смотрел на бескрайние поля колосящейся пшеницы, над которыми жаворонки рассыпали свои нескончаемые трели, и думал: «Хорош будет год и для земледелия, и для скотоводства, и для торговли». Сам он занимался по мере возможности и тем, и другим, и третьим. «Дейхане соберут двойной урожай. Зерном можно будет завалиться, если суметь прибрать к рукам эту пшеничку. Что ж, должников у меня немало!..»

Предаваясь таким размышлениям, заранее подсчитывая будущие доходы, он и не заметил, как въехал в аул старшины. Кибитка арчина выделялась среди других своими размерами и отличной отделкой: вся она была одета в белый войлок и светлый камыш, а вместо килима вход в нее прикрывала ярко раскрашенная резная дверь.

Халназар подъехал ближе. У коновязи он увидел множество коней. Иноходцы и скакуны, грозно кося глазами и роя копытами землю, стояли тесно, как ягнята в загоне. У входа в кибитку пофыркивали два белых самовара, неподалеку на тагане кипел черный котел, распространяя аппетитный запах плова и пряностей. Из-за резной двери доносились оживленные голоса и смех.

Новый слуга арчина, хотя и не знал прибывшего, но, увидев перед собой старика с седой бородой, горделиво сидевшего на рыжем иноходце, подбежал и почтительно взял коня под уздцы. Халназар неторопливо съехал с седла, басовито покрякал и стал ждать. Из кибитки вышел сам старшина.

– А-а, Халназар-бай приехал! Привет тебе, бай-ага!– сказал он, протягивая руку.

Халназар с важным видом, не теряя собственного достоинства, исполнил весь обряд приветствия – спросил старшину, все ли здоровы в его семье, хороши ли дела.

Старшина распахнул обе половинки двери. Халназар, войдя в кибитку, обратился ко всем с общим приветом, потом поздоровался с каждым за руку и, небрежно отбросив в сторону отделанную серебром камчу (Камча – плеть, нагайка), сел. Не вмешиваясь в разговор, он окинул взглядом просторную кибитку.

В женской половине стоял большой сундук, и на нем лежала горка шелковых одеял. Дальше виднелся высокий, в рост человека, разрисованный шкаф. А еще дальше, понизу, как бы в веселом хороводе, стояли ковровые чувалы; над ними висели ковровые торбы старинных карлукских рисунков. Поверх огромного ковра лежали войлочные коврики с цветными узорами, и потому пол кибитки казался усыпанным цветами.

Халназар был поражен роскошным убранством кибитки арчина. Но тут же он вспомнил, что на старшину сыплются разные подношения и взятки со всех сторон.

Вокруг него эмины и мирабы вели шутливый разговор, поддевали друг друга, смеялись. Трубка огромного чилима (Чилим – курительный прибор) переходила из рук в руки. Под узорчатой крышкой его занимался жаром и потрескивал бухарский табак. Дым, проходя через воду, издавал звук, похожий на урчание рассерженного верблюда. Халназар тоже раза два приложился к тростниковой трубке и, подняв голову, пустил вверх струю дыма.

Болтливый, то и дело перебивавший других краснощекий толстяк с реденькой бородкой и маленькими, глубоко сидящими глазами, Покги Вала, держал в руках тыквочку с жевательным табаком. Вдруг он поставил ее на ковер и, прерывая общий разговор, обратился к старшине:

– Ну, арчин-хан, скажи нам, что хочешь сказать.

Слова Покги заставили всех встрепенуться. У всех на уме был один вопрос: что заставило арчина собрать мирабов и эминов? Но старшина, видимо, желавший сначала прощупать настроение присутствующих, был явно недоволен тем, что Покги Вала выскочил преждевременно, и ответил вопросом:

– Покги-мираб, куда ты торопишься?

Халназару тоже не понравилась торопливость Покги, но и ответ старшины не удовлетворил его. Бай пытливо посмотрел в лицо хозяину. Черная, как уголь, чуть подстриженная борода очень шла к смуглому лицу старшины, к его черным глазам, блестящим и острым. По тому, как играли эти глаза и хмурились брови, Халназар понял, что тут дело серьезное. Не успел он, однако, и рта раскрыть, как другой старик, благообразного вида, поглаживая седую бороду, заикаясь, сказал:

– Да, арчин-хан, уж расскажи, например, в чем дело. Зачем собрал нас, стариков?

Покги Вала опять опередил старшину:

– Нобат-мираб правильно говорит. Расскажи, арчин-хан!

Старшина поправил на гладкой, свежевыбритой голове расшитую шелками тюбетейку, важно приосанился и обратился к собравшимся:

– Мирабы, старейшины, вы знаете... Вот уже скоро два года, как началась война. Доблестные войска белого царя сражаются на больших фронтах, уничтожают врага и гибнут сами. Его величество, наш белый падишах, заботясь о народе, защищая страну, не жалеет никаких средств...

– Ай, молодец! – вырвалось у Покги Вала.

– ...никаких средств, а на войну затрачивается столько, что и не сосчитать, и не обозреть. И вот белый царь просит помощи у своих подданных...

Один из эминов прервал старшину:

– Уже помогали и помогаем все время!

Слово «помощь» вызвало у Халназара разные мысли, но спросить, какая помощь требуется, он не решился. Обычно все дело сводилось к новым налогам. Приезжал есаул и объявлял: «От каждого арыка столько-то». Хал-назару стало ясно только одно: если арчин собрал всех мирабов и эминов в своей кибитке, значит, предстоит что-то необычное.

– Пасть войны ненасытна, сколько ни давай... – начал было опять старшина, но, поняв, что сказал не то, оборвал себя и на мгновенье умолк.

– Ты скажи, арчин-хан, сколько от нас требуют! Сколько надо, столько и дадим! – торопливо выпалил Покги Вала.

Ободренный этими словами, старшина поднял веки и, поблескивая глазами, строго сказал:

– По приказу, идущему от генерала, по требованию, присланному полковником, согласно извещению господина волостного, у народа просят коней.

Халназар-бай невольно вздрогнул при последних словах старшины. Своего Мелекуша он поил молоком. Никогда не говорил он необдуманно, а тут у него вырвалось:

– Каких коней?

Старшина, заметив тревогу в лице Халназара, поспешил успокоить его:

– Бай-ага, ты не тревожься. Мы не дадим на истребление чудесную породу туркменских коней. Да если бы и предложили, белый царь их у нас не возьмет. Царю нужны обыкновенные лошади, а не скакуны.

Щупленький светловолосый человек с рыжеватой растительностью на бледном лице, все время молча сидевший в отдалении, вдруг заговорил резко, протестующе:

– Когда же будет конец этим поборам? Сколько уж раз мы отдавали коней – то верховых, то рабочих? Сколько раз забирали любимых коней, прямо из упряжи, с молотьбы. Кончилась бы скорее война, и мы вздохнули бы!..

Старшина собрал доверенных лиц аулов потому, что в прошлый раз во время набора коней среди дейхан произошли беспорядки. Он опасался, что на этот раз сопротивление будет более серьезным, и хотел всю ответственность за последствия возложить на мирабов и эминов. Поэтому он решил сразу же пресечь недовольство:

– Сары, не говори таких слов при народе! Скажешь– и просьба царя не будет выполнена. А не будет выполнена...

Сары гневно прервал его:

– Арчин-хан! На вас лежит обязанность ограждать народ от тяжелых поборов, защищать его перед генералами и полковниками царя, а вы забываете про этот свой долг, да и не желаете выполнять его. Как только полковник откроет рот – вы в ответ: «Слушаюсь, хан-ага!» – и летите выполнять его волю, нахлестывая коня. Вы не обращаете внимания на то, в каком положении народ, вы стараетесь выполнить любую повинность и даже с избытком. А поглядите-ка, много ли у народа осталось коней? И у меня хватит ума, чтобы понять, что волю царя нельзя не выполнить. Когда мы стали подданными царя, мы увидели спокойные ночи, – это и я понимаю. Только я не могу постигнуть, как можно вконец разорять хозяйство дейханина. Ведь не будет у нас хлеба, не будет и войско снабжено, а не будет снабжено войско, как может белый царь воевать?

Покги Вала несколько раз пытался вставить слова и все покрикивал: «Ай, что он говорит! Что говорит!» Но Сары не дал прервать себя и не замолчал до тех пор, пока не высказал всего, что накипело у него на душе. Халназар понимал, что горячие слова Сары правильны, но, зная, что военные налоги не разорят его и ему подобных, и желая успокоить дейханина, сказал с укором:

– Сары-мираб, к чему прикидываться нищим? В этом году было две весны, скоро снимем двойной урожай. Мешков для зерна не хватит!

Сары с хмурым видом ответил:

– Верно говоришь, бай-ага! Таким людям, как вы, налоги – не в тяжесть. У вас для зерна, пожалуй, и верно, мешков не хватит. Потому не хватит, что зерно тех, кто нашел бы ему место, дождем посыплется в ваши чувалы. Но дело в бедном дейханине. Он, сколько ни трудится, сколько ни терпит, все равно к концу года голоден...

Покги Вала поморгал глазами, нагнувшись, торопливо выплюнул табак и загорячился:

– Вот увидишь, вот увидишь! Разве не такие слова сеют раздор в народе?

Халназар-баю и самому хотелось резко осадить Сары, но слова Покги напоминали ему прежние распри, от которых он столько натерпелся.

В прошлом году при разделе земли начались разногласия. Встал вопрос о смене старшины. Теперешний старшина Бабахан, Покги Вала, Халназар-бай и другие, объединившись, подали жалобу на прежнего старшину. Тот происходил из крупного, зажиточного рода и в свою очередь тоже подал жалобу. Началась тяжба, каждая сторона старалась заручиться покровительством начальства. Небольшой группе Халназара с помощью торговцев и грамотных людей, знавших русский язык, удалось перетянуть на свою сторону уездного начальника – полковника. Другая сторона через главного переводчика уездного управления добилась поддержки со стороны помощника начальника уезда. Расходам на всякого рода подношения не было конца, – обе стороны продавали паи на воду и на вырученные деньги покупали для подарков дорогие ковры. Несколько раз назначались выборы, но всегда под каким-нибудь предлогом откладывались. Распри разгорались, главари шли на все, чтобы разжечь родовую вражду. Дело дошло до того, что даже бедная часть дейханства, обычно равнодушная к выборам старшины, разделилась на два враждебных лагеря.

На выборы в аул приехал сам полковник. Выборщики разделились: одна группа стояла за прежнего старшину, другая, во главе с Халназаром, выдвигала Бабахана. Даже слепому было ясно, что группа Халназара недостаточно многочисленна, чтобы одержать верх над своими противниками. Но полковник решил сам подсчитать голоса. Он велел прогнать перед собой людей, как стада баранов. Когда проходили сторонники прежнего старшины, полковник не принимал в счет малорослых парней, как несовершеннолетних, стариков, как выбывших из строя, а людей с больными глазами, хромых, имевших еще какой-нибудь физический недостаток, считал двоих за одного. Закончив подсчет, он объявил: «Четыреста тридцать три!» А когда проходили сторонники Бабахана, считал быстро, одну группу заставил пройти дважды, потом громко сказал:

– Четыреста семьдесят пять! Большинство на стороне Бабахана, и должность арчина переходит к нему!

Сторонники прежнего старшины подняли крик:

– Как это большинство у Бабахана, когда нас вдвое больше?

– Это подлог!

– Пусть он только попробует стать арчином!

– Не дадим нарушать обычая!

– Если на то пошло, то арчинство надо разделить пополам!

– Баяр-ага, мы не согласны! Считай еще раз!

Полковник, видя, что положение становится серьезным, бросился к дому, под защиту своих джигитов. Поднялись крики: «Не пускай баяра!», «Держи его!». Некоторые бросились на Бабахана и его покровителей. Бабахан успел присоединиться к полковнику и вместе с ним вошел в дом, но Покги Вала был изрядно побит. И Халназар получил не один удар плетью. Джигиты бросились с нагайками на сторонников прежнего старшины. А бляху старшины как дал полковник Бабахану, так она у него и осталась.

Вспомнив все это, а главное, огромные расходы на взятки и подарки, Халназар стал думать: как же ему ответить Сары?

Тут на помощь пришел Нобат-бай. Он нашел слово, которое понравилось Халназару:

– Сары, ты послушай. Например, дело и долг каждого подданного исполнять повеления царя. Например, на коней, которые теперь уйдут от нас, сядут наши же джигиты. Ведь не можем мы оставить пешими наших джигитов, добывающих себе славу на германской войне? Не забывай, что на фронте есть и наш конный полк! Один из сидящих откликнулся:

– Нобат-мираб правильно говорит!

В это время, звеня серебром украшений, в кибитку вошла молодая жена арчина с целой выпечкой чуреков и поклонилась гостям. Халназар тотчас же обратился к ней со словами обычного приветствия:

– Айнабат, здорова ли ты, все ли благополучно в твоем доме?

– Благодарение богу, он милостлив, – тихим голосом ответила Айнабат.

Поставив поднос с чуреками на пол, она разостлала скатерть и стала раскладывать чуреки перед сидящими. Борык на ее голове сверкал золотом узоров. Всякий раз, как она наклонялась, серебряные подвески борыка и маленькие бубенчики на концах длинных кос тихо позванивали, шумело новое шелковое платье. Некоторые невольно заглядывались на хозяйку, но чуреки привлекали еще больше. Голод уже давал себя знать. Запах горячего пшеничного хлеба щекотал ноздри, все жмурились, предвкушая обильную трапезу. А между тем спор неожиданно разгорелся с новой силой.

Халназар старался избежать раздоров и больше всего упирал на то, что бесполезно сопротивляться требованиям о поставке войску коней, раз на то имеется повеление самого царя.

– Люди, – внушительно говорил он, – царь – владыка своего подданного, подданный же – его раб. Раз нужно царю, – значит, говорить не о чем.

У Покги Вала весь рот был забит зеленой жвачкой. Звонко причмокнув губами, он поддержал:

– Халназар-бай правильно говорит! – И вдруг, выплюнув табак, обратился к старшине: – Арчин-хан, ты говори, сколько коней надо выставить. Сколько надо – дадим!

Старшина облегченно вздохнул, черные глаза его заулыбались, и он неторопливо заговорил:

– Покги-мираб, в этот раз с нашего арчинства приходится только восемь коней. Царь справедлив: коней и верблюдов даром не берут, за них платят деньги. Сары насмешливо взглянул на старшину, потом на Халназара и сказал:

– Чего же лучше, – пусть щедрые баи, раз платят деньги, отдадут своих коней и тем отведут беду от дей-хан!

Сары словно сыпал горячую золу за пазуху Хална-зару. Бай понял, что эти слова относятся прежде всего к нему, и гневно взглянул на дейханина:

– Сары-мираб, ты думай, что говоришь! Понадобятся царю ахалтекинцы, – баи не будут прятать коней. Кто давал по сотне рублей на раненых воинов?

Нобат-бай прекратил спор, пренебрежительно бросив:

– Пхэй, о чем спорят! Например, с каждого широкого арыка по две лошади... А ну, мирза, бери перо, пиши!

Мирза подвинул чернильницу, положил на колено бумагу и, взяв тростниковую ручку, приготовился писать. Халназар приложился к трубке чилима, неторопливо выпустил дым изо рта и сказал:

– От моего арыка запиши: Артык, сын Бабалы...

Когда был составлен поименный список всех, кто должен поставить коней, началось угощение. Разговор перешел на войну. Говорили о том, как туркменские джигиты взяли в плен австрийского генерала, разбив его конницу; как храбры русские солдаты и как страшны пушки немцев. Один из стариков, недавно получивший письмо с фронта от сына, рассказал о каких-то чувалах, которыми немцы стреляют из огромных пушек: эти чувалы, когда летят, ревут, как коровы, а падая, грохочут, подобно небесному грому. Слышалось чавканье ртов, все торопливо жевали сочное мясо годовалого барашка.

Халназар, то и дело расправляя ладонями усы, с жадностью обгладывал жирные ребрышки, глотал, как удав, нежную грудинку, куски печенки и легких и все это запивал густым и крепким наваром, который черпал деревянной ложкой на длинном черенке. Слуга, сидевший у порога, прислонившись спиной к двери, не мог отвести глаз от Халназара, рот у него переполнялся слюной, и он судорожно глотал ее. Вдруг он услышал конский топот и выскочил за дверь, чтобы встретить нового гостя.

Не прошло и минуты, как в сопровождении слуги в кибитку вошел бравый джигит в красном шелковом халате, при сабле и в погонах. Щелкнув каблуками, он отдал честь, затем вынул из сумки пакет и подал его старшине. Халназар, видя, как статный джигит вытянулся перед старшиной, подумал: «Значит, Бабахан у начальства в почете». Смуглое лицо арчина просияло от гордости: такой почет ему оказывали при уважаемых людях аула! Обтерев о штанину запачканные жиром руки, он принял пакет и, заметив, что гонец снова приложил руку к папахе, обратился к нему:

– Что ж так торопишься? Выпил бы чаю!

– Спасибо, арчин-ага! – ответил джигит. – Сегодня я должен успеть развезти всем арчинам вот эти пакеты,– таково распоряжение господина волостного.

– А ответа на бумагу разве не будешь ждать?

– Ответ вы доставите самому волостному начальнику, – ответил бравый джигит и, снова отдав честь, повернулся и вышел.

Неграмотный старшина, не знавший даже начертания букв, неторопливо вскрыл пакет и, вынув из него бумагу, передал мирзе. Тот взял в обе руки и стал читать вслух:

«Приказ арчину аула Гоша

Наши доблестные джигиты, говорят, прославились на войне. Неприятель, завидев туркменскую папаху, сразу падает духом. Согласно просьбе генерала и по требованию полковника, прошу тебя послать почетных людей аула в народ и собрать папахи для войска. В течение недели ты должен собрать двести папах. Извести меня, как пойдет дело.

Волостной управитель Ходжамурад».

Сары потемнел. Вены на шее у него вздулись, тонкие губы вздрагивали. Бабахан сильно потянул из чилима, выпустил из-под черных, закрученных кверху усов сероватый дым и, не слушая болтовни Покги, спросил:

– Ну, люди, слышали?

И опять Покги Вала выскочил вперед раньше всех:

– Папахи!.. Этого добра у нас сколько хочешь!

Нобат-бай присоединился к нему:

– Если враг бежит от папахи, например, тогда баи откажутся от всего годового приплода барашков. Не так ли, Халназар-бай?

– Так, Нобат-бай, – проговорил вдруг ослабевшим голосом Халназар, а про себя подумал: «Отдай коней, отдай ярочек, пусти хозяйство по ветру и иди в племя ходжей-попрошаек побираться. Как бы не так!». И, подумав немного, ответил двусмысленно:

– Эх, если б шапками можно было отогнать врага, разве все мы не отдали бы последней папахи с головы?

Сары, сидевший в глубоком раздумье, опять подал голос:

– Ох, люди! Немного времени прошло с тех пор, как мы отдали халаты со своих плеч и все, что получше, из одежды, чтобы уплатить налоги. Дейханину только и остается отдать последнюю папаху. Уж и теперь у него: нагнется – голый зад виден, выпрямится – живот просвечивает.

– Ах, Сары-мираб, – с упреком проговорил Покги Вала, – тебя послушать – так ложись и помирай. А все-то дело в одной старой папахе.

– Старых не возьмут, а новая не у каждого найдется, – возразил Сары.

– Да хоть бы и шкуру барашка пришлось отдать! – горячился Покги. – О чем ты тужишь, когда везде такая сила воды и люди ждут богатого урожая?.

Сары уже говорил, кому на пользу пойдет урожай и в чьи закрома посыплется зерно, и поэтому не стал повторяться.

– Покги-мираб, – сказал он, – конечно, баям и таким, как ты, тужить не о чем. Может быть, и я перебьюсь как-нибудь. Но большинство дейхан...

– Э-э, тебе бы все спорить!

– Покги-мираб, не все же так беззаботны, как ты!

Бабахан решил, наконец, прекратить эти разговоры. Он поднял палец и предостерегающе обратился к дейханину:

– Сары, язык твой болтает, а уши не слышат. Ты прикидываешься защитником народа, но твои слова не принесут народу ничего, кроме вреда. Не забывай, что бывает с теми, кто идет против белого падишаха!

Нобат-бай поддакнул старшине:

– Да, конечно, его величество белый падишах знает нужды народа лучше, чем ты и я. Мы его дети...

Сары поник головой. В нем поднималась злоба против всех этих баев, не желавших считаться с тяжелым положением дейхан. Ему хотелось вскочить на ноги и крикнуть им всем: «Ничего не дам – ни папах, ни коней!» Но он понимал, что никто из этих людей не поддержит его, а скрытая угроза старшины имела ясный смысл: на него могли донести в управление... И он сидел, низко опустив голову и не решаясь проронить хотя бы слово в ответ старшине. Халназар, видя, что мираб смирился, отказался от намерения обругать его.

С общего согласия сбор папах в ауле поручили Халназар-баю и Покги-мирабу, правильно рассчитав, что Халназар держит в руках половину аула и многие не посмеют отказать ему, а Покги Вала способен уговорить колеблющихся и не постесняется сорвать папаху даже с головы, если будет уверен, что его не побьют.

Когда эмины и мирабы сели на коней, было уже далеко за полдень. Сам арчин помог Халназар-баю сесть на иноходца. Пока бай, вдев ногу в стремя, висел всей своей тяжестью на луке седла, иноходец стоял смирно, но лишь только он уселся, конь, изогнув шею, стал грызть удила и рваться вперед. Подвернув под себя полу халата, Халназар сел в седле поудобнее и сказал:

– Ну, будь здоров, арчин-хан!

Конь вышел на дорогу и понесся вдоль канала легкой иноходью. Длинная с проседью борода Халназара мерно колыхалась, развеваясь по ветру.