Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 111 страниц)

Покончив с проблемами здоровья, ополоснувшись в ледяной воде и слегка простирнув кое‑что из одежды, Александр серьезно задумался над тем, куда держать путь дальше. Двигаться прямо не имело смысла: еще при внимательном обзоре окрестностей сверху не было отмечено ни одного дымка, не говоря уже о чем‑либо еще, говорящем о близости жилья. К тому же вряд ли удалось бы легко преодолеть водную преграду. Казавшаяся сверху крохотным ручейком речка оказалась на поверку довольно широкой и глубокой, да и течение наверняка сбило бы с ног, пустись путник вброд. Плыть же в такой холодной воде, да еще без страховки… Особенной тяги к самоубийству ротмистр никогда в себе как‑то не замечал. Оставалось два пути: вверх и вниз по течению этого безымянного потока (если не считать обратного пути наверх, в теплые объятия гостеприимного уральского эскулапа). Человек по своей природе всегда предпочитает селиться ближе к воде, поэтому выйти к жилью, двигаясь вдоль реки, гораздо проще, да и сил на ходьбу тратится меньше: все же не по склонам карабкаться. Вниз же идти легче, чем вверх, притом этот ручей‑переросток где‑нибудь да впадает в более солидную реку, на берегах которой шансы найти людей сильно возрастают. Сплавщики там какие‑нибудь, лесорубы, смолокуры, заготовители, промысловики… Мало ли кто еще. Урал все же не Сибирь – плотность населения здесь довольно высока. По российским меркам, естественно.

* * *

Бежецкий пошатываясь брел по берегу и отстранение думал о том, почему до сих пор, вот уже вторые сутки, он не только не встретил никого из аборигенов, но даже не нашел никаких следов человека. На всем пути под ноги не попалось ни одной пустой баночки из‑под пива, бумажки или окурка. Что ж это за заповедник такой? Неужели встречаются еще на Святой Руси такие места, где не ступала нога… А если ступала, то не оставляла за собой всякой пакости. Еще припомнился вчерашний индифферентный глухарь: и дичь здесь тоже какая‑то непуганая… При воспоминании о дичи, то есть о пище, мысли вдруг непроизвольно изменили направление.

И было с чего. От взятого с собой запаса еды (если это можно назвать запасом!) оставались сущие крохи. Так, пустяки: банка (жестяная баночка на полфунта!) фруктового компота, пара зачерствевших ломтей хлеба да горстка конфет в слипшихся бумажках. Кто же мог ожидать, что за сутки пути не удастся выйти к людям? В России ведь, а не в сельве какой‑нибудь амазонской, не в пустыне Сахаре! В животе уже не просто урчало – мелодия, доносящаяся оттуда, напоминала настройку оркестром своих инструментов перед симфоническим концертом. Вздохнув, Александр дал себе честное слово не притрагиваться к провизии до наступления вечера и даже не думать о ней… Хоть бы ягоды какие попались, что ли, но… начало лета, господа гусары, начало лета, надеяться на дары леса по меньшей мере наивно. Живность какая‑нибудь? Пока кроме глухаря, невидимых птичек, перекликавшихся на разные голоса в окружающих кустах, да давешних муравьев, Бежецкий никого и ничего не встречал. Попадись муравейник сейчас – для муравьев случился бы Армагеддон, но, увы, вечные труженики сырые места не переносят. Река? Рыбалкой ротмистр, в отличие от отца, никогда особенно не увлекался и тем более не таскал с собой, как иные фанатики, крючков, приколотых к подкладке пиджака или шляпы (да и шляпы‑то нет), и лесок в карманах. К советам же из всяких скаутских книжек типа ловли форели с помощью крючка из булавки и лески из собственных волос Бежецкий всегда относился скептически, да и какая, господа, скажите на милость, форель в такой вот речонке…

Когда за крутым поворотом Александр вдруг увидел широкую песчаную косу, а на ней… крупную рыбину, лениво раздувающую жабры и изредка взбрыкивающую хвостом, то не поверил собственным глазам. Неужели Господь снизошел до него в своей безграничной милости? Или это уже просто‑напросто голодные галлюцинации?

Минут через десять на берегу уже весело потрескивал костерок, а ротмистр, глотая слюну, ждал, когда сушняк, которого он в энтузиазме навалил более чем предостаточно, прогорит до углей и можно будет подвесить над ними пару кусков этого замечательного, с неба, видимо, свалившегося хариуса, по самым скромным прикидкам фунта на четыре. Александру доводилось есть хариуса, приготовленного на костре, в одной из командировок в Тобольск, но он и предположить не мог, что в природе встречаются подобные экземпляры. Ну фунт, ну полтора, но чтобы четыре, если не больше! Это же настоящий кит, а не хариус. Конечно, следовало дар небес завернуть в фольгу (мечтать не вредно) или, обмотав листьями, обмазать сырой глиной и закопать под костер, тогда часика через полтора‑два… Пальчики оближешь! Бежецкий сглотнул. Ша, господа гурманы, изыски потом, сначала утолим голод. Слава богу, соли он с собой захватил прилично (в расчете на возможное обезвоживание организма и прочие прелести похода), так что сожаления героев приключенческих романов по поводу ее отсутствия в данный момент его не касались. Может, все же подумать о крючке из булавки? Волос вроде бы пока предостаточно…

После сытного обеда, вернее почти что ужина, глаза сами начали закрываться. Да и понятно: ночь‑то прошла не в самой комфортной обстановке… Зато сейчас, на нагретом за день песочке, у потрескивающего огонька, который Александр предусмотрительно развел так, чтобы его не было заметно сверху…

Бежецкий подбросил в огонь несколько валежин потолще и спокойно заснул.

* * *

Александр снова карабкался по горам. Однако окружающий его пейзаж непонятным образом разительно изменился: скалы посветлели, заиграв всеми оттенками золота – от бледно‑желтого до червонно‑красного, а растительность и камни пропали совсем. Скалы казались монолитными отливками из золотистого сплава, а возможно, и действительно из чистого золота. Причем перемены коснулись не только гор. Случайно подняв голову, Бежецкий ужаснулся новой напасти: небо выглядело непроглядно черным, хотя ощущения ночи не было, а на бархатной черноте не светилось ни одной звездочки. Металлические скалы, сначала казавшиеся приятно теплыми, постепенно нагревались и скоро стали обжигать ступни даже через подошвы туфель. Пот катился по лицу, как в финской бане, испаряясь почти сразу. Еще немного, и Александр ощутил себя мухой с опаленными крыльями, бегающей по каминной решетке. Господи, какая жара! Видение ада, незаметно трансформируясь, продолжалось бесконечно долго. Вдруг скалы содрогнулись, и Бежецкий, поднятый в воздух непонятной силой, пролетел по воздуху, только чудом сумев удержаться на краю внезапно появившегося огромного кратера, из которого поднимался нестерпимый жар. Пересилив ужас, ротмистр осторожно заглянул вниз и увидел в невообразимой глубине под собой гигантский водоворот расплавленного металла, лениво переливающегося всеми цветами побежалости и тяжело вздыхающего, распространяя волны такого жара, что волосы на голове начали трещать и сворачиваться, рассыпаясь хрупким пеплом. Кожа на лице стягивалась и начинала растрескиваться, ладони, которыми Бежецкий намертво стискивал кромку камня, нестерпимо жгло. Вот с легким хлопком занялась пламенем одежда. Руки уже ничего не чувствовали, и Александр, обмирая, увидел, как пальцы тоже охваченные язычками огня, медленно, сами собой разжимаются. Еще секунда, и он с диким воплем полетел в огненную бездну…

Неожиданно все тело пронзило нестерпимым холодом. Бежецкий рухнул не в пламя, как ожидал, а на ледяное поле, покрытое трещинами и торосами, но самого удара не почувствовал, а стал, как горячий нож в масло, погружаться в лед, растапливая его теплом своего раскаленного тела. Талый лед тут же замерзал снова, заключая Александра в прозрачную глыбу…

* * *

Ротмистр с трудом разлепил воспаленные веки. Все его тело сотрясал страшный озноб, а одежда промокла насквозь. Казалось, что только что цветущее лето неожиданно сменилось лютой зимой. Совершенно отстраненно, с каким‑то ленивым изумлением Александр наблюдал за вскипающей под дождевыми струями поверхностью реки, против всех ожиданий не скованной льдом. Каким образом при такой стуже река могла остаться незамерзшей?

“Несомненно, во всем виноваты теплые родники, – неспешно всплыла откуда‑то из глубины мозга умная мысль. – Теплые родники не дают воде замерзать, постоянно поддерживая температуру воды выше нуля. А разве на Урале есть теплые родники? А как же тогда дождь? Почему он не замерзает?”

Мысли едва ворочались в голове, а размышления отнимали слишком много сил. “Видимо, я болен, простудился вчера ночью. Черт побери, совсем некстати!” – вспугнутой черепахой проползло в мозгу. Нужно искать убежище, но сил нет вообще. Казалось, что кто‑то высосал из Александра всю силу и теперь от него осталась одна пустая, расплывшаяся оболочка, подобная медузе на песке. Глаза закрывались сами собой, будто на веки кто‑то подвесил по раскаленной гире. Александра охватило безразличие, и он снова погрузился в тяжелый сон.

Странное дело: глаза его были закрыты, но он ясно видел все окружающее и самого себя, жалко скрючившегося под проливным дождем у погасшего костерка. Ощущение было таким, как будто душа вылетела из тела и парит теперь в отдалении, не в состоянии решить, то ли ей вернуться обратно в убогое вместилище, то ли отправиться по своим, более интересным и недоступным людскому пониманию делам. Вскоре душе надоело зрелище своего бренного сосуда, она выбрала второй вариант и неторопливо тронулась в путь. Александр безучастно, как видеокамера, фиксировал поваленные буреломом деревья немного дальше по берегу, солидную россыпь камней, темный прогал под нависшей скалой… Стоп! Что это такое? Наверняка пещера. Как же там сухо и уютно, даже ветер не задувает в это укромное убежище – костер будет гореть жарко и ровно, будет тепло, тепло, тепло… Душа ознакомилась с пещерой, а потом так же плавно и неторопливо проделала обратный путь, снова замерев над телом Бежецкого, словно приглашая его последовать за собой…

* * *

Александр опять очнулся. Дождь лил не переставая, словно стараясь наверстать упущенное за прошлые ясные деньки. Озноб уже не колотил – тело попросту потеряло чувствительность, равнодушное ко всем невзгодам. Еще немного, и снова придет спасительный сон, теперь уже вечный… Нет, так не пойдет! Бежецкий собрался с силами и с трудом приподнял голову. Затекшие мышцы не хотели шевелиться, отзываясь тупой болью. Вот, так уже лучше. Теперь осмотреться. Странное дело, но древесный завал, виденный только что во сне, оказался всего шагах в десяти. Где‑то внутри онемевшего тела, даже не в мозгу, затеплилась робкая надежда. Ротмистр попытался встать на ноги, но смог лишь едва‑едва подняться на четвереньки.

Каким же долгим и трудным оказался этот путь, который здоровый и сильный человек преодолел бы за минуту. Несколько раз Бежецкий терял сознание, приходя в себя, только ощутив под щекой сырую гальку. Позднее он с большим трудом смог припомнить, как долго и мучительно перебирался через нагромождение поваленных стволов, а преодоление каменного завала вообще не оставило в памяти никаких следов. Видимо, сделал он это уже чисто автоматически.

Очередной раз придя в себя в двух шагах от вожделенной пещеры, Александр, кажется, без помощи непослушного тела, одним только усилием воли преодолел это мизерное расстояние и окончательно лишился чувств, ощутив лицом сухой песок…

* * *

Сколько времени он пролежал в покое и тишине уютного грота, Александр не знал. Открыв в очередной раз глаза, в свете тусклого пасмурного вечера он увидел сложенные совсем рядом сухие ветки, мох и листву и тупо обрадовался. Это же готовый костер! Но когда же он успел собрать топливо? Или дрова уже были здесь, когда он вошел… вернее вполз. Теперь все это нужно лишь поджечь. Мгновенной молнией пронзила мысль, что зажигалка потерялась или испортилась. Фу, вот она, цела и невредима! Робкий огонек слегка развеял сгустившиеся сумерки, чтобы через какие‑то секунды смениться весело потрескивающим пламенем костра. Мало‑помалу приятное тепло пробралось сквозь сырую одежду, и Александр, пригревшись, снова задремал, на этот раз уже без кошмаров и вообще без сновидений.

Проснулся Бежецкий от нестерпимого голода и одновременно почему‑то от запаха еды. Странное дело, теперь он чувствовал себя намного бодрее. Костер догорал, но неподалеку опять виднелась солидная “поленница” сушняка, едва ли не больше сожженной. Право, нужно прекращать спать вообще. Он одержим уже не только кошмарами, но и лунатизмом! Александр решительно не помнил, когда заготавливал топливо, тем более в таком количестве, или переносил от старого кострища остатки испеченного хариуса. Кстати о хариусе: странно, но ему казалось, что за прошлую трапезу он умял почти всю рыбину, на самом же деле почти две трети оказались не тронуты. Да, разобраться, где сон, а где явь, уже трудновато – невеселый симптом. Самочувствие действительно значительно улучшилось, а это уже несомненно радостный симптом. Теперь бы еще попить чайку и… Но, увы, вскипятить его как раз и не в чем. Как это не в чем? Александр выудил из кармана пиджака помятую уже жестянку с компотом, которая постоянно, будто напоминая о себе, давила в бок. “Ананасы кольцами в сиропе”, как значилось на полусорванной этикетке. Ну ананасы так ананасы. “Пещерный человек” продырявил крышку, чтобы на огне консервная банка не рванула, как граната, и поставил компот поближе к огню, задумчиво наблюдая, как обгорает от близкого пламени бумажная наклейка. Через пару минут ананасы начали попыхивать ароматным парком через пробоины в крышке…

Хорошо подкрепившись, попив горячего компота и полюбовавшись через проем пещеры на непрекращающийся и в сумерках дождь, Бежецкий подкинул в костер сучьев и воспользовался единственным доступным в его ситуации лекарственным средством: снова уснул в надежде, что крепкий, как он все же надеялся, организм сам справится с непрошеной гостьей – болезнью.

На этот раз сновидения, видимо решив, что ротмистр достаточно от них отдохнул, вернулись. Во сне Александр опять карабкался по крутым склонам, катился под гору. Глаза слепили мириады солнечных бликов на бегущей воде. Потом сновидения сделались более стройными и логичными. Он плавно шел, будто летел, едва касаясь ногами земли, по берегу, видя берега ясно, будто наяву, и деловито отмечая в памяти приметы. Пару раз пришлось пересечь вброд неширокие ручейки, впадающие в речку, один раз Бежецкий или его двойник из сна должен был по колено в воде обойти отвесный утес, далеко вдававшийся в реку, и несколько раз перебираться через упавшие с кручи стволы деревьев. Почему‑то речка в его сне ассоциировалась с огромной доброй змеей, питоном к примеру, виденным в детстве в зоологическом саду. Александру через некоторое время снова чудилось, что его сознание опять вышло из тела и двигается вперед самостоятельно. Река становилась все шире и полноводнее, горные склоны по сторонам расступались. Однообразно текли часы пути, не нарушаемые никакими ирреальными событиями, обычными для снов. Наконец впереди замаячил куда более широкий, чем ранее встреченные, приток, примерно такой же, как сама река в начале пути. На этом месте Александр проснулся.

Он чувствовал себя настолько здоровым и полным сил, что возникло желание беспричинно смеяться и петь. Спать уже не хотелось, хотя, судя по освещению, рассвет еще и не думал заниматься. Небо, совершенно лишенное даже намека на облака, только слегка позеленело в “дверном проеме” пещеры, от гладкой как зеркало, маслянистой на вид воды плотными спиралями поднимался туман, в кустах робко пробовали голоса лесные пичуги. Александр сладко, до хруста в суставах потянулся и бодро вскочил на ноги, запоздало обмерев при мысли о больной ноге, про которую он совершенно забыл. Против всех ожиданий нога уже ничуть не беспокоила, причем импровизированный бинт, скомканный и грязный, валялся рядом. Когда он разбинтовал ступню, Бежецкий тоже совершенно не помнил. Помянув про себя нехорошим словом начинающийся склероз, если не шизофрению, странник поневоле сдвинул в сторону полностью прогоревшие и уже не обжигавшие угли, подернутые седым слоем пепла. Песок, напротив, еще сохранил достаточно тепла, чтобы остатки истекающего жиром печеного хариуса разогревать не потребовалось. Странное дело, рыбина, казалось, снова восстановилась за ночь, причем еще более выросла. Чудеса да и только творятся на берегу этой безымянной речки! Почему безымянной? Может быть, наоборот, данный поток носит у местного населения какое‑нибудь гордое и звучное название типа Переплюйки или чего‑нибудь в этом роде. Подумав, Бежецкий все же отнес неиссякаемость рыбы на счет своего вчерашнего болезненного состояния.

После вкусной и ароматной рыбы, вполне достойной императорского стола, до смерти захотелось горячего кофе. Однако никакого кофе или его заменителя под рукой не оказалось. Шутливо обратившись в мыслях к Господу, чтобы тот прислал вдобавок к самовосстанавливающемуся хариусу еще и дымящийся кофейник, Александр ограничился кипятком со слипшимися конфетками, с трудом выковырянными из кармана, с которым они успели срастись намертво, вскипятив речную воду в жестянке из‑под ананасов. Упоительный аромат кофе по‑турецки пришлось уже домысливать самостоятельно.

Покончив с трапезой, Александр решил не засиживаться в гостеприимном жилище, а продолжить прерванный путь, благо чувствовал себя бодро как никогда. Сделав несколько гимнастических упражнений, наклонов и приседаний, чтобы размять затекшие конечности, ротмистр разбросал угли костерка (тушить огонь скаутским способом в столь чудесно доставшемся убежище казалось настоящим кощунством) и стал готовиться к выступлению в путь.

Первым делом он осмотрел поврежденную ногу. Опухоль пропала бесследно, боль едва чувствовалась. Только при очень резком нажатии где‑то в глубине ступни слегка постреливало. Ладно, жить можно, а идти не особенно торопясь – тем более. Одежда, весьма поистрепавшаяся, тоже почти (со скидкой на место пребывания и обстоятельства) в порядке. С обувью дело обстояло хуже, но пару‑тройку десятков километров туфли еще выдержат (Александр вспомнил, где и за какую сумму купил их, и печально вздохнул).

Что же это так колет спину?

Александр снял пиджак и, немного покопавшись, вытянул из подкладочной ткани длинную рыжую, трехгранную, как штык старинной трехлинейки, иголку, напоминавшую сосновую. Хмыкнув, он кинул ее в догоревшее кострище и собрался было надеть пиджак, но что‑то его насторожило. Что это за запах такой появился, странный для далекой от цивилизации пещеры? В углях потрескивало, и оттуда тянуло жженым пластиком. В чем дело? Нагнувшись к самому кострищу, Бежецкий разглядел что “сосновая” иголка, сплавившись, изогнулась и неохотно занялась коптящим трескучим пламенем. Вот это новость! Что же здесь за сосны такие с пластмассовыми иглами?

На этот раз он осмотрел всю свою одежду очень и очень внимательно. Так оно и есть! В ткани пиджака, брюк и даже белья он отыскал еще с полдюжины таких же иголок. Хотя поминальник, в отличие от первых, аккуратно упакованных в фольгу от сигаретной пачки, на них и не реагировал, очень уж эти игрушки напоминали сверхпортативные радиомаячки, причем неизвестной ни Бежецкому, ни создателям хитрой электроники напоминальника конструкции. Теперь понятно, почему до сих пор не видно погони: за перемещениями Александра попросту следили издалека, видимо пеленгуя его маршрут по сигналам этих микрорадиопередатчиков. Да еще посмеивались, поди, потеряв сигнал первой партии “жучков”, не очень‑то тщательно спрятанных. Что же с ними делать, с этими микропредателями? Ухмыльнувшись, ротмистр отыскал кусок сосновой коры побольше и аккуратно воткнул в него найденные иглы. Подумав, ниткой, выдернутой из все равно разорванной подкладки, примотал туда же пакетик с первыми “жучками”. Для последнего штриха не хватало паруса… Еще минута, и кораблик весело побежал по течению реки. Теперь пусть следят хоть до полного посинения, если только куда‑нибудь под кожу не запрятали какой‑нибудь хитрый “жучок”, пока он валялся в “санатории” без чувств. Но это, господа, уже вряд ли…

Тем временем небо между горными склонами вниз по направлению течения реки приняло пунцовый оттенок. До восхода солнца оставалось полчаса, не более. Самое время для выступления в поход.

С наслаждением выкурив одну из двух чудом сохранившихся после всех передряг сигарет (пришлось их основательно посушить у огонька после вчерашнего “душа”, и теперь табак явственно отдавал смолистым дымком), Александр бодро тронулся в путь. Судя по в огне не горящему и в воде не тонущему напоминальнику, истекали пятые сутки побега. Шансы на встречу с мирными аборигенами росли с каждым шагом, на погоню соответственно в той же пропорции таяли.

* * *

Странности начались с первых шагов. К собственному немалому изумлению, Александр каким‑то загадочным образом узнавал никогда не виденную им ранее дорогу. Сначала непонятную “знакомость” попадавшихся по пути ориентиров: сломанной ветром и порыжевшей на солнце сосны, скалы, причудливо выветренной и похожей на сгорбленного карлика, ручья, впадавшего в “его” реку, Бежецкий относил на совесть обычной игры воображения. Но, скользя по камням, пересекая вброд второй ручей, начал сомневаться, дежа вю ли это? Когда впереди показался неприступный утес, далеко вдававшийся в игравшую бликами гладь реки, не оставляя и миллиметра береговой полосы, сомнения переросли в уверенность: по сегодняшнему маршруту он шел уже второй раз, причем первый – во сне! Факт из области фантастики, но тем не менее – факт непреложный. Каким образом такое могло получиться? Неужели действительно его непоседливая душа выходила из спящего тела и рыскала вокруг, намечая маршрут предстоящего путешествия? Почему же он никогда раньше не замечал в себе столь явно выраженных экстрасенсорных способностей?

Ротмистр, примерно за полтора часа преодолев остаток маршрута, с каждым шагом все более узнаваемый, вышел наконец к месту слияния двух речек, в существовании которого был уже уверен на сто процентов задолго до появления в поле видимости. Потрясенный полным совпадением сна с явью, он уселся на большой обломок скалы и, достав из растрепанной пачки последнюю поломанную сигарету, жадно затянулся. От реки несло приятной свежестью, блики, игравшие на некрупной ряби, действовали гипнотически. После нескольких часов хотя и знакомого, но очень уж пересеченного пути, сильно клонило в сон. Торопиться же было совершенно некуда.

Александр выбрал местечко поудобнее и, прислонившись спиной к нагретому солнцем валуну, прикрыл глаза, утомленные солнечной игрой на поверхности воды. Сон пришел так быстро, как будто прятался за углом того же валуна и нетерпеливо поджидал, когда усталый путник смежит веки.

На этот раз ему привиделось нечто уже совсем несусветное…

12

Неужели так может быть? Неужели все так запущено? Неужели гниль и ржавчина настолько проели все устои этого, благополучного на первый взгляд, общества, что даже неразумные дети… А ведь внешне все настолько благопристойно, чинно… Бла‑ародно, пес их всех подери! Нет, не верю, не может этого быть! Даже у нас, когда страна плавает по брови в дерьме и крови, такого нет, а здесь… А та же Европа в моем мире? Чистенькая благополучная Европа, где местами наркотики даже легализованы, где писатели и поэты, не говоря уже о патлатых поп‑кумирах, нюхают кокаин для вдохновения, для “расширения сознания”. Вот и дорасширялись. Ширялись‑ширялись и дорасширялись. Веселый каламбурчик! Да что говорить: наши же Есенин и Маяковский, да и десятки других не лучше… Но дети?

Александр, занятый невеселыми мыслями, не заметил, как доехал до города, автоматически выруливая на нужные полосы, притормаживая, поворачивая, показывая… А перед глазами все стояло прелестное личико великой княжны Сонечки, звенел в ушах ее ангельский годосок, перебиваемый сальным шепотком “суркокрада” Варенцова: “Все употребляют‑с, не исключая самых маленьких… старшие‑то уже крепенько сидят, да‑с, а младшенькие пока только балуются… пока пленочку не получил от меня с записью – нипочем не верил‑с…” Стоп! Какую такую пленочку? Значит, существуют материалы подслушки, а может, даже видеонаблюдения за принцами? В “наследстве” Бежецкого‑первого ничего подобного Александру не попадалось. Да не смешите меня, кто же будет держать в столе или служебном сейфе такой материал? Это же настоящая бомба! Прослышь хоть кто‑нибудь краем уха, и скандал разразится такой, что самые устои зашатаются… Кому это нужно! А действительно, если подумать, кому? Не по этой ли причине приставил к виску свой револьвер коллежский асессор Ноговицын? Или заставили его приставить, иди даже потом, уже мертвому, сунули в руку? Вряд ли кто‑нибудь сможет теперь исчерпывающе ответить на этот вопрос. Он скорее риторический, в пустоту… И все же, где материалы?

“А зачем тебе эти материалы, Бежецкий? Так, из любопытства, или применить хочешь? – Словно кто‑то посторонний появился в машине и язвительно задал эти вопросы. – Может, перед Полковником выслужиться мечтаешь? – Александр даже оглянулся по сторонам, так необычно было ощущение постороннего присутствия. – Совесть не заест потом, майор, а? Это ведь не кишлаки в Афгане выжигать… Да и то… Помнишь, как на стенку потом лез, как “Макаров” свой табельный тискал, сучка нажрамшись, во все дырки тыкал, все решить не мог, куда шмальнуть: в висок, в рот, в сердце…”

Перед глазами, как кадры старой черно‑белой кинохроники на экране старенького родительского “Горизонта”, беззвучно замелькали невысокие дувалы, глинобитные мазанки с крохотными окнами без стекол, пыльные безлюдные улицы… Ударом ноги в кроссовке распахнутая, вернее выбитая напрочь дверь, грубо сколоченная из неструганых горбылей… В полумраке несколько пар настороженных и ненавидящих глаз… кажется, женщина и пара ребятишек, может, больше, из‑за тряпья не разберешь… Движение слева, короткая автоматная очередь навскидку, вторая, уже длинная, по всему помещению… Пыль, выбитая пулями из вековой глины стен медленно оседает на тела, кучками старых тряпок замершие на земляном полу, а слева… Парнишка, сопляк, лет тринадцать‑четырнадцать, но стиснутые в смертной судороге тощие, отроду не мытые пальцы сжимают старенький, вытертый до белесого металла “Калашников”… Ненависти в огромных, широко распахнутых глазах уже нет, только безмерное удивление и детская обида…

– Я тогда свой долг выполнял!

“Ага, долг, да еще с каким пафосом заявляет! – насмешливо прошелестел бестелесный голосок в мозгу. – Интернациональный, что ли? Что‑то до сих пор там ваш интернационализм икается…”

– Да, интернациональный!

“Ладно, ладно, не бери на горло. А сейчас какой? Перед кем? Кто и куда тебя толкает?”

– Да я…

“Вот и забудь. То он во время приема перестрелять всех собрался, то, понимаешь, наркозаговор открыл… Помолчи в тряпочку хоть раз в жизни…”

Черт, уже с собственной совестью спорить начал! Да еще вслух. Вот будет радость Полковнику, если в машине “жучки” понатыканы.

А ведь и действительно могли понатыкать, с них станется… Ладно, пора прекращать самокопание. Как мы, русские, данную проблему обычно решаем? Да водку пьем!

Александр решительно остановил “кабаргу” у входа уже начинавшего зажигать огни ресторана “Купец” и кинул ключи подскочившему молодцу в красно‑золотой фирменной ливрее:

– Эй, человек! Автомобиль на стоянку! – Приказ был подкреплен серебряным полтинником с августейшим профилем.

“Оторвемся, господа, – решил Бежецкий, миновав двери, угодливо распахнутые швейцаром с поистине патриаршей бородой, и проходя в зал. – А то что‑то не к добру я Афган сегодня вспомнил. Сколько лет не вспоминал, а вот поди ж ты…”

Однако оторваться в одиночестве не довелось – едва миновав четверть зала, Александр споткнулся на месте от радостного баса:

– Глядите, господа, это же его сиятельство граф Бежецкий собственной персоной! И один, заметьте, без своего верного амиго дона Бекбулатова!

Ротмистр удивленно оглянулся на голос. В трех шагах от него за сдвинутыми вместе столиками шумно веселилась пестрая компания из нескольких военных, пары‑тройки гражданских и, не поддающихся исчислению по причине вертлявости, девиц. Все пребывали уже в изрядном подпитии, а кое‑кто и лицом, как говорится, в салате. Трубный же глас принадлежал здоровенному чернявому детине в распахнутом зеленом мундире лейб‑драгунского полка, приветственно размахивающему огромным хрустальным фужером и щедро расплескивающему шампанское по сторонам.

Снова, как и не раз уже, как под лемехом плуга, провернулся пласт угодливой памяти, выворотив на поверхность исчерпывающие данные:

“Ладыженский Кирилл Всеволодович, князь, поручик лейб‑гвардии Драгунского полка, Бежецкий знаком с ним через Бекбулатова. Не близкий друг, но хороший знакомый. До женитьбы Бежецкого – один из постоянных спутников по застольям, амурным и прочим приключениям. Не очень умен, хотя весел, честен, открыт…”

– Присоединяйтесь к нам, Александр Палыч! Эй, штафирка, освободи место графу Бежецкому! – Князь Ладыженский, не чинясь, спихнул с места рядом с собой под стол одного из гражданских, дремавшего, уронив буйну головушку в тарелку, и еще активнее замахал свободной от бокала рукой. – Мамзельки, поддержите приглашение!

Девицы с готовностью подняли истошный визг, стреляя глазами в нового кавалера:

– Просим, Александр Палыч! Просим, ваше сиятельство!

“А почему бы и нет, – наконец решился Александр, направляясь к компании. – Не с ними, так с другими. Напиваться, так весело!”

Обрадованный поручик Ладыженский просиял, как свеженачищенный самовар:

– Шампанского его сиятельству, канальи!…

Ну шампанского, так шампанского. Держись, “Вдова Клико”, или как там тебя!…

* * *

Как раскалывается голова… Кажется, что находишься внутри паровозного котла, который заново переклепывают. Александр вспомнил, как покойный дедушка рассказывал ему, что клепальщиков раньше, при царе, называли “глухарями”… Интересно, почему самого звука молотков не слышно? Только вибрация от стука железа по железу… Может быть, клепальщики обмотали свои кувалды чем‑то мягким, чтобы невзначай его не разбудить?

Блин! Какой идиотизм: зачем обматывать молотки ветошью? Ведь тогда заклепку и не расплющишь толком. А возможно, он просто‑напросто оглох? Нет, слава богу, сквозь болезненную вибрацию под черепом отлично различается тиканье старинных напольных часов в человеческий рост высотой, стоящих в углу. Зачем часы, да еще такие – напольные, с финтифлюшками всякими позолоченными, и вдруг в паровозном котле? И почему это “при царе” – раньше? Разве что‑то случилось с его императорским величеством Николаем Вторым? А‑а, что‑то припоминается: залп “Авроры”, Ленин, Сталин… Нет, это все совсем из другой жизни…