Текст книги "Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 82 страниц)

Глава 5.
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ РОССИЙСКОГО ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ГОРОДА (на материале Поволжья)
(Е.Ю. Семенова)

1. Меры чрезвычайного характера

Жизнь российской провинции в годы мировой войны представляет собой особый пласт исторического наследия. На территории тыловых районов страны, где не велись бои, война нашла выражение не только в мобилизации в действующую армию части мужского населения, но и в реализации политики чрезвычайных мер, изменивших повседневную жизнь общества, вызвала появление новых национальных и социальных групп населения, оказала влияние на социокультурное пространство, обеспечивавшее досуг жителей.

В первые дни и месяцы войны население было охвачено патриотическим подъемом. Даже в небольших населенных пунктах наблюдалось оживление общества в форме проведения торжественных молебнов и манифестаций по случаю начала войны. С папертей церквей зачитывался императорский Манифест о войне с Германией. Публика встречала его криками «ура». Организовывались шествия с национальными флагами России и союзных держав, транспарантами с надписями: «Да здравствует армия и флот!», «Да здравствует Франция!», «Долой Австрию и Германию!», портретами императора, императрицы и наследника престола. В адрес Николая II и высокопоставленных чиновников направлялись телеграммы с выражением веры в победу России и пожеланием успехов российской армии, выражением верноподданнических чувств. Как отмечалось в костромской газете в августе 1914 г. жизнь стала «лихорадочной», всюду наблюдалось воодушевление, газеты и телеграммы переходили «из рук в руки», всем хотелось быть связанными с разворачивающимися событиями^{1398}.

Ход мобилизаций в сборных пунктах, где были подготовлены необходимые условия (помещения, питание, присутствовало достаточное количество сил по наведению порядка), осуществлялся без эксцессов, на волне эмоционального подъема. Жители тыловых районов страны выражали недовольство наличием «белого билета» для отдельных категорий населения. Однако некоторые обыватели высказывали нежелание идти на фронт и пытались избежать призыва путем членовредительства, устройства на работу на оборонное предприятие. Данное явление стало распространяться и по религиозным причинам среди мусульманского населения, чтобы не допустить возможности применения оружия против единоверцев – турок, и среди представителей старообрядчества, не желавших использовать оружие.

Мобилизации сопровождались временным притоком в города призывников. В результате в ряде населенных пунктов их сосредоточилось больше, чем проживало местного населения. Так, в период июльского призыва 1914 г. в Бугульме оказалось до 11 тыс. призывников (при собственном населении города менее 9 тыс. человек), в Саратове – до 30 тыс. запасных (при численности жителей в 242,4 тыс.), в Аткарске – до 35 тыс. призывников (при количестве местного населения около 14 тыс. человек).

Мобилизованные и призывники размещались в казенных и городских казармах, частных помещениях, распределялись по частным квартирам. «Квартирная повинность» часто ложилась на плечи местного населения. Так, в Свияжске при количестве жителей в 3 тыс. человек были расквартированы 4 тыс. нижних чинов, за предоставление помещения которым и его отопление городу были выделены средства, но их сумма оказалась ниже, чем затраты населения на постой.

Не везде местные власти успели подготовить все необходимые условия для мобилизации. Погромы торговых лавок, магазинов и даже административных учреждений при участии призывников и членов их семей происходили из-за отсутствия достаточного количества продовольствия, мест размещения призывников, организации структур по охране порядка во многих центрах проведения мобилизаций^{1399}.

В годы войны тыловые губернии переводились на положение «чрезвычайной охраны». Губернатор получал полномочия главноначальствующего с правом издавать обязательные постановления, регламентировавшие жизнь населения на территории губернии. Спектр ограничительных норм был весьма широк. Охране порядка содействовало введение запрета на организацию выступлений, «шествий по улицам».

Согласно обнародованному 17 февраля 1915 г. положению Совета министров, командующие войсками военных округов получали право при необходимости реквизировать продовольствие по установленным ими ценам, запрещать вывоз продовольствия и фуража с территории округа. Такое же право закреплялось и за губернаторами, позже за губернскими комиссарами Временного правительства^{1400}. На продукцию для обывательских нужд, закупки для армии устанавливались твердые цены, нарушение которых вело к штрафу или аресту. К такой продукции были отнесены хлеб, мука, сахар, мыло, керосин, мясо, крупы, яйца, молоко, рыба, дрова, овощи, дешевые ткани. Данный перечень различался в разных местностях на протяжении 1914 – начала 1918 г.

Начиная с июля 1914 г. в соответствии с высочайшим указом на территории России запрещалась продажа спиртных напитков, их отпуск лицам, не имеющим на это разрешения, распитие крепких напитков на улицах, дорогах и в других открытых местах, появление в открытых местах в состоянии алкогольного опьянения, хранение, домашнее приготовление, подвоз, продажа, передача, приобретение и употребление напитков, получаемых путем брожения и перегонки.

«Сухой закон» большинством населения был воспринят оптимистично. По итогам опроса, например, служащих кредитного товарищества г. Семенов Нижегородской губернии, проведенного осенью 1915 г. с целью выяснить отношение к мерам по борьбе с пьянством, введенным с начала войны, отмечалось: «Радость была великая! Радовались отцы и дети, мужья и жены, старые и малые… Уменьшились ссоры, драки, пожары, убийства и всякого рода хулиганства. Народ стал больше работать»^{1401}.

В годы войны «неблагонадежному элементу» циркулярами МВД (по ходатайству местных властей) запрещалось проживать на территории ряда губерний. Это объяснялось их «исключительным положением» – статусом центров снабжения армий. Например, в июле 1915 г. в число таких местностей вошла Астраханская губерния, в ноябре 1915 г. – Ярославская, с 1916 г. – Самарская. Высылка неблагонадежных лиц из одного населенного пункта сопровождалась их переселением в другой. Таким образом, участники революционного движения перемещались по разным городам при помощи самой власти.

С конца июля 1914 г. все австрийские и германские подданные мужского пола в возрасте 18–45 лет считались военнопленными и подлежали аресту и высылке, за исключением состоявших на действительной военной службе. Представителей последней категории следовало передать под стражей в распоряжение военного начальства, а признанных благонадежными – перевести из-под ареста под надзор полиции^{1402}. В начале августа 1914 г. были определены места для водворения военнопленных в России. На территории европейской части и Кавказа к ним были отнесены Вологодская, Вятская, Оренбургская, Заволжская, часть Казанской (кроме прилегающих к р. Волга и р. Кама территорий) губернии. С марта 1915 г. славянам-военнообязанным, подданным враждебных России государств, разрешалось жить в России на территориях, не включенных в театр военных действий и объявленных на военном положении, под надзором полиции, если они не обвинялись в шпионаже. В условиях войны была ограничена занятость на частной службе иностранцев, она допускалась только по разрешению губернатора и при условии, что «это не отнимает заработка от русских людей»^{1403}.

На предотвращение шпионажа, активизацию бдительности населения были направлены директивы МВД, ведомств полиции и жандармерии, публикации в прессе. Например, в приказе по Самарской городской полиции от 14–16 августа 1914 г. указывалось на недопущение «хождения по улицам и дворам города фокусников-китайцев, с шарманками, разных бродячих музыкантов и др. лиц», не имевших на это разрешения^{1404}. В Астраханской губернии по постановлению астраханского губернатора от 25 октября 1915 г. запрещалось содержать почтовых голубей^{1405}. Данные ограничения спровоцировали «шпиономанию», которая отмечалась, например, в Самаре, Казани, Нижнем Новгороде, Царево-Кокшайске и др. поволжских городах^{1406} и выражалась в подозрительном отношении к лицам немецкого происхождения, навязчивых идеях о полетах немецких аэропланов над городом.

Введенные в период войны новые нормы цензуры изменили информационную среду в тылу. 26 июля 1914 г. в «Собрании узаконений и распоряжений Правительства» № 203 был опубликован перечень сведений и изображений, касавшихся военной безопасности России, военно-морской и сухопутной обороны. Запрещалось «неосмотрительное оглашение или публичное распространение каких-либо статей или иных сообщений, возбуждающих враждебное отношение к правительству».

Чтобы ограничить распространение посредством почтовой корреспонденции нежелательной в условиях войны информации в губернские и некоторые уездные города приказом командующих военными округами назначались военные цензоры. Они должны были вскрывать письма и проверять их содержание, удалять (вырезать, зачеркивать) нежелательные для распространения сведения или задерживать корреспонденцию. На деле цензура, призванная не допустить беспокоивших население толков, слухов, путем исключения из писем и печати сведений о взрывах, катастрофах, неудачах на фронте, сама их и провоцировала. В письмах современников прослеживается опасение по поводу возможности вскрытия частной переписки военными цензорами, нелицеприятные выражения в адрес перлюстрирующих корреспонденцию, обида на сложившуюся практику, оскорбительную как для гражданских, так и для военных^{1407}.

Политика «чрезвычайных мер» в условиях Первой мировой войны, с одной стороны, в определенной мере предотвращала загрязнение городов, распространение эпидемий, неконтролируемость народонаселения, вывоз за пределы губернии необходимого продовольствия, препятствовала развитию шпионажа, массовой истерии, содействовала снабжению продовольствием армии. Но одновременно «чрезвычайщина» подрывала позитивный настрой общества, на фоне экстремальной ситуации внешнеполитического конфликта формировала бытовые проблемы, с которыми житель тыла сталкивался ежедневно.

Чрезвычайные меры стали частью жизни практически каждого человека. Они содействовали разочарованию обывателей в действительности, вызывали оппозиционное настроение в отношении происходившего и этим подрывали доверие к власти.

2. Коренное население и новые группы

Важным аспектом повседневной жизни являлось взаимодействие коренного населения с новыми группами. В годы войны на территорию тыловых губерний России хлынул поток фронтовиков, которые проходили в тылу лечение, а также беженцев, эвакуированных, военнопленных.

Территория России была разделена на эвакуационные районы. При крупных городах открылись распределительные эвакуационные пункты (РЭП) и окружные эвакуационные пункты (ОЭП), через которые больные и раненые фронтовики направлялись на лечение в тыл. Первоначально были учреждены 12 ОЭП в городах Кострома, Нижний Новгород, Казань, Саратов, Владимир, Калуга, Тула, Рязань, Орёл, Тамбов, Воронеж и Ростов-на-Дону. Но уже через несколько месяцев их количество увеличилось. К концу 1914 г. губернии и уезды внутреннего района империи распределили между ОЭП и РЭП. Были разработаны эвакуационные маршруты, эвакуация больных и раненых до железнодорожных городов – станций осуществлялась на специальных эвакуационных поездах. Например, в ОЭП, расположенный в Самаре, эвакуация проходила через Рязань, а из Самарского ОЭП поезда с ранеными и больными воинами следовали в Уфу и Оренбург. В соответствии с циркуляром Главного управления Генерального Штаба от 12 августа 1914 г. были назначены к формированию полевые сводные госпитали. Уже к 30 сентября 1914 г. сводные эвакуационные госпитали размещались в 20 городах, в том числе в Рыбинске (3), Костроме (3), Нижнем Новгороде (4), Казани (3), Самаре (3), Саратове (4)^{1408}.

Еще в первые месяцы войны в тыловых районах сосредоточилось большое количество фронтовиков. Например, в Ярославской губ. к 1 декабря 1914 г. только через городские госпитали прошли в Ярославле – 2151 фронтовиков, в Ростове – 954, в Рыбинске – 895, в сельскую местность были отправлены 622 раненых фронтовика^{1409}.

Прибытие в тыловые города раненых и больных воинов привлекало внимание местного общества. Приезд в город каждой партии фронтовиков, особенно в начале войны, был значимым событием. Его ожидали, он вызывал у людей бурю эмоций, в которых радость сочеталась с переживанием и состраданием. Когда в маленький город Плес в начале 1915 г. прибыла первая партия раненых, в региональной газете об этом сообщалось: «…После долгих ожиданий и многократных просьб… город Плес к великой своей радости наконец… получил 29 человек раненых, которые и размещены в давно приготовленные для них помещения»^{1410}.

В городах, на территории которых появлялись раненые, наблюдался подъем благотворительности. Например, в Казани для перевозки раненых к вокзалу была подведена трамвайная линия и несколько трамваев оборудованы кроватями-носилками. Была создана студенческая добровольная санитарная дружина для приема раненых фронтовиков. Тяжелобольными воинами занималась Казанская община сестер милосердия Красного Креста. В помещении Казанского университета работал лазарет на 75 коек. Купеческо-биржевым обществом были открыты в двух зданиях два лазарета на 20 кроватей, обеспечивалось 402 больничных койки^{1411}.

В условиях войны население губернских и ряда уездных городов тыловых районов столкнулось с новой реальностью – военнослужащими, которые на длительный период, а не кратковременно, как мобилизованные призывники и запасные, вливались в состав городского социума. Это было связано с расположением в городах гарнизонов и запасных частей.

Так, в Саратовской губ. в 1915 г. воинские формирования размещались в городах: в Саратове (3 пехотных и 2 пулеметных полка, 2 артиллерийские бригады, 2 отдельных артиллерийских дивизиона и пешая дружина); в Царицыне (3 полка и студенческий батальон); в Балашове, Кузнецке и Петровске – по 2 запасных пехотных полка и в Аткарске – 1.^{1412}

Пребывание гарнизонов и запасных частей в городе вызывало неудобства для местного населения. Среди них отметим невозможность использовать, как прежде, некоторые общественные учреждения, в первую очередь учебные заведения и кинотеатры, в помещениях которых разместили военнослужащих. Горожане были вынуждены размещать солдат и офицеров у себя на квартирах на постой, в том числе при ощутимых материальных затратах. Встречались случаи задержки в выплате населению денег за постой военнослужащих. Часть финансовых средств города, на территории которого находились воинские части, шла на их обеспечение. Так, в Карсуне на размещение войск в 1916 г. было израсходовано более 38 тыс. рублей из средств муниципалитета, в Алатыре – более 64 тыс.^{1413}

Пребывание в городе военнослужащих гарнизонов и запасных частей создавало проблему перенаселения. Например, в Симбирске к середине августа 1915 г. состав гарнизона включал порядка 40 тыс. человек, т. е. 40% от собственно городского населения^{1414}. В Царицыне в 1916 г. размещались три запасных полка – 93-й, 155-й и 141-й, в каждом из которых состояли на службе не менее 6 тыс. солдат и офицеров, т. е. их общая численность составляла 15% от численности городского населения^{1415}.

Поскольку состав воинских частей, размещенных в городах, в течение военных лет менялся, в городскую среду постоянно вливался новый социум. По мере изменения состава гарнизона, уменьшения числа кадровых офицеров и солдат, прошедших армию в предвоенные годы, порядки, царившие среди военнослужащих, переставали соответствовать понятиям дисциплины и субординации^{1416}.

Опасение за жизнь и здоровье у местного населения вызывали постоянные бесчинства с участием военнослужащих. Повсеместно наблюдались азартные игры, посещение проституток, драки, проявление неуважения к представителям власти и неподчинение им, открытое проявление неуважения солдат к офицерам, торговля интендантским имуществом, словесные оскорбления обывателей, использование в качестве угрозы против гражданских лиц холодного оружия, стрельба из револьверов, кражи и грабежи. Причем в большинстве случаев военные находились еще и в состоянии алкогольного опьянения. Человек с ружьем становился символом анархии и дестабилизации.

Рассказы фронтовиков рождали в сознании тылового населения чувство патриотизма, но одновременно они способствовали формированию представлений о несостоятельности правительства, необходимости его замены, о необходимости прекращения войны. Военные вносили в жизнь горожан ощущение беспокойства, нестабильности, хаоса. Однако они же вызывали в обществе чувство сострадания, желание оказать посильную помощь. Помогая фронтовикам, горожане включались в полезную для общества работу, что позволяло ощущать свою нужность, причастность к общегосударственному делу.

С начала войны на территорию тыловых районов России стали прибывать беженцы. С июля 1915 г., в связи с отступлением русской армии, началось массовое перемещение переселенцев во внутренние губернии России, кульминацией которого стал октябрь 1915 г.^{1417} Прибывшие в тыл беженцы в ряде населенных пунктов составили существенную долю населения. Например, в Ярославской губ. массовое расселение беженцев началось с конца августа 1915 г., а в сентябре их уже насчитывалось до 5–8,5% населения губернии^{1418}. В губернском городе Самара на 28 августа 1915 г. насчитывалось 7,5 тыс. беженцев, а к 21 февраля 1916 г. – более 36 тыс.

С началом войны на территорию тыловых районов осуществлялся переезд эвакуированных из западных губерний рабочих и служащих. Так, в Нижний Новгород в 1915 г. были перевезены заводы «Фельзер», «Новая Этна» и другие предприятия из Риги, военно-санитарная фабрика наследников Г. Эпштейна из Вильно, обмундировочная мастерская из Варшавы^{1419}. К 1 декабря 1915 г. в состав пунктов эвакуации учреждений и должностных лиц МВД губерний, находившихся в составе района военных действий, входили ряд городов, в том числе Саратов, Казань, Кострома.

В связи с эвакуацией и огромным наплывом беженцев изменился национальный состав населения тыловых губерний^{1420}. Среди беженцев было много русских, латышей, евреев, поляков, литовцев. Беженцы выступали как фактор полиэтничности и маргинализации городской среды, привносили в нее собственное видение национального вопроса в России. Прибывающих беженцев было необходимо обеспечивать жильем, работой, содержанием, что создавало дополнительные сложности для местного общества. Зачастую беженцам приходилось жить и в антисанитарных условиях, без необходимой обстановки и при большой скученности^{1421}.

Появление беженцев в тыловых районах было воспринято местным населением неоднозначно. По отношению к ним проявлялось не только сочувствие, оказывалось содействие в размещении, материальная помощь. Но со временем горожане стали выражать настороженность, сомнение в возможности разместить приезжих, боязнь роста дороговизны и сложностей в трудоустройстве, поскольку беженцам платили меньше, что перебивало цены на рабочие руки для местных жителей^{1422}.

Часто беженцы воспринимались как тунеядцы, потому что многие из них были нетрудоспособны по состоянию здоровья или не имели работы. Так, в Астрахани в феврале 1916 г. трудоспособными были только 72–86% из осевших в городе мужчин-беженцев^{1423}. В Самаре с августа 1915 г. до февраля 1916 г. количество работавших беженцев уступало их общей численности в 15–30 раз. В Ярославской губ. к началу 1916 г. среди беженцев нетрудоспособных лиц было 51,1%, отчасти трудоспособных – 18,1%, вполне трудоспособных – 30,8%^{1424}. Беженцы влияли на формирование у населения настроений недовольства местной и центральной властью. Проблема беженства в годы войны находила выражение в желании помочь пострадавшему человеку, в социальной практике – участии в благотворительной деятельности. Но вместе с тем росли зависть, озлобление, недовольство местной властью и правительством в преодолении кризисных явлений.

Еще одной новой социальной группой, появившейся в тыловых губерниях России в годы войны, были военнопленные, к которым относились захваченные в плен в ходе боев военнослужащие армий государств-противников; германские и австро-венгерские подданные, состоявшие на действительной военной службе и в запасе; германские и австрийские подданные мужского пола 18–45 лет. Внутренние сборные пункты мест постоянного водворения военнопленных в европейской части России находились в Москве и в Пензе, а лагеря для сосредоточения плененных военных располагались в основном за Уралом^{1425}.

Появление военнопленных – гражданского населения и военных – в тыловых районах страны отмечалось с конца лета 1914 г. – весны 1915 г. В этот контингент записывались проживавшие на месте лица, попавшие в категорию военнопленных, а также плененные в ходе боевых действий и перемещенные из западных районов страны. Многие из них имели ранения и размещались в лазаретах. Количество военнопленных и военнообязанных в тыловых губерниях составляло в разные периоды от нескольких десятков и сотен до двух и даже более пяти тысяч человек^{1426}. Национальный состав военнопленных был пестрым. Например, среди доставленных в уездный город Чистополь Казанской губернии в мае-июне 1915 г. 2,2 тыс. пленных были чехи, итальянцы, хорваты, поляки, русины, словенцы, сербы, немцы, венгры (мадьяры)^{1427}.

Содержались военнопленные в городах Поволжья в соответствии с российским законодательством, международными правилами и условиями, существовавшими в конкретном пункте. Вопрос о размещении военнопленных решался неодинаково. Рядовых часто селили в казармах, на частных квартирах, в других свободных помещениях, а офицеров – на квартирах и в гостиницах. Например, в Казанской губернии в конце 1914 г. военнопленных собирались размещать по казармам. В январе 1915 г. места были заполнены, и пленных было решено поселить у местных жителей «с довольствием от обывателей за кормовой оклад»^{1428}.

Порядок привлечения военнопленных на работы определялись специальными «Правилами» от 16 сентября 1914 г., «Правилами» от 17 марта 1915 г. и др. Согласно им, количество военнопленных, которые могли работать на конкретном объекте, ограничивалось в пределах 15% от общего состава работников. Труд военнопленных был востребован местными властями и частными лицами. На различные работы к 1916 г. были распределены в Московском военном округе более 90 тыс. пленных, в Казанском 170,8 тыс.^{1429} Военнопленные использовались в разных сферах. Например, в Аткарске Саратовской губ. в середине 1916 г. на работах в качестве прислуги и рабочих (дворников, лакеев, кучеров, столяров, колбасников) находились 16 пленных австро-венгерской армии^{1430}. В Астрахани к марту 1917 г. на поденных работах состояли 679 военнопленных, прикрепленных к 47 заведениям, мастерским и заводам^{1431}.

Отношение местного населения к военнопленным в годы войны изменялось. Военнопленные вызывали у обывателей любопытство, меняли представление о том, что война – это нечто далекое, не касающееся тыла, имели место случаи скопления публики при встрече и размещении военнопленных по квартирам^{1432}. В начальный период войны в ряде местностей жители восприняли появление военнопленных сочувственно, относились к ним с состраданием, как это было в Костромской, Симбирской, Казанской, Самарской, Саратовской, Астраханской губерниях. Особенно военнопленные вызывали сочувствие у горожанок, которые оказывали им помощь продуктами и деньгами, встречались и проявления личной симпатии, получившие скандальную славу^{1433}.

Часть жителей раздражало подобное, слишком «дружественное» поведение земляков. В феврале 1915 г. в казанской газете даже был опубликован материал с укором в адрес проявлявших чрезмерную заботу о раненых военнопленных, в то время как российские пленные терпят страдания^{1434}. Конечно, по отношению к военнопленным преобладали в целом отрицательные эмоции. Проблемы, вызванные войной, прежде всего рост дороговизны и ограничение потребления продовольствия в связи с введением «мясопустных» дней, нормированного ввоза продовольствия в ряде населенных пунктов послужили основой негативного отношения жителей к военнопленным. В пленных стали видеть «дармоедов» и конкурентов, отбиравших у местных жителей возможность заработка. Затягивание войны также превращало военнопленных в обузу для местных жителей и влияло на дестабилизацию ситуации^{1435}.