Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 86 (всего у книги 111 страниц)

Стройная шатенка с миловидным, чуть усталым лицом, одетая по местной моде – чтобы были закрыты шея и руки до самых кистей, – смотрела на него с легкой улыбкой.

– Извините?

– Да‑да, молодой человек. Я к вам обращаюсь.

В первый момент женщина показалась Бежецкому едва ли не старухой: лет за тридцать, привлекательная, спору нет, но относящаяся к тому типу женской красоты, который ему никогда не нравился. К тому же молодому человеку не терпелось продолжить дневник, и отреагировал он довольно сухо:

– Не имею чести…

– Ах да, я не представилась. Варвара Лесникова. Можно просто Варвара. Или даже Варя.

– А по отчеству? – навязчивая «барышня» уже откровенно раздражала офицера.

– По отчеству? А зачем вам это?

– К незнакомым дамам я привык обращаться именно так, – отчеканил офицер.

– Какой сердитый… – улыбнулась женщина. – Ну, извините, если оторвала вас от дел…

Она отвернулась, и Александр тут же почувствовал укол совести: «Экий вы грубиян, граф! Дама обратилась к вам с невинным, в сущности, вопросом, а вы тут же ощетинились. А этикет? А светское поведение?…»

Заложив тетрадь карандашом, поручик неуверенно взглянул на женщину, изучавшую что‑то за витринным окном, подперев подбородок ладонью. Странное дело – она уже казалась ему совсем не такой, как вначале… Изящная посадка головы, длинная шея, рука…

– Извините… – выдавил он из себя сдавленно, кашлянул в кулак и добавил громче: – Извините меня за резкость, мадам…

– Мадемуазель, – игриво стрельнула в его сторону карим глазом женщина.

– Еще раз извините, – вконец смутился офицер.

– Ну что же вы краснеете, поручик? Прямо как девушка…

– Это от солнца… Варвара… э‑э‑э…

– Просто Варвара.

Дама придвинулась к нему ближе, и до молодого человека донесся легкий запах духов. Совсем таких же, как у Настеньки…

* * *

– Это было… – Саша отвалился на подушки, счастливо глядя в потолок, слабо озаренный светом ночника. – Это было…

– Тебе не понравилось? – Варвара склонила над ним смеющееся лицо, и пряди волос защекотали ему грудь, щеки, нос.

Сейчас, в полумраке, она казалась совсем юной, чуть ли не ровесницей. Ее острые соски касались его груди, будя в утомленном теле новую волну силы.

– Ты что? Как это может не понравиться? – Он вдруг спохватился. – А тебе? Тебе понравилось? Я… это…

– Ты был просто бесподобен… Правда‑правда!

– Ты меня обманываешь… Этого просто не может быть…

– Почему? – удивилась Варвара. – Разве… О, какая я дура!.. Я у тебя что – первая?

– Что ты… – Саша засмущался, отворачивая лицо в сторону, будто при таком освещении женщина могла разглядеть краску, залившую его щеки.

Признаться, что она права, было невозможно, просто немыслимо, но это был факт. Саша, как говорится, был девственником и еще никогда, ни с кем… Нет, в беседах со сверстниками он, конечно, был хватом в таких вопросах. Покорителем и разбивателем женских сердец, Дон‑Жуаном и Казановой одновременно. Но… Все это было лишь в юношеских мечтах и разговорах. На самом деле единственной особой женского пола, отношения с которой у Саши можно было, положа руку на сердце, назвать интимными, являлась соседская девочка Мотя. Матильда фон Штильдорф, дочь давнего отцовского друга. И восходили сии отношения к тем давним временам, когда обоим «развратникам» было лет по пять‑шесть. Да и можно ли назвать суетливую, с сердечком, выпрыгивающим от волнения и страха перед разоблачением взрослыми, демонстрацию детских «прелестей» в укромном уголке за сараем интимными отношениями? Даже с большой‑пребольшой натяжкой.

Товарищи по училищу не раз посещали «заведения», особенно нахваливая «салон» мадам Декампье на Галерной, но продажная любовь не влекла Сашу. Ардабьев, правда, как‑то затащил туда друга, но атмосфера пошлой вседоступности вызвала у «новичка» такое отвращение, что он стремглав бежал из будуара уже оплаченной вперед «мамзельки», отговорившись срочными делами… А Настя… Настя всегда была для него за гранью плотской жизни.

Варвара поднялась с постели и прошла к столу. Ночник мягким светом очерчивал ее фигуру, словно гениальный кутюрье скрадывая лишнее и подчеркивая нужное. Александр залюбовался этим прекрасным телом, которым только что обладал и сможет обладать снова, стоит лишь протянуть руку… От этих мыслей он почувствовал еще больший прилив сил.

– О‑о‑о! Поручик, вы бесподобны… – с легкой иронией произнесла Варвара, стоя к нему спиной. – Я, старая дура, и подумать такого не могла… Прости меня, Саша.

– За что? – опешил «Казанова».

– За то, что испортила тебе твой первый… Понимаешь, это должно случиться с тем, кого любишь…

– Я тебя люблю.

– Что ты, что ты!..

– Нет, я серьезно. Я в самом деле тебя люблю.

Саша даже привстал на локте, озаренный новой, только что пришедшей ему в голову идеей.

– Я женюсь на тебе!

– Ты шутишь?

– Нет, я говорю серьезно! Ты не замужем, я холост. Что нам может послужить препятствием? Выходи за меня замуж!

Женщина вновь приблизилась к кровати. Юноша не видел ее лица, лишь темный силуэт.

– Какой же ты у меня все‑таки мальчик, – ласково произнесла Варвара, присаживаясь на простыню. – Маленький, глупенький мальчик… Ну, иди, иди ко мне…

Он хотел возразить, но пряно пахнущая ладонь прикрыла ему рот, и все слова на свете сразу потеряли смысл…

* * *

Саша летел в «клуб», как на крыльях. Подумать только: теперь он – настоящий мужчина! Не сопливый юноша, знакомый с женским полом накоротке лишь в горячечных, полных стыдного томления, эротических снах, не герой выдуманных «взрослых» рассказов сверстникам, разинувшим рты. Настоящий!.. И не случайно, не мимолетно – целую неделю, целых семь дней уже длилось его нежданное‑негаданное счастье. Подумать только…

Швырнув завалявшуюся в кармане мелочь старому попрошайке у знакомых дверей, Бежецкий влетел в зал прямо посреди взрыва гомерического хохота. Да и отсмеявшись, никто не повернулся в его сторону. Все присутствующие, позабыв про выдыхающееся в бокалах пиво, теплящуюся водку и вино, остывающий кофе и прочие обыкновенные в «клубе» напитки, внимали поручику Еланцеву, замершему перед слушателями в позе эстрадного чтеца и лихорадочно листающему листы тетради в синем клеенчатом переплете.

«Поручик снова лицедействует, – с некоторым неудовольствием подумал Александр, присаживаясь на свободный стул и нетерпеливым жестом подзывая заслушавшегося полового Василия. – Но это что‑то новенькое. Обычно он импровизировал. Неужто сочинительством занялся наш остряк?…»

– Не томите, поручик! – недовольно пробасил капитан Чердынский. – Что вы там тасуете страницы, будто карточную колоду. Читайте по порядку!

– Да, господа! Следовало загодя сделать закладки какие‑нибудь…

– Ах, оставьте, – оправдывался «лицедей». – У меня просто не было времени подготовиться.

– Читайте все, – раздался чей‑то незнакомый голос из угла, затянутого клубами табачного дыма, – там обыкновенно скрывались фанатики игры в нарды, которым до всего остального было мало дела. Но теперь, похоже, проняло даже их. – Подобного я не слыхал пожалуй что с самой России!..

«Что это он читает? – невольно заинтересовался поручик, небрежно кивнув лакею, поставившему перед ним высокий запотевший стакан ледяного лимонада. – Наверняка какие‑то непристойности…»

– Подождите, подождите, господа, вот… Да, точно…

Еланцев принял еще более картинную позу, отставил тетрадь в вытянутой руке от глаз и прочел с завыванием:

– «Кабул – главный город Афганистана или в более тесном смысле северо‑восточной части его – Кабулистана, которая ограничивается на севере Гиндукушем и Кафиристаном, на западе областью живущих в пустынях Паропамиза (в Гурджистане) аймаков и хазара, на юге – Кандахаром, на востоке – Пешаваром и другими лежащими по правому берегу Инда бывшими индобританскими местностями и орошается текущею с запада на восток быстроводною рекою Кабулом. Город находится на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, в ущелье, на берегах реки Кабул, и с трех сторон окружен высокими горами, оставляющими лишь узкий проход; на них построена крепостная стена, ныне пришедшая в полную ветхость и местами представляющая собой сплошные руины. Около ста пятидесяти – двухсот тысяч жителей, в том числе много армян и евреев. Улицы узки и грязны, дома высоки, с плоскими крышами, иногда вроде небольших крепостей. Кабул – важное складочное место для караванов между Персией и Индией и центр значительной торговли. К югу от города известен надгробный памятник великого могола Бабура, а к юго‑востоку, на выдающемся уступе скалы, крепость Бала‑Хиссар; на склоне горы старый эмирский дворец и прилежащие к нему ров и вал. Выше крепости, на вершине скалы – цитадель и еще один дворец, построенный Дост‑Мухаммедом…» Каков слог, а?!

– Прямо‑таки Семенов‑Тянь‑Шанский…

– Нет, господа, Пржевальский!

– И тоже «ский». Вы заметили?

– Нет, я определенно это где‑то читал, – недовольно заметил по‑прежнему невидимый в дыму давешний игрок в нарды. – Это чистый плагиат, господа!

«Да, именно этот фрагмент я наглым образом украл у Брокгауза и Ефрона, – смущенно подумал Саша, до сих пор так и не выкроивший времени выбраться и посмотреть самолично – существует ли еще надгробье Великого Бабура или его след простыл. – Стыдно‑то как… Но как это стало известно Еланцеву?»

– Тянь‑Шанский, Пржевальский и Бежецкий. Вы только вслушайтесь в музыку этих фамилий! – надрывался Еланцев. – А вот еще интереснее…

– И от стены уже даже руин не осталось – все бачи на дувалы растащили, – хохотал штаб‑ротмистр Порываев.

«Так это же мой дневник! – узнал знакомую обложку Саша. – Вон, и уголок растрепан… Откуда он у поручика?… Да он же…»

На этот раз Еланцев, видимо, все же заложил чем‑то нужную страницу, поскольку распахнул на ней тетрадь сразу, без поисков.

– «Она просто прелесть, – прочел он, старательно подражая голосу актера Великосвятского – известного героя‑любовника и звезды душещипательных дамских телесериалов. – Сколько шарма заключено в этой женщине… Я люблю ее. С ближайшей почтой я собираюсь отправить письмо батюшке, чтобы…»

– Еланцев, не смейте! Вы… вы подлец, сударь! – Сжав кулаки, бледный от ярости, Александр стоял и смотрел в лицо своему – как он думал еще недавно – другу. – Вы мерзкий подлец! Я… Я вас вызываю!

– «…испросить соизволения», – автоматически дочитал фразу поручик в гробовой тишине.

Лица всех присутствующих обернулись к Бежецкому, тишина сгустилась и стала прямо‑таки осязаемой, один лишь «игрок в нарды» капризно тянул из своего угла: «Продолжайте, Еланцев! Чего вы замолчали?…» – пока на него не зашикали.

Дело следовало завершить.

Александр приблизился к Еланцеву, все еще державшему в руке дневник и криво усмехавшемуся одним углом рта, помедлил секунду и размахнулся, чтобы от души влепить фату пощечину. Но поручик ловко перехватил его ладонь и так сжал, что хрустнули суставы.

– А вот это лишнее, мой мальчик. – В наглых глазах не было и капли обычной иронии. – Будем считать, что оскорбление действием имело место, Бежецкий. Я вас вызываю.

– Одумайтесь, поручик! – раздалось сразу несколько голосов. – К чему все это? Он пошутил…

– Вызов принят, – с каким‑то даже облегчением выдохнул Саша, с трудом вырвав свою руку из стального захвата Еланцева.

10

Утро выдалось прохладным, и все участники готовящейся драмы поеживались, немилосердно раздирая в зевках рты и кутаясь в плащи и куртки.

Отсюда, с горы, просыпающийся Кабул казался рельефной штабной картой. И если на высоте завывал прохладный ветер, в долине, судя по белесым иголочкам дымков, царила полная тишина.

– А ведь не май месяц, господа, – резонно заметил Еланцев, выбираясь из своего вездехода и по‑извозчицки хлопая себя крест‑накрест руками, чтобы хоть чуточку согреться. С каждым словом изо рта у него вылетали клубы пара.

– Совершенно верно, поручик, – добавил Иннокентий Порфирьевич, предусмотрительно захвативший с собой в горы подбитый ватой туземный халат (разве что тщательно выстиранный и избавленный от непременных «постояльцев» современными средствами санитарии) и теперь в него облачавшийся, разом становясь похожим на одного из аборигенов. – И, кроме того, осмелюсь заметить, мы с вами сейчас находимся на высоте двух с лишним тысяч метров над уровнем всеми нами любимого Финского залива.

– Кому как, – пожал плечами поручик. – Мне лично приятнее Москва‑река.

– Тогда вам легче, – нахлобучил на голову войлочный колпак полковник, окончательно превращаясь в туземца.

– Чем именно? – не понял ротмистр Жербицкий, этнографические изыски хирурга не разделявший, а посему облаченный в синтетическую камуфляжную куртку на меху из зимнего комплекта обмундирования.

– А Первопрестольная к Богу ближе…

Саша в пикировке участия не принимал, прохаживаясь по самому краю обрыва, по хрустящему под подошвами каменному крошеву. Несмотря на такую же, как у Жербицкого, куртку, его сотрясала крупная дрожь, и хотелось надеяться, что дрожи этой он должен быть благодарен лишь утреннему холоду, а не иной причине. По крайней мере, он сам в этом пытался себя убедить.

Крупный булыжник выскользнул из‑под рубчатой подошвы горного ботинка и весело заскакал под гору, увлекая за собой собратьев и грозя вызвать камнепад.

– Осторожней, поручик! – тут же весело окликнул его Еланцев, отрываясь на мгновение от весьма приятного занятия: штабс‑капитан Нефедов откупорил флягу с коньяком и разливал желающим по пластиковым стаканчикам поистине живительную в такую погоду жидкость. – Вы что, решили свести счеты с жизнью самостоятельно? Без моего участия? Бросьте! Лучше ступайте к нам и дерните для сугреву полтинничек «Шустовского». Между прочим, полезно и в том случае, если…

– Прекратите, поручик! – дернул охальника за рукав Нефедов. – Вы нарушаете дуэльный кодекс. А вы, Саша, действительно, лучше выпейте глоточек, – любезно пригласил он Бежецкого. – Холод собачий, право слово. Выпейте, а то обидите.

Ну как было отказать милейшему штабс‑капитану…

– Это все, конечно, хорошо, – со вздохом отряхнул с куртки хлебные крошки ротмистр Жербицкий и поднялся на ноги. – Но я бы все‑таки напомнил вам, господа, что мы собрались здесь в такую рань вовсе не ради дружеского пикника на природе. Как это ни прискорбно…

– А может быть, сведем все к шутке, господа? – предложил добряк доктор. – Пусть поручики пожмут друг другу руки, обнимутся по‑братски, и будем считать инцидент исчерпанным, а?

– Действительно, господа! – поддержал полковника Нефедов. – Такое прекрасное утро! Просто грех его портить кровопролитием… А у меня в багажнике, между прочим, припасено все для отличного пикничка. Соглашайтесь, господа!

– Что ж, я готов, – криво улыбнулся Еланцев и протянул Александру раскрытую ладонь. – Если поручик извинится…

Саша взглянул в просящие глаза обступивших его офицеров, нерешительно вынул из кармана озябшую руку и… И спрятал обратно.

– Нет, – гордо вскинул он подбородок. – Стреляться так стреляться. Давайте, господа, побыстрее покончим с этим.

– Иного я и не ожидал, – развел руками Еланцев. – Между прочим, Нефедов, с вас десять рублей.

– Вы что, бились об заклад? – возмущенно воззрился на безропотно вытаскивающего портмоне штабс‑капитана полковник Седых. – Да как вам не стыдно…

– Стыдно не стыдно, – поручик уже прятал выигранную купюру в нагрудный карман, – а здоровый азарт еще никогда и никому не мешал. Сегодня вечером у Бабрака, господа. Я угощаю!

Саша, словно в полусне, слушал все это, и реальность происходившего никак не укладывалась у него в мозгу. Он сам, своими устами, только что отказался от мировой и теперь должен встать под пистолет Еланцева. Он, в своей жизни еще никого не убивший, должен тягаться с хладнокровным убийцей, по слухам, отправившим на тот свет нескольких человек еще до того, как попасть сюда, в горы, где убийство человека человеком – обычное дело. И что с того, что убивал Еланцев строго по законам чести? Вот сейчас он, не стирая с лица своей кривоватой усмешки, деловито застрелит его, поручика Бежецкого, и вечером, в кабаке, возможно, отпустит какую‑нибудь сальную шуточку по этому поводу, когда кто‑то предложит выпить за упокой души убиенной им «вишенки». Но ему, поручику Бежецкому, ему, Саше, уже будет все равно – его простреленное тело, голое и бледное, с черной дыркой в груди или во лбу, будет лежать на цинковом столе в госпитальном морге…

Картина собственного хладного трупа так явственно встала перед мысленным взором поручика, что он зажмурился и потряс головой, чтобы отогнать страшное видение.

– Только в обморок не падайте, – тут же посоветовал ему зоркий Еланцев. – Что вы, право, как барышня! Стыдно, поручик. Господин полковник, у вас всегда с собой целая аптека, я знаю – суньте нашему герою под нос склянку нашатыря, чтобы он мог держать в руках пистолет!

Но Саша отстранил с готовностью протянутую ему ампулу.

– Отметьте барьеры, в конце концов!..

Он изо всех сил старался, чтобы голос не задрожал и предательски не сорвался, но в конце все‑таки «дал петуха» и смущенно замолчал.

– А парнишка‑то молодцом, – шепнул штабс‑капитан ротмистру, когда они, широко – гораздо шире, чем это требовалось по кодексу, шагая, отмеряли требуемую дистанцию. – Дребезжит весь, но держится. Жаль будет, если Герка влепит ему свинцовый орех между глаз.

– Полноте вам, Сергей Кириллович! – отметил «барьер» фуражкой, положенной на щебенку, Жербицкий. – Я Еланцева знаю поболее вашего. Покуражиться он любит, но, если вот так, без особой причины – дырявить зря противника не станет. Если бы случай был серьезным и действительно была бы задета его честь – тогда да. А тут… Скорее всего – пальнет поверх головы, и дело с концом. В худшем случае – прострелит мальчишке ляжку. Но это, повторяю, в худшем случае. Герман – стрелок отличный: с двадцати шагов в пятак садит. Серебряный[62]

– Так‑то оно так…

– А Бежецкому и вообще сейчас в сарай не попасть. Видали, как трясет малого? Так что готовьте ваш коньяк для мировой, когда все закончится.

– Чего вы там копаетесь? – крикнул секундантам Иннокентий Порфирьевич от машин: опытным своим нутром он чувствовал, что затягивание ситуации действует на его подопечного более чем угнетающе. – Ступайте на свое место, Саша, – подтолкнул он в спину молодого поручика. – И да хранит вас Бог…

Медик перекрестил спину Бежецкого и отвернулся: разумом он тоже не верил в то, что бретер Еланцев станет убивать юношу, но, как военный врач со стажем, отлично знал, что при забавах с огнестрельным оружием, подобных сегодняшней, жертвы скорее закономерность, чем случайность.

«Только бы не попала Герке вожжа под хвост! – молил он Бога. – Господи, только бы этот сумасброд пожалел мальчишку!..»

Мысль о том, что юный поручик может ранить или даже убить опытного дуэлянта, даже не приходила ему в голову.

– Иннокентий Порфирьевич, бросьте наудачу, – оторвал его от размышлений голос ротмистра.

Жербицкий протягивал на ладони серебряный рубль.

– Это еще зачем?

– Мы со штабс‑капитаном подумали и решили, что стреляться надо по жребию.

– Почему?

– Потому что оскорбленная сторона неявна, – со вздохом пояснил ротмистр. – А посему… Не тяните время, полковник. Метните, у вас рука легкая. Помните, как вы меня в штос…

– Давайте, – без лишних слов отобрал монету Седых, того карточного случая вспоминать не любивший.

Иннокентий Порфирьевич положил серебряный кругляш с портретом Петра Алексеевича на ноготь пальца, мысленно перекрестился и щелчком подбросил вверх. Закрутившись в сверкающую сферу, монета, с певучим звоном, описала короткую крутую дугу и шлепнулась прямо в подставленную ладонь хирурга. Для верности он тут же пришлепнул ее второй ладонью.

– У кого – что? – спросил он ротмистра.

– У поручика Бежецкого, полагаю, орел, – пожал плечами Жербицкий. – Молодые – они все орлы. А у Германа Владимировича, разумеется, решка. То есть профиль его величества Государя, я хотел сказать… Если вы, конечно, не имеете отдельного мнения.

– Не имею…

Полковник открыл жребий.

На ладони тускло поблескивал распростерший щедро усыпанные гербами провинций крылья двуглавый имперский орел…

* * *

– Что это такое? – Саша недоуменно вертел в руках громоздкий, неуклюжий на вид длинноствольный пистолет с резко скошенной назад рукоятью.

– «Парабеллум», – пояснил Нефедов, осторожно отводя от своего живота потертый вороненый ствол. – Не смотрите, что машинка неказиста, – бьет отлично и осечек не дает. Тяжеловат, правда… Вроде вашего «федорова».

– Да я знаю, что это за пистолет, – нетерпеливо прервал технический ликбез Бежецкий. – Мы в училище такие изучали. Но я полагал, что стреляться будем из табельного оружия или…

– Ну, уж извините, – развел руками немного раздосадованный штабс‑капитан. – Дуэльных «лепажей» не припасли‑с… Принято в наших Палестинах стреляться из этих вот игрушек. Традиция‑с. Армию Афганского королевства лет тридцать назад, как вы знаете, перевооружали немцы, поэтому «маузеров» и «парабеллумов» и прочего германского шурум‑бурума в здешних краях полным‑полно. И на армейских складах, и в оружейных лавках, и у горных племен. Когда вопрос чести впервые встал ребром – после некоторого раздумья выбрали два «парабеллума». Чтобы, если ранят кого или, не дай бог, убьют, с законной точки зрения все было чисто. Ничего, мол, не знаем – оружие афганское, они, мазурики, и подстрелили.

– Понятно. Значит…

– Точно так. На этих двух машинках – по десятку душ, как минимум. Дайте‑ка, – штабс‑капитан отобрал пистолет и близоруко сощурился на глубоко вбитые в металл цифры и литеры порядкового номера. – Ага, вам повезло. Это «триста пятьдесят третий» – из него два месяца назад капитана Агеева на тот свет отправили. А у Еланцева, стало быть, «семьсот двенадцатый» и биография пожиже. Не везет почему‑то тем, кто с «семьсот двенадцатым» к барьеру становится. Так что у вас – все шансы. Вы ведь всерьез стреляться намерены?

– Конечно.

– И верно. К чему на дуэли настаивать, от мировой отказываться, если хочешь в молоко пальнуть. Цельте поручику чуть пониже третьей пуговицы на мундире – оно и будет в самый раз. Ваш выстрел первый. Так что, если повезет, останетесь живы.

– А…

– А если не повезет – прикройтесь вот так пистолетом. Дуэльный кодекс это позволяет. Хотя, если в голову… Ну, с богом, поручик. Надеюсь еще не раз выпить за ваше здоровье.

Штабс‑ капитан повернулся и, хрустя каменным крошевом, быстро вышел из сектора поражения.

Сашу по‑ прежнему колотило, но он, вспомнив, как герои книг шли под пистолет противника с открытой грудью, вжикнул молнией куртки и принялся неуклюже стаскивать ее, не выпуская из руки громоздкого пистолета. Порвал подкладку, зацепился рукоятью затвора, едва не прострелил себе ногу…

– Александр Павлович! – крикнул от группы офицеров, что‑то горячо обсуждавших, полковник Седых. – Сейчас же оденьтесь! Что за гусарство? Вы простудитесь…

«Какое, к черту, простудитесь! – досадливо отмахнулся юноша, бросая куртку на камни. – Через минуту сквозняк в груди получу, а он «простудитесь…»! Как маленькому…»

– Приготовьте оружие! – раздалась команда Жербицкого.

Александр передернул податливый, хорошо разработанный затвор и, как учили на занятиях по стрельбе, встал, держа руку с пистолетом под углом к корпусу.

– Сходитесь!

И Саша сделал шаг, медленно поднимая тяжелый пистолет на уровень глаз. Странное дело: теперь, когда до выстрела оставались секунды, рука перестала дрожать и страх выветрился куда‑то. Только гудело в ушах от прилива крови так, что вибрировал череп.

До фуражки, обозначающей барьер, оставалась всего пара шагов, как он с изумлением увидел, что идущий навстречу с пистолетом, прижатым к левой стороне груди, поручик Еланцев повернул голову и глянул куда‑то в сторону города.

Рев крови в ушах стал просто невыносимым. Или это не кровь?…

Поручик бросил взгляд в ту сторону, куда смотрел противник, и пистолет сам собой опустился: из‑за скалы, повисшей над долиной, с ревом вынырнул вертолет.

«Сорвалось?…»

– Прекратить дуэль! – перекрывая гул винтов, загремел голос, усиленный мегафоном. – Все находящиеся на площадке объявляются арестованными!..

* * *

«Могли бы в более приличное место засунуть, – недовольно, в сотый раз подумал Бежецкий, казня щепочкой очередного скорпиона, выбравшегося из щели между саманными кирпичами. – Не офицерская гауптвахта, а черт знает что! Не ровен час змея из‑под лежанки выползет!»

Гауптвахта училища, на которой ему пару раз довелось побывать во времена оные, совершенно заслуженно окрещенная кадетами «клоповником», по сравнению с той дырой, куда хмурые солдаты комендантского взвода привели поручика, казалась дворцом Гаруна аль‑Рашида. Почему не Зимним? Вряд ли в жилище русского Государя клопы и тараканы водились в таком количестве, как в апартаментах восточных владык…

Здесь же клопов не было. Возможно, просто их время не пришло – до ночи было еще далеко. Но тараканов и прочей живности в глиняных стенах «каземата» водилось в изобилии. Александр не отличался особенными познаниями в энтомологии,[63] но готов был поклясться, что собранную им за два часа, проведенные в заточении, коллекцию всяческих шести‑ и восьминогих зверушек, в Петербурге оторвали бы с руками господа натуралисты. И это – днем. Думать о том, какие легионы всякой нечисти полезут из каждой щели после заката, даже не хотелось. И страшновато, честно говоря, было.

Единственным живым существом, которое радовало узника, была крошечная рыжая ящерка‑геккон, прытко снующая по потолку и сражающаяся там с зимними мухами, лениво перепархивающими с места на место при ее приближении. Чувствуя в четвероногом охотнике союзника по борьбе с шестилапыми аборигенами, Саша вспоминал о судьбе героев романов, дрессирующих в своих тюремных камерах крыс, чтобы скрасить одиночество, и радовался, что его невольный спутник не настолько уж омерзителен. Он даже имя ящерке придумал: Шустрик. Не жить же долгие годы в одном узилище с безымянным соседом?

«Вот, – грустно думал, подперев подбородок ладонью, юноша. – Скоро начну с ним разговаривать, а потом он начнет мне отвечать… Эх, о том ли я мечтал?…»

Со скрипом, разом спугнув невеселые думы, распахнулась металлическая дверь камеры:

– Арестованный – на выход!..

* * *

– Вот они! Явились!

Мещеряков был сама язвительность. Он не предложил провинившимся офицерам сесть и сделал вид, что заметил их появление лишь спустя пятнадцать минут. В течение которых оба стояли навытяжку, словно проштрафившиеся солдаты под ружьем, искоса пожирая друг друга взглядом. Еланцев Бежецкого презрительным, тот – яростным. Обоих привели с гауптвахты под конвоем, но так, что столкнулись они лишь перед самой генеральской дверью с пустующими на этот раз стульями перед ней. Видимо, готовящееся действо не нуждалось в свидетелях.

– Ну, от Еланцева я ожидал всего – на нем клейма, прости Господи, ставить негде. А вы‑то, Бежецкий, ведь поначалу произвели на меня самое благое впечатление. Решил было даже, старый дурень, что в кои‑то веки появился среди нас положительный юноша с незапятнанной репутацией… Ан нет – месяца не прошло, как связался с самым отъявленным…

– Прошу прощения, – перебил генерала Еланцев. – Но я должен заметить, ваше превосходительство, что если вы намерены оскорбить меня, то пусть поручик выйдет. С глазу на глаз я готов стерпеть из ваших уст любые оскорбления, но при постороннем…

– Каков наглец, а! – беспомощно взглянул на Александра генерал, словно прося поддержки. – Ему прощения просить впору, а он… Нет, я не собираюсь вас оскорблять, поручик. И даже пугать разжалованием не буду. Во‑первых, дальше некуда – разве только в солдаты, а во‑вторых… Месяц, самое большее два – и вы опять вернете свои звездочки обратно, как ворачивали уже не раз.

– Постараюсь, – улыбнулся поручик. – Здесь – это дело нехитрое.

– Охотно верю… Но оставить вашу выходку без последствий не могу. Сегодня же отправляйтесь с очередной командой туда, откуда только что прибыли. В Кандагар. Выполняйте.

– Так точно, – щелкнул каблуками Еланцев. – Тем более что Кабул мне прискучил. До свидания, поручик…

– А вы, Бежецкий, стыдитесь, – принялся генерал за Сашу, сразу забыв об Еланцеве. – Сегодня же я отпишу вашему батюшке…

– Позвольте! – вспыхнул Саша. – Мы виноваты оба! Поручик оскорбил меня, но вызвал его я!

– Молодцом, поручик! – улыбнулся Герман, уже взявшийся за дверную ручку. – Я в вас не ошибся.

– Не мелите чепухи, поручик! – повысил голос Мещеряков, и юноша увидел, как на виске его запульсировала жилка. – Отправляйтесь домой и служите… А вам, Еланцев, что, нужно особое приглашение?

– Мы виноваты оба, – упрямо повторил Саша. – И наказаны должны быть оба. Или позвольте нам завершить дуэль.

Генерал молчал пару минут, наливаясь краской, а потом яростно ударил кулаком по разлетевшимся в стороны бумагам.

– Молча‑а‑а‑ать! Хотите наказания? Вы его получите. На передовую! В дозор! Нюхните пороху, маменькин сынок! Поваляйтесь мордой в грязи, в дерьме!..

– Так точно! – вытянулся Александр.

Но генерал отчего‑то взбеленился еще больше:

– Вон! Оба! И чтобы духу вашего здесь не было в течение суток.

Оставшись один в опустевшем кабинете, он несколько минут сопел, бесцельно черкая красным карандашом в какой‑то ведомости, потом рассмотрел испорченный напрочь документ, повертел его так и эдак, скомкал и швырнул в мусорную корзину.

– Штабс‑капитана Нейкварта, – буркнул он в мембрану телефона, морщась и потирая левую сторону груди. – Вы, штабс‑капитан? Как там фельдфебель Кантонистов? Уже приступил к службе?… Хромает?… Ну, это ничего. Пришлите‑ка его ко мне, Федор Карлович…

Поручики, бок о бок, но не глядя друг на друга, миновали вестибюль штаба, охраняемый уже не давешним фельдфебелем, а незнакомым прапорщиком, и вышли на улицу.

– Хорошо держались, поручик, – улыбнулся Еланцев. – Вывели‑таки из себя старика! До свидания? – Он протянул Саше руку, которую тот предпочел не заметить. – Поверьте, я совсем не хотел вас обидеть, – хмыкнул Герман, убирая повисшую в воздухе руку. – Дело в том, что…

– Меня не волнуют ваши оправдания, – ледяным тоном перебил его Бежецкий. – И я совсем не склонен оправдывать вас, тем более – прощать. Оскорбление, нанесенное вами, можно смыть только кровью. Рано или поздно мы снова встретимся, и тогда…

Саша резко повернулся и направился в свою сторону, а Еланцев, минуту помедлив и пожав плечами, в свою…

11

Прожекторы воровато пробегали по скучившимся у вертолетов людям, на миг выхватывая из темноты лица, в ослепительном свете казавшиеся плоскими картонными масками с черными провалами глазниц, и мчались куда‑то вдаль, чтобы через миг вернуться обратно.

– Зачем это? – пробормотал Саша, прикрывая глаза ладонью от очередного луча. – Почему нельзя наладить нормальное освещение?