Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 103 (всего у книги 111 страниц)

– Я хотел бы продолжить службу, – сказал Саша.

– Воля ваша, – вздохнул полковник. – Но я уже ничем вам помочь не могу. Штаб расположен на прежнем месте… А, принесли! – обрадовано вскричал он, бросаясь навстречу двум солдатам, тащившим пустые ящики. – За смертью вас только посылать!..

15

Пустоватый ранее штаб корпуса было не узнать: снующие туда‑сюда озабоченные офицеры, писаря с толстенными папками и кипами бумаг в руках, барышни, выбивающие на клавиатурах машинок пулеметные трели… И такие же, как Бежецкий, бедолаги, пытающиеся разобраться в этой круговерти.

Хлыщеватый, отутюженный штабс‑капитан с серебристым адъютантским аксельбантом соизволил заметить поручика лишь спустя двадцать минут. Еще минут пять он с некоторой брезгливостью изучал изжелта‑бледное лицо визитера в пятнах прикипевшего надолго загара, смотрящегося теперь неумелым гримом, вероятно, перебирая в уме причины такой окраски: природная аномалия, беспробудное пьянство, заразная болезнь… Его‑то цвету лица мог позавидовать любой рекламный персонаж.

– По какому вопросу… э‑э‑э… поручик?

– Представление командующему.

– Фамилия?

– Поручик Бежецкий.

Адъютант склонил напомаженный безупречный пробор к толстенному гроссбуху, открытому на одной из первых страничек, и провел холеным пальцем с аккуратным («Не иначе маникюр!») ногтем вниз по списку.

– Да, есть такой. Увы, Роман Сергеевич принять вас никак не сможет. Пожалуйте к генералу Коротевичу, его заместителю. Михаил Дионисиевич вас ждет. – Штабс‑капитан поднялся из‑за стола и приоткрыл дверь. – Прошу.

– А, Бежецкий! – Пехотный генерал‑майор лет сорока пяти оторвался от разложенных перед ним на столе бумаг. – Ждал, ждал… Проходите, присаживайтесь…

Александр пожал плечами больше про себя, чем напоказ, и присел на новенький раскладной стул защитной окраски – венские стулья и прочее «цивильное барахло» исчезло из бывшего кабинета Мещерского, словно по мановению волшебной палочки, сменившись подчеркнуто‑армейскими атрибутами: раскладной мебелью из гнутого дюраля и брезента, полевой рацией на углу стола… Даже электрический калорифер, ранее стоявший в дальнем углу, теперь заменяла, похоже, не растопленная еще ни разу жестяная печурка с девственно чистой защитного цвета эмалью на блестящих боках. Да и сам хозяин кабинета, как бы это половчее выразиться, производил впечатление новенького, только что вынутого из коробки оловянного солдатика. Форма с иголочки, разве что не похрустывающая крахмальными складками, лаковый ремень портупеи, туго перетягивающий камуфляжную грудь с тремя сиротливыми наградными колодками – поручик не особенно приглядывался, но, кажется, что‑то юбилейное, сияющие будто новенькие империалы звезды на матерчатых погончиках. Некоторое нарушение полевой формы, однако заместителя свежеиспеченного командующего Особым Запамирским корпусом можно было понять: золотые погоны на камуфляже – моветон; повседневный, тем более парадный мундир такому «боевому» генералу не к лицу, а зеленые эмалевые звездочки на того же колера полосках ткани не всякий и разглядит…

«Петух столичный, – нарушил, хотя бы и в мыслях, субординацию Саша. – Фазан. Распустил перья… Перед кем собрался красоваться? Курочки тут достоинства петухов определяют с первого взгляда…»

Но тут же ощутил раскаяние: давно ли сам был таким же петушком, красующимся новенькими «перышками». Даже не петушком, а цыпленком…

Увы, раскаяние тут же испарилось без следа, стоило перехватить взгляд командующего, с неприкрытой завистью разглядывающего «Станиславскую» колодку на Сашиной груди – алую, окаймленную белым и перечеркнутую серебряным крестиком мечей эмалевую полоску. На таком же новеньком, как и у генерала, камуфляже она смотрелась очень эффектно, и поручику это было хорошо известно.

«Падок до наград генерал, падок…»

– Наслышан, наслышан, – почти в тон Сашиным мыслям нарушил затянувшуюся паузу генерал. – И не могу не поздравить. В таком нежном, я бы сказал, возрасте, в таком чине… Поздравляю, поручик, поздравляю.

– Благодарю, ваше превосходительство.

– Слышал, что у вас… – генерал тут же поправился, – у нас тут с этим делом просто?

– С каким, ваше превосходительство? – сделал вид, что не понял, поручик.

– Ну… С орденами, с чинами…

– О да! – без улыбки кивнул головой Бежецкий. – Весьма просто. Очень даже просто. Как за водой сходить.

И тут же перед мысленным взором встали бурые голые скалы с дрожащим над ними воздухом. Неестественно – у живого так не получится – вывернутые «по третьей позиции» рубчатые подошвы горных ботинок, торчащие из‑за плоского камня в нескольких десятках метров от укрытия, простреленная фляга, по боку которой бесполезно сползает на раскаленный камень прозрачная капля. И сверкает в солнечном луче, как бесценный бриллиант…

– Вот и я говорю! – обрадовался, не уловив в словах офицера и тени иронии, генерал. – Будут у нас еще и ордена, и чины… У меня к вам предложение, Александр Павлович, – внезапно сменил он тон на сугубо деловой. – Переходите‑ка ко мне в штаб.

«Надо же, – усмехнулся про себя Саша. – Почти слово в слово… Чем это я командирам так нравлюсь? Нос себе сломать, что ли…»

– А что? – не унимался генерал. – Часть ваша, – он презрительно хмыкнул, – расформирована.

– Переформирована, – вставил поручик.

– Ну, небольшая разница! Куда там вас, Бежецкий, еще отправят – одному Господу известно. А тут реальное предложение. И местечко, скажу я вам, – он игриво подмигнул, – непыльное. Какая вам разница: пехота‑матушка или кавалерия? Месячишка через два‑три гарантирую вам штабс‑капитана. До вашего‑то штаб‑ротмистра вам еще служить и служить…

– Я подумаю, – перебил словоизлияние Александр, которому чем дольше, тем душнее становилось в хорошо проветренном просторном кабинете.

– Вот‑вот, подумайте, – не заметил непочтительности генерал. – А как надумаете – приходите.

– Я могу быть свободен?

– Конечно, конечно! – Генерал перегнулся через стол, развалив объемистым животиком, туго перетянутым лаковой портупеей («К чему ему тут табельное оружие? – невольно подумал Саша. – Тараканов отстреливать?»), высокую пачку бумаг. – Отдохните, не торопитесь…

Александру совсем не хотелось касаться пухлой генеральской ладони, но он пересилил себя и осторожно пожал вялую, холодную и влажную, похожую на дохлую жабу, руку «отца‑командира».

– И вообще, – разливался соловьем Коротевич. – После службы, в цивильной, так сказать, обстановке милости прошу к нашему шалашу. Забегайте по‑простому, по‑дружески. Познакомитесь с новыми товарищами, распишем пулечку… Ну и это самое, – плутовски улыбаясь, генерал выразительно щелкнул пальцем по горлу. – Забыли, поди, в этой дыре, поручик, вкус настоящего французского коньяка, а? – Он закатил глаза и плотоядно причмокнул блестящими губами. – О, Пари, мон ами… Кстати, Александр Павлович, а как тут с женщинами?

– С женщинами тут полный порядок, – заверил генерала Бежецкий, берясь за ручку двери. – Женщины тут замечательные. Азия‑с…

* * *

– Саша! – услышал Александр, спускаясь по лестнице. – Бежецкий!

Голос вроде бы был незнаком, и поручик удивленно остановился.

– Вы ко мне обращаетесь? – спросил он высокого пехотного подпоручика, сбегающего по ступеням следом за ним, расталкивая встречных писарей.

– Конечно же, к вам! – Новенькая форма, румянец во всю щеку – издалека видно вновь прибывшего. – Вы меня не узнаете?

– Не имею чести… – честно постарался вспомнить Саша и не смог.

– Ну же! – улыбался во весь рот подпоручик. – Восемьдесят пятый год… Вспоминайте! Соревнования…

И тут Александр вспомнил все: и традиционные летние соревнования между Николаевским кавалерийским училищем и его вечным соперником – Гатчинским пехотным, короткая схватка под кольцом в финале, случайно разбитый локтем нос настырного защитника «гатчинцев»… Если припомнить, кстати, не совсем уж и случайно…

– Алексей? М‑м‑м… Кижеватов! – просиял поручик.

– Кужеватов, – поправил пехотинец. – Но это неважно. Вспомнили, значит?

– Конечно, – улыбнулся Саша. – Меня же тогда ваши чуть не убили.

– Ну, это громко сказано, – протянул ладонь подпоручик. – Но нос вы мне попортили изрядно! Вон, до сих пор набок!

– Незаметно совсем, – сердечно пожал руку бывшему противнику Александр, с удивлением думая, что совсем недавнее прошлое кажется далеким‑далеким. Надо же – всего каких‑то два года прошло, а кажется – целая жизнь…

– Вы мне льстите! Всех дам своим косым румпелем распугиваю, – прикоснулся подпоручик к своему действительно выдающемуся «украшению».

– Здешних не распугаете. Пуганые.

– А вы давно здесь? – Алексей чуть отстранился и оглядел Сашу с ног до головы. – О! Два ордена! Да вы герой!

– Без малого – год, – пожал плечами поручик, несколько смущенный восторгом, прозвучавшим в голосе старого знакомца.

– И уже два ордена!

– Положим, «клюква» – не совсем орден…

– Да не прибедняйтесь вы! А «Станислава» с мечами за что получили?

– Было дело…

Еще один молодой офицер подошел к друзьям.

– Вот, Савранский, – прошу любить и жаловать! Поручик Бежецкий, – представил Кужеватов Александра пехотному поручику. – Мой старый друг, здешний старожил и настоящий герой.

– Полно вам, – покраснел Саша.

Разговор как‑то не клеился – поручик не спускал глаз с колодок на груди «старожила», и Алексей вдруг предложил:

– А не отметить ли нам, господа, знакомство? Вы, Саша, должно быть, знаете, где тут и что? Так просветите новых соратников!

– Охотно… – пожал плечами Бежецкий…

* * *

– Ничего не выйдет, барин, – половой Василий лишь уныло покачал головой. – Закрываемся мы…

– Как так? Столько офицеров прибыло… Неужто Силантий Фокич такой барыш упустит?

– Эх, прибыло‑то оно прибыло, – на обширном лице была написана вселенская скорбь. – Да вот новый командующий приказ издал – закрыть все распивочные заведения. Дабы не было морального разложения войск. Так что теперь ни у нас здесь, ни в других местах, – злорадно закончил холуй, – водочки не купите, барин. Попомните еще нас с Силантием Фокичем!

– И что, даже бутылочки не найдется?

– Ни капли, – отрезал Василий. – Все уже упаковано и отправлено в Туркестан. Так что никак.

Офицеры обескуражено топтались на месте. Пирушка по поводу встречи сорвалась, и это не могло радовать. Существовали, конечно, варианты, но их еще следовало обдумать…

– А куда это народ спешит, любезный? – осведомился Алексей у полового, кивая на торопящихся куда‑то поодиночке и группами туземцев. – Базарный день сегодня, что ли?

– В точку, ваше благородие, – щербато улыбнулся Василий: еще по весне разбушевавшийся ни с того ни с сего гусар выбил холую два зуба. – На базар они спешат. Только не торговать.

– А зачем тогда?

– Головы там опять рубить будут сегодня. Нехристи, прости меня Господи, – перекрестился мужик. – Нехристи они и есть.

– Да не может быть! – переглянулись оба пехотинца. – Посмотрим, поручик?

– Что там смотреть? – нехотя ответил Бежецкий. – Кровавое варварское зрелище.

Перед глазами у него, как наяву, встали содрогающиеся на земле обезглавленные тела, дымящаяся на морозе кровь, недоуменно моргающая глазами отсеченная голова в руках палача…

– Посмотрим! У нас, в России, такого не увидишь! – тянули его за собой новые знакомые. – Будет что рассказать, когда вернемся!

– Боюсь, – пробормотал Александр, с неохотой подчиняясь, – что вам будет что рассказать и без этого…

* * *

Лобное место встретило троих друзей разноголосым гомоном. Перед старым дворцом яблоку негде было упасть, а предложить место, как в прошлый раз, было некому, поэтому офицерам удалось протолкаться лишь до половины отделявшей их от места казни толпы. Но и отсюда им должно было быть видно все – то ли новый король решил внести нечто прогрессивное в столь традиционное для его страны дело, то ли перемены давно уже назревали, то ли преступникам была оказана небывалая честь, но перед дворцом был сколочен невысокий деревянный (деревянный!) помост, по которому неторопливо прохаживался палач.

– А где же плаха? – возбужденно теребил Бежецкого за рукав подпоручик. – Плаха‑то где?

– Зачем?

– Ну, мужик же тот говорил, что преступникам головы отрубят! А тут ни топора, ни плахи.

– Наверное, гильотину готовят, – скривил в улыбке губы новый Сашин знакомец – поручик Савранский. – По примеру наших французских союзничков.

– Вы оба неправы, – неохотно ответил Александр: тема разговора его не слишком вдохновляла, но нельзя же было старожилу не объяснить все новичкам! – Да, головы действительно отрубят, но при этом обойдутся и без гильотины, и без топора с плахой. Видите на поясе у палача саблю?

– Саблей? – ахнул Кужеватов. – Не может быть!

– Может, – вздохнул Саша. – Еще как может. Это дамасский клинок – почище иной бритвы будет.

– И все равно, – не верили пехотинцы. – Перерубить позвоночник…

– Увидите сами…

По углам помоста, с винтовками на плече, стояли солдаты в никогда еще не виданной Александром форме: темно‑зеленые мундиры с многочисленными золотыми пуговицами на груди, снежно‑белые ремни амуниции, синие шаровары с алыми лампасами, сверкающие сапоги. А главное – каракулевые шапки с красным верхом и огромной сияющей кокардой. Новые королевские гвардейцы будто сошли с иллюстраций из книг по истории русской армии XIX века.

«Что ж, – подумал поручик. – Похвально. Все‑таки не куцые мышиные мундирчики от щедрот его величества кайзера Германского!»

Еще более удивился он, когда королевский глашатай, перестав тараторить по бумажке на местном наречии, уступил место вальяжному господину в европейском платье, начавшему зачитывать приговор снова, но уже по‑русски.

– Это что же получается? – обернулся Саша к товарищам. – Король сделал русский язык одним из государственных?

– Почему бы нет? Раз Афганистан сейчас вассал Российской империи, то и статус языка должен быть повышен, – солидно заметил Савранский. – Я вот слышал, что в Бухаре…

И в этот момент на помост вывели под руки пятерых приговоренных. Вернее, вели, даже волокли, лишь четверых, а пятый – высокий худощавый человек – шел сам, гордо неся голову. Что‑то знакомое показалось Саше в его фигуре, посадке головы…

«Да ведь это же Али Джафар! – обмер он. – Он‑то почему здесь? Зачем?..»

Но слова «русского» глашатая уже падали каменными глыбами в притихшую толпу:

– …за государственную измену и попытку убийства нашего брата Махмуд‑Шаха приговариваются к смертной казни через четвертование!

Чтец остановился и обвел безмолвствующее людское скопление взглядом.

– Но, памятуя о гуманизме, бытующем среди цивилизованных держав, его величество милостиво изволил заменить преступникам четвертование отсечением головы!

«Будто это что‑то меняет, – думал поручик. – Все одно – смерть. Гуманист наш, понимаешь, цивилизатор… Смотришь, действительно гильотину введет из чистого гуманизма. А то и виселицу – по российскому образцу. А скорее всего – все сразу. Слишком, видно, его величество в детстве любил жукам лапки отрывать да кошек вешать…»

Подручные палача тем временем швырнули на колени одного из приговоренных – старика лет семидесяти, к счастью, Саше совсем не знакомого. Великан в красном плавно извлек из ножен свою «дамасскую смерть»…

– Ба, да вам дурно, Алексей! – Савранский подхватил под локоть отвернувшегося от помоста Кужеватова: и не мудрено было отвернуться – брызги крови, хлынувшей на взревевшую от восторга толпу из перерубленной шеи казненного, не долетели до друзей какие‑то метры. – С такой нежной психикой вам не в армии – в Смольном институте подвизаться! Правду я говорю, поручик?

Александр не ответил. Вид крови давно не вызывал у него дурноты, но он сейчас всей душой сочувствовал подпоручику и сам многое бы дал, чтобы оказаться подальше от переполненной площади. В особенности из‑за взгляда опального гвардейца, казалось, нашедшего сейчас его, Сашу, в многотысячной толпе.

А на колени ставили вторую жертву – здешнему правосудию были чужды европейские проволочки…

– Саша! – отчаянно выкрикнул Кужеватов за Сашиной спиной.

– Да, да, – словно в гипнозе, поручик не мог отвести глаз от конвульсивно бьющегося на помосте обезглавленного тела. – Мы сейчас уйдем, Алексей…

– Саша!..

Бежецкий обернулся и увидел, что уже не Савранский держит бледного, как полотно, друга, а тот сам старается удержать на весу безвольного поручика.

«Сомлел наш герой!»

Но рука, которой он хотел обхватить офицера, внезапно коснулась чего‑то влажного и горячего…

– А‑ах!..

Толпа качнулась в стороны, образовав вокруг двух офицеров, старающихся удержать на ногах третьего, свободное пространство. Ей уже дела не было до расстающегося с жизнью на помосте преступника, когда рядом такое.

– Кто? – с перекошенным бледным лицом, Алексей судорожно шарил рукой по кобуре, пытаясь нащупать застежку. – Кто посмел?

– Не стреляйте! – Саша бережно опустил еще теплое и податливое, но, увы, бездыханное тело (кровь обильно струилась из раны под левой лопаткой) на землю и тоже обнажил оружие. – Разве что в воздух! Иначе разорвут!

Толпа, угрожающе гудя, напирала со всех сторон. В разных местах, среди моря воздетых к небу кулаков, виднелись уже палки и камни.

«Будь что будет, – решил Бежецкий. – Если будет нужно – стану стрелять на поражение. Но это – в самый последний момент! Только бы нервы у Кужеватова не сдали!..»

Где‑то рядом рванул воздух выстрел. Гулкий, винтовочный. Саша бросил взгляд туда и увидел гвардейцев, пробивающихся к русским офицерам с винтовками наперевес. Толпа, разочарованно ворча, как бродячий пес, у которого отняли кость, медленно раздавалась в стороны от сверкающих на солнце штыков. «Спасены, – перевел он дух. – Но еще бы чуть‑чуть…»

– Успокойтесь, подпоручик, – тронул он за рукав Кужеватова, в глазах которого стояли злые слезы, а в руках крупно подрагивал наведенный на толпу пистолет. – Обошлось. Для нас с вами…

Но толпа опять взорвалась криками, и Александр успел увидеть, как только что безучастно стоящий на помосте Али Джафар, вооруженный саблей, отнятой у палача, скрывается среди вопящих людей. Один из гвардейцев попытался выцелить беглеца поверх голов, но сразу несколько рук задрало ствол винтовки вверх, и выстрел лишь снова спугнул успокоившихся было голубей на кровле дворца…

* * *

«А ведь могли и мне ножик в спину сунуть, – Думал Саша, стоя у темного окна, за которым где‑то далеко‑далеко слышалась перестрелка. – И очень даже легко… Повезло?..»

Не успев понюхать пороху, поручик Савранский сложил голову за Империю. И сколько еще будет таких вот Савранских?

«Это я во всем виноват… Стоило тогда разрядить автомат в принца, и все проблемы были бы решены. Друг он мне или не друг – сейчас он возглавляет настроенных против Ибрагим‑Шаха людей. Хамидулло по сравнению с таким знаменем – жалкая тень. И это знамя новым инсургентам дал я. Своей нерешительностью. Королевство расколото пополам, и между двумя его половинами, как между молотом и наковальней – русская армия…»

Александр неумело выколупнул из помятой пачки сигарету и сунул в рот.

Он впервые закурил сегодня, когда они с Кужеватовым на попутной «бурбухайке» доставили в госпиталь тело поручика и увидели, что обычно пустынный госпитальный двор заполнен автомобилями и людьми. Только за один день в разных районах города было убито восемь солдат и офицеров, а ранено – втрое больше. И это – лишь в городе! Прямо на глазах Бежецкого и Кужеватова на спешно расчищенную площадку приземлился размалеванный камуфляжными узорами, диковинно выглядевший после «Майбахов» и «Алуеттов» десантный «Байкал» с трехцветной розеткой Российских Императорских ВВС на фюзеляже, из которого прямо на потрескавшийся асфальт принялись выгружать носилки и запакованные в черные транспортные мешки несуразно длинные свертки…

– Конвой расстреляли под Пули‑Чархи… – сказал кто‑то рядом.

И тогда поручик, не глядя, взял протянутую кем‑то из окружающих сигарету…

Сейчас никотиновый яд, раздирая по пути легкие, вливался в кровь, и голова от него странным образом просветлялась, разрозненные мысли сливались и делались четче.

«Эта война не для меня. – Александр слепо глядел на родившуюся где‑то за крышами строчку оранжевых трассеров, пытающуюся пришить небо к земле: не небо, конечно, а невидимые в темноте горы. – Прав был Герман, прав был Иннокентий Порфирьевич, прав полковник Грум‑Гржимайло… Все они были правы…»

Крыша соседнего дома рельефно обрисовалась на фоне белесого дрожащего пятна, и лишь несколько секунд спустя пришел тяжкий, рокочущий гул, от которого вздрогнул пол под ногами и жалобно зазвенели стекла в окне. Сияние погасло, чтобы тут же смениться болезненно‑багровым заревом, разлившимся на половину неба.

«Арсенал? – безразлично подумал поручик. – Нет, арсенал в другой стороне. Склад, наверное, какой‑нибудь временный…»

Зарево светлело, будто из‑за горизонта в неурочный час и в несвойственном месте пыталось взойти солнце, и не хотелось думать о яростном жаре, царящем сейчас там. Жаре, от которого сворачиваются в спираль рельсы, а жестяные листы мгновенно сгорают, как бумажные. Человеческая же плоть просто испаряется, как капля воды, упавшая на раскаленную плиту.

«Домой… Решено…»

16

Бежецкий сидел на том же походном стуле и терпеливо ждал, пока Коротевич ознакомится с написанным от руки документом. Чего уж тут торопиться, когда пришлось полдня отстоять в длинных очередях – войска прибывали и прибывали, и в штабе уже было просто не протолкнуться. А до этого – добираться от дома пешком. Оказалось, что Ибрагим‑Шах, торопыга этакий, уже успел провести в стране очередную денежную реформу, как всегда неожиданно поменяв одни «фантики», отпечатанные еще берлинской типографией фон Герике, на другие, выпущенные уже Экспедицией по заготовлению государственных бумаг в Санкт‑Петербурге. Так что та небольшая сумма в афгани, что имелась у поручика, разом превратилась в ничто. Старые деньги очень походили на новые, но все как один «бурбухайщики» лишь крутили головами и смеялись, возвращая разрисованную бумагу, потерявшую ценность, обратно. Завалялся, правда, в карманах рубль с мелочью серебром, но их уж офицер решил беречь до последнего. И в самом деле: что здоровому молодому человеку несколько километров по утреннему холодку пешочком?

– Ну, такого я от вас, поручик, не ожидал. – Генерал с кислым видом оторвался от чтения рапорта.

– Почему? Я был ранен, имею право на отпуск для поправления здоровья…

– Почему же вы не воспользовались этим правом… ну… сразу?

– У меня были на то причины, – пристально посмотрел Александр в глаза генералу, и тот сразу отвел взгляд.

– Хорошо… Нет проблем… – Коротевич быстро подмахнул прошение, проездные документы и еще несколько необходимых бумаг и рывком подвинул всю кипу Бежецкому. – Печати поставите в канцелярии… Но вы хотя бы вернетесь?

Саша пожал плечами:

– Все будет зависеть от лечения. Вдруг врачи вообще запретят мне воинскую службу?

Генерал поглядел в окно и забарабанил короткими толстыми пальцами по столу, потеряв к собеседнику всякий интерес.

– Я могу быть свободен?

– Да, поручик, – вы свободны. Но я просил бы вас поторопиться – на аэродроме готовится к вылету «Пересвет» – с… ну, вы понимаете.

– Хорошо, – просто ответил Бежецкий, поднимаясь со стула, аккуратно складывая бумаги и засовывая их в нагрудный карман. – Вещей у меня немного. Только забегу в казначейство получить остаток жалованья…

– Э‑э‑э… – безнадежно махнул рукой генерал, запуская руку в открытый несгораемый шкаф за креслом и доставая оттуда узенькую темно‑коричневую книжицу, наподобие чековой. – Забежать не получится. Эти чинуши‑интенданты развели в своей епархии такой бардак, что вы и за две недели не расхлебаете… Сколько вам должна казна?

Александр назвал сумму, и генерал тут же, на бланке полевого казначейства выписал ему требование. Даже накинул несколько рублей до ровного счета.

– Вот: получите и распишитесь вот тут… Сможете получить данную сумму в любом банке Российской империи. Без процента и комиссии.

Поверх подписи лег лиловый оттиск печати.

– Видите, – криво улыбнулся генерал. – Приходится и за кассира, и за казначея… Только так и можно с этими тыловыми крысами. И распишитесь вот тут, что получили жалованье сполна… Отлично!

«Что‑то он такой добренький?..»

– У меня к вам, Александр… э‑э‑э… Павлович, только одна просьба. Не откажите уж…

– Слушаю вас, ваше превосходительство.

– Не согласились бы вы сопроводить до Москвы один из… э‑э‑э… грузов. Ну, вы понимаете… Конечно, для вас, столичного жителя, это крюк… Тем более что это не совсем груз. Это… как бы деликатнее выразиться, один из ваших знакомых… Бывших уже, разумеется… В общем, гроб с телом.

– Да, конечно, – ответил Саша, лихорадочно перебирая в памяти всех еще остававшихся здесь «старых афганцев»: «Нефедов, Загоруйко, Жербицкий?.. Нет, Жербицкий вроде бы уже с полмесяца, как отбыл… Кавсевич?..»

– Ну, желаю вам успешного лечения, – генерал привстал, протягивая Саше свою вялую холодную ладонь. – Документы на груз получите у самолета. Он уже должен быть погружен. Прошу не опаздывать – ждать вас одного не будут…

* * *

– Поручик Бежецкий! – Саша выпрыгнул из автомобиля, остановившегося у самого шасси прогревающего двигатели «Пересвета», и кинул ладонь к козырьку форменного кепи.

Все его небольшие «капиталы» ушли на «бурбухайку» до дома. Туземные водители просто озверели, быстро обнаглев на сыплющемся им на голову денежном дожде – вновь прибывшие совсем не разбирались в местных ценах и соотношении серебра к бумаге, но в «сеттлменте» удалось удачно поймать попутный армейский вездеход до самого аэродрома. Ну а голому собраться, как говорят в народе, – только подпоясаться. Большую часть нехитрого багажа офицера занял пресловутый «чилим» – не мог же он бросить здесь память о покойном Еланцеве?

– Где вас носит, поручик? – недовольно буркнул руководящий погрузкой пожилой капитан, мельком заглянув в протянутые Бежецким бумаги. – Вы что: полагаете себя на Царицыном Лугу? Ручаюсь, что вас и там не стали бы ждать…

Старый вояка оценивающим взглядом мазнул по нездоровому румянцу на лице запыхавшегося «юнца» и сменил гнев на милость:

– После госпиталя? Сильно зацепило?

– Да так, терпимо.

– Ничего, до свадьбы заживет. В общем, полезайте в фюзеляж, там прапорщик укажет вам ваше место. Ну и ваш «багаж» заодно. Мертвецов не боитесь, поручик?

– Бог миловал.

– Добро. В этой летающей покойницкой многим становится не по себе… Привет Первопрестольной! Куда прешь, дурень?!.

Это уже относилось не к Александру.

Капитан отвлекся на солдатика, зазевавшегося чуть ли не под работающим на холостом ходу двигателем, и напрочь позабыл про Сашу. Тому ничего не оставалось, как, махнув водителю: мол, свободен, забраться по рубчатому настилу грузовой аппарели в огромное гулкое брюхо транспортного левиафана.

Почти все видимое пространство было заставлено длинными, тяжелыми даже на вид ящиками из оцинкованного железа. По инструкции требовалось обшивать гробы досками, но здесь, в горной безлесной стране, где дерево ценилось почти на вес золота, это было трудновыполнимо. Особенно в таких количествах. И имена скорбных «путешественников» с помощью трафарета наносили прямо на тускло‑серый металл…

«Сколько же их тут? – ахнул Саша, пробираясь по узкому проходу между домовинами и мельком выхватывая взглядом: „рядовой вольноопределяющийся Селиверстов…“, „поручик Лейгаупт…“, „фельдфебель…“. – Господи! В какую же мясорубку мы втягиваемся?..»

И Господь услышал его.

Оказалось, что гробов в грузовом отделении не так‑то уж и много – не более двух десятков, а то, что поручик принял в неверном освещении за новые ряды цинковых ящиков, оказалось чем‑то другим: штабелями не похожих ни по размеру, ни по форме на гробы пластиковых контейнеров, фанерных кофров, металлических емкостей… Свято место, даже такое жутковатое, пусто не бывает, и скупердяи‑интенданты, видимо, приспособили «похоронные» рейсы, благо пока полупустые, под свои специфические нужды. Одному Богу известно, что они вывозили отсюда, из нищей страны, но факт оставался фактом…

– Давайте сюда! – донесся из‑за спаянной тросами в единое целое пирамиды ребристых канистр, в которых плескалось что‑то жидкое, ломкий юношеский басок. – Вы Бежецкий?

– Точно так. С кем имею честь?

– Прапорщик Делонгвиль, – представился долговязый очкарик в камуфляже, хлопая ладонью по жесткой скамье рядом с собой. – Будем знакомы, поручик.

Попутчики пожали друг другу руки.

– Не обращайте внимания на мою фамилию, поручик, – улыбнулся прапор. – Поколений семь моих предков живет в России…

– Настолько долго, что дворянская приставка срослась с фамилией? – тоже улыбнулся Бежецкий.

– В точку! А вы весельчак, поручик! Думаю, что нам с вами не будет скучно среди наших молчаливых друзей.

– Я тоже. – Саша хлопнул ладонью по карману своего дорожного баула, с готовностью отозвавшемуся солидным бульканьем. – И у меня даже есть, чем этот путь скрасить.

– У меня тоже!..

Молодые люди определенно понравились друг другу.

– Кстати, а где мой подопечный? – спохватился Бежецкий, оглядываясь на едва различимые из‑за остального груза «цинки». – Тот, кого я должен препроводить до Москвы?

– Не извольте беспокоиться, – беспечно хохотнул весельчак Делонгвиль, гулко хлопая ладонью по ящику, приткнувшемуся совсем рядом со скамьей. – Вот он – его вместе с остальными в Ашгабате не сгрузят. Проследует с нами прямо до Третьего Рима.

Саша наклонился над длинным серым параллелепипедом и прочел на крышке небрежную, местами смазанную из‑за протекавшей под картон краски, трафаретную надпись:

«Полковник медицинской службы Седых И. П…»

Сердце ухнуло куда‑то вниз, и все вокруг заволокло ватной тишиной…

* * *

Двое унылых нестроевых в сидящих колом серых шинелях с металлическим грохотом сволокли гроб за приделанные по краям ручки в промозглую сырость поздней московской осени. Саша шагал следом за ними, стараясь не глядеть, как подпрыгивает длинный серый ящик на неровностях аппарели.

С гробами так не обращаются. Их нужно нести бережно, будто они до краев полны драгоценным содержимым, которое нельзя расплескать. Но то – солидные цивильные гробы из полированного дерева, с серебряными кистями и золочеными ручками… Или попроще – обитые черным глазетом. Или еще проще – дощатые некрашеные – для бедноты. Но не безликий, неряшливо запаянный железный ящик, никак не стыкующийся с понятием «вечность»…

Одинокую женскую фигурку, застывшую на мокром бетоне взлетной полосы, он разглядел еще из самолета. И сразу узнал, хотя на тех фотографиях, что Иннокентий Порфирьевич с гордостью ему демонстрировал, эта женщина была моложе. Много моложе. Лет на тридцать. Или на пятьдесят… Или на одну жизнь.