Текст книги "Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 82 страниц)

На первых порах казалось, что последовавшие перестановки в составе кабинета министров накануне созыва Думы сделаны под влиянием общественности. Это способствовало распространению иллюзий в либеральной общественной среде о благоразумии верховной власти. В связи с этим в кадетских кругах не получила поддержки шингаревская идея о создании «Союза национальной обороны», суть которой состояла в том, чтобы создать некое надпартийное объединение, которое могло бы «осуществлять контроль над деятельностью правительственных органов». Однако В.А. Маклаков считал, что «момент захвата обществом власти еще не пришел, и поэтому – ввиду грозящей опасности – надо правительству помогать вести войну», хотя в ряде случаев «надо организовать целесообразное давление общества на власть»^{1669}. Полное согласие с этим мнением выразил Ф.И. Родичев, который в качестве дополнительного аргумента напомнил о периоде французской революции, когда из якобинских клубов образовалось новое правительство. «Наши союзы поневоле также обратятся в новое правительство, но это процесс органический, и его торопить нельзя»^{1670}.

По мнению же Милюкова, предложение Шингарева запоздало, ибо в стране уже «образовались группы на чисто деловой работе для удовлетворения отдельных нужд обороны и работают уже совместно с органами правительства, и все это поплывет мимо нас, если сами не войдем туда же». Вместо того чтобы организовывать других, считал Милюков, нам надо «организовать самих себя. Если есть надежда, что Дума будет созвана, начнем готовить законопроекты. Теперь мы склонны с усмешкой относиться к мысли о “законодательствовании”, – и в этом надо себя дисциплинировать»^{1671}. Эта мысль пришлась по душе даже Маклакову, который призвал готовиться в Думе к деловой работе, для чего необходима «деловая программа», которая может стать основой для переговоров с октябристами и прогрессистами.

16 июня 1915 г. Шаховской выступил на заседании ЦК с подробным докладом, в котором изложил «деловую» программу деятельности кадетской партии в стране и Думе. Суть программы сводилась к следующему: 1) организация ответственной власти и создание шести новых министерств (снабжения армии, продовольствия, местного самоуправления, труда, землеустройства, полиции); 2) обновление губернаторского корпуса – «маленьких Маклаковых» – за счет привлечения председателей земских управ, городских голов, представителей контрольных и казенных палат; 3) пополнение личного состава земства; 4) распространение земства на окраины (Сибирь, Кавказ); 5) финансы земств; 6) создание министерства местного самоуправления; 7) подготовка закона о кооперативах; 8) выработка законодательства о труде и создание профессиональных союзов; 9) борьба с экономической дезорганизацией; 10) преобразование государственного контроля; 11) развитие внешкольного образования; 12) создание комиссии для расследования действий преступных лиц, ответственных за недостаток снарядов.

По мнению Милюкова, «это программа-минимум настоящего момента», ее надпартийный характер позволит объединить вокруг нее, с одной стороны, представителей оппозиционных думских фракций, а с другой – представителей различных направлений общественности в стране. По сути, в этой программе, основные идеи и положения которой легли в основу программы Прогрессивного блока, кадетам удалось сублимировать идеи и требования широких кругов либеральной общественности.

Выступая в Думе 19 июля 1915 г., Милюков, изложив программу формирующегося Прогрессивного блока, заявил: «Народ хочет сам теперь приниматься за дело и исправить упущенное… Страна не ждет. В стране уже сейчас происходит огромная организационная работа во всех слоях, сверху донизу русского общества… Нужна политика власти, не связывающая живых сил народного почина». Подчеркнув, что изменение лиц в составе правительства никак не сказалось на его внутренней политике, Милюков вместе с тем, следуя решениям партийной конференции, не ставил вопроса ни о «министерстве общественного доверия», ни тем более об «ответственном министерстве». Характерно, что кадетская фракция присоединилась к формуле перехода консервативных фракций, в которой говорилось о доверии данному составу правительства. В этой логике решался кадетами и вопрос об участии в четырех правительственных совещаниях (по обороне, топливу, перевозкам и продовольствию). В результате им удалось получить два места в Особом совещании по обороне и по одному месту в остальных совещаниях.

Летняя думская сессия оказала стимулирующее воздействие на активизацию деятельности общественных организаций, которые все более стали заострять вопрос о необходимости смены правительства и формировании разного типа министерств («министерство общественного доверия», «коалиционное министерство», «ответственное министерство»), подчеркивая тем самым недоверие к бюрократическому кабинету, продолжавшему вести прежнюю политику.

Эти же вопросы неоднократно обсуждались на заседаниях думских либеральных фракций и партийных органов. Так, на заседании ЦК кадетской партии 19 августа 1915 г. Кокошкин проинформировал о том, что в Петрограде и Москве в общественных кругах активно обсуждается вопрос о кандидатурах главы кабинета, при этом называют имена А.И. Гучкова, Г.Е. Львова и А.В. Кривошеина, предлагают различные варианты обращений как к царю, так и Думе. По его мнению, «лучше уж пусть царь без посредников назначит министров» и вместе с тем нельзя игнорировать и Думу, ибо «только от нее могут министры получить полномочия, она и деньги ассигновать может». Кокошкин в качестве примера привел выступление В.А. Маклакова, который считал требование общественного министерства крайне опасным, ибо «люди, взявшие министерский пост, погибнут и дадут сигнал к выступлению улицы помимо легальных органов… Нужно, – говорил он, – оставить все как есть, поставить Кривошеина премьером, и общественные деятели могут быть там, как сведущие лица». «Собрание, – заявил Кокошкин, – было раздражено этой речью Маклакова»^{1672}. А.Р. Ледницкий также считал, что нельзя сразу делать «скачок» от министерства Горемыкина к министерству Львова, требуется промежуточный кабинет Кривошеина.

Однако Шаховской настаивал на том, что кадетское руководство должно поддержать решение московских общественных кругов о выдвижении кандидатуры кн. Г.Е. Львова в качестве главы «министерства общественного доверия». «Все теперь волнуется, все кипит, – отмечал Шаховской, – надо смело идти в самую гущу жизни, ни в чем не отрекаясь от самих себя; если мы не сделаем этого, другие займут место, которое по праву принадлежит нам»^{1673}. В ответ на страстный призыв Шаховского большинство членов кадетского ЦК проявило скепсис в отношении способности партии к решительным действиям. «Подойти к левым, – заявил Шингарев, – это значит пойти на социальные реформы, поддерживать же Львова – это значит отказаться от них. В Думе сейчас происходит равнение не по демократическим силам, а по умеренным, и именно с ними мы вступаем в блок»^{1674}. Прогрессивный блок становился для кадетского руководства, образно говоря, той «священной коровой», которую, во-первых, нельзя трогать ни при каких обстоятельствах, а во-вторых – приносить ей в жертву программные требования и моральную репутацию всей либеральной оппозиции.

После роспуска Думы 3 сентября 1915 г. конфликт либералов с правительством вступил в новую фазу и превратился, по словам Милюкова, в «открытый разрыв». Однако, продолжая оставаться в рамках концепции эволюционного общественного развития, либеральная оппозиция всячески стремилась направить назревающий в стране стихийный массовый взрыв в мирное парламентское русло. В ходе дебатов на заседаниях Прогрессивного блока и кадетского ЦК выявились три точки зрения. Подавляющее большинство Прогрессивного блока, включая Милюкова, на первых порах ограничивалось по преимуществу лозунгом «делового кабинета» (лишь в отдельных случаях прорывалось требование «министерства общественного доверия» из умеренных представителей оппозиции и либеральных бюрократов). Лозунг «делового кабинета», по мнению Милюкова, вполне мог быть приемлем и для верховной власти, ибо ни в коем случае не предусматривал какого-либо политического переворота и одновременно мог бы рассматриваться в качестве «ступеньки» к «министерству общественного доверия», а в перспективе и к «ответственному министерству».

Однако для более радикальных представителей Прогрессивного блока во главе с прогрессистами И.Н. Ефремовым и А.И. Коноваловым, имеющими тесные связи с московскими оппозиционными общественными кругами, лозунг «министерства общественного доверия» в данный момент казался уже недостаточным, и они настаивали на перехваченном у кадетов партийном лозунге «ответственного министерства». Этот лозунг, по мнению прогрессистов, более соответствовал требованиям момента и повышал шанс предотвратить стихийный революционный взрыв. И наконец, крайне незначительная часть сторонников Прогрессивного блока во главе с лидером октябристов А.И. Гучковым в общих, довольно смутных контурах стала вынашивать мысль о подготовке дворцового переворота.

Дебаты вокруг формул разного типа министерств («делового кабинета», «министерства общественного доверия», «ответственного министерства»), обсуждение списков различных составов будущего правительства, муссирование идеи дворцового переворота, а также попытки направить депутации и адреса царю стали структурными элементами либерального общественного сознания и оппозиционного движения вплоть до Февральской революции 1917 г.

В ходе этих утомительных и в целом бесплодных дискуссий лидеры кадетской партии занимали, как правило, более умеренные позиции, чем прогрессисты. Такая «осторожная» позиция не устраивала тех членов кадетского ЦК, которые, в отличие от членов думской фракции, начинающих с головой увязать в блоковских комбинациях, находились в постоянном контакте с общественными организациями и гораздо лучше, чем думцы, знали настроения в демократических слоях населения. Именно поэтому Шаховской выражал свое несогласие «с осторожной политикой» ЦК и фракции и призывал «не бояться ответственности» и «всю энергию партии направить на организацию общественных сил». По его мнению, задача партии должна состоять в возобновлении борьбы за власть: нужно коалиционное министерство во главе с кн. Г.Е. Львовым. Однако лидер партии и думской фракции Милюков во имя сохранения своего детища – Прогрессивного блока – готов был принести в жертву многие программные требования, ибо считал, что кадеты не имеют поддержки в массовом демократическом движении и не могут контролировать политический процесс.

Лишь небольшая часть левых кадетов типа кн. Шаховского и Кишкина, которым надоело, по их собственному признанию, «сидеть на прежних позициях», продолжала настаивать на требовании «ответственного министерства» и осуществления реформ в интересах демократического большинства. В постановлении, принятом на пленарном заседании ЦК 10–11 мая 1916 г., состоявшемся в Москве, было признано желательным, чтобы «независимо от законодательствования в Думе велась борьба с правительством всеми парламентскими способами»^{1675}.

В условиях стремительно назревающего общенационального кризиса лидеры российского либерализма вынуждены были признать, что все их благие надежды на примирение и сотрудничество с правительством оказались иллюзорными. Так, на заседании Прогрессивного блока 20 октября 1916 г. И.Н. Ефремов заявил: «Наш долг произвести переворот, чтобы добиться победы. Но это производство переворота предательство. Я не хочу приходить к выводу: братцы, свергайте правительство. Но возможно говорить, чтобы не вытекал призыв к революции: этого не может быть из любви к отечеству». 31 октября 1916 г. Ефремов довел до сведения участников Прогрессивного блока решение фракции прогрессистов о выходе из блока^{1676}.

Некоторые подвижки влево наметились и на октябрьской партийной конференции 1916 г. По мнению левых кадетов, осторожная тактика Милюкова «убивает партию в глазах в последнее время стихийно левеющего провинциального общества». В отличие от партийного лидера, который «центр тяжести видит в парламентской борьбе с правительством», местные партийные организации «считают необходимым перенести центр тяжести в организацию масс, в сближение с левее стоящими политическими группами, в более решительной борьбе с правительством не только на парламентской почве, но и при посредстве всевозможных общественных организаций»^{1677}. Учитывая рост оппозиционных настроений в стране, Милюков вынужден был признать необходимость более активного применения «всех парламентских средств для скорейшего устранения препятствий, стоящих на пути к победе». Вместе с тем он продолжал настаивать на том, что фракция будет до конца поддерживать связь с Прогрессивным блоком, «поскольку настроение последнего остается гармонирующим с поставленными текущим моментом задачами национальной политики»^{1678}. Как историк и как политик Милюков прекрасно понимал, что в условиях стихийного массового движения, которое стало все более активно проявлять себя, Дума являлась единственным якорем спасения для либеральной оппозиции. И этот якорь следовало во что бы то ни стало сохранить. Это понимали и критикующие фракционную тактику Милюкова левые кадеты, вынужденные каждый раз идти на попятную и, в конечном счете, голосовать за предложения партийного лидера. Из этого порочного круга реального выхода не было. Оставалась лишь словесная эквилибристика, мастером которой и был Милюков.

Классическим образцом речи, в которой содержалась, с одной стороны, предельно острая критика правительства, а с другой – не было призыва к революции, явилось выступление Милюкова 1 ноября 1916 г. в Думе. «Теперь мы видим и знаем, – говорил он, что с этим правительством мы так же не можем законодательствовать, как не можем с ним вести Россию к победе». Однако Милюков был далек от призыва к свержению правительства, оставляя право на борьбу с ним исключительно либеральной оппозиции. «Мы, – продолжал он, – говорим этому правительству, как сказала декларация блока: мы будем бороться с вами; будем бороться всеми законными средствами до тех пор, пока вы не уйдете… Вы спрашиваете, как же мы начинаем бороться во время войны? Да ведь, господа, только во время войны они и опасны. Они для войны опасны, и именно поэтому во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило соединиться, мы с ними теперь боремся»^{1679}.

Речь Милюкова 1 ноября, в которой набатом звучал вопрос: «Что это, глупость или измена», – произвела огромное впечатление как на депутатов Думы, так на все российское общество. «Впечатление получилось, – вспоминал Милюков, – как будто прорван был наполненный гноем пузырь и выставлено напоказ коренное зло, известное всем, но ожидавшее публичного обличения»^{1680}. Растиражированная в миллионах экземпляров, речь Милюкова стала, по его выражению, «мультипликатором полученного впечатления». Но все же было бы явным преувеличением ее считать «штурмовым сигналом» к революции. Она скорее была «громоотводом» от революции, которой лидер кадетской партии в принципе не хотел, ибо предчувствовал, что она неминуемо примет социальный анархический характер, а это как раз и не входило ни в текущие, ни в перспективные политические планы партии народной свободы.

Милюкова поддержал выступивший на том же памятном думском заседании В.А. Маклаков, который заявил: «Мы заявляем этой власти: либо мы, либо они. Вместе наша жизнь невозможна»^{1681}. В ноябрьские дни лозунг «ответственное министерство» стал лозунгом всей либеральной оппозиции, рассчитывавшей на то, что, поднявшись на следующую ступеньку, можно предупредить революцию. «Правительство думает, что мы делаем революцию, а мы ее предупреждаем», – говорил на заседании Прогрессивного блока 16 ноября октябрист С.И. Шидловский^{1682}.

Боязнь, что революция примет анархические формы, заставляла кадетов усиливать накал словесной критики в адрес правительства, тем более что они видели некоторые подвижки со стороны монарха, который наконец расстался с премьер-министром Б.В. Штюрмером. Либералам казалось, что если они еще чуть-чуть усилят напор, то не исключено, что можно «сверху» получить «ответственное министерство». При этом раскладе они рисковали гораздо меньше, чем своим вступлением в «игру» с подготовкой революции. Анализируя сложившуюся ситуацию, Милюков, выступая в Думе 16 декабря, подчеркнул: «Мы переживаем теперь страшный момент. На наших глазах общественная борьба выступает из рамок строгой законности, и возрождаются явочные формы 1905 года». Политическое движение в стране, считал он, снова «приобрело то единство фронта, которое оно имело до 17 октября 1905 года». Но за эти десять лет произошли серьезные подвижки в общественном сознании. Поэтому, по мнению Милюкова, «масштабы и формы борьбы, наверное, будут теперь иные». И в этой-то по существу уже ставшей экстремальной ситуации «кучка слепцов и безумцев пытается остановить течение того могучего потока, который мы в дружных совместных усилиях со страной хотим ввести в законное русло. Господа, я еще раз повторяю – это еще можно сделать. Но время не ждет. Атмосфера насыщена электричеством. В воздухе чувствуется приближение грозы. Никто не знает, господа, где и когда грянет гром. Но, господа, чтобы гром не разразился в той форме, которой мы не желаем, – наша задача ясна, мы должны в единении с общими силами страны предупредить этот удар»^{1683}. Однако надежд на мирный исход борьбы с правительством оставалось все меньше и меньше. Это толкало к поискам иных, непарламентских средств воздействия на власть. Причем эти поиски велись как правыми монархистами, подталкивающими монарха к роспуску Думы, так и либералами типа октябриста А.И. Гучкова и прогрессиста А.И. Коновалова.

К началу 1917 г. лидеры либеральной оппозиции почувствовали свое бессилие изменить ход событий и оказались, по признанию Милюкова, «утомлены в бесплодной борьбе» с правительством. В то время, когда требовалась решительность в действиях, они упустили из своих рук «руководство событиями», которые перешли к более левым течениям^{1684}. На заседании Думы 15 февраля 1917 г. Милюков, отвечая на призыв левых фракций действовать «смело, и страна будет с вами», заявил: «Эти призывы, эти надежды нас глубоко трогают, но я должен сказать, и несколько смущают. Наше слово есть уже наше дело. Слово и вотум суть пока наше единственное оружие»^{1685}.

Однако на царских бюрократов словесные угрозы представителей либеральной оппозиции оказывали противоположное воздействие. Понимая, что Дума без поддержки масс бессильна и что без нее в принципе можно обойтись, правительство накануне Февральской революции пыталось ужесточить репрессивные меры (например, арест членов группы ЦВПК), спровоцировать выступления рабочих, а затем подавить их силой оружия. Вполне понятно, что царские министры никак не отреагировали на одно из последних и наиболее ярких думских выступлений одного из старейших депутатов Думы члена кадетской фракции Ф.И. Родичева. На заседании Думы 24 февраля 1917 г. он сказал: «Мы требуем в настоящую минуту, именем голодного народа, именем народа, который боится за судьбу во внешней борьбе, именем этого народа мы требуем власти, достойной судеб великого народа, достойной значения той минуты, которую страна переживает, мы требуем призыва к ней людей, которым вся Россия может верить, мы требуем, прежде всего, изгнания отсюда людей, которых вся Россия презирает»^{1686}.

Но обитатели Царскосельского и Мариинского дворцов, предпочитавшие расправляться с народом традиционными методами насилия, понимали силу не словесного, а исключительно материального воздействия. В распоряжении либеральной оппозиции таких сил, естественно, не было. В показаниях Чрезвычайной следственной комиссии 4 августа 1917 г. Милюков признал: «События 26 и 27 февраля застали нас врасплох»^{1687}. Размышляя над ходом Февральском революции 10 лет спустя, Милюков справедливо писал: «Дума не создала новой революции: для этого она была слишком лояльна и умеренна. Но она и не отвратила опасности этой революции»^{1688}.

Конечно, было бы неверно сбрасывать со счетов значение оппозиционных выступлений представителей либеральных партий. Своими парламентскими действиями она вкупе с демократическими фракциями, безусловно, способствовала разоблачению пороков бюрократического режима, что, в свою очередь, вело к дальнейшему углублению общенационального кризиса в стране.

В этом процессе определенную роль сыграла и Государственная дума, которая, по словам Милюкова, «сделалась как бы аккумулятором общественного недовольства и могущественным рупором, через который глухое и бесформенное чувство недовольства и раздражения возвращалось народу в виде политически осознанных, определенно отчеканенных политических формул»^{1689}. И хотя эти «либеральные формулы» в общем и целом имели умеренный характер, тем не менее они способствовали созданию определенного оппозиционного настроения, прежде всего в тех слоях населения, которые в силу разных причин еще не были затронуты революционным движением. Социальные страты и политические партии преследовали различные цели и по-разному видели перспективу дальнейшего развития страны. Но на определенном, хотя и весьма коротком историческом отрезке времени их усилия слились воедино, обеспечив победу Февральской революции.

* * *

Таким образом, период мировой войны стал завершающим этапом в процессе формирования не только отдельных структурных элементов либеральной идеологии, но и либеральной концепции общественного развития России в целом. Условия войны с особой остротой выявили наличие глубоких противоречий, с одной стороны, между теоретическим осознанием либеральными идеологами и политиками связи войны с революцией, а с другой – их неприятием насильственного переворота в стране. В своей повседневной практической деятельности представители либеральных партий немалые усилия предпринимали к тому, чтобы предотвратить назревание в стране массовых революционных выступлений. Во имя этого они сознательно шли на постоянные компромиссы с властью, рассчитывая, вплоть до последнего момента ее существования, на хотя бы минимальные уступки с ее стороны. Только под непосредственным влиянием Февральской революции либералы вынуждены были изменить свой прежний политический курс.