Текст книги "Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 82 страниц)

6. Февраль и народы России
(В.П. Булдаков, С.М. Исхаков)

Победа революции вызвала взрыв неумеренных надежд на смягчение государственной этнополитики. кое-какие шаги Временное правительство предприняло: была восстановлена в прежнем объеме автономия Финляндии, появилось широковещательное обращение «к полякам», были отменены все национальные и вероисповедные ограничения. Вместе с тем март ознаменовался целой серией демонстраций и нескончаемых визитов во Временное правительство представителей этнических меньшинств для приветствий и заявлений о своих нуждах. На местах картина была еще более пестрой.

3 марта на собрании представителей украинских (преимущественно интеллигентских) организаций Киева фактически было положено начало формированию Центральной Украинской рады. Украинские деятели вскоре наладили связь с многочисленными «громадами», стремительно возникающими по всей России. В Киеве между ними и губернскими, городскими и военными властями сохранялось полное взаимопонимание. Украинское движение в армии было более радикальным. 4 марта на студенческом «вече» с энтузиазмом было встречено предложение о формировании особого украинского войска. 6 марта его участники просили Временное правительство о восстановлении Переяславского договора 1654 г. (по их понятиям, это стало бы подтверждением автономии Украины). 8 марта состоялось Большое вече, на котором присутствовало б генералов и 22 штаб-офицера; председателем его был выбран полковник Глинский, секретарем – поручик Михновский. Эта организация взяла курс на создание украинской государственности, опирающейся на военную силу, однако поддержкой не пользовалась ни среди киевских политиков, ни в армии. По замечанию одного офицера-украинца, «управлять стихией на фронте было не под силу революционным гастролерам далекого тыла»^{2474}.

7 марта в Москве ряд украинских организаций выступили с совместной декларацией. Помимо требования об искоренении национального угнетения, в этом документе говорилось о необходимости возвращения на родину украинского населения приграничных районов и об освобождении сосланных галицийцев^{2475}. 9 марта петроградские украинские деятели выпустили воззвание, призывающее своих соплеменников к объединению «под знаменем автономии Украины, федерации всех народов России». 12 марта они организовали манифестацию в Государственной думе, где заявили о необходимости активного ведения войны. 14 марта кн. Г.Е. Львова посетила украинская делегация, потребовавшая от правительства назначения в украинские губернии лиц, знакомых с краем и языком его народа, учреждения при правительстве комиссара по украинским делам, введения украинского языка в суде, преподавания на украинском языке в начальных и средних школах, открытия учительских семинарий с особой программой. Для содействия этим необходимым, как считалось, начинаниям был образован специальный совет, руководящую роль в котором заняли умеренные автономисты А.И. Лотоцкий, П.Я. Стебницкий, М.А. Славинский. Вскоре в Киевском учебном округе было разрешено преподавание на украинском языке при соблюдении прав меньшинств^{2476}. Однако среди украинских деятелей уже тогда стали заметны и убежденные самостийники вроде Н.И. Михновского и С.П. Шелухина^{2477}. По некоторым данным, с этого времени солдаты-украинцы петроградского гарнизона стали рваться на Украину.

5 марта Временное правительство приветствовал Белорусский национальный комитет, возглавляемый Р. Скирмунтом (в прошлом он был депутатом I Думы). Вскоре возникли региональные белорусские организации прокадетской ориентации. Они, как правило, состояли из разнородных элементов: полонизированных и русифицированных, католиков и православных. Им противостояла более левая Белорусская социалистическая громада^{2478}.

6 марта Временное правительство совместно приветствовали литовские партии и организации, объединившиеся в Литовский национальный совет; хотя большая часть территории Литвы была к этому времени оккупирована, 13 марта совет принял постановление об образовании Временного комитета по управлению Литвой. 18 марта литовская депутация посетила кн. Г.Е. Львова. Ее представители добивались перехода в ведение комитета всех эвакуированных литовских административных учреждений, а также управления не оккупированных германскими войсками уездов Виленской и Ковенской губерний. Позднее, как только стало известно, что Временное правительство готово передать Ликвидационной комиссии по делам Царства Польского дела, относящиеся к территории, населенной литовцами, члены его комитета по примеру поляков заговорили о независимости Литвы^{2479}.

Ситуация в среде этнических отношений была противоречивой. В Петроградском Совете латыш – председатель Валкского Совета рабочих депутатов в солдатской секции Петроградского Совета просил присутствующих, чтобы они «не доверяли немцам Курляндию». Латыш-офицер 12-й армии требовал «отнять» у немцев Польшу, а у турок Армению. Польские и литовские представители заявили о стремлении к самостоятельности. Представитель украинцев, напротив, обещал «войти в состав великой русской республики». «Еврейские делегаты различных течений» называли революцию «праздником освобождения» и заявляли, что «в освобождении от фараонов египетских и российских много общего»^{2480}. Уроженцы Прибалтики (эстонцы, латыши, шведы, финны) просили разрешить «пользоваться немецким языком (как родным)», а тем временем в Одессе генерал М.И. Эбелов запрещал богослужение на немецком языке. От имени рабочих-латышей социал-демократов М. Линде потребовал от российской социал-демократии «войны за освобождение Курляндии». «Группа эстонцев Юрьева» после демонстрации под лозунгами «Демократическая республика!» и «Автономия Эстонии!» заявила о присоединении к заявлению большевистской «Правды» о том, что «истинное равноправие достижимо лишь при даровании политической автономии областям с компактным составом населения». После того, убедившись, что «нынешнее буржуазное Временное правительство категорически против автономии», «группа эстонцев-рабочих и крестьян-земледельцев батраков» обратилась в Петроградский Совет. Надеялись на центральную власть и мусульмане. Сотский 5-й сотни Назарий Салимбаев жаловался, что тыловики-сарты, занятые на Юго-западных железных дорогах, «до сих пор остаются на старом положении», и просил отпустить их домой хотя бы на сельхозработы. А «прогрессивные мусульмане» Бухары в телеграмме от 4 марта доносили, что Российское политическое агентство в эмирате «всем своим составом стремится сохранить прежний режим». Некоторые армяне-солдаты настаивали на освобождении Турецкой Армении. В общем, неожиданно обретенной свободой каждый старался воспользоваться по-своему. Но пока никто из них не догадывался, какими последствиями это может обернуться в будущем, хотя рост этнофобских настроений в городах и армии уже стал заметен^{2481}.

Во Владикавказе 5 марта собрание представителей горской интеллигенции решило создать временный орган для подготовки общегорского съезда. Заметно оживились мусульмане. 6 марта был создан Временный ЦК объединенных горцев Северного Кавказа, который возглавил балкарский просветитель и юрист Б. Шаханов. При этом выявилось, что каждый народ стремится образовать свои собственные национальные Советы, отстаивать свои локальные интересы. В тот же день был избран Ингушский исполком, который возглавил генерал Т. Укуров. 14–15 марта в Грозном на 1-м съезде чеченского народа (собралось около 10 тыс. человек) группе интеллигентов противостояли предприниматели, торговцы, часть офицерства. В Азербайджане помимо тюркистской партии «Мусават» возникли партии, намеренные популяризировать исламские ценности^{2482}.

Ситуацию обострило стремление к созданию так называемых национальных полков – сказался пример формирования чехословацких, латышских, югославянских и польских формирований русской армии. Характерно, что эту идею поддерживала даже часть русских солдат. Во всяком случае, Петроградский Совет не смог противостоять «национализации» армии^{2483}.

Глава 3.
ВОЙНА, ЭКОНОМИКА, НАРОД

1. Внешнеполитические проблемы и отношения с союзниками (В.П. Булдаков)

В области внешней политики новая российская власть оказалась в весьма непростом положении. Ситуация приобрела особую напряженность после того, как 14 марта Исполком Петроградского Совета опубликовал обращение «К народам всего мира». «Наступила пора, – говорилось в этом документе, начать решительную борьбу с захватными стремлениями правительств всех стран. Наступила пора народам взять в свои руки решение вопросов о войне и мире». Разумеется, прежде всего, имелись в виду «пролетарии» Германии и Австро-Венгрии, которым следовало «сбросить с себя иго самодержавия и отказаться служить орудием захвата и насилия в руках королей, помещиков и банкиров». Содержался в обращении и революционно-оборонческий компонент: «Мы будем стойко защищать нашу собственную свободу от всяких реакционных посягательств как изнутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силе»^{2484}. В общем, документ отнюдь не призывал к скорейшему окончанию войны. Милюков встретил его появление без особой тревоги^{2485}. Социалисты Антанты восприняли «манифест мира» как естественное стремление защищать свою свободу от внутренних и внешних реакционеров^{2486}.

Но лидеры Антанты хотели подстраховаться. 17 марта английское правительство выразило надежду, что принципы, исповедуемые новым российским правительством, окажутся верным залогом конечной победы^{2487}. В то же время Лондон, усомнившись в финансово-экономической дееспособности новой власти, не торопился выполнять решения союзнической конференции. Милюков, вставший во главе внешнеполитического ведомства, решил успокоить англичан. Но для этого следовало договориться с доморощенными социалистами, настаивавшими на формуле «мир без аннексий и контрибуций». Как ни парадоксально, один из влиятельнейших людей в Петроградском Совете И.Г. Церетели считал, что опубликование заявления об этом вызовет небывалый подъем духа в армии, а Временное правительство обретет невиданный авторитет и нравственную силу^{2488}. Произошло столкновение двух доктринеров: Милюков вообще не считался с новой реальностью, Церетели полагал, что теперь можно перевернуть мир с помощью благих намерений.

22 марта Милюков выступил с пространным заявлением. Положительно оценив вмешательство в войну США, он подчеркнул, что для России цели войны прежние: «Освобождение славянских народностей, населяющих Австро-Венгрию, объединение итальянских и румынских земель, образование Чехословацкого и Сербо-Хорватского государства, слияние украинских земель Австро-Венгрии с Россией». Особое внимание Милюков уделил вопросу о проливах, категорично заявил о стремлении к присоединению их к России – это было, как он признал позднее, «руководящей нитью» его политического курса. Все это было сдобрено заявлением о том, что «ни Россия, ни ее союзники не преследуют никаких захватных тенденций в нынешней мировой войне»^{2489}.

Конечно, заявление Милюкова нельзя отнести к числу гибких. Даже Гучков упрекнул его в том, что он оказал плохую услугу правительству. «Говорите о чем хотите и как хотите, – наставлял он, – но говорите только так, чтобы это могло содействовать боеспособности армии»^{2490}. Ф. Степун осуждал «доктринерское упрямство, с которым Милюков проводил свою верную союзническим договорам империалистическую политику»^{2491}.

Милюковская трактовка «миролюбивых» инициатив России возмутила Керенского. На заседании правительства он заявил, что министр не посчитался с мнением кабинета. Но его неожиданно осадил премьер Г.Е. Львов, подчеркнувший, что «Милюков ведет не свою самостоятельную политику, а ту, которая соответствует взгляду и планам Временного правительства»^{2492}. С этого момента скрытая вражда между Милюковым и Керенским стала ощутимо сказываться на внутриполитическом положении страны.

В результате длительных переговоров между Временным правительством и так называемой контактной комиссией Петроградского Совета 27 марта было опубликовано правительственное заявление «О военном положении и целях войны». В нем провозглашалось, что «оборона во что бы то ни стало нашего собственного родного достояния и избавление страны от вторгнувшегося в наши пределы врага – первая насущная и жизненная задача наших воинов». Отмечалось, что цель свободной России – «не господство над другими народами, не отнятие у них национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов». Но вслед за этим следовало заверение о «полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников»^{2493}.

Разумеется, декларация была всего лишь ханжеской уступкой социалистам. Однако лидеры Петроградского Совета склонны были трактовать это как свою собственную победу – отказ правительства от пресловутых «аннексий и контрибуций». Чтобы не дезориентировать дипломатов, 1 апреля Милюков направил российским представителям в Лондоне, Париже и Риме секретную инструкцию с напоминанием, что «мы отнюдь не отказываемся от обеспечения жизненных интересов России, выговоренных в соответствующих соглашениях…»^{2494}

Для союзников имели, однако, значение не идейные декларации о целях войны, а способность России эффективно продолжать ее. Между тем Бьюкенен в конце марта сообщал, что «потерял всякую надежду на успешное русское наступление весною»^{2495}. А успех наступления был невозможен без союзнических поставок. Их продолжение, в свою очередь, предполагало, что Россия будет воевать активно.

Прежнее правительство проектировало на 1917 г. огромные заказы, значительно выходившие за рамки намеченных на Петроградской конференции союзников. Однако из них реально могли быть доставлены только те, которые были обеспечены валютой. Таких заказов было на 2809,6 млн. руб., что составляло в тоннаже 2,4 млн. т. Основная их часть предназначалась для Главного артиллерийского управления (ГАУ) и составляла около ²/₃ всех заказов по военному ведомству^{2496}. Но уже в марте англичане прекратили размещение заказов для строительства в России ряда военных предприятий, в том числе шести автомобильных заводов. Тем не менее в начале апреля в России был создан специальный орган по вопросам заграничных поставок, обладающий правом утверждения заказов и выдачи иностранной валюты. Исполнительным органом комитета стало Главное управление по заграничному снабжению (Главзагран). В состав комитета включались и представители союзников^{2497}.

Союзники, однако, демонстрировали растущее охлаждение к российским планам. 24 апреля английская сторона уведомила российских представителей, что она потеряла веру в способность их армии вести наступательные операции. Возможно, англичане пытались тем самым подтолкнуть русское правительство к более активным действиям. Как бы то ни было, план финансового «спасения» России, намеченный на Петроградской конференции, затрещал по швам. Если ранее англичане настаивали на том, чтобы Россия развивала у себя новые производства, то теперь они отказывались поставлять для них оборудование. Ясно, что снабжать Россию так, как было ранее, Великобритания уже не собиралась, да и вряд ли могла. Как результат, в марте и апреле было получено менее ²/₃ английских кредитов, относительно которых имелась договоренность. Отказались англичане и от поставок тяжелой артиллерии. Фактически с 1 апреля Великобритания прекратила финансирование России, ограничившись выплатой остатков по предыдущим кредитам^{2498}. В ответ от российского представителя ген. Э.К. Гермониуса последовало заявление, что Временное правительство вынуждено будет «прибегнуть к грустной необходимости изменения всего плана… военных действий на русском фронте»^{2499}. Но подобные намеки уже не действовали, а потому Временному правительству пришлось искать новых поставщиков.

8 апреля министр финансов Временного правительства М.И. Терещенко сообщил П.Н. Милюкову о предложениях кредитов со стороны США. Однако ситуация была не простой: англичане не торопились пересматривать прежние соглашения до выяснения позиции американской стороны. В связи с вступлением Америки в войну в апреле 1917 г. Англия постаралась переложить на нее финансирование русских заказов за океаном^{2500}. Однако российской стороне трудно было надеяться, что финансовая переориентация на США даст быстрый эффект уже в 1917 г.

Тем не менее российско-американские отношения активизировались. Американское правительство опередило союзников в признании Временного правительства, последовавшем 9 марта 1917 г., а 25 марта предложило кредит в 500 млн. долларов. При этом государственный секретарь США Р. Лансинг запрашивал посла в России Д. Френсиса, насколько необходима российскому правительству финансовая помощь и в какой форме оно желало бы ее получить. Российская сторона ухватилась за открывшуюся возможность. Ген. А.А. Михельсон, председатель Комиссии по распределению иностранной валюты, видел спасение России в получении американского займа в 1,5 млрд. долларов. По его мнению, этой суммы хватило бы на то, чтобы урегулировать финансовые отношения с Великобританией и оплатить все запланированные военные поставки за рубежом до 1918 г. В результате удалось договориться о займе в 500 млн. долларов, которые предполагалось истратить в США «без британского посредничества, как это было до сих пор». Американская сторона считала этот заем чрезвычайно выгодным. Посол Д. Френсис настаивал на срочной отправке в Россию 500 паровозов и 10 тыс. товарных вагонов. Кроме того, американцы рассчитывали на заказ фирме «Ремингтон» 1 млн. винтовок^{2501}.

Однако этими заказами текущие потребности России не покрывались. М.И. Терещенко настаивал на получении 1500 паровозов и 30 тыс. вагонов. В июне начались переговоры о новом кредите. Но только к середине июля 1915 г. федеральное казначейство США открыло союзникам кредиты в сумме 1043 млн. долларов, из которых основную часть получили Великобритания (585 млн. долл.) и Франция (210 млн. долл.). При этом большую часть полученного кредита (55 млн. долл.) Россия должна была передать Великобритании в обеспечение договоров на железнодорожные материалы, а кроме того потратить часть денег на закупку финской валюты для платежей русским войскам в Финляндии. К этому времени Особое совещание по обороне приняло целую программу мер по привлечению американского капитала в горную и горнозаводскую промышленность России^{2502}.

Следует заметить, что М.И. Терещенко, сменивший П.Н. Милюкова на посту главы МИДа, демонстрировал большую склонность к компромиссу и внутри страны, и за ее пределами. Со своей стороны союзники надеялись, что сам ход событий заставит Россию отказаться от прежних планов, и потому не возвращались к вопросу о «целях войны». Как бы то ни было, Терещенко смог не отступиться от договоренностей относительно «главного приза войны» черноморских проливов, не говоря уже о более мелких приобретениях^{2503}.

Ориентация на США, казалось, усилила внешнеполитические позиции России. Однако последующие события еще больше поколебали веру в устойчивость российской власти. Сказывалась и более чем сдержанная позиция Великобритании. Английская сторона заговорила о «необходимости пересмотра» прежних программ поставок и даже выразила готовность принять часть заказов обратно (затем стала уклоняться от подобных перевозок под благовидными предлогами)^{2504}.

К 1 июля 1917 г. в портах США, Англии, Франции скопилось 400 тыс. тонн уже закупленных Россией грузов, английская сторона смогла предоставить для их перевозки чуть более половины необходимого тоннажа. Вместо 1,5 млн. тонн угля, обещанных на Петроградской конференции, англичане поставили только 800 тыс. тонн. Дело было не в нерасторопности англичан. Британской стороне было известно, что все порты России забиты грузами, которые вряд ли будут вывезены вглубь страны и на фронт до конца года. Союзники не без оснований склонялись к тому, что требования Временного правительства по кредитам и поставкам являются все более безрассудными^{2505}.

Тем временем нужда Временного правительства в американских кредитах возрастала: до 1 января 1918 г. требовалось еще 733 млн. долларов, из которых почти пятую часть предполагалось истратить на посредничество и перевозки^{2506}. В руки правительства должно было поступить 70 млн. долларов. Примечательно, что посол Френсис предлагал правительству США соглашаться на эти кредиты, «чтобы у России не было повода не продолжать войну». Риск обходился не слишком дорого: на долю России приходилась лишь десятая часть кредитов, отпущенных США союзникам^{2507}.

18 августа 1917 г. М.И. Терещенко проинформировал российских послов в Париже, Лондоне, Вашингтоне о финансовом положении России. Он сообщил, что правительству предстояло изыскать до конца года 15 млрд. руб. Общая сумма государственного долга, составлявшая на 1 января 1917 г. 33,6 млрд. руб., к началу следующего года должна была вырасти до 60 млрд. При этом министр указывал на необходимость получения «нового крупного внешнего займа» как для заграничных расходов, так и для «удовлетворения потребностей внутри страны»^{2508}.

Строго говоря, Временное правительство оказалось в безвыходном положении: без заграничных кредитов оно не могло существовать; кредиты могли поставляться только при условии заведомо безуспешного продолжения войны. 1 мая на совещании в Ставке М.В. Алексеев заявил, что союзники «с нами в настоящее время перестали, по-видимому, считаться»^{2509}. Союзникам приходилось все же считаться с Россией, но она превращалась для них в обузу. Именно поэтому Временному правительству не удавалось ни получить в полной мере кредиты от США, ни заставить Великобританию выполнять финансовые обязательства.