Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 55 страниц)

Глава одинадцатая

У подножья гор, недалеко от иранской границы, утопают в садах небольшой городок, станция и аул Каах-ка. С юго-запада к ним вплотную подходят невысокие холмы; на юго-восток, в сторону Гарман Сагита, расстилается широкая открытая равнина, на которой отчетливо видна каждая движущаяся точка. Там, где холмы переходят в равнину, расположились английские войска. К северо-востоку от станции Каахка, в Старой крепости у Донуз-Чещме, где равнина переходит в горбатые барханы Кара-Кумов, стоял конный полк Нияз-бека. Район Каахки был очень удобен для обороны, и, может быть, поэтому английское командование решило именно здесь остановить наступление красных.

Командование Красной Армии, наступавшей с юго-востока, учло невозможность лобовой атаки на Каахку. По плану, разработанному штабом Чернышева, основные силы красноармейцев вошли в пески Кара-Кумов и, обойдя Каахку с севера, на рассвете двадцать шестого августа через Донуз-Чешме обрушились на конный полк Нияз-бека. Застигнутые врасплох джигиты Нияз-бека в беспорядке отступили в ашхабадском направлении, к станции Каушут. Конный отряд Ашира разрушил участок железной дороги между Каахкой и Каушутом и перерезал телеграфные провода. Главные силы Красной Армии до полудня вошли в аул Каахка. Красноармейская батарея открыла огонь по станции и сразу же подбила бронепоезд белых. Штаб Ораз-Сардара, все его войско и англо-индусские части интервентов оказались отрезанными от Ашхабада.

Ораз-Сердар, в полной растерянности перед сокрушительным натиском красных, готов был прекратить сопротивление и сдаться на милость победителя. Он посоветовался с англичанами и приказал выкинуть белый флаг. И не успело еще донесение об этом дойти До штаба Чернышева, как командиры красноармейских полков, решив, что одержана полная победа, прекратили боевые действия и вступили в переговоры с парламентерами. Но английское командование применило свою обычную вероломную тактику. Затянув переговоры ровно настолько, чтобы успеть перегруппировать свои части, оно бросило сильные пулеметные батальоны на фланги наступающих. Красноармейские полки d районе аула и станции Каахка оказались в свою очередь под угрозой окружения, и Чернышеву ничего не оставалось, как отдать приказ об отступлении.

Тыжденко, со своим кавалерийским полком прорвавшийся далеко на запад, очутился в самом тяжелом положении. Все утро он вел неравный бой с англо-индусами, которые превосходили красноармейцев численностью и, главное, силой огня, потерял почти половину состава полка и сам был ранен в ногу. Отходить пришлось через Донуз-Чешме в пески пустыни.

Стояла безветренная погода. Душный жар, поднимавшийся от раскаленных песков, томил хуже солнечного зноя. Красноармейцы изнемогали от усталости. От жары мутило в голове, от искрящихся на солнце песков до боли резало в глазах, пересохшие рты жаждали хоть капли воды. Но где там вода!.. Даже для Мавы, выросшего в песках, этот бесконечный знойный день казался нестерпимым. В бою Мавы потерял баклагу. Забыв о преследователях, он спешился и лег под узколистый куст черкеза. Горячий песок обжигал его, словно он попал в раскаленную печь. Губы слипались, точно смазанные клеем. Распухший язык не вмещался во рту. Мавы показалось, что над ним склонилась Майса и поднесла к губам пиалу с чаем. Он припал к ней, – раскаленный песок обжег ему губы.

Собрав последние силы, Мавы встал. Гряды песков закружились перед ним. Потом он увидел зеленый берег, поросший тенистыми деревьями, и целое море воды, как на Амударье. Вода, вода!.. Мавы бросился вперед и тут же упал. Он даже не узнал командира, когда тот, приподняв его за плечи, поднес баклагу к его губам. Как ребенок, прильнувший к материнской груди, обхватил он баклагу обеими руками и жадно припал к ней, но Тыжденко. давал ему пить только небольшими глотками.

Когда Мавы пришел в себя, англо-индусов уже не было видно. Поняв бесполезность преследования красноармейцев, они повернули своих мулов обратно и скрылись за барханами.

Груженные хлебом караваны непрерывно шли в Ак-Алан. Специально выстроенные амбары были переполнены, хлебом загружались огромные рвы. Эзиз, не таясь, говорил своим приближенным:

– Когда настанут зимние холода, можно будет поприжать и белых. За каждый чувал хлеба я возьму пушку.

Не простое дело – обеспечить войска продовольствием., когда хозяйство дейхан пришло в упадок. Эзиз понимал, что рано или поздно белое командование вынуждено будет обратиться к нему за помощью. Поэтому его сборщики в аулах зорко следили за тем, чтобы дей-ханское зерно прежде всего отсыпалось в ханский налог.

В накинутом на плечи полосатом халате Эзиз стоял и смотрел на огромную, еще не замазанную яму, доверху наполненную пшеницей, когда в небе послышался странный рокочущий звук. Заслонив глаза рукой, он поднял голову. С запада приближалось что-то похожее на огромную птицу или стрекозу с желтыми крыльями. Эзиз сразу понял, что это и какой гость летит к нему, по воздуху в Ак-Алан, – об этом его предупредили... Между тем самолет, сделав круг над возвышенностью, ринулся вниз и плавно, как птица, опустился на равнине.

Один из Двух гостей, которые подъехали в сопровождении нукеров, был совсем незнаком Эзизу. Ни своей одеждой, ни красным, словно обожженным лицом, с большим носом он не был похож на русского. Но Ашир узнал бы этого человека с первого взгляда. Это был тот самый офицер английской службы, которого на станции Теджен встречал Ораз-Сердар – капитан Тиг Джонс.

Англичанин, дружески приветствуя Эзиза, сказал несколько фраз по-английски и, в то время как его спутник переводил их Эзизу, повел глазами вокруг себя. Его наблюдательный, острый взгляд не задержался ни на тедженском хане, ни на его отборных нукерах, с любопытством взиравших на спустившегося с неба иностранца, – он остановился на золотой россыпи пшеницы, сверкавшей на солнце. Для армии интервентов это было, пожалуй, более ценным, чем оружие, которое тащили английские мулы из Индии, и даже – чем все разно-шерстное войско белых ублюдков и самого Эзиз-хана. Тиг Джонс был достаточно опытным на Востоке политиком, чтобы не выдавать перед собеседником своих мыслей, но сейчас он не мог скрыть своей радости и горячо поблагодарил Эзиза, который собирал зерно в своих ак-аланских норах, подобно слепому кроту. Капитан был вполне уверен, что все эти запасы зерна пойдут на пользу не Эзизу, а оккупационной армии.

Тедженский район снабжал своим хлебом не только всю Закаспийскую область, но и Фергану, Самарканд. И теперь в деле продовольственного снабжения армии английское командование могло рассчитывать только на тедженский хлеб.

Тиг Джонс взял горсть золотистых зерен и медленно, с задумчивым видом ссыпал их обратно в яму. Ни его, ни Эзиза совершенно» не интересовало, как были выращены эти чудесные зерна: пусть дейхане, трудившиеся в поте лица, остались голодными, зато ханские амбары и ямы полны зерна.

Эзиз впервые встретился лично с Тиг Джонсом, но еще раньше, из бесед с Абдыкерим-ханом, знал, что именно он, этот английский капитан, способен обеспечить ему блестящее будущее, и потому принял его, как самого почетного гостя.

В роскошно убранной коврами кибитке состоялась беседа наедине, в присутствии лишь переводчика, сопровождавшего капитана. Тиг Джонсу достаточно было короткого разговора, чтобы проверить все, что он знал об Эзизе. И он, спрашивая и слушая ответы Эзиза, делал свои выводы: «Слепая сила, которую легко повернуть в любую сторону, пойдет туда, куда ему укажут, и не свернет с указанного пути... К белым офицерам царской службы – таким, как Ораз-Сердар, относится с подозрением, а Джунаид-хану верит, как самому себе... Выше всех благ в жизни ценит свою ханскую власть и ради этой власти нарушит любые клятвы и обещания, пойдет с кем угодно и куда угодно...» Можно было только похвалить Абдыкерим-хана за умелую работу, за точность и правильность его наблюдений.

Стараясь всесторонне проверить Эзиза, Тиг Джонс спросил:

– Скажите, Эзиз-хан, вы здесь, в Ак-Алане, только держите оборону или порой и нападаете на большевиков?

– Нет, не нападаю, – ответил Эзиз, – и не стану этого делать.

– Почему же? Вы получили такие указания от командующего?

– Нет, напротив, Ораз-Сердар приказал мне иногда нападать на город, беспокоить большевиков.

– Значит, вы не выполняете приказов командующего?

– Этого приказа не выполняю.

– Но почему?

– Я не настолько глуп, чтобы, нападая на город, попасть под удар главных сил красных, их пулеметов и пушек. Я делаю немалое дело и тем, что стою здесь крепко и не пускаю большевиков в аулы. Нападу я на них сегодня, завтра они привяжут своих коней над накопленным мною зерном. По-моему, командующий не понимает этого.

– А ведь вы, пожалуй правы, Эзиз-хан! Об этом я поговорю с Ораз-Сердаром. Так и держитесь, пока не будет новых указаний английского командования.

Интервенты не торопились с осуществлением своих планов, они выжидали время, мобилизуя силы, которые могли бы верно служить целям английской оккупации. Поэтому Тиг Джонс и дал такое указание своему союзнику. Правда, нежелание Эзиза выполнять приказы командующего наводило на серьезные сомнения: ведь точно так же этот хан мог в другое время отказаться выполнять и приказы английского командования. Но Тиг Джонс лишь на минуту задумался над этой проблемой и решил ее по-своему: пока Эзиз острое оружие, которым глупо было бы не воспользоваться, а если он откажется подчиняться, у английского командования всегда найдутся средства обезвредить его.

Беседа продолжалась. Тиг Джонс говорил начальническим тоном и временами хмурился. А Эзиз, всегда державший себя высокомерно и самоуверенно, все больше терял свое высокомерие перед представителем английского командования.

– Ввязался я в эту войну, двинул на фронт почти всех своих нукеров, – говорил он, стараясь расположить к себе англичанина, – полагаясь на то, что белыми офицерами все предусмотрено. И поступил глупо. Не подоспей английское войско, мы были бы втоптаны в землю. И пришлось бы мне с каким-нибудь десятком джигитов скакать ь Ташауз, искать приюта у Джунаид-хана.

Он оборвал свою речь и пустился в любезности:

– Благодарение аллаху, вы подоспели вовремя. Мы признательны вам от всего сердца. А меня вы еще не знаете, господин капитан. Я считаю своим долгом выполнять приказы английского командования. Вы можете на меня положиться. Под вашим покровительством, верю, и мне удастся достигнуть своей цели.

Тиг Джонс больше всего напирал на то, что Эзиз должен заготовить как можно больше зерна и никому не отпускать его без разрешения английского командования. Вместе с тем он дал понять, что услуги Эзиза будут щедро вознаграждены и что со временем он станет ханом не только Теджена, но и всех теке.

Эзиз велел разостлать перед гостем огромный, тонкой работы ковер со старинными узорами. Изумителен был этот ковер; под лучами солнца его восхитительные узоры играли всеми красками, как изумруды и яхонты.

– О-о, да это настоящий антик! – невольно вырвалось у Тиг Джонса.

Видя, что агличанин доволен, Эзиз, улыбаясь, сказал:

– Это маленький подарок от моей жены вашей супруге. Прошу вас, не сочтите за труд – примите, не сочтите за груз – возьмите с собой, на вашу летающую машину.

Если б Эзиз и не подарил этого ковра, Тиг Джонс постарался бы выманить его хитростью. Зная обычаи Востока, это не так уж трудно: похвалить искусную работу, потом попросить продать – и хозяин будет вынужден преподнести понравившуюся гостю вещь в подарок, и Тиг Джонсу ничего не оставалось, как учтиво поблагодарить его.

– Моя жена уже получила подобные произведения восточного искусства, – сказал он с притворным равнодушием. – Но я не решился бы огорчить вашу супругу отказом от ее подарка.

Тиг Джонс хорошо понимал, что из всех произведений искусства, отправленных им в Лондон, этот изумительный ковер был бы лучшим украшением его квартиры. Однако он считал унизительным для себя рассыпаться в благодарностях перед каким-то туркменским ханом, и только добавил к своим словам:

– После победы мы постараемся отблагодарить вашу ханум не менее ценным подарком.

Прощаясь, они обеими руками пожали друг другу руки.

Проводив высокого гостя, Эзиз вернулся к яме и, глядя на зерно, подумал: «А в тебе есть божественная всемогущая сила!»

Но зерно собирал не один Эзиз. Его советники тоже не упускали случая набить свои закрома дейханским хлебом.

Алты-Сопы, не имевший раньше даже ишака, стал владельцем породистых коней, амбары его были забиты зерном, караваны тянулись к его– жилищу. На своем канале Бек он чувствовал себя тоже маленьким ханом, самостоятельно разрешал все дела и споры.

Анна-Курбан Юмуртгачи не обзаводился своим скотом, но вполне был сыт за счет зеката с аулов своего канала. И Гарры-Молла не упускал возможности поживиться и урывал свою долю из всего, что шло в казну Эзиз-хана.

Эзиз уже косо посматривал на своих приближенных и ждал только удобного случая, чтобы освободиться от них. Будучи неграмотным, как и все его советники, кроме Мадыр-Ишана, он окружил себя переводчиками, назначив кого секретарем, кого адъютантом в -своем штабе. Все оци были его безропотными слугами и пока открыто не воровали. Советникам было не по душе, что Эзиз доверял переводчикам все свои дела и все реже собирал свой диван. Сопы даже выразил однажды свое недовольство.

– Эзиз-хан! – сказал он. – Не эти ли люди сосали кровь туркмен в царское время? Теперь ты им снова даешь волю.

– На каждую охоту надо брать подходящую собаку, – важно ответил Эзиз. – Переводчики для нас – свет в темноте.

– Как бы потом тебе не пришлось кланяться им в ноги!

– Если для дела нужно, поклонюсь и Будде.

Алты-Сопы выпучил глаза. – Ладно, посмотрим... – буркнул он и пошел от Эзиза. Эзиз крикнул ему вслед:

– Посмотрим!

В эту минуту он был недалек от исполнения задуманного.

Среди переводчиков Эзиза было несколько русских белогвардейцев. Матвеев считался представителем белогвардейского штаба, но превратился в преданного слугу Эзиза. В Ак-Алане было всего пятьсот нукеров, но Матвеев сообщал в штаб, что у Эзиз-хана полторы тысячи всадников и три тысячи пехоты. Белогвардейцы без проверки отпускали Эзизу иденьги и снаряжение на четыре с половиной тысячи нукеров. Несмотря на это, он весьма неохотно выполнял распоряжения белогвардейского штаба, а то и совсем не выполнял. Когда ему предложили выйти на железную дорогу, взорвать мост около станции Такыр и совершить налет на Теджен, он ответил:

– Довольно с меня и того, что я держу заслон против Теджена. Когда ваши части подойдут к нему поближе, тогда и нападу на город.

Дейханский хлеб переполнял склады Ак-Алана и советников Эзиза, а деньгами, получаемыми от белых, «хан» набивал свои сундуки. Тратить их было некуда. Даже своим нукерам Эзиз не платил. Всем обеспеченные в Ак-Алане, они занимались открытым грабежом во время налетов на аулы и даже не вспоминали о жалованье. Главари их, следуя примеру своего хана, взявшего себе вторую жену – молодую светловолосую Сона-хан,– завели себе по две, по три жены.

Мадыр-Ишан тратил деньги не на женщин. Он сотни тысяч рублей отправлял своему младшему брату. Иранская граница была всего в тридцати километрах от Теджена, охранялась плохо, и брат Мадыр, связанный с иранскими купцами, мог беспрепятственно перевозить товары в Мешхед и из Мешхеда контрабандным путем. Мадыр-Ишан получал немалые барыши.

В Ак-Алане человек, которого называли вором, подвергался истязаниям, а вызвавший гнев Эзиз-хана лишался жизни.

На всех дорогах Теджена Эзиз расставил свои посты. Однажды с одного из таких постов к нему привели подозрительного человека, который шел из Мары. Это был сильного сложения, высокий человек лет тридцати, с подстриженной бородой и закрученными усами. Никаких документов у него не нашли, а держался он смело и отвечал резко. Эзиз заподозрил в нем разведчика большевиков и стал раздумывать – сечь его плетьми или сразу прикончить. И то и другое показалось ему недостаточно назидательной мерой наказания. По его приказу на лбу пойманного выжгли, как это делали с лошадьми, крестообразное тавро.

Эзиз посмотрел на обезображенного, клейменного человека и сказал:

– Вот твой удел! Пусть всякий, кто увидит это клеймо на твоем лбу, узнает: так я поступаю со всеми большевиками!

При штабе белых Эзиз держал своих связистов. Начальником этих связистов был Ташлы-толмач. Увидев его в Ак-Алане, Эзиз продиктовал Дурды сообщение о наказании «большевистского шпиона» и послал его вместе с Ташлы-толмачом в штаб.

Дурды, бывший одним из переводчиков Эзиза, с отвращением наблюдал все, что творилось в Ак-Алане. Разговоры с Артыком, который упрекал его когда-то в безволии и нерешительности, подействовали на него сильнее, чем думал Артык. Теперь, навещая раненого Артыка, он узнал о его решении порвать с Эзизом, и это окончательно определило его путь. Под предлогом болезни он получил разрешение Эзиза уехать в аул, но перед этим воспользовался случаем еще раз побывать в штабе у белых и разузнать побольше о положении в Каахке, ставшем ключевой позицией фронта.

Ташлы-толмач часто приезжал в Ак-Алан. Вместе с ним и отправился Дурды, взяв поручение Эзиза к Ни-яз-беку.

Они ехали через Донуз-Чещме. Только недавно здесь были убраны трупы; еще чернели пятна крови на глинистой почве. Редко встречались люди у полуразрушенных кибиток и землянок. Дурды и его спутник остановились у колодца, по имени которого был назван аул, напоить коней. Изможденная женщина сидела на пороге разрушенного глинобитного дома. Полубезумными глазами смотрела она вокруг, ничего не видя и не соображая, и горестно причитала.

– Сыночек мой, дитятко мое!.. – твердила она. – Мольбам бедняка и земля не внемлет. Разве не говорила я, что не пойдет на пользу мусульманам этот кабаний источник?! (Донуз-Чешме – кабаний источник) Лучше бы нам остаться в родном ауле и умереть голодной смертью...

Из Донуз-Чешме Дурды попал прямо в Каахку. С тяжелым чувством ехал он по улицам городка. Там, где недавно гуляли девушки и молодки в ярко-красных платьях, полуголые индусы прогуливали своих мулов. Каахка, славившаяся шелками, оливкового цвета халатами, фруктами, превратилась в военный лагерь. Ее сады загадили мулы и кони. Дома, где ткали шелка, стали солдатскими казармами. Во дворах дымились походные кухни. Голоногие индусы чистили оружие, резали баранов. Они были далеко от родных мест, но здесь они всем обеспечены; одежда на них чистая, бритые, лоснящиеся лица довольны... Но, приглядываясь к порядкам в лагере интервентов, Дурды заметил, что ни один индус не подходил к домам, где расположились английские офицеры. Только часовые с винтовками застыли у дверей. Англичане ходили мимо индусов, как бы не замечая их. Дурды подумал: «Вот она, хваленая английская демократия. Индус должен построить для англичанина хороший дом, приготовить для него пищу, почистить ему сапоги и одежду. Он должен своей кровью завоевать для него чужую страну. Но англичанин всегда будет смотреть на него как на низшее существо... В чем же вина индусов? В том, что у них кожа темного цвета? Неужели и туркменам уготована такая участь? Нет, не бывать этому!»

Тщательно изучив расположение белых и английских войск, их штабов, Дурды поехал в Старую крепость, где стоял полк Нияз-бека.

Нияз-бек сидел в белой палатке, разбитой под холмом. Через узкую дверь в палатку падали косые солнечные лучи, подувал прохладный ветерок. Заднее полотнище было приподнято, земля полита водой. Несколько офицеров прохаживались снаружи, боясь зайти к Нияз-беку, который был в плохом настроении.

Когда Дурды вошел в палатку и подал Нияз-беку письмо Эзиза, тот лишь мельком взглянул на него и передал адъютанту, а конверт, задумчиво повертев в руках, разорвал на мелкие кусочки. Раздражение его не проходило, он не стал разговаривать и с Дурды, словно положение в лагере Эзиза его совершенно не интересовало. Только появление самолета вывело его из задумчивости. Это был, видимо, красный разведчик. Он пролетел низко над расположением полка и стал кружить над Старой крепостью. Со всех сторон послышалась беспорядочная стрельба.

– Прекратить стрельбу! – крикнул Нияз-бек сводим офицерам. – Ни одного выстрела!

Самолет сделал еще один круг над крепостью и улетел в восточном направлении.

Дурды удивился мрачному настроению Нияз-бека. Он не знал, что командира конного полка только накануне вызывали в штаб командования интервентов. Поспешное бегство Нияз-бека и сдача им Старой крепости и Донуз-Чешме вызвали подозрение у англичан. Они предлагали командующему передать дело в военный суд. Услышав об этом от Ораз-Сердара, Нияз-бек резко сказал:

– Военный суд для меня – дуло моего револьвера. Кто хочет допросить меня – пусть подойдет...

Нияз-бек вначале предполагал, что все дело в интригах Ораз-Сердара, в боязни, как бы Нияз-бек не занял место командующего войсками. Взаимное доверие между ними уже давно было нарушено. Но в беседе с глазу на глаз Ораз-Сердар открыл ему истинную причину такой придирчивости англичан.

– Тебя не столько обвиняют за твои теперешние действия, – откровенно сказал он, – сколько за твои старые грехи. Еще прошлой зимой ты, говорят, где-то заявил, что для тебя русский царь лучше английского короля. А еще лучше, – будто бы ты говорил, – надо объединиться с турками. Не знаю, откуда это стало известно англичанам.

Тут Нияз-бек вдруг вспомнил свою беседу с Хамид-беком и, закусив губу, покачал головой. Он понял теперь, что Хамид-бек, выдавая себя за турка, был в действительности английским шпионом.

– Они уже давно следят за тобой, – сердито продолжал Ораз-Сердар, – и требовали выдать тебя в их руки. Я воспротивился этому. Будь поосторожнее на язык.

Вот это сообщение Ораз-Сердара и было причиной подавленного настроения Нияз-бека. Опасаясь англичан, он уже начинал подумывать, не уйти ли ему с полком в глубь песков. В этих размышлениях письмо Эзиза приобрело вдруг особую ценность. Нельзя было терять связи с ним, наоборот – следовало привлечь его на свою сторону. И совсем неплохо было бы перетянуть в свой полк такого бравого джигита, как Артык, вместе со всей его сотней,

Нияз-бек спросил о здоровье Артыка и, узнав, что тот ранен в бок и лежит у себя дома, попросил Дурды передать ему самый сердечный привет. Разговорившись с Дурды, он коротко рассказал, что произошло с ним в последнее время. Хотел даже написать Артыку письмо, но, вспомнив, что за ним установлена слежка, отказался от этого намерения из боязни, что английская разведка может задержать Дурды и перехватить это письмо.

Дурды не вернулся в Ак-Алан. Из Старой крепости он поехал прямо к Артыку.

Эзиз вскрыл пакет, привезенный ему Ташлы-толмачом, осмотрел письмо со всех сторон и протянул переводчику. Ташлы медленно и внятно начал читать:

«От Ораз-Сердара – Эзиз-хану большой привет!

Эзиз-хан! Не пристало мне вмешиваться в твои дела, но по своей службе считаю долгом дать тебе совет...»

Совет Ораз-Сердара касался только Мадыр-Ишана и грязных дел этого советника Эзиза по хозяйственным делам. К тому, что было сказано в письме, Ташлы-толмач добавил свои наблюдения за деятельностью Мадыр-Ишана в Каахке.

Гнусавый голос и бегающие, лживые глаза Мадыр-Ишана давно не нравились Эзизу. Раздражала его и бесцеремонность, с которой советник запускал руку в казну Ак-Алана. Однако Эзиз видел, что Мадыр-Ишан приносит ему немало пользы сверх того, что разворовывает, поэтому воздержался от крутых мер в отношении него. Но он еще больше приблизил к себе Ташлы-толма-ча, сделав его поверенным всех своих тайных дел и замыслов.

Голова Эзиза в это время была занята другими делами. К нему приехали гонцы из Ташауза. Джунаид-хан писал, что англичане уговаривают его двинуться на Чарджоу, разрушить мост через Амударью и оказать помощь басмачам бухарского эмира. Эзизу уже были известны планы англичан: только за два дня до этого к нему приезжали два английских офицера. Они старались разведать силу его конницы, а главное – убедить его в необходимости выступить совместно с Джунаид-ханом. Эзиз-хан с почетом принял гостей, хорошо угостил их, но проводил без определенного ответа. После долгих раздумий он дал Джунаид-хану такой ответ: «Хан-ага! Я думаю, что опасно тратить наши силы, нападая на Чарджоу. Если ты спокоен за свое положение со стороны Хивы и если у тебя больше сил, чем нужно для твоего спокойствия, то лучше направь тысячу или хоть пять сотен джигитов сюда. Но прошу тебя направить их не белым, не Ораз-Сердару, а ко мне, в Ак-Алан. Нельзя доверять им узду наших коней. Они хотят использовать нас, а мы должны использовать их. Когда мы победим большевиков, это еще не будет означать, что власть – в наших руках. Все равно нам придется драться и с меньшевиками. Поэтому лучше полностью сохранить наши силы в теперешнее смутное время.

Многочтимый хан-ага! Конечно, мой ум короче твоего. Если твои намерения будут иными, дай мне знать об этом».