Текст книги "Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 78 (всего у книги 82 страниц)

Однако обострился вопрос об автокефалии грузинской церкви. Грузинское духовенство отказалось приехать на Поместный собор РПЦ и отвергло требование патриарха Тихона подчиниться его канонической власти. При этом утверждалось, что сам Господь создал условия, благодаря которым грузинская церковь, наконец, восстановила свои права^{2940}. 25 сентября Временное правительство одобрило представление об утверждении католикосом всех грузин бывшего епископа Полоцкого и Витебского Кириона^{2941}.

В сущности, во всех церковных кругах происходили те же деструктивные процессы, как и во всей стране. Со своей стороны народ переставал понимать, на какую «веру» надежнее опереться. Как результат, все конфессии оказывались бессильными в идейном противостоянии большевизму.

Глава 6.
ОТ ПАДЕНИЯ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА К БРЕСТСКОМУ МИРУ

1. Большевики перехватывают власть
(В.П. Булдаков)

Обреченность правительства Керенского становилась все более очевидной. Теперь премьер мешал даже сподвижникам. 19 октября Терещенко раскрыл английскому военному атташе А. Ноксу замысел «буржуазных» министров вытолкнуть Керенского из правительства и «нокаутировать» Советы. «Если бы только они оказались достаточно сильны!» – соглашался Нокс^{2942}.

Однако сильнее были большевики, и не случайно. Немногие из образованных людей того времени готовы были признать, что «большевизм есть общее дитя и народа, и революционной интеллигенции». Куда проще было свалить все на «немецких шпионов»^{2943}. Отчуждение и уклонение от ответственности за собственную историю – признак архаичности политического сознания.

Невольно ускорило разрушение власти меньшевистско-эсеровское Бюро ЦИК Советов. В конце сентября из опасений созыва общеармейского съезда (в его антивоенной направленности сомневаться не приходилось) под давлением большевиков оно согласилось на проведение II Всероссийского съезда Советов (не позднее 20 октября). Были разосланы извещения на места. При этом лидеры Советов, озаботившись вопросами о норме представительства и даже питании делегатов, не задумались о программе работы съезда. Им казалось, что после Демократического собрания поднимать политические вопросы до Учредительного собрания неуместно. Это было на руку большевикам, не скрывавшим намерения обсудить вопрос о «немедленном перемирии на фронтах и немедленном предложении мира»^{2944}. Между тем положение в действующей армии ухудшалось. Норма довольствия мясом уменьшилась до четверти фунта (на Румынском фронте вместо мяса солдатам выдавалась брынза), по-прежнему не хватало обуви. Не удивительно, что отказывались идти в атаку даже самые боеспособные части^{2945}.

Как ни странно, в обществе царило убеждение, что за большевиками идут лишь разложившиеся толпы солдатни, готовые разбежаться при первом выстреле. Не учитывалось, что «сила» революционеров определяется слабостями их противников. Впрочем, собственных сил и слабостей не сознавал никто. Так, 14 октября на заседании правительства начальник штаба Петроградского военного округа ген. Я.Г. Багратуни сообщил о готовности пресечь большевистское выступление в самом зародыше. Министры посчитали, что так и будет^{2946}. Но события уже давно развивались по иному сценарию.

9–11 октября Военный отдел и президиум солдатской секции Петроградского Совета подготовили проект образования революционного штаба по обороне столицы. 12 октября его утвердил под именем Военно-революционного комитета (ВРК) Исполком Петроградского Совета. 13 октября проект был одобрен солдатской секцией, 16 октября – общим собранием Совета. Шаг за шагом ВРК трансформировался от органа защиты революции от внешнего врага в орган борьбы против внутренней «контрреволюции». В ночь на 19 октября ВРК провел свое первое заседание, 20-го начало работать его бюро, 21 октября его комиссары направились в части петроградского гарнизона. 22 октября был проведен «День Петроградского Совета» – большевистские вожди выступали на митингах с обличениями существующей власти. Опасаясь конфликтов, Временное правительство отменило казачий крестный ход, назначенный на этот же день. А между тем некоторые делегаты уже съезжались на съезд, будучи уверены, что он откроется 20 октября.

Сам съезд Советов рассматривался большевиками как своего рода ширма для прикрытия действий совсем иного рода. 21 октября на заседании большевистского ЦК было решено, что тезисы о «земле, о войне, о власти» подготовит Ленин, о рабочем контроле – Милютин, о национальном вопросе – Сталин, о текущем моменте – Троцкий^{2947}. Все это действительно волновало массы. Большевики намеревались отстранить Временное правительство, якобы опираясь на их требования. Для этого, как разъяснил Сталин в статье, опубликованной 24 октября в газете «Рабочий путь», осталось только «вырвать власть у корниловцев» и передать ее Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Предстояло «исправить ошибку» Февраля и заменить власть «помещиков и капиталистов» правительством «рабочих и крестьян». Противникам существующей власти рекомендовалось активизироваться с тем, чтобы передать свои требования открывающемуся на следующий день съезду Советов.

Таким образом, массам внушалось, что возможна и должна произойти своего рода мирная передача власти их представителям.

А между тем в 9 часов утра того же 24 октября ВРК уже начал рассылать большевистским комиссарам воинских частей, солдатским и матросским комитетам так называемое предписание № 1. В нем утверждалось, что большевистские газеты закрыты правительством (к тому времени газеты уже снова стали выходить), Петроградскому Совету грозит «прямая опасность» со стороны юнкеров и ударников. Чтобы не допустить «второй корниловщины», следовало привести верные части «в боевую готовность» и направить их представителей в Смольный. Всякое промедление рассматривалось как «измена» делу революции^{2948}.

В большевистском руководстве царили нервозность и неразбериха. Считалось, что «Керенский выступил», а потому с утра 24 октября все руководящие большевики вызывались в Смольный, где воцарилась обстановка осажденной крепости. После сообщения представителей ВРК о происходящем ЦК большевиков дал своим представителям конкретные задания: Я.М. Свердлов должен был наблюдать за действиями правительства, А.С. Бубнов – осуществлять контроль над железными дорогами, Ф.Э. Дзержинский – над почтой и телеграфом. В.П. Милютину было поручено организовать продовольственное снабжение, А. Ломову и В.П. Ногину – держать связь с Москвой. Поскольку исход событий был далеко не ясен, предусматривалось создание дополнительного штаба в Петропавловской крепости, гарнизон которой вроде бы перешел на сторону большевиков^{2949}.

Среди противников большевиков царила апатия. В 11 часов утра 24 октября Керенский отправился в Предпарламент, где, процитировав предписание № 1 ВРК, потребовал, чтобы депутаты одобрили правительственные меры по ликвидации восстания. Он утверждал, что налицо попытка «поднять чернь», сорвать Учредительное собрание и открыть фронт неприятелю^{2950}. В сущности, и Керенский, и его противники пользовались одними и теми же надуманными аргументами. Но если Ленин, полагая, что «все висит на волоске», требовал «арестовать правительство»^{2951}, то Керенский вечером того же 24 октября ждал санкции Предпарламента.

На заседании Предпарламента между тем продолжались дискуссии. Наконец, большинством голосов (123 против 102, 26 воздержались) была принята меньшевистско-эсеровская резолюция, предлагавшая начать мирные переговоры, окончательно передать земли в руки крестьянских земельных комитетов, создать из представителей городских самоуправлений и Советов специальный Комитет общественного спасения для борьбы с анархией и беспорядками^{2952}. Фактически это был акт недоверия Временному правительству. На это Керенской раздраженно ответил, что в наставлениях не нуждается. Возможно, он рассчитывал на казаков, которые вроде бы были направлены с фронта в Петроград. Вслед за тем представители Предпарламента отправились во ВЦИК и ЦИК Советов крестьянских депутатов, где принялись пугать грядущей контрреволюцией, которая сметет и большевиков, и социалистов. «Выход» из ситуации виделся в создании «однородного» правительства из представителей всех социалистических партий^{2953}. Подобные прекраснодушные пожелания объективно лишь помогли большевикам.

Ночь с 24 на 25 октября Керенский вместе с Коноваловым провел в Штабе Петроградского военного округа в безрезультатных телефонных переговорах с «верными» воинскими частями. Затем принял спонтанное решение лично выехать навстречу войскам Северного фронта, вызванным на защиту Петрограда и находившимся, как ему ошибочно думалось, в пути. На глазах у многочисленных «осаждающих» Зимний он отправился с Дворцовой площади в сторону Гатчины в собственном автомобиле, сопровождаемый машиной американского посольства, в которой разместилось пять человек, включая двух его адъютантов. Эта поездка была безнадежной^{2954}.

Поздно вечером 24 октября П.А. Пальчинский (почти два месяца пребывавший в должности помощника по гражданской части военного генерал-губернатора Петрограда), по его признанию, вел «теоретический спор» с С.Н. Третьяковым, А.М. Никитиным и А.И. Коноваловым по вопросу о том, «кто губит революцию». Днем позже Пальчинский, став начальником обороны Зимнего дворца, констатировал «беспомощность» и «безнадежность настроений» у военных руководителей (особенно Багратуни), отсутствие планов обороны, общий «кавардак», «растерянность и вялость офицеров и отсутствие настроения у юнкеров»^{2955}.

Тем временем В.И. Ленин отправился с конспиративной квартиры в Смольный. Его неожиданное появление там в некоторой степени предопределило исход событий. Он потребовал от представителей ВРК скорейшего захвата телеграфа, телефона, мостов и вокзалов. Эти призывы носили скорее символичный характер, но все же к Зимнему дворцу стягивались вооруженные войска. Наконец, в 10 часов утра 25 октября ВРК выпустил знаменитое обращение «К гражданам России». В нем утверждалось, что «Временное правительство низложено», а государственная власть «перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона»^{2956}. Мнения самих рабочих и солдат, впрочем, никто не спрашивал.

Казалось, противники большевиков лишь наблюдают за развитием событий. Командующий Петроградским военным округом Г.П. Полковников через четверть часа после появления обращения ВРК сообщал командующему Северным фронтом Черемисову, что «положение в столице угрожающее», «уличных выступлений, беспорядков нет, но идет планомерный захват учреждений, вокзалов, аресты». Он пояснил, что «юнкера сдают караулы без сопротивления, казаки, несмотря на ряд приказаний, до сих пор из казарм не выступили». Ему казалось, что Временное правительство лишь «подвергается опасности полностью потерять власть». Примерно в это же время генерал для поручений при Керенском Б.А. Левицкий докладывал, что «части, находящиеся в Зимнем дворце, только формально охраняют его, так как активно решили не выступать»^{2957}.

Среди защитников Зимнего дворца можно выделить несколько численно неравноценных групп: ударники, казаки, женщины-ударницы, юнкера. Однако никто не хотел воевать, стрелять пришлось лишь тем, кому не удалось вовремя выбраться из дворца. Из орудий на Дворцовой площади велась только одиночная холостая стрельба – этого хватало на то, чтобы временно рассеять, но тем самым и основательно раздразнить толпы «восставших»^{2958}. В сущности, защищать Временное правительство оказалось некому – недоучившиеся военные инженеры и врачи, а также оставшиеся без орудий артиллеристы могли оказать сопротивление только от отчаяния и безвыходности. Им оставалось надеяться на прибытие войск с фронта. Между тем военные власти бессистемно и с запозданием реагировали на просьбы о присылке войск в центр страны. Находящийся неподалеку штаб Петроградского военного округа был переполнен праздношатающимися, включая всевозможных «авантюристов, ораторов, агитаторов», и напоминал «митинговый клуб»^{2959}.

Впрочем, в чисто военном отношении «штурмующие» были подготовлены не лучше оборонявшихся. Многими двигало желание расправиться с «жидом» Керенским и заодно прихватить что-нибудь для себя в царских покоях. К тому же пребывание внутри помещения казалось им более привлекательным, нежели сидение у костров или непонятные перемещения по улицам на холодном петроградском ветру.

Создается впечатление, что руководители противостоящих лагерей действовали почти вслепую, но при этом за антибольшевистскими силами стояла слабеющая инерция слепой репрессивной машины, а за их противниками – энергия растущего хаоса. Руководство железными дорогами фактически перешло к Викжелю, который полагал, что, препятствуя продвижению войск в столицу, он спасает страну от гражданской войны.

Масса делегатов II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов (1140 человек, включая «гостей») представляла собой нечто более чем странное. На нем были делегаты лишь от трети существовавших Советов. Представительство оказалось более чем произвольным: активно прибывали солдаты-большевики, рабочих оказалось вдвое меньше. Именно за счет делегатов от армии и флота большевистская фракция смогла увеличить свое общее представительство^{2960}. «Инородцев» было не менее 280, преобладали евреи и латыши. Большинство из них упорно пыталось противостоять большевикам^{2961}.

Вряд ли когда-либо удастся точно определить состав участников съезда. «Рабочая газета» указала, что к моменту его открытия явилось 562 делегата. Среди них было 252 большевика, «15 объединенных интернационалистов; 65 меньшевиков – из них 30 интернационалистов и 21 оборонец; 7 национальных социал-демократов; 155 эсеров – из них 16 правых; 36 центровиков, 70 левых, 3 национальных социалиста-революционера, 31 представитель беспартийных, сочувствующих большевикам-интернационалистам; 5 анархистов различного толка». «Новое время» отметило, что на предыдущем съезде было 1180 делегатов^{2962}. 29 октября «Правда» опубликовала «предварительные данные» анкетной комиссии, где уже давалась несколько иная картина представительства: зарегистрировано 670 делегатов, большевиков было 300 человек, меньшевиков – 68, эсеров – 193. Ясно, что в кулуарах большевики приложили немалые старания, чтобы, во-первых, перетянуть на свою сторону беспартийных представителей и обеспечить полновесными мандатами своих сторонников с правом совещательного голоса, с другой – подтолкнуть влево часть эсеров и меньшевиков. Впрочем, создается впечатление, что вопрос о кворуме, а следовательно, о легитимности съезда противников большевиков не особенно волновал.

Атмосфера на II Съезде Советов стороннему человеку казалась странноватой: «…Никакого подлинного энтузиазма и глубокой серьезности – так, обыкновенный митинг…»^{2963} Н. Суханов свидетельствовал, что настроение поднялось при известии об аресте Временного правительства: «Масса чуть-чуть начинает входить во вкус переворота, а не только поддакивать вождям…»^{2964} Люди неуверенные склонны доверяться людям действия.

На этом съезде, с которого большевики взялись отсчитывать «эру социализма» в России, не было принято никаких социалистических решений. Съезд просто позволил крестьянам доделить землю, а солдатам дал понять, что зимовать в окопах необязательно. Более того, все граждане получили гарантию, что выборы в Учредительное собрание пройдут в срок. На этом фоне известие о появлении чисто большевистского правительства – Совета народных комиссаров – не особенно впечатляло.

Из двух знаменитых декретов съезда, самолично написанных Лениным, один был воспроизведением собранных эсерами крестьянских наказов о земле, где говорилось о ее «социализации», т. е. переходе под контроль крестьянских общин (которым вместе с тем предлагалось как-то ужиться с подворным землевладением). Декрет о земле Ленин зачитал «спотыкаясь и путаясь» в силу неразборчивости текста. Он не вызвал никаких прений, лишь один делегат был против при 8 воздержавшихся, «масса рукоплескала, вставала с мест и бросала вверх шапки»^{2965}. Другой декрет был не законодательным актом, а то ли призывом, то ли пожеланием превращения «войны империалистической в войну гражданскую» (мировую). То и другое могло быть истолковано массами по-своему.

Самое поразительное, что на второй день работы съезда, когда Временное правительство частично оказалось в Петропавловской крепости, частично «в изгнании», оставшиеся делегаты практически единогласно простым поднятием рук, как на митинге, проголосовали за все подряд. Д. Рид писал, что, когда один из делегатов робко попытался поднять руку против декрета о земле, «вокруг него раздался такой взрыв негодования, что он поспешно опустил руку…»^{2966} Действовала магия коллективного мнения. Голосовали «скопом», а вовсе не в соответствии с наказами избирателей. Как ни парадоксально, лишь 75% формальных сторонников Ленина поддержали лозунг «Вся власть Советам!», 13% большевиков устраивал девиз «Вся власть демократии!», а 9% даже считали, что власть должна быть коалиционной^{2967}.

Впрочем, на улицах этих тонкостей не замечали. Падение Временного правительства никем не воспринималось всерьез. Правда, некоторые солдаты заявляли, что старого правительства, «слава Богу», уже нет. Один армейский капитан, меньшевик-оборонец, на вопрос Д. Рида о том, правда ли, что большевики пришли к власти, ответил более чем своеобразно: «Черт его знает!!!..

Что ж, может быть, большевики и могут захватить власть, но больше трех дней им не удержать ее. У них нет таких людей, которые могли бы управлять страной. Может быть, лучше дать им попробовать: на этом они сорвутся…»^{2968} Особенно распространенными подобные настроения были в провинциальных центрах. В Екатеринодаре рассуждали так: «…Нарыв прорвался, ход событий приведет к благополучному разрешению кризиса. Большевиков прогонят, придут более энергичные, чем были до сих пор? люди и направят государственный корабль на надлежащий путь». В Москве после недели ожесточенных боев противники согласились разойтись, испытывая некоторое облегчение от того, что кровопролитие прекращено. Лишь некоторые обыватели склонны были считать, что возглавлявший белогвардейцев полковник К.И. Рябцев совершил предательство^{2969}.

Некоторые представители культурной элиты ухитрялись видеть в происходящем своего рода символическую эстетику. Через неделю после переворота А. Бенуа радовался, что «из-за выпавшего снега сразу все стихло», а у Зимней канавки можно было наблюдать «романтическую картину»: «…блеск пылающих костров за черным силуэтом парапета моста», в которую органически вписывались «греющиеся у костров солдаты»^{2970}.

Парадоксально, но у власти оказались те, кому нужна была не власть, а мировая революция. «Либо русская революция приведет к движению в Европе, либо уцелевшие могущественные страны Запада раздавят нас», – заявил на съезде Троцкий^{2971}. Ленин рассчитывал, что свержение старой власти послужит толчком к революционным взрывам в Европе. Позднее он искренне удивлялся, что большевикам удается «продержаться» у власти столь долго, ибо они всего лишь начали и ведут «войну против эксплуататоров»^{2972}. А. Бенуа заметил в Троцком «дух разрушения» и готовность принести себя в жертву, чтобы «зажечь такой пожар, который… вынудил бы весь мир переустроиться по-новому»^{2973}. Так думали многие леваки. 2 ноября 1917 г. на заседании Петроградского комитета большевиков было произнесено буквально следующее: «Мы никогда не считались с тем, будем ли мы победителями или нас победят»^{2974}. Получалось, что у власти оказались люди, менее всего склонные строить новую государственность.

После переворота в течение 10 дней заседало «Временное правительство в изгнании» (6 членов последнего кабинета и 21 заместитель министров). Государственный банк выдавал деньги только по подписи его главы Никитина. Заседания обессмыслились после того, как 16 ноября большевики овладели Государственным банком. 17 ноября было подписано – в том числе и В.И. Вернадским – обращение к русским гражданам о созыве Учредительного собрания 28 ноября 1917 г. После этого Вернадский выехал в Москву – «доехал прекрасно – ночью вагон наполнился демобилизованными солдатами, были интересные разговоры»^{2975}.

В Петроградской городской думе 28 ноября противники большевиков строили планы к открытию Учредительного собрания. Рассчитывали, что на демонстрацию в поддержку российской конституанты выйдут рабочие. Надеялись, что к демонстрантам присоединятся солдаты-семеновцы, которые в случае сопротивления большевиков силой проложат депутатам путь в Таврический дворец. В день демонстрации на улицах было «полупразднично», большие магазины были закрыты. На улицах возникали митинги, ораторы, как всегда, «несли вздор». Затем где-то раздались выстрелы, «толпа шарахнулась, но не очень». А в трамваях солдаты «скалили зубы над демонстрантами», им, как видно, дали команду «не путаться по улицам и не скандалить», а потому они только хихикали: «Берегите Учредительное собрание… Разгонять не надо, разве дать кулаком в ухо… Ишь ты, несут плакаты. Кажись, все жиды несут…» А.В. Тыркова, член кадетского ЦК, в Учредительное собрание уже не верила: «Никакие парламентские пути не выведут теперь Россию на дорогу. Слишком все спутано, слишком темно. И силы темные лезут… душат». Как признался накануне М.И. Скобелев, «стихиями мы все равно управлять не умеем»^{2976}.

Переворот отнюдь не консолидировал противников большевиков. 9 ноября 1917 г. Р.В. Иванов-Разумник констатировал: «Партии омерзительны; фракционные раздоры и диктатура одного человека, искреннего, но недалекого, – погубили революцию»^{2977}. В Петрограде городская дума не пожелала выслушать представителей Временного правительства; Комитет общественной безопасности 26 октября был создан без их участия. Но не только это помогло большевикам: в малых городах для их прихода к власти оказывалось достаточно нескольких десятков солдат^{2978}. В ряде случае, как это было 10 декабря в Калуге, они без колебаний расправлялись с манифестациями в поддержку Учредительного собрания[165]165
  В Калуге были убиты женщина-врач и сестра милосердия. Это вызвало конфликт между большевиками и левыми эсерами; представитель последних был удален из ВРК за «злоупотребления». См.: Общество и революция. С. 414–418.


[Закрыть]. Но это была лишь одна из крайностей утверждения их господства.

В России всякая новая власть имеет обыкновение моментально обрастать клерками и даже почитателями. Большевики отнюдь не стали разрушать старую управленческую машину, а просто направили в соответствующие ведомства своих комиссаров. И хотя большая часть служащих столиц забастовала, вызывало удивление, что в Москве у большевиков оказалось «столько исполнителей и столько перешло к ним». Между тем на службу к ним шли разные люди – кто из корысти, кто по нужде^{2979}. Писали, что «образовалась целая очередь из штрейкбрехеров», среди которых было много евреев. «Политикой они не интересовались, – констатировала антибольшевистская еврейская газета, – а просто рассчитывали получить тепленькое местечко»^{2980}. По этой же причине к большевикам шли и обойденные старой властью офицеры. А. Бенуа, оправдывая свои контакты с Луначарским, писал, что большевики вовсе не представляются ему «менее приемлемыми и бездарными», нежели лидеры Февраля. Ему казалось, что «эти новые люди легкомысленны и нелепы во всю русскую ширь». В Смольном можно было наблюдать такую картину: солдаты, стерегущие великого князя Павла Александровича, уговорили его почитать им «Правду», и он, обкуриваемый со всех сторон махоркой (они вежливо просили у него разрешения покурить), послушно прочел газету от начала до конца^{2981}.

Труднее всего пришлось людям долга. Оказавшись во главе Ставки, H. H. Духонин терзался мрачными предчувствиями. Он был добросовестным службистом, отдававшим четкие распоряжения, направленные на сдерживание смуты и сохранение фронта^{2982}. Его гибель от рук людей, намеренных покончить с войной, по-своему символична.

Для населения городов произошедшее казалось еще одним актом нескончаемой неразберихи. «Вот иллюстрация существующего в Москве внешнего порядка: в центре города, на Большой Лубянке, лежит уже пять дней дохлая лошадь…» – записывал наблюдатель 28 ноября 1917 г. Позднее он заметил в других местах еще несколько лошадиных трупов, окруженных стаями бродячих собак^{2983}.

Политические идеалисты оказывались наиболее беспомощными. Большевики ухитрились нейтрализовать знаменитый Викжель – Исполком Всероссийского союза железнодорожников, который мог парализовать любую власть в стране. Лидеры железнодорожников заколебались перед соблазном превращения в коллективного министра. В конечном счете, Викжель помог большевикам; его действия Керенский оценил как «предательство»^{2984}. Ленин, однако, доказывал, что Викжель «стоит на стороне Калединых и Корниловых»^{2985}. Ситуацию определяла не столько сила большевиков, сколько слабость их противников. В январе 1918 г. на I Всероссийском съезде профсоюзов среди делегатов было 273 большевика, 66 меньшевиков и 33 представителя других партий^{2986}.

Наивных делегатов съездов Советов крестьянских депутатов большевики также одурачили. Позднее М.А. Спиридонова признавалась: «Нашей преступной ошибкой явилось то, что мы распустили слюни, поверили большевикам и согласились обезглавить крестьянство, распустили отдельный Исполнительный] Ком[итет] Сов[етов] Крестьян [ских] Депутатов»^{2987}. Один из левых эсеров, член ВЦИК С. Зак вскоре после победы большевиков заявил: «Дело в том, что, насколько большевики сильны своим революционным расшатыванием устоев старого порядка, настолько они беспомощны, жалки, бессильны как творцы новых форм жизни… Контроль над производством, национализация банков и синдикатов, борьба с тем, что называют коммерческой тайной, и т. д. – все эти мероприятия… попали в большевистскую программу только благодаря… поразительной вере в силу “декрета”, вводившего якобы новый порядок существования… Можно сказать она – эта вера образует вообще основу большевизма толка Ленина и Троцкого»^{2988}. Зак не учитывал, что страна настолько заждалась «спасительных» декретов, что готова была поверить в реальность их скорейшего осуществления. А пока немногие догадывались, что действия «петроградских факиров» приведут «через анархию и поножовщину к самодержавию»^{2989}.

Тем временем провинция недоумевала. В Воронеже после перестрелки в конце октября все попрятались, магазины закрылись, «город совершенно вымер», жители «боялись погромов» и не могли понять: «Во имя чего переживает народ этот страх?» В Калуге в первой половине ноября циркулировали какие-то невероятные слухи «об ожидаемом нашествии большевиков, о разобранных рельсах и якобы даже выставленных у Муратовки против Калуги пушках…» В Тамбове орган местного (пока еще меньшевистско-эсеровского) Совета сообщал 19 ноября: «Когда известие о нападении на московские банки “Совета народных комиссаров” стало известно… возникла настоящая паника: вкладчики тотчас же потянулись за своими вкладами… в банках образовались настоящие “хвосты”… Однако банк производил выдачи не свыше 100 руб.» Помимо большевиков обывателям пришлось изрядно пострадать от уголовных элементов. В декабре в Одессе «воры грабили сколько хотели и где хотели, безнаказанно». Им пытались противостоять «жалкие фиктивные милиционеры». И это при том, что в городе находилось 11 тыс. безработных офицеров. кое-где новая власть дозволила самооборону в «буржуазных» кварталах. Так было, в частности, в Саратове и Харькове^{2990}. В ряде городов большевистская власть несколько месяцев сосуществовала с беспомощными «буржуазными» самоуправлениями^{2991}. Мусульманские политики восприняли приход большевиков к власти по-разному: одни задумывались о сотрудничестве с ними, другие намерены были бороться, третьи надеялись, что «русская» революция их не коснется^{2992}.

Сами большевики вряд ли ожидали того эффекта, который произвел Декрет о земле. В Гжатском уезде Смоленской губернии даже на выборах в уездное земство побеждали большевики. В Духовщинском уезде той же губернии к началу декабря декрет был осуществлен в 25 имениях. Но, как сообщил большевик К.И. Радивилин, он был проведен «неправильно, неорганизованно, и нередки случаи убийств, диких насилий над личностью, даже над ничем не повинной интеллигенцией»^{2993}.

Опасаясь контрреволюции, большевики объявили кадетов «врагами народа», затем пригрозили карательными мерами «пособникам буржуазии». 4 ноября после выступления В.И. Ленина на заседании ВЦИК по вопросу о политике правительства, представители меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров и умеренных большевиков задали вопрос в связи с практикой издания СНК декретов без согласования с ВЦИК Советов. По информации эсеровской газеты, Ленин ответил, что «теперь не время отчитываться перед Советами, но время действовать». Более того, добавил, что «если Петроградский Совет начнет мутить массу, он, Ленин, не остановится даже перед тем, чтобы расстрелять Совет»^{2994}. Естественно, большевики изложили выступление Ленина в ином виде^{2995}. Как бы то ни было, большевики нуждались в «своих» Советах, а потому на местах они с легкостью заменяли «соглашательские» Советы собственными ревкомами.

Поборники демократии все еще пребывали в надежде на «чудо» демократического выбора. «Мы до конца не понимали, что всякое небольшевистское Учредительное собрание абсолютно обречено, у нас еще оставался “предрассудок”, что вот это “мистическое” Учредительное собрание соберется и что-то такое сделает властное и решительное, – признавал гимназист-кадет. – Нам совсем не было известно тогда, что на верхах партии (кадетской. – В. Б.) смотрели на всю эту трагикомедию совершенно безнадежно»^{2996}.

В конце года в Москве, где, несмотря на недавние бои, большевики вели себя «мягче», на одном из собраний либералы «поставили вопрос о мире с немцами». «К счастью, среди присутствующих все признали, что никакие, самые осторожные переговоры с немцами недопустимы, – отмечала Тыркова. – Но и союзников экономически побаиваются, особенно американцев. Хотят выяснить кое-что вместе с торг[ово]-пром[ышленными] кругами». Былые «властители дум» чувствовали себя не у дел. Известный «веховец» М.О. Гершензон заговорил о том, что «большевизм есть выпрямление народной души». А Д.И. Шаховской в начале февраля 1918 г. успокаивал себя тем, что «большевики полезны, потому что борются с казенщиной, с мечтательностью, с барством». Он предлагал сначала «усвоить правду большевиков», а потом «активно бороться с ними»^{2997}.