Текст книги "Решающий шаг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 55 страниц)

Глава семнадцатая

Не успело солнце подняться над краем земли, как по аулу Гоша полетела странная, ошеломляющая весть. Сначала ее передавали шепотом, затем заговорили открыто и громко:

– У Халназара жена убежала!

– Сбежала Мехинли!

– Она с Мавы убежала!

Случалось и раньше – убежит девушка, и никого это особенно не удивляет. Но весть о том, что сбежала замужняя женщина, взволновала всех. Происшествие обсуждалось на все лады. Халназара, впрочем, никто почти не жалел, даже Мама. В другое время она, быть может, и посочувствовала бы ему, но теперь говорила:

– Вот хорошо! Когда моя дочь убежала, он орал на меня, как бешеный. Посмотрим, на кого он теперь будет орать. Упустить собственную жену! Да лучше бы ему с жизнью расстаться!

Старики, встречаясь, качали головами:

– Неслыханное дело. Чтобы убежала жена от мужа! Дурное, дурное знамение.

– И я так думаю. Последние времена!..

А женщины – так те просто были потрясены неслыханной смелостью Мехинли. Они даже сбросили яшма-ки и тараторили без умолку, с каким-то радостным волнением. Большинство из них одобряло поступок Мехинли, но были и такие, что проклинали ее, как беспутную.

Обиженная Халназаром Умсагюль дала волю своему языку. Подоткнув платье, она все утро бегала по аулу от кибитки к кибитке, побывала даже в одном из соседних аулов. И всюду она высказывала сочувствие Мехинли и ругала бая.

– О девушки, – говорила она, – да как же ей не бежать! Халназар и мужем-то ей не был и кормил ее, как собаку! А одежды у бедняжки только и было, что наготу прикрыть. Теперь она отомстила баю за все. Говорят, если она пожалуется большевикам, Халназара могут упрятать в тюрьму. Так ему и надо! Что бы ни обрушить на голову этому жадному баю – все будет мало!

Тяжелый год выпал на долю Халназара. Сначала появилась в доме невестка-фаланга. Потом свергли царя. Артык смешал имя бая с грязью, а те, кого Халназар считал бездельниками, дармоедами, растащили тысячи батманов зерна. И в довершение всего – сбежала жена! Как перенести этот новый позор? Ведь не животное он, не собака какая-нибудь, которая огрызнется и уйдет, когда ее побьют. Нанесено смертельное оскорбление, затронута честь. И кем – подумать только! Рабыней, которая была куплена за чувал ячменя, и безродным Мавы, который у семи дверей не находил себе пристанища! Что же делать, чтобы смыть с себя этот позор? Преследовать, найти, вернуть? Но где прежние джигиты, которых можно было пустить по следу? Где верные защитники – волостной Ходжамурад, арчин Бабахан? Призвать сыновей защищать честь отца, самому сесть на коня... Ну, хорошо, нападешь на след, погонишься, а вдруг след приведет опять к Эзиз-хану? Ведь достаточно Мавы, по примеру Артыка, стать нукером Эзиз-хана, чтобы получить у него защиту.

Был уже полдень. Халназар все сидел на ковре перед пиалой давно остывшего чая и думал: «С таким позором как показаться на людях? Каждый может назвать малодушным и недостойным, каждый может плюнуть в лицо. Чем жить опозоренным, лучше умереть с честью».

Халназар взял в руки недавно купленный револьвер, проверил пули в барабане, взвел курок. Руки его дрожали, глаза округлились, губы задергались. Подавив колебания, он приставил дуло к груди и зажмурил глаза. Но сердце вдруг так сильно забилось, что он невольно открыл глаза, повел вокруг себя блуждающим взглядом. Солнечный луч, падая через отверстие в крыше, играл на прекрасных узорах ковра. Это легкое колебание солнечных бликов, эта игра красок словно говорили Халназару: «Ты глуп. Кто же добровольно спешит в могилу, отказываясь от радостей жизни? Что для тебя честь и почет, если сам ты станешь пищей червей и от всего твоего большого тела, от живого лица и глаз не останется ничего? Ведь ты не дурак. Образумься, пока не поздно!» Халназар облегченно вздохнул. Как хорошо, что дышит грудь, что дыхание согревает тело! И он содрогнулся от мысли о черной могиле, о судьях с их огненными колесницами. Револьвер со взведенным курком медленно опустился на подушку. До слуха Халназара донеслись знакомые звуки... Вот заржал Мелекуш, вот звонко засмеялась маленькая дочка... Почувствовав снова вкус к жизни, Халназар сказал себе: «Я и на самом деле глуп. Умирать из-за какой-то мехинки! Да разве она была для меня женой, разве я жил с ней? Я купил ее как рабыню, – ну и пусть она будет платой Мавы за его пятилетний труд. А в народе поговорят да перестанут! Пусть меня назовут трусом, но я буду жить. Стиснув зубы, как-нибудь переживу пять дней. Пройдет и это!..»

Надев теплый халат, он вышел из кибитки и сразу встретился глазами с невесткой-фалангой. Глаза Халназара говорили: «Ах ты, проклятая! С тех пор как твоя поганая нога, соленое копыто, переступила порог моего дома, на мою голову посыпалось несчастье за несчастьем. Ты – злой дух, не человек! О, если б мне избавиться от тебя!» А глаза Атайры-гелин, словно понимавшей мысли Халназара, также злобно глядели на бая. В этот миг ей вспомнилось, как Халназар в первые дни после тоя ругал Баллы: «Не мужчина ты, раз не справишься с одной женщиной!»

– Что ж, – заговорила она с ехидной усмешкой, – и ты, видать, ни на что не годен? Раз не мог справиться со своей рабыней, бесчестье в бороду не упрячешь. Если хватит мужества – пойди догони их! – И она указала рукой в сторону города.

И тут Халназару действительно пришлось стиснуть зубы...

А в это время Мавы и Мехинли с помощью Ашира устраивались на новом месте в городе.

Незадолго до этого Ашир записался в Красную гвардию и получил оружие. В городе он оказался единственным человеком, которого знали Мавы и Мехинли. По его рекомендации Мавы тоже вступил в Красную гвардию. Чернышев помог достать молодоженам небольшую комнату, а спустя несколько дней Ашир до-ставил Мавы его долю халназаровской пшеницы. И Мехинли впервые в жизни почувствовала себя настоящей хозяйкой. У нее теперь есть свой угол, постель, посуда. Много ли, мало ли, а в кооперативе дают и масло, и чай, и даже сахар. Немало у нее и вещей, которые она, готовясь к бегству, сумела припрятать. И никто теперь не ругает ее, не бьет, не называет позорным именем рабыни-мехинки. Она по-прежнему – Майса, молодой побег ячменя, наполненный зерном колос, который распустил свои колючие усики. Нет, она теперь уже не та мехинка, над которой в ряду халназаровских кибиток каждый мог поиздеваться. Какое блаженство! Кто дал эту радость Майсе? «Это не Атайры-гелин? Нет. Это не те, что свергли царя? Нет. Не Ашир? Нет. Мавы? Не один он, – думала она и вдруг решила: – Я сама этого добилась! В нынешней новой жизни это оказалось уж не таким трудным делом».

А Мавы, видя, как расцветает Майса, только приговаривал:

– Моя Майса! Ты моя теперь, моя! Ты дала мне эту радостную жизнь. Ты и советская власть!

Услышав о том, что Мавы и Мехинли сбежали от Халназара в город, Артык пошел поздравить молодоженов. По пути ему встретился Молла Дурды. Вид у него был подавленный. Артык внимательно взглянул ему в лицо и спросил:

– Что это с тобой? Почему такой невеселый?

Дурды, сдержанный и замкнутый в обращении с людьми, откровенно признался Артыку.

– Человек должен шагать в ногу с жизнью, – невесело проговорил он. – А жизнь идет не так, как мне хочется. Не нравится мне, как ведут себя люди.

– Это почему же? Люди везде разные. Даже в этом нашем городишке два стана. И ни один тебе не по нраву?

– Нет.

– Разве ты не мусульманин?

– Такое мусульманство, какое исповедует Эзиз-хан, мне не по сердцу.

Артык вспомнил, что Молла Дурды когда-то был частым гостем Ивана, и усмехнулся:

– Если так... иди к узкоштанникам.

– К хромому мирзе? Я и раньше без отвращения видеть его не мог.

– Так чего же ты хочешь?

– Я хочу справедливости, правды, провозвестником которой является революция.

– И ты думаешь, что тебе принесут ее и сунут в рот? Готовой пищи не бывает.

– Понимаю и это...

– Нет, Дурды, я вижу, ты этого не понимаешь. Если б понимал, не шатался бы между двумя лагерями. Когда-то я готов был преклониться перед тобой. А теперь чувствую, что я сильнее тебя. У меня есть цель, я знаю, за что нужно бороться. Некогда ты давал мне советы, теперь я тебе посоветую: брось свои колебания и приходи к нам.

– К вам?

– А что – не доверяешь?

– С тобой могу быть заодно, но Эзизу не верю. – Не веришь и тому, что он сейчас Делает?

– Итеперь не верю, а как подумаю о том, кем он станет в будущем, – страшно становится.

– Дурды, я себя тоже не считаю слепцом, которому нужен поводырь. Мы с Эзизом не узами крови связаны. Сделай он не по-моему, – я найду другую дорогу.

– Не знаю...

– Вот это мне и не нравится в тебе, что ты не знаешь... куда идти.

Дурды промолчал, а когда Артык вновь спросил его, что он думает делать, уклончиво ответил:

– Посмотрим, посмотрим... Пока ничего решить нельзя...

Когда Артык, разыскав квартиру молодоженов, вошел к ним, Майса сидела одна: Мавы куда-то вышел, но должен был скоро вернуться. Артык сердечно поздравил Майсу и весело заговорил с нею. Он видел, что она счастлива со своим Мавы, но это счастье казалось ему каким-то ненастоящим. Впрочем, вспомнив о жизни, которая осталась у них позади, он одобрил их шаг. Обижало его только то, что Мавы пришел не к нему, а к Аширу и Куллыхану.

В этот момент к молодоженам зашел и Ашир. Некоторое время беседа велась в шутливом тоне, но скоро перешла в словесную перепалку между друзьями. Артык был недоволен тем, что Ашир связался с Куллы-ханом, а Ашир корил друга тем, что тот служит Эзиз-хану, а не народу. Они пытались объясниться, и каждый, оправдываясь, защищал себя и винил другого. Спор между ними напоминал драку слепых, которые бросались камнями. Потом они разгорячились до того, что уж еле владели собой. Артык вскочил и хотел уйти, но Ашир преградил ему путь. Оба с минуту стояли друг против друга, молча сжимая кулаки и обмениваясь гневными взглядами. Недавние друзья теперь были похожи на смертельных врагов. Майса испуганно смотрела на них и думала: «Что это с ними сталось? Мы как будто достигли желанного, а они готовы убить друг друга. А ведь такими друзьями были с самого детства, каждый не поколебался бы жизнь за друга отдать. Что это вдруг с ними случилось? Чего они не поделили?» Не зная, что делать, как помирить друзей, она с надеждой поглядывала на дверь: «Ах, хоть бы поскорее пришел Мавы!»

И только она так подумала, как дверь открылась и вошел Мавы. Артык вяло ответил на его приветствие, а поздравить и совсем забыл.

Майса стала что-.то шептать на ухо мужу, который ничего не мог понять, а в это время ссора продолжалась:

– Артык, – говорил Ашир, – ты не уйдешь отсюда, пока не решишь этот вопрос!

– Нам не о чем больше говорить! – хриплым голосом ответил Артык.

– Нет, ты так не уйдешь отсюда! Или ты застрелишь меня, или же я...

– Это было бы трусостью! Вот встретимся на широком поле – тогда и сразимся, как подобает отважным.

– Хорошо, дружба между нами кончена!

Артык, не отвечая, отстранил Ашира рукой и стремительно вышел.

Глава восемнадцатая

Торжества, учиненные Эзизом в Теджене, были своеобразным смотром сил, готовых стать под знамена буржуазно-националистической контрреволюции. Смотр этот показал Эзизу, что он может рассчитывать на поддержку со стороны пестрого туркменского населения, которое в Теджене состояло главным образом из базарных торговцев, кустарей, аробщиков и скопившихся здесь в эту тяжелую зиму голодных дейхан. Но главарь местного антисоветского движения видел также, что немало туркмен относится к нему безразлично или выжидательно. Знал он и о том, что значение совета как органа рабоче-крестьянской власти растет не только в городе, но и в ауле. Терпеливый и настойчивый Чернышев сумел привлечь уже немало людей, готовых до конца идти с ним в борьбе за права и счастье обездоленных. Вырванные событиями последних лет из родных аулов, повидавшие жизнь дейхане, вроде Ашира, или вчерашние рабы, как Мавы и Мехинли, становились преданнейшими сторонниками советской власти. Тедженский отряд Красной гвардии мог стать серьезной силой – все это понимал Эзиз. Но, готовясь к прыжку, он вынужден был ждать благоприятного момента и помощи, которую обещал Нияз-бек.

Ясно представлял себе нарастающую угрозу и Чернышев. Контрреволюция в Туркестане поднимала голову. Отрезанная белогвардейскими казачьими частями Дутова от революционных центров России, Средняя Азия стала предметом особых вожделений для всех темных антисоветских сил. Буржуазные националисты «Кокандской автономии», закаспийские эсеры и белогвардейцы, казачьи части, возвращавшиеся из Ирана, феодалы разбойничьих ханств вроде Джунаида и главари контрреволюционных отрядов типа Иргаш-бая, Аллаяр-хана и Эзиза – вся эта нечисть оживала, строила козни против советской власти, темной тучей нависала над Туркестаном. Все эти контрреволюционные силы Направляла рука опытного империалиста, мастера колониальных захватов и разжигания национальной вражды. Теджен представлял кипящий котел, и малочисленным представителям нового строя приходилось принимать самостоятельные решения перед лицом угрозы, нависшей над всем Туркестаном. Ташкентский ревком был занят подавлением контрреволюционных выступлений в восточных пределах края; на поддержку Ашхабадского областного совета – Чернышов это чувствовал – рассчитывать было трудно.

Между тем с каждым днем положение в городе становилось все более напряженным. Чернышов понимал, что надо было как можно скорее разоружить Эзиза. Но для проведения операции требовались значительно большие силы, чем те, которыми располагал Тедженский совет. К тому же Чернышов все меньше доверял Куллыхану. Обстановка требовала от Чернышева немедленных действий, и он решил лично отправиться в Ашхабад, чтобы добиться помощи или хотя бы выяснить позицию областного совета.

Обратиться за помощью в Ашхабад решил и Эзиз. Но, считая ниже своего достоинства лично ехать на поклон к Нияз-беку, он направил туда Артыка с письмом, составленным Мадыр-Ишаном. В результате некоторых размышлений Эзиз пришел к выводу, что ему, как хану, приличествует разговаривать с национальным комитетом через представителя в звании не выше сотника.

Так случилось, что Артык оказался в одном поезде с Чернышевым. Завидя старого друга, Артык бросился было к нему навстречу, но смутное движение души остановило его: ведь он ехал, чтобы получить помощь для Эзиза против Ивана! В эту минуту Артык впервые остро почувствовал, как далеко зашел он, присоединившись к Эзизу. Пользуясь тем, что Иван Тимофеевич не заметил его, он забился в один из вагонов и не покидал его до прибытия поезда в Ашхабад.

Один из ашхабадских дворов, в который вошел Артык, был обнесен с улицы решетчатой изгородью. Сразу за нею начинался сад; здесь густо стояли абрикосы, яблони, груши, сливы, персики и даже гранат. За ними в несколько рядов тянулись кусты винограда. Широкая дорожка, выложенная кирпичом, была сплошь оплетена с обеих сторон виноградными лозами. Она шла от ворот к дому и огибала небольшой бассейн в форме сердца. Из поднятого клюва зеленоголовой каменной утки, стоявшей посреди бассейна, прыскал фонтан, и блестящие капли воды бисером рассыпались вокруг. За бассейном стоял высокий белый дом с широкой верандой. Весной приятно было сидеть на этой веранде или, спустившись к бассейну, прогуливаться по тенистому саду под переливчатое пение птиц. Но сейчас двор, фонтан, виноградник и деревья были покрыты снегом. Солнце едва проглядывало сквозь тяжелые серые тучи. На дворе и в саду никого не было, только воробьи, с оглядкой прыгая по расчищенной дорожке, нарушали унылую тишину задорным чириканьем.

Ничто не могло рассеять грустных мыслей Артыка. Он уклонился от встречи с Иваном, и это было похоже на бегство. Из подавленного настроения его вывела только приветливая улыбка Нияз-бека, который встретил его как старого знакомого. Нияз-бек занимал в доме лишь одну скромно обставленную комнату; семья его жила в ауле.

Слуга подал чай. Нияз-бек хотел произвести хорошее впечатление на своего гостя, видя в нем представителя тех самых дейханских масс, которые важно было привлечь на свою сторону. Подчеркнуто соблюдая обычаи, он долго расспрашивал Артыка о житье-бытье, о здоровье его семьи, о хозяйстве и скоте. Деловой разговор начался, когда Артык вручил Нияз-беку письмо Эзиз-хана. Тому не терпелось узнать, когда Нияз-бек собирается в Теджен, что думает о хромом мирзе, что собирается делать. Но беседа на этот раз длилась недолго. Вошедший слуга доложил о приходе нового гостя.

Наружный вид и манеры неизвестного изобличали в нем городского человека. Не в пример Артыку, который вошел в комнату в верхней одежде, незнакомец в прихожей снял с себя крытую дорогим сукном шубу на куньем меху и мерлушковую кавказскую шапку. Оставшись в коричневом, хорошо сшитом костюме, плотно облегавшем его высокую, крепкую фигуру, гость вошел в комнату. Нияз-бек с любопытством смотрел на него, но узнать не мог. С первой же минуты ему стало ясно, что он не встречал в Ашхабаде этого человека, но пытливые глаза его сразу же отметили в странном госте какую-то неестественность. «Это не простой человек, – подумал Нияз-бек, ничем, однако, не выдавая своего подозрения и удивления. – Кто же подослал его и с какими целями?» Но Артыку показалось, что этого неожиданного гостя, только в ином обличье, он где-то встречал, и не так давно. Бросались в глаза его крупные ровные зубы, похожие на зерна поджаренной кукурузы, сверкавшие на загорелом лице, останавливали внимание также черные закрученные усы и глаза, которые ни минуты не оставались в покое. Окинув острым взглядом комнату, гость чуть задержал глаза на Артыке, затем почтительно поздоровался с хозяином.

Нияз-бек, вежливо ответив на приветствие, пригласил гостя сесть, задал несколько обычных вопросов, затем прямо спросил, зачем он пожаловал. Гость немного замялся и, бросив взгляд на Артыка, дал понять, что он предпочел бы вести беседу наедине.

– Я пришел... открыть вам свое сердце.

Нияз-бек понял его желание, но не захотел сразу же идти навстречу странному гостю.

– Уважаемый гость, – ответил он, полуприкрыв глаза, – наш туркменский народ не любит ничего скрытного.

– Понимаю, хороший обычай. Я – турок...

Теперь Артык не сомневался, что узнал гостя Нияз-бека, – он видел его у Эзиза. Он понял, что его присутствие мешает, и попросил разрешения уйти, сославшись на дела.

После ухода Артыка Нияз-бек не сразу решил, как ему держать себя с человеком, прибывшим к нему, очевидно, по важному делу. Слово «турок» заставило его сердце забиться радостно и тревожно. Оно открывало такие перспективы... Однако Нияз-бек постарался взять себя в руки. «Кем бы ты ни был, а я тебя не звал», – мысленно проговорил он и вопросительно посмотрел на гостя. Тот повторил:

– Эфенди (Эфенди – господин (турецк.)), я – османский турок.

– Осман?.. Рад тебя видеть.

– Меня зовут Хамид-бек.

Если бы это слышали Артык или Эзиз-хан, они подумали бы, что существуют люди, похожие друг на друга, как две половинки разрезанного яблока, и не смогли бы подавить сомнений. Но Нияз-бек, сомневаясь в национальном происхождении гостя, принял на веру его имя.

– Откуда вы прибыли, уважаемый Хамид-бек?

– Я из Стамбула...

– Из Стамбула?

– Побывал у Нури-паши...

Слово «Стамбул» так же волновало Нияз-бека, как и слово «осман». Имя Нури-паши приятно ласкало слух: Нияз-бек знал, что так зовут командующего турецкими войсками, вступившими на Кавказ.

– А куда держите путь? – спокойно продолжал хозяин, как будто в той откровенности, с которой говорил гость, не было ничего необычного.

– К вашему превосходительству, эфенди.

– Ко мне?

В этом вопросе Нияз-бека уже проглядывало удивление и даже недоверие. Гость оглянулся на дверь и ближе наклонился к хозяину.

– Я благодарю аллаха за то, что именно мне оказана честь посетить ваше превосходительство.

Странный гость говорил, путая туркменские и турецкие слова. Нияз-бек не все понимал, но основная суть для него была ясна. Не доверяя так слепо, как Эзиз, хотя этот визит и отвечал его тайным стремлениям, он вежливо намекнул на необходимость предъявить документы.

Хамид-бек, еще раз удостоверившись, что они одни, быстро и ловко достал из-под фальшивых подметок своих коричневых ботинок бумаги, завернутые в тонкий прорезиненный шелк, и почтительно подал их Нияз-беку.

– Эфенди, – сказал он, при этом понижая голос до шепота, – если эти бумаги попадут в руки русских, все равно – красных или белых, мне грозит смерть. Но я доверяю вам, как брату, свою кровь и жизнь.

Нияз-бек развернул один из документов и кое-как разобрал написанное. Это был турецкий паспорт на имя Хамид-бека, уроженца Стамбула. Другой документ был удостоверением на то же имя, подписанным самим Нури-пашой. Теперь у Нияз-бека не осталось больше сомнений в том, что перед ним сидит настоящий османский турок, и его черные глаза заулыбались гостю:

– Хамид-бек! Приходящий – богатство в доме, уходящий – нищета. Благодарение аллаху за ваш приход! Я готов служить вам.

– Я счастлив быть вашим гостем, ваше превосходительство...

Не прошло и часа, как скромная комната, в которой Нияз-бек принял Артыка, неузнаваемо изменилась. Вместо грубой домотканой скатерти, разостланной на ковре, и простого угощения, на столе, покрытом белоснежным полотном, появились вина, ликер, разнообразные закуски. Хамид-бек, завладевший волей хозяина, чувствовал себя как дома. После сытного завтрака разгоряченные напитками гость и хозяин расположились на ковре, подложив под бок пуховые подушки, услужливо поданные тем же молодым молчаливым джигитом, который исполнял у Нияз-бека обязанности денщика. Он же разостлал между ними узорную скатерть, перенес сюда ликер и подал чай. Казалось, теперь странный гость спешил выполнить свое обещание, данное Нияз-беку в первую минуту, – раскрыть перед ним свое сердце. Но внимательный наблюдатель без труда заметил бы, что Хамид-бек, отвлекая внимание хозяина, несколько раз подменял ликер в своем бокале остывшим чаем. Он хотел казаться более пьяным, чем был на самом деле, старался укрепить веру Нияз-бека в то, что он вполне откровенен и искренен.

– Нияз-бек! – воодушевленно говорил он. – Вы были русским офицером. Теперь вы – сын и представитель своего народа... Вы понимаете, все мы – братья по крови. Сколько уже лет наши народы живут в горькой разлуке. Враги грызут наши кости...

Нияз-бек был одним из организаторов «Кокандской автономии». Он сам не раз выступал перед колеблющимися с туманными речами в исламистском духе. Но сейчас он впервые ощущал дыхание той силы, которая, как ему казалось, действительно могла стать могучей опорой автономистов и к тому же нуждалась в нем, Нияз-беке. Иначе зачем же прибыл к нему посланец Стамбула и Нури-паши?.. Короче говоря, если Эзиз-хан слепо доверился Абдыкерим-хану, то Нияз-бек последовал за ним с открытыми глазами. Но, несмотря на двойное опьянение – от сладких вин и от еще более сладких мечтаний, у него оставалась еще доля здравого смысла.

– Эфенди, – дыша ему в лицо, требовательно говорил Хамид-бек, – по этому вопросу я хочу знать ваше мудрое мнение.

– «Созрей яблоко, и упади мне в рот!» – такими словами, Хамид-бек, еще не сделаешь дела.

– Ха-ха! – деланно рассмеялся Хамид-бек. – Вы действительна мудрец, господин Нияз-бек! Легко сказать – «надо объединиться», но трудно объединиться на деле.

Всем своим видом Хамид-бек красноречиво показывал, что он очень огорчен сомнениями Нияз-бека и его неверием в могущество зеленого знамени. Он горячо говорил еще несколько минут о том, какие блистательные перспективы открываются перед Нури-пашой и его войсками на Кавказе. Но, внезапно оборвав речь, в упор взглянул на хозяина и задал ему неожиданный вопрос:

– А скажите, эфенди, как вы смотрите на союзников?

– На каких союзников? – переспросил озадаченный Нияз-бек.

– На союзников России, ну... хотя бы на англичан?

– У нас, – уклончиво ответил Нияз-бек, – самого хитрого человека сравнивают... с англичанином.

– Это я знаю, – прервал его Хамид-бек. – Но я хочу знать другое: если в Туркестан или в Закаспийскую область придут англичане, как вы на это посмотрите?

– Хамид-бек, не бывает ничего хорошего из дружбы с тем, кто выше и сильнее тебя. Если уж мы сами не сможем отвоевать себе автономию, то по поговорке: «С привычным врагом и воевать легче», – мы русских всегда предпочтем англичанам. Русские нам ближе, понятнее.

Ответ туркмена сильно подействовал на Хамид-бека. Чтобы скрыть свое волнение, он схватил рюмку ликера и, поднеся ее к губам, бросил быстрый взгляд на Нияз-бека. Теперь в его вороватых глазах блеснула открытая злоба. Но Нияз-бек ничего не заметил.

– Почему я спрашиваю об этом? – продолжал Хамид-бек. – Если турки займут Кавказ и пройдут в Туркестан, для союзников это – смерть. Поэтому англичане хотят опередить их. Конечно, на Кавказе они не смогут перерезать нам путь. Но сюда, в Закаспийскую область, у них есть возможность выйти через Иран. Через Кашгар они могут дойти до самого Ташкента. Так вот скажите, если сюда вторгнутся англичане, кому вы протянете руку: нам или союзникам?

Нияз-бек не особенно удивился тому, что Хамид-беку так хорошо известны военные планы союзников. Хамид-бек в его глазах был человеком дипломатической службы, которому должно быть известно все. Но вместе с тем он подумал, что и ему самому в этом разговоре надо быть дипломатом, и продолжал отвечать так же уклончиво:

– Хамид-бек, я вам уже говорил: если вы располагаете такой силой, что можете оказать нам военную помощь, то и мы протянем вам руку, если же нет... В таком случае не лучше ли будет протянуть руку русским и постараться вместе с ними восстановить прежний строй? «Лучше драться с врагом, которого знаешь», – так говорит наша пословица...

Когда закончилась эта беседа, Хамид-бек, несмотря на неопределенность ответов Нияз-бека, мог быть доволен: он все же узнал об отношении туркменских автономистов к англичанам и туркам. В конечном счете, как стало ему ясно из слов Нияз-бека, решает сила. Почти неделю прожил он в доме Нияз-бека в качестве почетного гостя и это время употребил на то, чтобы разведать настроения близко стоящих к нему людей. Ничего невероятного не было бы и в том, если бы оказалось, что Хамид-бек, облачившись в другую одежду и говоря на русском языке, обошел бы главные учреждения города. Может быть, он имел беседу и с эсерами, занимавшими руководящие посты в областном совете, может быть, заложил в Ашхабаде базу какого-нибудь правительства. Кто знает? Нияз-бек этого не знал и едва ли мог подозревать подобное. Он считал Хамид-бека и в самом деле посланцем Нури-паши.

А сам Хамид-бек прекрасно разгадал Нияз-бека: член «национального комитета», один из организаторов «Кокандской автономии», враг советской власти, Нияз-бек служил той стране, за представителя которой выдавал себя Хамид-бек. Поэтому Хамид-бек не счел нужным раскрывать свое настоящее лицо. Он разведал намерения Нияз-бека и понял, что эти намерения идут вразрез с планами англичан.

В «национальный комитет» Артык пришел, когда там шло какое-то совещание. Большая, по-европейски обставленная комната, в которой он очутился, была полна народу.

Артык не понимал, куда он попал. Он обвел взглядом присутствующих и, за исключением Нияз-бека, не узнал никого. Но внешность людей говорила сама за себя. Вот бритоголовый и безбородый, с крючковатым носом бек, похожий на грифа-стервятника; рядом – толстый купец, с плоским носом на мясистом лице и глубоко сидящими маленькими глазами; дальше – похожий на Халназара бай – лысый и с бородой до пояса... А вот кто-то внешностью совсем отличный от всех, в военном мундире и галифе, поверх которых выпущен длинный шнур револьвера. Подбоченившись и подкручивая черные густые усы, он важно прохаживался, качаясь под тяжестью своего огромного и круглого, как котел, живота. Он грозно хмурился, но его важный, надменный вид вызывал у Артыка не страх, а насмешливую улыбку. Артык еще не знал, что это председатель национального мусульманского комитета, полковник царской службы Ораз-Сердар. Он понял только, что этот полковник-мусульманин мнит себя главным среди всех этих надменных и далеких от народа людей, и подумал: «Ну, если они – наша опора, то горе нам!»

На совещании речь шла о взаимоотношениях «национального комитета» с Ашхабадским советом. Спорили о том, согласится ли совет включить в свой состав членов «национального комитета», признать комитет полномочным органом туркменского народа и поровну разделить имеющиеся в городе оружие и боеприпасы. Особенно горячие споры вызвал вопрос – ответит ли совет в двухдневный срок на ультимативное требование комитета.

«Что же это за сила? – думал, слушая споры, Артык. – Да они еще и сами на ноги не встали...»

Какой-то толстый бек с пеной у рта доказывал необходимость применения решительных мер.

– Я не понимаю, – говорил он, багровея не то от натуги, не то от возмущения, – какой же политики придерживается «национальный комитет»? Раз мы потребовали, так надо добиваться исполнения наших требований! Не дадут удовлетворительного ответа – перевернуть весь город! Ведь не совет, а мы являемся подлинной властью! Если комитет и дальше будет так нерешителен в вопросах политики, меня в комитете не будет! Клянусь аллахом, я уйду из такого комитета!

Этот бек, должно быть, считал здесь главным себя и полагал, что если он выйдет из комитета, комитет развалится. Но он, по-видимому, сильно преувеличивал свое значение в комитете. Нияз-бек посмотрел на него и усмехнулся. Затем тихо, но достаточно внятно, чтобы слышал Артык, сказал:

– Ну и проваливай отсюда! Кто тебя звал? Прижали вас, вот вы и лезете сюда, чтобы хоть чем-нибудь поживиться.

Зачитанное Нияз-беком письмо Эзиза было встречено довольно холодно. При обсуждении его снова начались споры. Одни предлагали направить в Теджен две сотни джигитов и рассеять красногвардейский от-ряд. Другие возражали: «А чем Эзиз лучше Куллы-хана? Дайте ему только немного укрепиться, и он вы-ступит против нас». Некоторые советовали послать в Теджен полковника Ораза и Нияз-бека для примирения противников. А было немало и таких, которые совершенно безучастно относились к обсуждаемому вопросу. В конце концов большинство сошлось на том, чтобы поручить Ораз-Сердару и Нияз-беку выехать и Теджен и на месте ознакомиться с положением, а окончательное решение принять позднее.

Заговорили об общей обстановке, создавшейся в Средней Азии. Нияз-бек, не раскрывая всего того, что он узнал от Хамид-бека, вскользь упомянул о повышенном интересе, который начинают проявлять к положению в Закаспийской области англичане, немцы и турки. Кто-то заметил, что немцы могут сильно навредить англичанам, если как следует используют турецкую армию.